Современная политическая философия

IV. Марксизм

Левая критика либеральной справедливости стандартно провозглашает формальное равенство в виде равных возможностей или равных гражданских и политических прав, в то же время игнорируя материальное неравенство в виде неравного доступа к ресурсам. Это — обоснованная критика либертарианства, учитывая его приверженность формальным правам самособственности, а не содержательному самоопределению. Но теории либерального эгалитаризма,такие как у Ролза и Дворкина, не кажутся уязвимыми для подобной критики. Ролз на самом деле полагает, что материальное неравенство (в соответствии с принципом различия) совместимо с равными правами (согласно принципу свободы), и некоторые критики воспринимают это как свидетельство сохранения приверженности формальному равенству (см., напр.: (Daniels 1975а: 279; Nielsen 1978: 231; Macpherson 1973: 87-94]). Но неравенства, дозволяемые принципом различия, предназначены для того, чтобы способствовать улучшению материального положения наименее благополучных. Принцип различия далеко не пренебрегает содержательным самоопределением во имя формального равенства и оправдан именно потому, что «способность менее удачливых членов общества достигать своих целей была бы ещё меньше», если бы они отвергли неравенство, удовлетворяющее принципу различия (Rawls 1971: 179; Ролз 1995: 184]). Поэтому возражать против такого неравенства во имя содержательного самоопределения людей является полным заблуждением¹⁷.

Означает ли приверженность социалистов и либеральных эгалитаристов материальному равенству, что они придерживаются одного и того же понимания справедливости? В отношении некоторых направлений социалистической мысли можно сказать, что да. Представляется, что нет глубоких различий между либеральной теорией равенства ресурсов Дворкина и различными социалистическими теориями «компенсирующей справедливости», которые также стремятся к распределению, чувствительному к стремлениям и нечувствительному к природным способностям (см., напр.: (Dick 1975; DiQuattro 1983); ср. [Carens 1985))^:. Аналогичным образом, похоже, что нет глубоких различий между ли- | беральными концепциями «собственнической демократии» или «обще- . ства обладателей долей» и различными моделями «рыночного социа-¹ лизма», которые также стремятся к большему равенству собственности , на средства производства, в то же время всё же полагаясь на рыночные ^ механизмы в распределении благ и услуг'.

Однако есть и другие течения социалистической мысли, которые движутся в ином направлении. Я буду рассматривать некоторые из них в этой главе, опираясь на тексты марксистов нашего времени. В связи с дискредитацией и в конечном счёте падением коммунистических режимов в Восточной Европе часто говорят, что марксизм ныне «мёртв», выброшен на свалку истории, как до этого теории теократии, феодализма или абсолютной монархии. Но удивительным образом гибель коммунистических режимов на Востоке шла параллельно с возрождением марксистского теоретизирования на Западе. Маркс и марксизм почти или полностью игнорировались англо-американскими философами на протяжении большей части XX в. (см. (Ware 1989; 1-2]). Однако в последние 20 лет пошла лавина работ о марксизме и попыток переформулировать Марксовы теории. Это движение известно как «аналитический марксизм», так как его сторонники стремятся переосмыслить интуиции Маркса, используя приёмы и методы сегодняшней англо-американской аналитической философии и обществознания.

Процесс «переосмысления» Маркса, конечно, имеет избирательный характер. Многие из представлений и предвидений Маркса убедительно опровергнуты, и мало кто желал бы tout court отстаивать всё, им создан-

•' На самом деле важные аспекты подхода Дворкина были предвосхищены в концепции «компенсаторной справедливости» Джеймса Дика, который утверждает. что неравенство ресурсов оправданно, если оно компенсирует различия в плотах, с которыми сталкиваются люди (Dick 1975]. Согласно Дику, люди, чья работа связана с особыми рисками или тяготами, имеют право на большую оплату, чем те. чья работа безопасна и доставляет удовольствие. С его точки зрения, целью является достичь равного распределения и благ, и тягот. При весьма вероятных рыночных условиях это представление совпадет со взглядами Дворкина на равенство ресурсов: описание «тягот» у первого фактически является оборотной стороной трактовки «дорогостоящих предпочтений» у последнего: и то. и другое определяется рыночными механизмами при условии равенства ресурсов (см. [Carens 1985]).

'Срании предложения,рассмотренные в конце гл. 2.с работами о рыночном социализме [Bardhan. Koemcr (cds.) 1993; LeGrand, Estrin (eds.) 1989; Miller 1989]. Явное совпадение здесь отразилось в том. что план Рёмера по уравнению владения акциями иногда описывают как «купонный капитализм», иногда как -рыночный социализм».

ное. В частности, немногие аналитические марксисты хотят защищать Марксову теорию истории, известную как «исторический материализм». Согласно этой теории развитие человеческих обществ определяется классовой борьбой, которая, в свою очередь, определяется развитием средств (экономического) производства, и неизбежным результатом этого развития является революционное ниспровержение капитализма пролетариатом. Капитализм сменится сначала социализмом и в конце концов, с достижением изобилия, — полным коммунизмом.

Немногие аналитические марксисты сегодня верят в неизбежность пролетарской революции. Однако именно по этой причине для марксистов стало более важным прояснить нормативные основания своей приверженности социализму или коммунизму. Когда марксисты верили, что социализм неизбежен, не было необходимости объяснять, почему он желателен. Он был просто конечным пунктом предопределённой последовательности исторических событий. Капитализм должен саморазру-шиться в силу внутренних противоречий, и рабочим, положение которых только ухудшалось, не оставалось ничего иного, как свергнуть его. Экономические противоречия, а не моральные доводы должны были лежать в основе революции.

Действительно, Маркс и Энгельс были весьма язвительны в отношении теоретиков, пытавшихся привести нравственные доводы в пользу социализма. Моральные доводы рассматривались и как ненужные, так как у рабочих нет никакой разумной альтернативы революции, и в стратегическом плане как подрывающие единство, поскольку идея справедливости является до бесконечности спорной. Кроме того, защитники капитализма уже разработали сложные идеологические оправдания свободы и равенства капитализма. Перенесение дискуссии в область споров о морали позволит идеологам капитализма отвлечь рабочих от их революционной миссии.

Однако сегодня марксисты осознают, что для воплощения социалистических или коммунистических идеалов потребуется убеждать людей в том, что эти идеалы морально оправданы и стоят того, чтобы к ним стремиться. Многие рабочие, будучи далеко от предполагавшегося обнищания, но, напротив, реально имея возможность повышать стандарты жизни, часто голосуют за партии, являющиеся сторонниками капитализма. Для успеха социалистических партий необходимо привести аргументы, почему социалистическое общество более желательно — более свободно, справедливо или демократично, чем тот капитализм «государства благосостояния», который известен сегодня. И действительно, в аналитическом марксизме проведён немалый труд именно по разработке такого рода нормативных аргументов.

Другими словами,смерть «научного» марксизма как теории исторической неизбежности породила марксизм как нормативную политическую теорию⁴. Фундаментальная цель этого нового аналитического марксизма — дать критику либеральных теорий справедливости и предложить им альтернативу.

В этой главе буду рассматривать два направления этой критики. Одно из них возражает против самой идеи справедливости. Справедливость с этой точки зрения есть добродетель нужды, реакция на какой-то изъян ' в общественной жизни. Справедливость стремится посредничать в конфликтах между индивидами, в то время как коммунизм преодолевает эти конфликты и поэтому преодолевает потребность в справедливости. . Второе направление разделяет акцент на справедливости,свойственный либерализму, но отвергает веру либералов в совместимость справедливости с частной собственностью на средства производства. В рамках этого второго направления существует деление на тех, кто критикует j частную собственность с точки зрения эксплуатации, и тех, кто это делает с точки зрения отчуждения. Однако в обоих случаях марксистская ■ справедливость требует обобществления средств производства, так чтобы они стали собственностью общества в целом или рабочих в каждой отдельной фирме. Тогда как либерально-эгалитарные теории справедливости пытаются использовать частную собственность, сводя на нет порождаемое ей неравенство, марксисты апеллируют к более радикальной | теории справедливости, рассматривающей частную собственность как несправедливую по своей сути.

1. КОММУНИЗМ ПО ТУ СТОРОНУ СПРАВЕДЛИВОСТИ

Одной из самых поразительных особенностей теории Ролза является утверждение о том, что «справедливость — это первая добродетель общественных институтов» [Rawls 1971: 3;Ролз 1995:19]. Справедливость, согласно Ролзу, не столько одна из множества других политических ценностей, таких как свобода, сообщество и эффективность, сколько стандарт, в соответствии с которым мы измеряем важность других ценностей. Если какая-то мера государственной политики несправедлива, нет отдельной группы ценностей, к которым можно апеллировать в надежде на то, что они перевесят справедливость, ибо значение, придаваемое этим ценностям, устанавливается по их месту в наилучшей теории спра-

* Охни и) •едущих Аналитических марксистов, Дж А. Кохи, приводит захватывающее автобиографическое описание подобного изменения в его взглядах. Он был воспитан в вере в неизбежность коммунистическою равенства, но, утратив эту веру, он теперь подчеркивает необходимость убеждать людей в мораль ной желательности этого равенства [Cohen 2000).

ведливости. (И наоборот, одним из тестов для какой-либо теории справедливости является то, придаёт ли она должное значение этим другим ценностям. Как утверждает Ролз,если теория справедливости не уделяет достаточного места сообществу и свободе, она не будет привлекательной для нас.)

Либералы делают акцент на справедливости потому, что видят тесную связь между ней и фундаментальной идеей морального равенства. Либералы способствуют нравственному равенству людей, формулируя теорию юридического равенства, которая артикулирует притязания каждого индивида на условия, способствующие его благополучию. Многие марксисты не акцентируют справедливость и даже возражают против представления о том, что коммунизм основан на принципе справедливости. В этом отношении они следуют самому Марксу, который обрушивался на идеи «равного права» и «справедливого распределения» как «устарелый словесный хлам» [Marx, Engels 1968:321; Маркс,Энгельс т. 19: 20]. К такому выводу Маркс приходит на основе своего анализа «принципа вклада», т.е. утверждения о том, что трудящиеся имеют право на продукты своего труда. В то время как многие социалисты в те дни рассматривали принцип вклада как важный аргумент в пользу социализма, Маркс утверждал, что он имеет множество «дефектов», которые делают его в лучшем случае переходным принципом между капитализмом и коммунизмом. Принцип вклада даёт людям «равное право», поскольку каждого измеряют равной мерой (т.е. трудом). Однако некоторые люди обладают ббльшими природными талантами, так что это равное право становится «неравным правом на неравный труд»:

...оно молчаливо признаёт неравную индивидуальную одарённость, а следовательно, и неравную работоспособность естественными привилегиями. Поэтому оно по своему содержанию есть право неравенства, как всякое право. По своей природе право может состоять лишь в применении равной меры; но неравные индивиды (а они не были бы различными индивидами, если бы не были неравными) могут быть измеряемы одной и той же мерой лишь постольку, поскольку их рассматривают под одним углом зрения, берут только с одной определённой стороны, как в данном, например, случае, где их рассматривают только как рабочих и ничего более в них не видят, отвлекаются от всего остального [Магх, Engels 1968:320; Маркс, Энгельс т. 19: 19].

Согласно Алену Вуду, этот фрагмент показывает, что Маркс был враждебно настроен не только к идее справедливости, но и к лежащему в её основе понятию морального равенства. С его точки зрения, Маркс «не был сторонником идеи о том, что “равенство” есть нечто хорошее само по себе», и «не верил в общество равных» [Wood 1979:281; 1981:195] (ср. (Miller 1984: ch. 1]).

Но аргументация Маркса здесь не отвергает представления о то» сообщество должно обращаться со своими членами как с равным! отрицает, что сообщество должно делать это, реализуя теорию юрид ского равенства. В этом фрагменте Маркс утверждает принцип раЕ отношения, но отрицает, что любое «равное право» может когда-выразить его, поскольку права действуют, определяя одну ограниче! точку зрения, с которой к индивидам должны относиться как к рав Например, принцип вклада рассматривает людей только как раб» но игнорирует тот факт, что различные рабочие отличаются по с: талантам и потребностям, так, «один рабочий женат, другой нет, у с го больше детей, у другого меньше, и так далее» (Marx, Kngels 1968 Маркс, Энгельс т. 19:19). В реальности количество точек зрения, от> щихся к выявлению подлинного смысла равного отношения, неоп| лённо или по меньшей мере не может быть конкретизировано зар Но обратите внимание, что это описание последствий «равных и является критикой, только если к людям должно относиться с ра: заботой и уважением — вот почему эти неравенства являются «дсфс ми». Маркс отверг идею равных прав не потому, что он был врагом обращения с людьми как с равными, но именно потому, что думал права не в состоянии реально соответствовать этому идеалу. На са деле идея нравственного равенства фундаментальна для мысли Ма (см. (Arneson 1981: 214-216; Reiman 1981: 320-322; 1983: 158; Geras 1 231,258-261; Hlstcr 1983

У марксистов имеется несколько возражений против идеи юр: ческого равенства. Первое из них. как мы видели, состоит в том. равные права имеют неравные последствия, поскольку они учитыг лишь ограниченное количество морально значимых точек зрения этот аргумент слаб, ибо даже если верно то, что мы не можем зар учесть все релевантные точки зрения, отсюда не следует, что наилуч! способом обращаться с людьми как с равными будет не учитывать, каких точек зрения вообще. Даже если список прав не может полное моделировать равное внимание, он может делать это лучше, чем лк альтернатива. Действительно, что ещё мы можем сделать, кроме как пытаться определить те точки зрения, которые мы считаем мораг

' Идс» моральною равенства часто появляется у Маркса в том же виде, Канта. Ролла и Ноэцка. как требование обращаться с людьми как с целя себе, но не как со средствами. Он думал, что капиталкам окалался не в со* нии обращаться с людьми как с целями как в производственных отноше* (где капиталистический труд нитводит рабочею до положения вещи, орт эксплуатируемого капиталистом), так и в отношениях обмена (где -кая рассматривает нужды и желания другого не как нужды и желания. н< рычаги для манипулирования, как слабость, на которую нужно охогих [Buchanan 1982: 39].

релевантными? Мы можем избежать этой трудной задачи, только отказавшись вообще от решений по вопросам распределения. Именно на это надеялись некоторые марксисты, исходя из того, что при коммунизме будет изобилие ресурсов. Но, как будет ясно из дальнейшего, это нереалистическая надежда.

Второе возражение состоит в том, что теории распределения сосредоточены исключительно на распределении, а не затрагивают более фундаментальных вопросов о производстве (см. [Young 1981; Wood 1972: 268; Buchanan 1982:56-57,122-126; Wolff 1977:199-208; Holmstrom 1977: 361; cp.: Marx, Engels 1968: 321; Маркс, Энгельс т. 19: 21J). Если ограничиться только перераспределением доходов от владельцев производительных сил к неимущим, то у нас по-прежнему будут классы, эксплуатация и, следовательно, те противоречия интересов, которые прежде всего и делают необходимой справедливость. Вместо этого мы должны позаботиться о передаче самих средств производства. Когда это будет осуществлено, вопросы справедливого распределения окажутся устаревшими.

Этим поднимается важный вопрос. Мы должны думать о собственности, ибо собственность не только позволяет людям получать ббльшие доходы, но и приобретать определённую степень контроля над жизнью других людей. Система перераспределительного налогообложения может уравнять капиталиста и рабочего относительно доходов, но она по-прежнему оставит за капиталистом власть решать, как рабочему проводить значительную часть его времени — власть, которой рабочий не обладает по отношению к капиталисту. Но как возражение против идеи справедливости этот довод не срабатывет. Ничто в идее справедливости не ограничивает её вопросами дохода. Напротив, как уже отмечалось, и Ролз, и Дворкин включают производительные силы общества в число ресурсов, которые должны распределяться в соответствии с теорией справедливости. Действительно, Ролз утверждает, что для его идеала «собственнической демократии» требуется более эгалитарное распределение собственности. И если Дворкин,обсуждая вопросы практического применения своей теории, склоняется к рассмотрению только моделей перераспределения доходов, а не фундаментального перераспределения материальных ценностей, то это несовместимо с его собственной теорией справедливости (см. гл. 3 § 5 наст. изд.). Марксистское возражение против классовой структуры капиталистических отношений есть прежде всего возражение по поводу распределения и, таким образом, прекрасно укладывается в нормальные рамки теорий справедливости (как иногда отмечал сам Маркс, см.: [Marx, Engels 1968: 321; Marx 1973: 832); cp.: [Arncson 1981: 222-225; Geras 1989: 228-229; Cohen 1988: 299-300]).

В лучшем случае эти два возражения указывают на ограничения в том, как некоторые авторы разрабатывали свои теории справедливости. Однако в сердце марксистской критики лежит возражение против самой идеи юридического сообщества. Многие марксисты верят в то, что справедливость, будучи вовсе не первой добродетелью социальных институтов, есть нечто, в чем подлинно хорошее общество не нуждается. Справедливость уместна лишь в «обстоятельствах справедливости» — обстоятельствах, порождающих такие конфликты, которые могут решаться только с помощью принципов справедливости. Обычно говорят, что это обстоятельства двух типов: конфликты целей и ограниченные материальные ресурсы. Если люди не соглашаются по поводу целей и сталкиваются со скудными ресурсами, они неизбежно будут выдвигать противоречащие друг другу требования. Однако если мы сможем устранить либо конфликты целей людей, либо скудость ресурсов, у нас нс будет никакой нужды в теории юридического равенства, и нам будет лучше без неё (см. (Buchanan 1982: 57; Lukes 1985: ch. 3]).

Согласно некоторым марксистам, в вопросе о справедливости коммунизм стремится преодолеть конфликт между различными концепциями блага. Они берут семью в качестве примера института, который не является юридическим, где существует тождество интересов, где люди спонтанно реагируют на нужды других из любви, а не отзываются на них на основе законных обязанностей или подсчетов личной выгоды (ср. (Buchanan 1982:13]). Если общество в целом будет также иметь общность интересов и эмоциональных уз, то справедливость не будет нужна, потому что думать о себе как о носителе прав означает «рассматривать себя в качестве потенциального участника межличностных конфликтов, в которых необходимо утверждать притязания и “отстаивать" то, что считаешь по праву своим» (Buchanan 1982: 76]. Если бы мы исполняли то, в чём нуждаются другие, из любви или из гармонии интересов, то не было бы повода для возникновения самого такого понятия прав.

В другом месте я доказывал, что Маркс не верил в такое вйдение эмоционально сплочённого сообщества с полной тождественностью интересов его членов. Для Маркса коммунистические отношения свободны от антагонизмов «нс в смысле индивидуального антагонизма, а в смысле антагонизма, вырастающего из общественных условий жизни индивидуумов» (Marx, Engels 1968: 182; Маркс, Энгельс т. 13: 7]¹⁸. Исходящее из

«гармонии целей» решение проблемы обстоятельств справедливости на самом деле более коммунитаристское, чем марксистское (см. гл. 5 $ 8 наст. изд.). Более того, сомнительно, возможно ли такое решение про* блемы обстоятельств справедливости. Ибо даже если мы разделяем одни и те же цели, мы всё равно можем иметь конфликты личных интересов (например, как у двух любителей музыки, желающих получить единственный имеющийся билет в оперу). И даже когда у нас нет противоречий личных интересов, мы можем не сходиться во мнениях по поводу того, как реализовывать общие проекты, или о том. какой поддержки они заслуживают. Возможно, и вы, и я считаем музыку ценной составляющей стоящей жизни, и что она заслуживает поддержки, т.е. того, чтобы уделять ей время и тратить на неё деньги. Но вполне вероятно, вы желаете поддерживать музыку таким образом, чтобы дать доступ к ней наибольшему числу людей, даже если это означает, что они будут слушать музыку низкого качества, в то время как я желаю поддерживать музыку высочайшего качества, даже если это означает, что некоторые люди никогда не будут сё слушать. Пока наши ресурсы ограничены, мы будем расходиться во мнениях по поводу того, какая поддержка каких музыкальных проектов должна осуществляться. Общие цели устраняют конфликты по поводу использования ограниченных ресурсов тогда, когда имеется общее мнение о средствах их достижения и приоритетах. Но одинаковые цели в силу одинаковых причин и с одинаковой интенсивностью имеются только у одинаковых людей. И тогда встаёт вопрос о том, являются ли противоречия в целях проблемой, которая должна быть «исправлена» или преодолена. Наверное истинно, что конфликты сами по себе не есть нечто ценное. Но разнообразие целей, делающее такие конфликты неизбежными, возможно, есть то, что следует ценить.

Другое решение проблемы обстоятельств справедливости — устранение скудости материальных ресурсов. По словам Маркса:

На высшей фазе коммунистического общества, после того как исчезнет порабощающее человека подчинение его разделению труда; когда исчезнет вместе с этим противоположность умственного и физического труда; когда труд перестанет быть только средством для жизни, а станет сам первой потребностью жизни: когда вместе с всесторонним развитием индивидов вырастут и производительные силы и все источники общественного богатства польются полным потоком, лишь тогда можно будет совершенно преодолеть узкий горизонт буржуазного права, и общество сможет написать на своем знамени: Каждый по способностям, каждому по потребностям! (Marx, Engels 1968: 320-321; Маркс, Энгельс т. 19:21).

Маркс подчёркивал необходимость изобилия, ибо полагал, что недостаток ресурсов делает конфликты неизбежными. Высочайшее развитие производительных сил есть «абсолютно необходимая практическая предпосылка | коммунизма], потому что без этого нужда всего лишь будет сделана всеобщей и с обнищанием борьба за предметы необходимости и все старые мерзости с необходимостью воспроизведутся» [Marx, Engels 1970: 56]. Может быть, именно потому, что Маркс был так пессимистичен по поводу социальных следствий ограниченности ресурсов, он стал так оптимистичен относительно возможности изобилия [Cohen 1990b].

Однако это решение проблемы обстоятельств справедливости тоже неправдоподобно (см. [Lukes 1985: 63-66; Buchanan 1982: 165-169; Nove 1983: 15-20]). Некоторые ресурсы (например, пространство) ограничены по своей природе, и последняя волна экологических кризисов выявила эмпирические пределы других ресурсов, от которых мы зависим (например, чистая питьевая вода, запасы нефти). Более того, некоторые виды конфликтов могут возникнуть даже при изобилии ряда ресурсов. Один из примеров тому — потенциальные конфликты, связанные с патернализмом, возникающие из-за возможности и желания помочь другим. Так что, даже если справедливость уместна только как реакция на проблемы в обществе, может оказаться невозможным преодолеть эти проблемы.

Но действительно ли лучше всего рассматривать справедливость как исправляющую добродетель, которая должна быть превзойдена? Марксисты утверждают, что, хотя справедливость помогает у роллировать конфликты, она также имеет тенденцию порождать конфликты или в любом случае уменьшать естественное проявление дружественности. Поэтому справедливость есть печальная необходимость сегодня, но препятствие к высшему типу общества в ситуации изобилия. Лучше, когда люди действуют спонтанно из любви к друг другу, чем когда рассматривают себя и других как носителей справедливых прав.

Но почему это противопоставляется, почему мы должны выбирать либо любовь, либо справедливость? В конце концов, некоторые утверждают, что чувство справедливости есть предпосылка и даже составная часть любви к другим. Обеспокоенность по этому поводу, кажется, связана с тем, что,если мы дадим людям права, они автоматически потребуют их, независимо от того, как это повлияет на других, включая тех, кого они любят. Например, Бьюкенен утверждает, что справедливость «приводит стороны к конфликту в узких и неуступчивых ролях носителей прав» [Buchanan 1982: 178]. Сходные жалобы по поводу «жаргона прав» были высказаны коммунитаристами, которые утверждают, что язык прав и справедливости поощряет антагонистическую, основанную на идее «игры с нулевым результатом» концепцию общественной жизни, и вытесняет более благородные чувства любви и привязанности⁷.

" См.. напр.: [Sandcl 1982: 30-33: Glendon 1991; Ktzioni 1993; Hardwig 1990]. Уолдрон предлагает более утончённый взгляд, доказывая. что. хотя понятия прав и справедливости не нужны, когда существует привязанность, они необходимы для тех ситуаций, когда привязанность увядает [Waldron 1993: 370-391).

Почему я не могу решить отказаться от моих прав, когда их реализация повредила бы людям, которых я люблю? Рассмотрим семью. Означает ли тот факт, что ныне во Франции женщины имеют право переехать в другой город и работать там без разрешения мужа, что они будут пользоваться этим правом, а не поддерживать единство семьи? (Аналогичным образом мужчины, которые всегда имели это право, неужели они никогда не отказывались от карьеры во имя своих семей?) Бьюкенен утверждает, что «для тех, кто находит узы взаимного уважения между носителями прав слишком жёсткими и формальными для того, чтобы выразить всё лучшее, что есть в человеческих взаимоотношениях, Марксово видение подлинной общности, — а не просто юридического объединения, останется привлекательным» (Курсив У. К. ((Buchanan 1982: 178]). Но если семья — это пример лучшего в человеческих отношениях, то это противопоставление ложно. Семья всегда была юридической ассоциацией, в которой супруги и дети являются носителями прав (хотя и не в равной степени). Означает ли это, что брак, в конце концов, не сфера взаимных чувств, но, как писал Кант, соглашение между двумя людьми о «взаимном пользовании половыми органами друг друга»? Конечно, нет. В семьях могут быть отношения любви, и юридическая природа брака нисколько не препятствует этому. Несомненно, никто не поверит, что люди будут действовать из любви только тогда, когда их лишат возможности поступать иначе¹⁹.

Утверждение Ролза о приоритете справедливости не есть утверждение «о том, будет ли, или должен ли, человек доводить до предела свои законные права на различные преимущества» (см. [Baker 1985:918]). В то время как приоритет справедливости обеспечивает индивидам способность требовать некоторых преимуществ,он равным образом обеспечивает их способность разделить эти преимущества с теми, кого они любят. Щедрые и любящие люди будут таковыми и со своими справедливыми правами — нисколько не препятствуя этому, приоритет справедливости, напротив, делает это возможным. Что исключает справедливость, так это нелюбовь или привязанность, но несправедливость — подчинение блага некоторых людей благу других путём отрицания справедливых прав первых [Ibid: 920]. А это, конечно, есть противоположность подлинной любви и привязанности.

Справедливость не только совместима с заботой о других, она сама является важной формой заботы о других. Часто говорят, что забота о правах предполагает самосознание, основанное на эгоизме и беспокойстве о защите себя от подобного антагонизма со стороны других в социальном мире, устроенном по типу «игры с нулевым результатом²⁰». Например, Бьюкенен утверждает, что думать о себе как носителе прав означает «рассматривать себя как потенциальную сторону в межличностных конфликтах, в которых необходимо утверждать притязания» [Buchanan 1982: 76). Требовать права, с этой точки зрения, значит иметь пессимистическое представление о том, как другие откликнутся на наши просьбы. Но сам Бьюкенен предлагает иное основание для того, чтобы ценить признание прав. Он заявляет, что думать о себе как носителе прав означает «думать о себе как способном требовать то, на что он имеет право как причитающееся ему, а не то, что он может всего лишь попросить как нечто желаемое» [Buchanan 1982: 75-76]. Это два очень разных самосознания, несмотря на то что их часто смешивают. Второй тип самосознания затрагивает нс вероятность получения чего-то желаемого или требующегося мне, но оснований, на которых я считаю, что правомерно (то есть неэгоистично) им обладаю. Я могу стремиться избежать пользоваться в своих целях (потенциально жертвенной) любовью других. Если так, то справедливость может служить мерилом для определения того, на что я неэгоистичным образом имею право, даже если другие готовы дать мне больше этого.

Справедливость также может служить мерилом для определения того, как отвечать на потребности других, даже тогда, когда причина моего желания помочь есть просто моя любовь к ним. Я могу желать помочь нескольким людям, нуждающимся в помощи, потому что я люблю их, а не потому, что я обязан помогать им. Но что если их нужды противоречат друг друг)'? Как указывает Ролз, бесполезно предпочесть формулировку «я должен действовать благожелательно» вместо «я должен действовать справедливо», ибо «благодеяние не знает, что делать, когда любовь у многих людей совмещена с конфликтами этих людей в отношении других объектов» [Rawls 1971:166; Ролз 1995:168). В то время как моей мотивацией является любовь, справедливость может быть тем критерием, к которому я обращаюсь, когда любовь порождает входящие в конфликт императивы. Поэтому «в то время как дружба может сделать справедливость ненужной в качеств? мотива, она вс? же может требовать некоторых аспектов справедливости в качестве стандарта. Друзья не обладают автоматическим знанием о том, что делать друг для друга» (см. [Galston 1980:289 п. 11)). Поэтому справедливость служит двум важным целям. Требуя чего-либо, я могу желать знать, на что точно я имею право, даже когда другие выполнят мои просьбы, не заботясь о моих

правах. Реагируя на требования других, я могу пожелать узнать, каковы их права, даже когда моей мотивацией является любовь. Ни в одном из этих случаев моя заинтересованность в справедливости происходящего не есть вопрос «отстаивания причитающегося мне».

Общественное признание прав может быть ценно и в другом отношении. Некий человек может быть уверен в том, что получит, что хочет, благодаря своему участию в весьма уважаемой социальной практике (например, как учитель). Он не нуждается в правах в первом понимании их, предложенном Бьюкененом, потому что другие высоко ценят его вклад в эту деятельность и щедро вознаграждают за неё. Но он может хотеть знать, что люди дали бы ему права, даже если бы не разделяли его преданность этому делу. И он может хотеть знать это, даже если не имеет желания оставить эту деятельность, ибо этим признаётся, что он есть источник ценности «в себе» и «для себя»,а не только как исполнитель социальной роли.

Справедливость есть более чем исправляющая добродетель. Справедливость действительно исправляет дефекты социальной координации,») эти дефекты неискоренимы, но она также выражает уважение, на которое имеют право индивиды как цели в себе, а не как средства к достижению чьего-либо блага, и даже общего блага. Справедливость признаёт равный статус членов общества, предлагая описание прав и полагающегося нам, т.е. того, что мы можем справедливо требовать. Но она не заставляет реализовывать эти права за счёт людей или проектов, о которых мы заботимся. Справедливость составляет вид заботы, которую мы должны иметь относительно членов нашего сообщества, и позволяет нам проявлять все иные формы любви и привязанности, совместимые с этим основополагающим моральным равенством. Представление о том, что мы должны создать сообщество равных, отказавшись от понятий честности, прав и обязанностей, несостоятельно'¹. ²⁰

Пренебрежительный подход Маркса к справедливости есть часть его более общих взглядов. Он верил, что коммунизм устранит потребность в большинстве основных понятий и категорий либеральной мысли, включая права, толерантность, представительную демократию, оппозицию политических партий, правление закона и рынок. Всё это, полагал Маркс, является «всего лишь коррективными полумерами при рассмотрении материальных, социальных, культурных и эпистемологических проблем, которые могут быть преодолены, тем самым делая коррективы ненужными» (см. [Lukes 1995: 3]). Маркс мыслил будущее общество без нехватки ресурсов, конфликтующих экономических интересов, этнических или религиозных делений, или несовершенной рациональности. Такое общество не нуждалось бы в тех практиках и институтах, которые либеральные государства развили для исправления этих проблем. Более того, как я отметил в начале главы, Маркс думал, что участие в дискуссиях об этих практиках и институтах в категориях морали есть просто отвлечение от реального дела неизбежной пролетарской революции. В результате, до совсем недавнего времени, немногие марксисты демонстрировали заинтересованность в развитии нормативной теории справедливости, прав, толерантности и демократии.

Однако сегодня практически все аналитические марксисты признают, что ограниченность ресурсов, конфликты, плюрализм и несовершенная рациональность являются вечными условиями существования людей, и что любая правдоподобная нормативная политическая теория должна объяснять, как политические институты должны относиться к ним и учитывать их. И первый шаг в этом направлении — разработать марксистскую теорию справедливости¹⁰.

2. КОММУНИСТИЧЕСКАЯ СПРАВЕДЛИВОСТЬ

Если справедливость и неуничтожима, и желательна, как будет выглядеть се марксистская версия? Обычно полагают, что марксизм эгалитарен, даже более чем либерализм, — гораздо левее последнего. Это, конечно, верно в отношении главных положений либерализма и его идеологии равных возможностей, согласно которой неограниченное неравенство оправдано, пока имеет место честное соревнование за высокооплачиваемые должности (см. гл. 2 § 2 наст. изд.). Но не сразу очевидно, что же находится слева от ролэовской версии либеральной эгалитарной справедливости, поскольку она тоже отвергает господствующую идеологию и признаёт неравенство только тогда, когда оно работает на

В сравнении с обширной литературой о справедливости, сосланной аналитическими марксистами, литературы по марксистской теории демократии довольно мало. Важное исключение см.: {Gilbert 1980:1991].

благо наименее обеспеченных. Марксистскую справедливость отличает от ролзовской нс степень предлагаемого уравнения ресурсов, но скорее форма, в какой оно должно произойти. Ролз полагает, что равенство ресурсов должно принять форму уравнивания частной собственности, имеющейся у каждого. Для Маркса же «теория коммунистов может быть резюмирована одним предложением: уничтожение частной собственности». Частное владение позволительно в сфере «личной собственности», такой, как одежда, домашние принадлежности и предметы, которые мы используем для домашнего досуга и развлечений. Но для марксизма «фундаментально важно», что «нет никакого морального права на частное владение и управление производительными ресурсами» (см. (Geras 1989:255]; ср. (Cohen 1988:298]). Уравнивание производительных ресурсов должно принять форму обобществления средств производства, так чтобы каждый имел рапное участие в принятии коллективных решений о размещении производственных активов, осуществляемом на уровне либо отдельных предприятий, либо экономического планирования в стране в целом.

Почему равенство должно принять вид равного доступа к общественным ресурсам, а не рапного распределения частных ресурсов? Одной из причин может быть то, что идея Ролза о «собственнической демократии» может быть на практике нежизнеспособна. В современных экономиках может оказаться невозможным уравнять производительные ресурсы иначе чем через обобществление собственности. Как писал Энгельс, «буржуазия... нс могла превратить эти ограниченные средства производства в мощные производительные силы, нс превращая их из средств производства, применяемых отдельными лицами, в общественные средства производства, применяемые лишь совместно массой людей». Но при капитализме эти «обобществлённые средства производства» «по-прежнему оставались средствами производства и продуктами отдельных лиц». Решение этого противоречия может произойти «только таким путём, что общество открыто и не прибегая ни к каким окольным путям возьмёт в своё владение производительные силы, переросшие всякий другой способ управления ими, кроме общественного» [Магх, Fngels 1968:413,414,423; Маркс, Энгельс т. 20: 273,274,283].

Для Энгельса необходимость обобществления собственности не основывается на какой-то особой теории справедливости, но просто на неспособности представить себе какоё'-то иное средство для уравнивания ресурсов в современной индустриальной экономике. Некоторые марксисты также возражают на эмпирических основаниях против исходной посылки Ролза о том, что неравенство, возникающее на основе рыночных обменов в хорошо упорядоченном обществе, будет выгодным менее обеспеченным. Если это не так, и если механизмы псрсраспреде-ления но своей сути уязвимы для политического давления, то мы могли бы принять социализм на основе «принципа большей вероятности» (см. [Schweickart 1978: 11,23; DiQuattro 1983:68-69; Clark, Gintis 1978: 322)).

В силу этих и других оснований некоторые критики заключают, что идея Ролза о собственнической демократии является «п лучшем случае фантазией» (см. (Nielsen 1978: 228)), или что эта идея имеет смысл только в первоначальном джефферсоновском контексте аграрного общества, состоящего из независимых земельных собственников (см. [MacPhcrson 1973: 135-136; Weale 1982: 57)). Если это так, то обобществление средств производства может быть единственным жизненным способом реализации принципа различия.Однако,как уже отмечалось в главе 2, либеральные эгалитаристы выдвигают различные предложения по увеличению равенства достояний ex ante — таких, как общество обладателей долей, компенсирующее образование, базовый доход, купонный капитализм и прагматическое эгалитарное планирование, которые просто никогда не испытывались. Может быть, преждевременно объявлять, что большее равенство в производительных активах нереализуемо.

В то время как эти возражения по поводу жизнеспособности эгалитарного частнособственнического режима составляют большую часть левой критики теории Ролза — и большую часть каждодневных дискуссий между либеральными эгалитаристами и социалистами, — существуют и более теоретические возражения против самой идеи частной собственности. Согласно многим марксистам, частная собственность на средства производства должна быть отменена, потому что она порождает отношения наёмного труда, которые по своей сути несправедливы. Одни марксисты утверждают, что наемный труд по своей сути является эксплуататорским, другие — что он но своей сути приводит к отчуждению. С любой из этих точек зрения, справедливость обеспечивается только отменой частной собственности, даже если ролзовская собственническая демократия жизнеспособна на практике.

а. Эксплуатация

Образцовым примером несправедливости для марксистов является эксплуатация^ в нашем обществе эксплуатация рабочего капиталистом. Фундаментальным пороком либеральной справедливости, по мнению марксистов, является то, что она дозвиляет продолжение этой эксплуатации, поскольку допускает продажу и покупку труда. Действительно ли либеральная справедливость позволяет одним эксплуатировать других? Это, конечно, зависит от того, как мы определяем эксплуатацию. В повседневном словоупотреблении эксплуатация (когда это понятие применяется к людям, а не к природным ресурсам) означает «нечестное использование другого человека в своих целях». Поэтому любая теория справедливости имеет свою собственную теорию эксплуатации, так как любая теория описывает допустимые и недопустимые способы получения блага от других. В теории Ролза, например, талантливый человек нечестно пользуется неталантливыми, если использует их слабую переговорную позицию, чтобы получить неравную долю ресурсов, не оправданную принципом различия. Однако получение выгоды одним от найма других уже не будет эксплуататорским, если это работает на наибольшее благо наименее обеспеченных. Если мы убеждены в справедливости теории Ролза, то будем отрицать, что она допускает эксплуатацию, поскольку принять теорию справедливости отчасти означает принять её критерий для суждения о том, когда другими нечестно пользуются.

Марксисты, однако,оперируют более техническим определением эксплуатации. В этом техническом употреблении эксплуатация относится к конкретному явлению, когда капиталист извлекает больше стоимости из труда рабочего (в виде производимых продуктов), чем платит рабочему в обмен за его труд (в виде заработной платы). Согласно классической марксистской теории капиталисты нанимают рабочих только тогда, когда они могут извлечь эту «прибавочную стоимость», тем самым эксплуататорская передача прибавочной стоимости от рабочего к капиталисту заложена во всех отношениях найма. Иногда говорят, что это техническое определение эксплуатации представляет скорее научный, чем нравственный интерес. Так, о факте, что капиталист извлекает прибавочную стоимость, утверждается, что он объясняет, как возможны прибыли в конкурентной экономике, и что это утверждение само по себе нс подразумевает, что извлекать прибавочную стоимость неправильно. Однако большинство марксистов принимают извлечение прибавочной стоимости в качестве свидетельства эксплуатации и даже как образцовый пример несправедливости.

Имеет ли марксистское понимание эксплуатации моральное значение, т.е. включает ли оно нечестное использование других? Традиционный аргумент в пользу того, что техническая эксплуатация несправедлива, развёртывается следующим образом (по [Cohen 1988: 214]):

1. Труд и только труд создаёт стоимость.

2. Капиталист получает часть стоимости продукта.

Следовательно: '

3. Работник получает стоимости меньше, чем создаёт.

4. Капиталист получает часть стоимости, создаваемой работником.

Следовательно:

5. Работник эксплуатируется капиталистом.

В этом аргументе есть несколько пробелов. Посылка 1 является, мягко говоря, спорной. Многие марксисты пытались обосновать её.апеллируя к трудовой теории стоимости, в соответствии с которой стоимость произведенного предмета определяется количеством труда, необходимым для его производства. Но, как указывает Козн, трудовая теория стоимости вообще-то противоречит посылке 1, ибо трудовая теория говорит о том, что стоимость предмета детерминирована количеством труда, ныне требующегося для его производства, а не тем. сколько труда было действительно вложено в его производство. Если технология изменяется так, что предмет теперь можно произвести, вложив половину ранее требовавшегося труда, то трудовая теория стоимости утверждает, что стоимость объекта сокращается наполовину, даже несмотря на то что количество труда, воплощённое в уже произведённом предмете, не меняется. Реальный труд, затраченный рабочим, не имеет отношения к делу, если верна трудовая теория стоимости.

С моральной точки зрения значимо не то. что рабочие создают стоимость, но то, что «они создают то, что имеет стоимость... Обвинение в эксплуатации выдвигается не в связи с тем, что капиталист присваивает часть производимой рабочим стоимости, но с тем, что он присваивает часть стоимости того, что производит рабочий» (см. (Cohen 1988: 228]). Создание изделий, имеющих стоимость, отлично от создания стоимости этих изделий, и именно первое действительно значимо для обвинения в эксплуатации. Даже если не рабочий, а некто иной создаёт стоимость продукта труда — если, например, она определяется желаниями потребителей, — то марксисты по-прежнему могут утверждать, что рабочий эксплуатируется капиталистом, потому что именно рабочий, а не капиталист или потребители, создаёт этот продукт. Поэтому правильный аргумент таков по Коэну (Cohen 1988: 228):

1. Работник является единственным человеком, создающим продукт груда, тот, который имеет стоимость.

2. Капиталист получает часть стоимости продукта.

Следовательно:

3. Работник получает стоимости меньше, чем стоимость создаваемого им.

4. Капиталист получает часть стоимости того, что создаёт работник.

Следовательно:

5. Работник эксплуатируется капиталистом.

Эта модифицированная версия марксистского аргумента приводит к заключению, что отношения наёмного труда по своей сути являются эксплуататорскими. Но неясно, является ли присутствующая здесь эксплуатация несправедливостью. Во-первых, нет ничего несправедливого в добровольном труде для других. Поэтому большинство марксистов добавляют условие, что рабочий должен быть принуждён работать на капиталистов. Поскольку рабочие вообще не имеют каких-либо

средств производства и могут заработать на жизнь, только работая на капиталиста-собственника (хотя и необязательно на какого-то конкретного капиталиста), большая часть отношений наёмного труда подпадает под это условие (см. [Reiman 1987: 3: Holmstrom 1977: 358)).

Является ли вынужденная передача прибавочной стоимости эксплуататорской в повседневном значении этого слова? Это одновременно и слишком слабое, и слишком сильное утверждение. Оно слишком слабо, так как исключает из сферы эксплуатации наёмный труд, нс являющийся, в строгом смысле, вынужденным. Если, к примеру, существует система социальной защиты, гарантирующая всем минимальный доход, то не имеющие собственности могут поддерживать своё существование (и только) с помощью государства всеобщего благосостояния, не будучи вынужденными работать на капиталиста. Но мы можем по-прежнему пожелать сказать, что рабочие эксплуатируются. Пока не имеющим собственности, чтобы выживать, не требуется работать на капиталиста, но чтобы жить достойно, работать на капиталиста будет для них единственным выходом, то может показаться нечестным, что они должны отдавать прибавочную стоимость капиталисту, чтобы обеспечить себе приличную жизнь. Может показаться, что эти люди «принуждаются» работать на капиталиста, так как альтернативы в некотором смысле неприемлемы или неразумны. Но, как мы увидим, важен вопрос не о том, действительно ли рабочие принуждаются работать на капиталиста, но о том, является ли нечестным неравный доступ к ресурсам, который «заставляет» рабочих принимать эту передачу прибавочной стоимости.

Определение эксплуатации как принудительной передачи прибавочного труда также является слишком сильным, ибо есть множество случаев правомерной принудительной передачи прибавочной стоимости. Что если рабочие, как подмастерья, должны работать на других в течение пяти лет, но затем могут сами стать капиталистами (или мастерами)? Согласно Джеффри Рейману, это эксплуатация: «мы заботимся о рабочих, вынужденных продавать свою рабочую силу, потому что понимаем, что этим их заставляют работать без оплаты. И мы заботимся о том, как долго рабочих заставляют работать без оплаты, потому что мы переживаем за людей, которых заставляют работать без оплаты за любой период времени» [Reiman 1987: 36). Но это неубедительно. Если все рабочие могут стать капиталистами, и если все капиталисты начинают как рабочие, то на протяжении всего жизненного пути людей нет неравенства. Как и в случае с подмастерьями, бывает время, когда им приходится «вкалывать» (см. [Cohen 1988: 261 п. 9]). Настаивать на том, что принудительная передача прибавочной стоимости является эксплуататорской независимо от того, как это укладывается в более широкую систему распределительной справедливости, лишает обвинение в эксплуатации всей его нравственной силы. Это проявление какого-то фетишизма относительно владения своим трудом. Это даже проявление либертарианской озабоченности собственностью на себя:

Марксисты говорят, что капиталисты крадут рабочее время у трудящихся. Но украсть у кого-то можно только то, что правомерно принадлежит ему. Марксистская критика капиталистической несправедливости тем самым подразумевает, что рабочий — законный собственник своего рабочего времени: он, и никто другой, имеет право решать, что он будет с ним делать... Поэтому марксистское утверждение о том. что капиталист эксплуатирует рабочего, зависит от положения. что люди являются законными обладателями своих сил. [Действительно], если, как это дслиют марксисты, присвоение рабочего времени как такового, т.е. в его наиболее общей форме, принимается как образец несправедливости, то невозможно избежать утверждения чего-то вроде принципа собственности на себя [Cohen 1990«: 366,369].

В соответствии с определением Реймана такое понимание эксплуатации заимствовано либертарианством, поскольку обязательное налогообложение для поддержки детей или людей со слабым здоровьем тоже считается эксплуатацией. Если мы заставляем рабочих платить налоги для поддержки людей со слабым здоровьем, то мы заставляем их работать без оплаты".

В своём первоначальном изложении марксистского аргумента об эксплуатации Коэн отрицал, что он предполагает собственность людей на

" Рейман от рицает. чю обязательная помощь инвалидам является эксплуататорской. поскольку её можно рассматривать как страховку, покупаемую каждым, и значит, как «косвенный возврат индивидам труда, равного им вложенному и тем самым не изменяющего базовый распределительный принцип» о том. что никого не заставляют работать на другого (Reiman 1989: 312 п. 12]. Но это явно не соответствует действительности по отношению ко многим получателям такой помощи — например, инвалидам от рождения. Хал метром, которая, как и Рейман, определяет зкеплуатацию как -при нуди тельный, неоплачиваемый, добавочный труд» [Holmstrom 1977: 358]. пишет, что поддержка людей со слабым здоровьем не есть эксплуатация, так как здесь «прибавочный продукт под контролем тех, кто его производит. Нет непроизводящего класса, который присваивает то. что произвели рабочие. Рабочие не потребляют его целиком, но контролируют его как класс» (IbicL 363 j. Но тот факт, что рабочие контролируют его как класс, нс показывает, что рабочие как индивиды не принуждаются передавать прибавочный продукт. Что если я, как отдельный рабочий, возражаю против того, что рабочий класс в целом решает делать с прибавочным продуктом? Могу ли я настоять на получении всей стоимости произведённого мной? Если нет и если я должен работать для того, чтобы зарабатывать на жизнь, то. по определению Нснси Холметром, меня эксплуатируют. Болес того, что если существуют консти -туцнонные гарантии прав на социальное обеспечение, согласно которым закон требует от рабочих поддерживать слабых здоровьем? Тогда, в соответствии с се определением, рабочий класс в целом эксплуатируется, поскольку ом юридически не контролирует весь прибавочный продукт.

продукты своего труда: «Можно полагать, что капиталист эксплуатирует рабочего, присваивая часть стоимости того, что производит рабочий, не обязательно считая при этом, что вся эта стоимость должна идти рабочему. Можно придерживаться принципа распределения по потребностям, прибавляя, что капиталист эксплуатирует рабочего потому, что его потребности не есть основание, по которому он получает часть стоимости того, что производит рабочий» [Cohen 1988: 230 п. 37]. Но каково тогда основание утверждать, что капиталист эксплуатирует рабочего? Если мы примем посылку о том, что капиталист не испытывает потребности в произведённом предмете и поэтому не имеет законного права на него, то согласно принципу потребностей из этого не следует, что рабочий имеет какое-то право на этот предмет. Наибольшая потребность может оказаться у третьей стороны (например, у ребенка), и тогда этот ребёнок единственный имеет законные притязания на данный предмет. Если капиталист, тем не менее, присваивает предмет, то он несправедливо обращается с ребёнком, а не с рабочим. Действительно, если рабочий присваивает предмет, то он тоже несправедливо обращается с ребёнком. Когда нарушается принцип потребностей, людьми, с которыми несправедливо обращаются, являются обладатели потребностей, а не производители.

Более того, а что если капиталист действительно имеет потребность в прибавочной стоимости? Допустим, он обладает слабым здоровьем и ему повезло в том, что он унаследовал много акций компании. Коэн подразумевает, что это всё равно эксплуатация, ибо «его потребности не есть основание, по которому он получает часть стоимости того, что производит рабочий». Таким основанием скорее является его собственность на средства производства. Но и потребности рабочего также не являются основанием, по которому он получает произведённый им продукт. Основанием скорее является то, что он производит этот предмет. Тогда кого эксплуатирует капиталист? Никого, ибо согласно принципу потребностей никто другой не имеет законных прав на ресурсы. Более того, почему потребности не могут быть основанием для получения капиталистом прибавочной стоимости? Что если государство, желая не оставлять поддержку слабых здоровьем превратностям повседневной политики, наделяет их капиталом, из которого они могут извлекать постоянную финансовую поддержку? Распределение капитала в пользу слабых здоровьем могло бы на самом деле быть очень хорошим способом реализации принципа потребностей (ср. [Cdhcn 1990л: 369-371; Arneson 1981: 206-208)). Как только мы отбросим требование о собственности на себя, присвоение прибавочного труда, по существу, не является в качестве такового эксплуататорским — всё зависит от того, как конкретная трансакция вписывается в более широкую схему распределительной справедливости.

Ксть ещё одна проблема с аргументом об эксплуатации. Как насчёт тех, кого принуждают не продавать свой труд? Замужним женщинам запрещалось и запрещается работать по найму во многих странах. Поэтому они не эксплуатируются. Напротив, они защищены от эксплуатации, и. действительно, многие люди указывают на это, защищая дискриминацию полов. Но если замужним женщинам в этих странах выплачивают небольшие пособия, на что идёт часть государственных налогов, то они становятся эксплуататорами согласно марксистскому аргументу, так как часть дохода каждого рабочего принудительным образом забирается и отдаётся в их распоряжение. Но было бы ошибочным рассматривать женщин в этих обстоятельствах как получающих выгоду от эксплуатации. Они страдают от несправедливости большей, чем капиталистическая эксплуатация, и одной из первых задач феминистских движений было достижение равного доступа женщин к рынку наёмного труда¹². Или рассмотрим безработных, которые имеют гарантированное законом право на наёмную работу, но нс могут её найти. Они тоже нс эксплуатируются согласно марксистскому определению, поскольку не производят никакой прибавочной стоимости, которую мог бы присвоить капиталист. А если государство облагает рабочих налогом для выплат безработным, то последние становятся эксплуататорами. Тем не менее они находятся в худшем положении, чем те, кому удалось вступить в отношения найма (см. [Roemer 19826: 297; 1988:134-1351).

Эти примеры подводят к тому, что есть более глубокая несправедливость, лежащая п основе эксплуатации, — а именно неравный доступ к средствам производства. Лишённые прав женщины, безработные, наёмные работники — все они в нашем обществе страдают от этой несправедливости, в то время как капиталисты получают выгоду от неё. Эксплуатация рабочих капиталистами есть лишь одна форма, которую может принять эта распределительная несправедливость. Подчинённое положение женщин и положение безработных являются другими формами и, судя по борьбе людей за получение наёмной работы, возможно, более губительными. Для тех, кто лишён доступа к собственности, быть вынужденным продавать свой труд может быть лучше, чем быть вынужденным не продавать (женщины) или не иметь возможности продавать (безработные) свой труд, или кое-как перебиваться криминальной деятельностью, попрошайничеством, или жить с той земли, которая остаётся общей собственностью (Марксов «люмпен-пролетариат»).

Что-то здесь неправильно. Теория эксплуатации должна была обеспечить радикальную критику капитализма. Но в её стандартном виде она

Интересную попытку ток переработать Марксову концепцию эксплуатации, основанную на илее прибавочной стоимости, чтобы она была применима к неоплачиваемым видам деятельности женщин, см. [Rubcck 1995: ch. 2|.

пренебрегает многими из тех, кому хуже всего при капитализме, и даже препятствует действиям, необходимым для помощи им (например, социальная помощь детям, безработным и больным). Нели теория зкеплуа-тации собирается уделить должное внимание этим группам, она должна отказаться от узкой концентрации на передаче прибавочной стоимости и вместо этого исследовать более широкую схему распределения, в которой происходит эта передача. Это главная цель работ Джона Ромера по проблемам эксплуатации. Он определяет эксплуатацию не как передачу прибавочной стоимости, но как неравный доступ к средствам производства. С его точки зрения, эксплуатируется кто-то или нет, зависит от того.было ли бы ему лучше в гипотетической ситуации распределительного равенства, т.е. если бы он вышел из отношений найма со своим трудом и долей внешних ресурсов на душу населения. Если рассматривать различные группы в экономике как игроков в игре, правила которой определяются существующими отношениями собственности, то группа эксплуатируема, если се членам было бы лучше, если бы они прекратили играть в эту игру, ушли со своей долей внешних ресурсов на душу населения и начали собственную игру. Согласно Ромеру, и занятым, и безработным трудящимся было бы лучше, если бы они вышли из капиталистической игры, и потому они являются эксплуатируемыми.

Эксплуатация в техническом смысле слова — передача прибавочной стоимости — играет в теории Рёмера только ограниченную роль. Это одно из наиболее распространённых следствий распределительной несправедливости при капитализме, но не представляет самостоятельного интереса в отрыве от этого неравенства. Это «плохо, только когда является следствием несправедливого, неравного распределения средств производства» (Roemer 1988: 130). Передача прибавочной стоимости оправдана, когда она не запятнана распределительным неравенством, или когда помогает компенсировать это неравенство. Например, санкционированная государством поддержка безработных или лишённых прав женщин уменьшает, а не создаёт эксплуатацию, ибо помогает исправить «потери, понесённые (ими) вследствие неравного первоначального распределения собственности» [Roemer 1988: 134]. Для Рёмера «нравственный императив» теории эксплуатации не в том, чтобы устранить передачу прибавочной стоимостною в том, чтобы «отменить неравное владение отчуждаемыми средствами производства» (Roemer 1982b; 305; 1982с: 280].

По мнению Коэна, теория Рёмера делает марксистов «более последовательными эгалитаристами» [Cohen 1990я: 382]. Но рёмеровское понимание эксплуатации всё-таки рассматривает обязательную поддержку больных (или детей) как эксплуатацию, ибо это даёт им больше, чем они могли бы обеспечить себе с их долей ресурсов на душу населения¹³. Неравенства, порождённые неравными природными способностями, не относятся к отношениям эксплуатации, так что рёмеровский «нравственный императив» всё-таки менее эгалитарен, чем те теории, которые стремятся компенсировать природные недостатки. Определяя эксплуатацию как следствие неравного распределения внешних ресурсов, Рёмер строит свою теорию, «не прибегая к радикальной эгалитарной посылке об отрицании собственности на себя» [Roemer 1988:168).

Рёмер выражает симпатию к теориям, делающим такой радикальный шаг, таким, как теории Ролза и Дворкина. И сам он утверждает, что переход от социализма к коммунизму должен включать устранение неравного владения ресурсами, связанного с различиями в природной одарённости. По его мнению, неравенства, связанные с различиями от природы данных талантах, могут рассматриваться как форма «социалистической эксплуатации», т.е. как форма эксплуатации, которая продолжает существовать при социализме, но будет уничтожена при коммунизме. Но лично одобряя правомерность ограничения собственности на себя во имя исправления неравенств, связанных с различиями в природных способностях, он одновременно заявляет, что это особый вопрос, отличный от традиционного марксистского понимания эксплуатации рабочих при капитализме, в котором предполагается, что люди имеют право на плоды своего труда (Roomer 1982с: 282-283; 1982&: 301-302). Марксистская теория эксплуатации работает с «более консервативной» посылкой о том, что люди имеют права собственности на себя, так что равенство ресурсов не должно включать какого-либо требования компенсации за неравную одарённость [Roemer 1988:160; ср. 1982а: ch. 7-8).

Арнсон даёт сходную трактовку эксплуатации. Как и Рёмер,он утверждает, что суждения о «неправомерной эксплуатации» требуют сравнения с гипотетическим равным распределением, хотя его концепция равного распределения предотвращает различия, возникающие из-за неравной природной одарённости, так же как из-за неравных внешних ресурсов. Арнсон полагает, что большинство рабочих при капитализме эксплуатируются согласно этому тесту, ибо они страдают от незаслуженного нера- ²¹ венства либо в материальных ценностях, либо в талантах, что позволяет другим использовать их в своих целях [Arneson 1981: 208]. Как и у Ромера, в теории Арнсона передача прибавочной стоимости является производной. Передача прибавочной стоимости неправомерна, если является результатом неравного распределения, но правомерна, если возникает независимо от него, или используется для компенсации незаслуженных неравенств в богатстве или природной одарённости. Поэтому обязательная поддержка безработных правомерна, как и поддержка слабых здоровьем. Однако ббльшая часть прибавочной стоимости при капитализме забирается у рабочих неправомерно, поскольку она оказывается в руках тех, кто выигрывает от неравного распределения талантов и богатства. Поэтому капитализм является эксплуататорским, хотя и в силу более сложных причин, чем те. которые предполагаются первоначальным марксистским аргументом об эксплуатации.

Это более убедительная трактовка эксплуатации. Сосредоточивая внимание на более широкой схеме распределения, а не просто на обмене, осуществляющемся в рамках отношений наёмного труда, Рёмер и Арисон избегают обеих проблем подхода Реймана. Их подходы позволяют сказать, что рабочие в государстве всеобщего благосостояния могут эксплуатироваться независимо от того, «принуждаются» они работать на капиталистов или нет, так как они лишены равного доступа к средствам производства. Их концепции также позволяют рассматривать случаи распределительной несправедливости, имеющие место за пределами отношений найма, как, например, несправедливость невозможности или несвободы найти работу, поскольку всё это тоже включает лишение равного доступа к ресурсам¹⁴.

К сожалению, это более привлекательный подход именно потому, что он отбрасывает всё, что было отличительного в первоначальном марксистском подходе к эксплуатации. Новый подход отличается от первоначального в трёх важных отношениях. Во-первых, идея эксплуатации теперь выводится из более важного и широкого принципа распределительного неравенства. Для того чтобы знать, что такое эксплуатация, нам нужно сначала знать, на что люди имеют право в силу прав собственности на себя и на внешние ресурсы. И как только мы сделаем эти лежащие в основе теории принципы явными, становится понятным, что эксплуатация — это всего лишь один из многих видов распределительной

“ Как отмечает Арисон, это понимание, почему эксплуатация доведённого до бедности рабочего несправедлива, также объясняет, почему нельзя дозволять капиталисту закрыть свою фабрику,обрекая рабочего на голод (Arneson 1993л: 288]. В противоположность этому, согласно традиционному марксистскому пониманию эксплуатации, получается, что владелец фабрики, закрывший её. более никого не эксплуатирует.

несправедливости, а не образцовый пример несправедливости. К сожалению, марксисты остаются склонными преувеличивать нравственную важность эксплуатации. Рёмер, например, расширяет пределы эксплуатации так, что она у него покрывает все виды распределительной несправедливости¹*. Как уже отмечалось, это позволяет ему рассматривать участь безработных так же, как и наёмных работников. Но называть оба случая эксплуатацией означает вносить путаницу. Здравый смысл говорит нам, что эксплуатация требует некоторого прямого взаимодействия между эксплуататором и эксплуатируемым, в котором первый нечестным образом использует последнего, а это обычно неверно в отношении безработных. Ими нечестным образом пренебрегают или исключают, но необязательно нечестным образом пользуются, капиталисты могут не получать никакой выгоды от их участи. Сказать, что все виды несправедливости суть разновидности эксплуатации означает не достичь понимания, но потерять смысл слова¹*¹.

Более того, предпринятое Рёмером приравнивание затемняет соотношение между равенством и эксплуатацией. Он утверждает, что различные формы неравенства (нечестное преимущество, исключение, пренебрежение) все являются частными случаями более широкой кате" Сходным образом, Ван Ларине расширяет понятие эксплуатации так, чтобы оно включало случаи неравенства между богатыми и бедными странами (что он называет «эксплуатацией гражданства») и даже случаи неравенства между имеющими работу и безработными (что он называет «эксплуатацией работы») [Van Parijs 1993: 143-147,123-130).

Рёмер местами отходит от этого приравнивания несправедливости и эксплуатации. Для того чтобы соответствовать нашему повседневному поннманию того, что эксплуатация предусматривает использование одним в своих интересах другого, он добавляет следующее условие: не только эксплуатируемой груп • пе должно быть лучше, если она уйдёт из отношений найма со своими талантами и долей ресурсов на душу населения, но и эксплуататорам должно быть хуже, если эксплуатируемые уйдут со своими имеющимися ресурсами (Rocmer 19826: 285). Там, где это добавочное условие нс соблюдается, с группами, которым отказано в равном доступе к ресурсам, «обращаются в марксистском понимании нечестно», но они нс «эксплуатируются», так как другие не пользуются ими («они могут исчезнуть со сцены и доход других не изменится» [Roemer 19826: 292)). Но, как он признаёт, это добавочное условие по-прежнему не может уловить смысл нашего интуитивного понимания того, что такое «нечестно пользоваться» [Roemer 19826: 304 п. 12; ср. Elster 1982о: 366-369). В следующей своей книге Рёмер возвращается к своему первоначальному определению эксплуатации как «потери, испытываемой личностью вследствие неравного первичного распределения собственности» (Rocmer 1988:134|,нсзависимоот того, происходит ли эта потеря вследствие того, что личность нечестно используют. Поэтому человек капиталистически эксплуатируется в том случае, «если бы он выиграл от эгалитарного перераспределения отчуждаемых общественных средств производства» (Roemer 1988:135). и безработные согласно этому тесту эксплуатируются так же. как и наёмные работники.

гории эксплуатации. Но томнее противоположное — эксплуатация есть один из многих видов неравенства, которые вес оцениваются исходя из более глубокого и широкого принципа равенства. В теории Рёмера этот глубокий принцип равенства выражается в «нравственном императиве» уравнять доступ к ресурсам. Эксплуатация более не составляет моральный фундамент его теории.

Кроме того, более широкая теория справедливости, в которую входит и эксплуатация, становится всё ближе к ролзовской теории справедливости. Первоначальный марксистский аргумент гласил, что рабочие имеют право на продукт их труда, и именно принудительное лишение их этого права делает капитализм несправедливым. Но большинство марксистов нашего времени пытаются избежать этой либертарианской посылки, поскольку (в числе других причин) она делает помощь иждивенцам нравственно сомнительной. И чем более они пытаются усвоить наше повседневное представление о том, что не всякая техническая эксплуатация несправедлива, тем более они апеллируют к ролзовским принципам равенства. В то время как марксистскую риторику эксплуатации считают более радикальной, чем представления о справедливости либерального эгалитаризма, «марксистское осуждение несправедливости капитализма нс так уж отличается от заключений, достигнутых вроде бы менее радикальными сегодняшними теориями в политической философии, хотя они и выражаются не на таком колоритном языке, как марксистский» [Roemer 1988: 5|. Например, марксистская теория эксплуатации Арнсона апеллирует к тому же принципу чувствительности к стремлениям, нечувствительности к природным способностям распределения, который лежит в основе теории Дворкина. В своих новых формах марксистская теория эксплуатации, как представляется, применяет либерально-эгалитарные принципы, а не соперничает с ними.

И наконец, это новое понимание эксплуатации отказывается от того, что было raison d’etre первоначального марксистского аргумента об эксплуатации — а именно, от утверждения, что наёмному труду внутренне присуща несправедливость. Ибо, если тест на несправедливость эксплуатации состоит в том, есть ли незаслуженные неравенства,то тогда некоторые отношения найма не являются эксплуататорскими. Есть два «чистых пути» к установлению отношений наёмного труда. Во-первых, как мы видели, наделение немощных капиталом может компенсировать неравенство в природных способностях и тем.самым приблизить нас к распределению, нечувствительному к природным способностям. Во-вторых, неравенство в собственности на средства производства может возникнуть среди людей с одинаковыми природными способностями, если у них разные предпочтения по поводу инвестиций или риска. В примере с теннисистом и садовницей, который я использовал в главе 2, теннисист желал немедленно использовать свои ресурсы на потребление в виде устройства

теннисного корта, в то время как садовница инвестировала свои ресурсы в производство, в виде овощного огорода (см. гл. 2 § 4 наст. изд.). Это было правомерно, как я уже показы вал, даже несмотря на то что теннисист в конечном итоге стал работать на садовницу (или любого другого обладателя средств производства), потому что это проходит «тест на зависть». Каждая сторона была свободна делать свой выбор, как и другая, но ни одна сторона не желала образа жизни другой, потому что у каждой были свои предпочтения относительно работы и отдыха. Сходным образом, садовница могла получить больше средств, пойдя на больший риск, в то время как теннисист, имевший ту же возможность, предпочёл меньший, но не связанный с риском доход. Различные акты выбора относительно досуга и риска могут привести легитимным и свободным от зависти путём к неравному владению средствами производства. Когда предпочтения людей не отличаются по этим параметрам или такие отличия менее важны для людей, чем общее желание участвовать в демократическом управлении на своём рабочем месте, тогда скорее всего будет поддерживаться система равной собственности на производственные активы. Но ввести полный запрет на наёмный труд было бы произвольным нарушением требования справедливого распределения, чувствительного к стремлениям¹⁷.

'' Пол Уоррен утверждает, что даже если существуют «чистые пути» к установлению отношений наёмною труда, всё равно было бы допустимо запретить их как эксплуататорские, поскольку наниматель обладает неравной властью в этих отношениях и получает от них непропорционально много. Даже если неравенство ресурсов между нанимателем и наёмным работником легитимно (то есть является следствием добровольных актов выбора), было бы неверно позволить нанимателю пользоваться преимуществами легитимного неравенства таким нелегитимным путем [Warren 1997]. По утверждениям Уоррена получается так. что потребность иметь работу является как бы неожиданным и нежелательным следствием (добровольного) неравенства ресурсов,от которого (следствия) потенциальный работник нуждается в защите. Это ошибочно. Ex hypothec, обе стороны имели один н тот же набор возможностей, включая возможность стать нанимателем или совладельцем, предпринимая необходимый выбор относительно сбережений, инвестиций и риска, будущий работник сделал иной выбор, поскольку имел другие цели о жизни, возможно, и том числе больший досуг, потребление или безопасность, зная, что это потребует от него работать на других. Решение стаи, работником было частью сделанного нм выбора, которому он отдал предпочтение перед другими возможностями, включая возможность стать нанимателем. Другими словами, решения относительно работы уже являются фактором в тесте на зависть. R любом случае, в либеральном обществе люди свободны вступать в отношения неравной вяасти и неравного вознаграждения — действительно, многие (большинство?) формы ассоциаций до некоторой степени на этом основаны. Не существует требования, чтобы организации в либеральном обществе (церкви, благотворительные организации, политические партии) были устроены с целью либо уравнять власть всех членов, либо вознаграждать людей по затраченному ими труду. Важно, чтобы люд» осуществляли выбор, в какие отношения им вступать с позиции равных ресурсов, а эго присутствует в «чистом пути» к установлению отношений наемного труда.

Ничто из этого нс оправдывает существующее неравенство в собственности на средства производства. Маркс презирал тех, кто настаивал, что капиталисты приобрели свою собственность благодаря честным сбережениям, и продолжал утверждать, что в накоплении капитала «большую роль играют завоевание, порабощение, разбой, — одним словом, насилие» (см. |Магх 1977с: 873-876, 926; Маркс, Энгельс т. 23: 726]; ср. [Roemcr 1988: 58-59]). Несправедливость первоначального накопления подрывает аргумент о риске, ибо даже если капиталисты и готовы идти на риск со своим капиталом, это (с точки зрения нравственности) не их капитал, которым они рискуют. Возможно, рабочие были бы готовы идти на такой же риск, как и капиталисты, если у них было бы чем рисковать. В любом случае, «невозможно серьёзно утверждать, что в жизни рабочего меньше риска, чем у капиталиста. Рабочим угрожает риск профессиональных болезней, безработицы и обнищания после выхода на пенсию, с чем не сталкиваются капиталисты и менеджеры» (см. [Roemer 1988:66]). Так что ни усилия, ни готовность идти на риск не могут оправдать существующего неравенства (см. [Roemer 19826: 308]; ср. [Nozick 1974: 254-255; Нозик 2008: 315-316]). Но тот факт, что исторически капитализм вырос из неоправданного неравенства, не доказывает, что наёмный труд не мог бы возникнуть легитимно в рамках, например, такого режима, как ролзовская «собственническая демократия». Действительно, если бы люди были хорошо информированы о последствиях их выбора, а их различные предпочтения формировались в условиях справедливости, то «данный аргумент кажется почти неопровержимым» [Elstcr 1983d: 294]".

'* Попытку РСмера опровергнуть :гтот аргумент см. (Roemer 1988: 149-156|. Его основное возражение в том. что даже если мы уравняем ресурсы, различия в обладании капиталом, которые возникнут в результате сделанного людьми выбора, в большой мерс будут отражать сохраняющееся влияние прошлой несправедливости. Те. кто родились в бедных семьях, не будут обучены навыкам риска и •отлаженною удовольствия», которые передаются в богатых семьях. Различные предпочтения относительно работы и досуга не оправдывают различий в обладании средствами производства, так как эти предпочтения сами сформировались в условиях несправедливости (Roemer 1988:62-63.152—153; 19856: 52). Это верное замечание — люди полностью ответственны за свой выбор, только когда их предпочтения формируются в условиях справедливости (ср. (Rawls 1979: М; Arneson 1981: 205; Scanlon 1988: 18Г-201|). Но это вряд ли оправдывает полное запрещение частной собственности. Это говорит о том. что для одного или двух поколений мы должны учитывать и, возможно, компенсировать это влияние. Возможно, следует реализовать программу позитивной дискриминации для того, чтобы поощрить в прежде неблагополучных группах приобретение и передачу по наследству соответствующих предрасположенностей. Это не подрывает общий принцип о том. что различные стремления могут легитимно привести к различиям в собственности на средства производства

Таким образом, частная собственность не обязательно должна быть эксплуататорской. Марксисты любят заявлять, что эксплуатация невозможна при социализме, так как производители контролируют производимый ими продукт (см., напр.: (Holmstrom 1977: 353]). Но с точки зрения нового подхода к рассмотрению эксплуатации недостаточно того, что люди имеют равный доступ к общественным ресурсам в виде голоса на демократически управляемом, находящемся в собственности рабочих предприятии. Всё зависит от того, что люди демократически решают делать со своими ресурсами. Допустим, предприятие, коллектив которого постоянно разделен на две группы — большинство, которое, подобно садовнице, предпочитает доход отдыху, и меньшинство, которое, подобно теннисисту, предпочитает отдых доходу. Нели большинство побеждает при принятии всех решений и меньшинству не позволяется обратить их социалистическое право равного доступа к общественным ресурсам в либеральное право на обладание равными индивидуальными ресурсами (например, продав свою долю в фирме), то с меньшинством будут обращаться нечестно. Они, согласно подходу Рёмера — Арнсона, будут эксплуатироваться, поскольку им было бы лучше уйти с их долей ресурсов на одного работника [Arncson 1981:226; Geras 1989: 257).

Озабоченность эксплуатацией, следовательно, не оправдывает предпочтения обобществления средств производства их уравнительному распределению. Уравнивание ресурсов может быть неэксплуататорским, даже если некоторые люди работают на других, и обобществление ресурсов может быть эксплуататорским, даже если каждый работает на себя. Здесь важно то, чтобы люди имели тот вид доступа к ресурсам, который позволяет им принимать любые решения относительно работы, отдыха и риска, которые лучше всего способствуют их жизненным целям. Возможно, такой вид самодетерминации лучше всего достигается в смешанном обществе, соединяющем частную собственность, общественную собственность и рабочую демократию, так как каждая форма собственности создаёт определённый набор возможностей для выбора, пока блокированы другие (см. [Lindblom 1977: ch. 24; Линдблом 2005: гл. 24; Goodin 1981: 91-92; Weale 1982: 61-62]). Всё это в основном эмпирические вопросы, и от них нельзя загодя отделаться с помощью огульных обвинений в эксплуатации.

6. Потребности

До сих пор я мало что сказал об утверждении Маркса, что распределение при коммунизме будет основано на принципе «каждому по потребностям». Действительно, уже говорилось, что этот принцип несовместим с традиционным марксистским пониманием эксплуатации, которое исключает принудительную передачу прибавочного труда от рабочих к остальным. Но что можно сказать о нём как таковом, как принципе справедливости? Из проведённого уже анализа Марксовой концепции следует, что он скорее всего не думал о нём как о принципе справедливости. Учитывая его расчёт на достижение в будущем изобилия, «каждому по потребностям» есть не принцип распределения ограниченных ресурсов, но просто описание того, что происходит при коммунизме — люди берут то, в чём нуждаются, из имеющихся в изобилии ресурсов (см. (Wood 1979:291-292; Cohen 19906]; ср. (Geras 1989: 263]).

Однако сегодня большинство марксистов не разделяют оптимизм Маркса относительно изобилия и вместо это обращаются к принципу потребностей как к распределительному принципу. Наиболее правдоподобное понимание этого принципа, рассматриваемого таким образом, состоит в том, что это принцип равного удовлетворения потребностей, поскольку Маркс предлагает его как решение проблем «дефектов» принципа вклада. Эти дефекты, как мы видели, выражаются в неравенстве, возникающем в силу различных потребностей людей (см. (Elster 1983а: 2%; 1985: 231-232]). Является ли это привлекательным принципом? Он не очень привлекателен, если потребности понимаются как простые материальные нужды. Социалистическое государство, обеспечивающее только элементарные материальные потребности людей, вряд ли будет шагом вперёд по сравнению с программами социального обеспечения некоторых западных демократий. Однако марксисты интерпретируют понятие «потребности» значительно шире. Действительно, для Маркса потребности людей отличаются «безграничной и гибкой природой», так что заключают в себе «богатую индивидуальность, всестороннюю в производстве и потреблении» (Marx 1977с 1068; 1973: 325]. Поэтому слово •потребности» здесь используется как синоним термина «интересы», которые включают и материальные нужды, и разнообразные блага, воспринимаемые людьми как стоящие того, чтобы их иметь. Понятые таким образом потребности охватывают и желания, и стремления, и поэтому принцип потребностей «наиболее правомерно понимать как принцип равного благосостояния» (Elster 1983а: 296], а не как принцип равного удовлетворения потребностей в каком-то более ограниченном смысле.

К сожалению, если принять это расширительное истолкование принципа потребностей, он больше не будет давать нам определённых указаний, как распределять ресурсы. Похоже, марксисты думают, что принцип потребностей даёт ответ на вопрос о том, что означает уделять равное внимание интересам людей. Но как только мы расширяем понятие «потребности» так, чтобы оно включало все наши интересы, и отказываемся от допущения о возможности изобилия, то утверждение, что распределение должно быть по потребностям, — не ответ на этот вопрос, но просто другая его формулировка. Оно ничего не говорит нам о том, как обслуживать различные имеющиеся у нас интересы. Например, если потребности в минимальном смысле не имеют отношения к выбору, то потребности в марксистском значении оказываются на обеих сторонах разделительной линии «выбор — условия». Удовлетворяет ли данная доля ресурсов чьи-то потребности зависит поэтому от того, насколько дорогостоящи его потребности, что, в свою очередь, зависит и от условий жизни этого человека, и от его выбора. Должны ли мы давать дополнительные ресурсы лицам с дорогостоящими потребностями? И если да, то должны ли мы потратить все наши ресурсы на страдающих серьёзными физическими недостатками? Следует ли различать дорогостоящие потребности, являющиеся результатом выбора человека и не являющиеся таковыми? Всё это вопросы, на которых сосредоточивают внимание Ролз и Дворкин, ибо без ответа на них любая теория справедливости неполна. Но марксисты в целом не объяснили, как принцип потребностей взвешивает интересы людей.

Когда марксисты придают некоторое содержание принципу потребностей, чаще всего их разногласия с либеральным эгалитаризмом касаются утверждения о том, что люди ответственны за стоимость их выбора, и поэтому распределение должно быть чувствительным к стремлениям. Некоторые марксисты полностью отвергают это утверждение на тех основаниях, что выбор людей есть продукт их материальных или культурных условий, так что люди не несут ответственности за свой выбор (см., напр.: (Roemer 1985а: 178-179; 1986а: 107, 109; 1988:62-63]). По мнению Ливина, отрицание ответственности индивидов за свой выбор «предполагает значительно более радикальное понимание того, что значит обращаться с людьми как с ранными», чем то, которое содержится в теории Дворкина [Ixvine 1989: 51 п. 25]. Но неясно, что особенно радикального (или привлекательного) в отрицании ответственности. Прежде всего есть несоответствие между отрицанием индивидуальной ответственности и нашей приверженностью демократии. Ксли люди не несут ответственности за свои предпочтения, почему мм должны уважать эти предпочтения как их законный вклад в демократический процесс, и почему мы должны считать людей способными к рациональной аргументации и дискуссии? Возникает «прагматическая непоследовательность» при рассмотрении людей как ответственных акторов в демократической теории, но не как ответственных акторов в теории справедливости (см. [Elster 1992:239]).

Более того, требование к одним людям субсидировать дорогостоящие вкусы других просто нечестно, с чем согласятся многие марксисты. Как пишет Арнсон: «Рассмотрим двух человек, каждый из которых имеет потребности в сфере искусства, но один осознаёт затраты и учится удовлетворять свои потребности минимальными затратами (акварель, рисунок пером), в то время как другой не думает о затратах и развивает свои творческие способности, реализовать которые можно только путём непомерных затрат (огромные мраморные скульптуры, глубоководная фотография). Далеко не очевидно, что “каждому по потребностям” будет подходящим принципом распределения ограниченных ресурсов для этих художников» (Arneson 1981: 215]. Для того чтобы иметь дело с дорогостоящим выбором, принцип потребностей нуждается в некоторых инструкциях относительно того, что является «разумными» потребностями, чтобы «людям можно было сказать на ранних стадиях формирования их потребностей, что общество не будет финансировать все виды дорогостоящих вкусов» (см. [Elster 1983л: 298; Geras 1989:264]). Согласно Арнсону, необходимость такой социальной нормы отражает «туманность лозунга Маркса», но не «ставит под сомнение его основную нравственную идею» [Arneson 1981: 215]. Но на самом деле это совершенно иное понимание принципа потребностей, поскольку оно велит людям приспосабливать свои потребности к предсуществующим нормам распределения, в то время как принцип потребностей в обычном понимании требует, чтобы мы приспособили распределение к предсуществующим потребностям людей (см. [Elster 1983л: 298]).

Следует ли рассматривать это требование чувствительности к стремлениям как ограничение принципа потребностей или как его развитие, ответ на этот вопрос позволит установить, в какой степени марксистское равенство идентично теории равенства ресурсов Дворкина (см. [Elster 1983л: 298 n. 65])¹⁹. Или, если оно всё-таки другое, марксисты не говорят

'■* Некоторые социалисты, принимающие принцип распределения, чувствительного к стремлениям, тем не менее заботятся об ограничении порождаемых при этим видов неравенства. Например, некоторые утверждают, что большие различия в доходах будут нарушать самоуважение (см. (Nielsen 1978: 230: Daniels 1975а: 273-277; Doppclt 1981: 259-307; Keat 1982: 68-70]; ср. |Rawls 1971: 107; DiQualtro 1983: 59-60; Gutmann 1980: 135-138]) или подорвут условия, необходимые для развития чувства справедливости (см. (Clark, Gintis 1978: 315-316]) или чувства солидарности (см. [Crocker 1977: 263]). Я сомневаюсь, что все эти проблемы возникнут в связи с различиями в доходах, которые проходят тест на зависть (как ббльшне ресурсы других нарушают мое самоуважение, когда они связаны со стилем жизни, которого я не желал н добровольно отверг?). Некоторые заявляют, что большие различия в доходах подорвут равенство политического влияния, необходимое для демократии, или создадут неравные возможности для детей (см. INielsen 1985: 297-298]). Все это серьезные основания для беспокойства, но Ролз и Дворкин видят их и соглашаются, что они накладывают ограничения на легитимное неравенство (относительно политического равенства см. (Rawls 1971: 225-226; Dworkin 1988]; относительно неравенства возможностей см. [Rawls 1971: 73|). Подробнее о взглядах социалистов на чувствительность к стремлениям см. [Nielsen 1985: 293-302; Elster 1985: 231-232; 524; 1992: 237-240; Levine 1988: 53; 1999].

нам, чем оно отличается, ибо остаётся неясным, как измерять стоимость человеческого выбора. Что, например, играет роль аукциона Дворкина? Марксисты традиционно возражают против рыночных механизмов. Но если люди должны быть ответственны за стоимость их выбора, то что-то вроде рынка требуется для того, чтобы измерять альтернативные издержки. (См. [Nove 1983: ch. 1] о том, как марксистская враждебность к рынку, соединённая с допущением возможности изобилия, помешала марксистам выработать сколько-нибудь связную идею альтернативных издержек.)

Меньше споров вызывает утверждение о том, что справедливое распределение должно быть нечувствительно к природным способностям. Принцип потребностей «разрывает все связи между количеством благ, получаемых человеком от экономики, и “случайными с нравственной точки зрения” генетическими и социальными факторами, которые определяют его способность вносить свой вклад в эту экономику» [Arneson 1981: 215-216]. Требования принципа потребностей здесь яснее, так как он был «разработан специально для учёта подобных случаев» (см. (Iilster 1983а: 298]). Но даже здесь принцип потребностей неполон, ибо он не говорит нам, что делать, когда невозможно полностью компенсировать природные недостатки. Как показано в главе 2, невозможно уравнять условия для человека с серьёзной умственной отсталостью и нежелательно направлять на это все ресурсы. Это привело Дворкина к разработке его системы гипотетического страхования. Но в марксистской литературе сегодня нет подобного решения этой проблемы и даже схожего признания того, что это проблема. Недостаточно сказать, что принцип потребностей компенсирует неравные условия. Нам надо знать, как это сделать, и какой ценой. До тех нор, пока на эти вопросы не будет ответов, невозможно сказать, выдерживает ли принцип потребностей сравнение с либеральными теориями равенства, и если да, то в чём.

в. Отчуждение

Итак, в отношении принципов эксплуатации и потребностей можно отметить постепенную конвергенцию марксистских и либеральноэгалитарных теорий справедливости. Как пишет Рёмер, «границы между

Кэренс утверждает, что главное различие между социалистами и либералами связано не с принципом потребностей,, но с другой половиной знаменитого лозунга Маркса («от каждого по способностям, каждому по потребностям"). Кэренс воспринимает ее как налагающую на людей обязанность вносить свой вклад, обязанность «хорошо использовать* свои способности, в то время как либералы думают, <гго это может поработить одарённых людей, заставляя их делать что-то, что у них хорошо получается, но что они не любят |Carrns 1986:41-5]. Я не думаю, что большинство марксистов действительно разделяют интерпретацию Кэренса, но это важный вопрос, который заслуживает большего обсуждения.

сегодняшним аналитическим марксизмом и сегодняшней леволиберальной политической философией неопределённы. Это означает, что у них есть общее ядро» [Roomer (ed.) 1986hr. 200). Однако существует и совершенно иная линия марксистской мысли, которая более явно отличается от либерального эгалитаризма. Согласно Стивену Льюксу, марксистская критика капитализма основывается не только на «кантианской» озабоченности эксплуатацией, но и на «перфекционистской» озабоченности отчуждением [Lukes 1985: 87; ср. Miller 1989: 52-54)²⁰. В то время как кантианская линия подчёркивает, что частная собственность низводит некоторых людей (рабочих) до уровня средств для блага других (капиталистов), перфекционистская линия подчёркивает, что частная собственность препятствует развитию наших самых важных способностей. С перфекционистской точки зрения проблема частной собственности не просто в том, что в ней заложена эксплуатация, ибо даже те, кто получают выгоду от эксплуатации, отчуждены от своих сущностных человеческих сил. Этот аргумент от отчуждения кажется более многообещающим для обоснования запрета на частную собственность, поскольку если уравнивание частной собственности устраняет эксплуатацию, то отчуждение может превратить такое уравнивание только во всеобщее.

Перфекционистские аргументы, одним из примеров которых является Марксов аргумент об отчуждении, утверждают, что ресурсы должны распределяться таким образом, чтобы способствовать «реализации отличительно человеческих возможностей и совершенств» и препятствовать тем образам жизни, в которых эти совершенства отсутствуют (см. [Lukes 1985: 87)). Такие теории являются «перфекционистскими», поскольку они утверждают, что некоторые образы жизни воплощают «совершенство» человека, и им следует способствовать, в то время как менее ценные образы жизни должны быть наказуемы. Этим они отличаются от либеральных или либертарианских теорий, которые не пытаются поощрять какие-либо конкретные образы жизни, но скорее оставляют индивидам свободу использовать их ресурсы так, как они считают наиболее ценным. Я буду анализировать противоположность между либеральными и перфекционистскими теориями в следующей главе, но сейчас вкратце рассмотрю то, как марксистский перфекционизм может обосновать запрет частной собственности.

-^ч> Льюке также различает «утилитаристскую» линию в мысли Маркса, но я оставляю это я стороне, отчасти потому, что мы уже рассматривали утилитаризм. отчасти потому, что она имеет меньшее влияние на современных марксистов, чем кантианская и перфекционистская. Более того, я сомневаюсь, что в мысли Маркса Была утилитаристская линия. Он отвергал идею о том. что человеку может повредить то обстоятельство, что он увеличит общее благо (см. IMurphy 1973: 217-20]; носр. [Alien 1973; Brenkert 1981)).

Любой перфекционистский аргумент должен объяснить, что такое «отличительно человеческие совершенства» и как должно быть организовано распределение ресурсов, чтобы им способствовать. В марксистском варианте утверждается, что нашим отличительным совершенством является способность к свободному творческому совместному производству. Производить так, что эта способность подавляется, означает быть «отчуждённым» от нашей подлинной «родовой сущности». Поэтому, доказывают марксистские перфекционисты,ресурсы в коммунистическом обществе должны распределяться так, чтобы поощрять людей достигать самореализации через совместное производство. Распределение может по-прежнему управляться принципом потребностей, но для перфекционистов принцип потребностей касается не всех потребностей. Он предполагает «некоторый отбор тех интересов людей, которые наиболее полно выражают идеал совместных, творческих и продуктивных видов деятельности и удовольствий» (Campbell 1983: 138; ср. Elstcr 1985: 522).

Как следует способствовать этому идеалу? Марксисты утверждают, что лучше всего его можно достичь через отмену наёмного труда и обобществление средств производства. Наёмный труд отчуждает нас от нашей важнейшей способности, потому что превращает рабочую силу всего лишь в товар, распоряжение которым находится не под контролем рабочего. Более того, для многих рабочих при капитализме применение рабочей силы является бездумным и не приносящим какой-либо внутренней удовлетворённости. Обобществление средств производства обеспечивает то, что каждый получает веское слово относительно того, как будет организована его жизнь на работе, и позволяет ему так организовать производство, чтобы увеличить приносимую трудом внутреннюю удовлетворённость, а не прибыли капиталиста. Капитализм сводит нашу жизненную деятельность к средству, и мы терпим это, чтобы обеспечить себе скромный достаток, но социализм возвратит труду его полноправное место как цели в себе, «первой жизненной необходимости» (или, точнее, социализм впервые в истории сделает возможным, чтобы труд занял такое полноправное место).

Итак, в этом состоит перфекционистекая аргументация в пользу отмены частной собственности на средства производства. Как следует отнестись к ней? Поставленные перед выбором между приносящим, по своей внутренней сути, удовлетворение трэдом и не приносящим его, по своей внутренней сути, большинство людей отдадут предпочтение творческой совместной работе. Существует огромное количество свидетельств того, что большинство рабочих при капитализме хотели бы, чтобы их работа приносила больше удовлетворения. «Деградация труда», которую капитализм навязал многим людям, есть отвратительное, бессовестное ограничение их способности развивать свой человеческий потенциал (см. [Schwartz 1982: 636-638: Doppelt 1981]). Либералы пытаются решать эту проблему, различая правомерные и неправомерные типы найма. Но, с точки зрения марксистов, любые отношения найма основаны на отчуждении, поскольку рабочий теряет контроль над своей рабочей силой и продуктами труда. Наёмный труд может быть не эксплуататорским, если обе стороны начинали с равной доли ресурсов, но он приносит отчуждение, и мы можем устранить это отчуждение, обобществив производственные ресурсы, а не уравняв частную собственность.

Конечно, неотчуждённый труд лучше, чем отчуждённый, однако он не является единственной ценностью. Я мог)' ценить неотчуждённый труд, но ещё больше ценить другие вещи, например, свой досуг. Я могу предпочесть игру в теннис неотчуждённому производству. Я должен участвовать в каком-то производительном труде, чтобы обеспечить себе ресурсы, необходимые для тенниса и, при прочих равных условиях, я предпочёл бы, чтобы это был неотчуждённый труд. Но все прочие условия не всегда равны. Наиболее эффективный способ производить товары может оставить мало места для творчества или сотрудничества (например, конвейерное производство). Если это так, то участие в неотчуждённом труде может потребовать большего времени, чем я готов потратить. Например, если я могу получить ресурсы, в которых нуждаюсь, либо с помощью двух часов отчуждённого труда в день, либо четырёх часов неотчуждённого, два лишних часа тенниса могут перевесить два часа отчуждения. Тогда вопрос не в том, предпочитаю ли я неотчуждённый труд отчуждённому, но предпочитаю ли я досуг настолько, что ради него пойду на отчуждённый труд. Возможности неотчуждённого труда «не очень похожи на манну небесную. Нужно затратить ресурсы, чтобы создать эти возможности, что означает, что некоторые другие блага будут менее доступны», как, например, отдых (см. [Arneson 1987:544 п. 38])^г1.

Сам Маркс однажлы сказал, чго «царство свободы на самом деле начинается там. где заканчивается труд, обусловленный необходимостью и внешней целесообразностью; оно лежит по своей природе за пределами собственно материального производства» [Магх 1981:958-959). Это нс является его обычным взглядом на данную проблему и нс разделяется большинством современных марксистов (см., напр.; Cohen 1978: 323-325). но. конечно, верно, что «развитие человеческих сил как цель в себе* может происходить it-енс производства, и «ничто в природе вещей не препятствует сфере досуга стать главной ареной для того всестороннего развития личности, которое Маркс столь высоко ценил» [Ameson 1987: 526]. Даже если мы примем этот упор на производство как арену самореализации, на карту поставлены и другое ценности, помимо «нсотчуждснности». Марксисты утверждают, что ценность производства лежит в «развитии человеческих сил как цели в себе». Но некоторые люди думают, что ценность производительного труда в том, что он вносит вклад в деятельность организации, эффективно

Потребление — ещё одно благо, которое может войти в конфликт с неотчуждённым производством. Некоторые люди наслаждаются потреблением большого разнообразия благ и услуг, от еды до оперы и компьютеров. Согласие выполнять отчуждённый труд в обмен на более высокую зарплату может позволить им расширить сферу желаемого ими потребления. Нели мы запретим отчуждённый труд, мы ликвидируем их отчуждение, но также сделаем для них более затруднительным то потребление, которое они действительно ценят. Марксистские перфекционисты обычно не беспокоятся о возможном уменьшении потребления материальных благ. Они рассматривают озабоченность людей потреблением как симптом патологии вещизма, порождённого капитализмом, так что переход к социализму «будет связан с большим культурным сдвигом от потребления к производству как главной сфере самореализации человека» [Arneson 1987: 525,528]. Но действительно ли патологично заботиться об увеличении своего потребления? Синдром «угнаться за Джонсами» может быть примером такой патологии, ибо стремление обзавестись такими статусными благами часто иррационально. Но это неверно в отношении многих желаний к большему потреблению. Нет ничего патологического в желании любителя музыки приобрести дорогое стсрсооборудование, и готовности выполнять для этого нетворческую работу. Поэтому при коммунизме нет оснований для того, чтобы «исключать или клеймить тех, кто предпочитает пассивные удовольствия потребления» активным удовольствиям производства (см. [Elster 1985:522]).

Неотчуждённый труд также может войти в конфликт с семейными и дружескими отношениями. Я могу стремиться к неполной занятости, позволяющей мне оставаться как можно больше времени с детьми, или, возможно, сезонную работу, чтобы проводить часть года с друзьями или родственниками. Как замечает Элстер, марксистский акцент на самореализации в труде может соперничать со спонтанными личными отношениями, ибо «у самореализации есть тенденция расширяться на всё имеющееся время... (а это] угрожает и потреблению, и дружбе» [Elster 1986: 101].

обслуживающей жизненные потребности. Для таких •ориентированных на служение» рабочих демократия на рабочем месте будет «расточительным са-моублажением».ставящим благо рабочего на первое место перед теми, для кого он работает [Arneson 1987: 525]. Перфекционисты утверждают, что работа наполнена смыслом только тогда, когда существует рабочая демократия [Nielsen 1978: 239: Schwartz 1982: 644). Но что неправильного в том. чтобы больше заботиться о том, что делается, чем о том. как оно делается? Есть множество благ, которые приносит труд (Лрнссон перечисляет 17), свободное развитие способностей трудящегося есть лишь одно из них, и различные блага лучше всего реализуются при разных системах собственности и организации труда. Так что нет простой корреляции между обобществлением средств производства и увеличением ценности нашей производственной деятельности.

Вопрос не в том, хорош ли неотчуждённый труд, но в том, является ли он первостепенным благом — благом, необходимым для любой достойной жизни, перевешивающим ценность всех соперничающих благ. Я не вижу никаких оснований думать, что неотчуждённый труд является таким благом. Аргументация самого Маркса в пользу этого утверждения крайне неубедительна. Он доказывал, что свободное коллективное производство есть наше отличительное человеческое совершенство, потому что это то, что отделяет нас от других видов животных — это то, что определяет нас как людей. Но этот аргумент «от отличительного свойства вида» является non sequitur. Вопрос о том, что является наилучшим в жизни человека, это не вопрос «биологической классификации. Это вопрос моральной философии. И нам совсем не поможет в ответе на него, если мы решим искать единственную, простую характеристику, которой нет у других видов, и которая была бы этим отличительным свойством» (Midgley 1978:204]. Превознесение коллективной производственной деятельности «есть одна из моральных позиций, и её преимущества перед другими должны доказываться; её нельзя принять лишь на основе грубого метода таксономии» [Midgley 1978: 204]. То, имеют ли животные такую же способность к производительному труду как и люди, не имеет отношения к вопросу о ценности этой способности в нашей жизни. Нет никакого основания полагать, что нашими самыми важными способностями являются те, которые больше всего отличают нас от других животных.

В сосредоточении на производительном труде есть также сексистский элемент. Рассмотрим утверждение Маркса: поскольку рабочие отчуждены от их «родовой жизни» (то есть от «труда, жизнедеятельности, самой производственной жизни»), постольку «человек (рабочий) чувствует себя свободно действующим только при выполнении своих животных функций — при еде, питье, в половом акте, в лучшем случае ещё расположась у себя в жилище, украшая себя и т.д., — а в своих человеческих функциях он чувствует себя только лишь животным» [Магх 1977д: 66; Маркс, Энгельс т. 42: 564]. Но почему производство есть более «человеческая функция», чем воспроизводство (например, растить детей)? Она может быть не столь отличительно человеческой в том смысле, что другие животные тоже осуществляют воспроизводство. Но это просто показывает, насколько неуместен этот критерий, ибо семейная жизнь, несомненно, так же важна для человечества, как и производство. Маркс соединял глубокую чувствительность к историческим изменениям в преимущественно мужской сфере производственной жизни с почти полной нечувствительностью к историческим вариациям в преимущественно женской сфере репродуктивной жизни, которую он рассматривал как по своей сути природную, не отличительно человеческую

(см. [Jaggar 1983: ch.4; O’Brien 1981:168-184]). Любая теория, надеюш ся инкорпорировать опыт женщин, должна будет поставить под вон превознесение производительного труда.

Есть много ценностей, которые могут соперничать с неотчужд. ным производством, такие, как «телесное и умственное здоровье, р витие когнитивных способностей, некоторых черт характера и эмоц. игра, секс, дружба, любовь, искусство, религия» (см. [Brown 1986: 1» ср. [Cohen 1988: 137-146]). Некоторые люди будут рассматривать п| изводительный труд как «первую жизненную потребность», но дру1 нет. Запрет на отчуждённый труд, поэтому, будет давать некотор! людям нечестные привилегии перед другими. Как пишет Арнсон, о: ждествление социализма с каким-то конкретным видением достойн жизни «превозносит одну конкретную категорию блага, внутренне удовлетворённость работой, и произвольно отдаёт предпочтение это. благу и тем людям, что одобряют его перед другими равно желательн ми благами и одинаково мудрыми поклонниками других благ» [Arnes-1987: 525; ср. Arneson 1993а: 292-2%]). Учитывая то, что люди прида« разную ценность труду, «различное отчуждение труда при исходном п ложении равных возможностей и честного деления активов может з» чительно увеличить благосостояние и качество жизни людей». Поэт му «перфекционистское оправдание неотчуждения кажется далёким • жизни» (см. [Roemer 1985Ь: 52]).

Не все марксисты, подчёркивающие расцвет неотчуждённого прои водства при коммунизме, являются перфекционистами. Некоторые ■ провозглашающих конец отчуждения марксистов просто делают пре, сказание о том, что люди будут делать со своими равными ресурсами, г давая перфекционистских указаний, как распределять эти ресурсы. Он предсказывают, что люди будут ценить неотчуждённый труд настола ко высоко, что никогда не примут лучшего досуга или семейной жиз>с в качестве компенсации за отчуждение. Однако, если это предсказанн окажется ложным, не будет никаких оснований вмешиваться в выбо людей, запрещая отчуждение. Неясно, являются ли замечания Маркса о отчуждении предсказаниями или перфекционистскими инструкциям (см. [Arneson 1987:521]). Энгельс,однако,был антиперфекционистом, п-крайней мере в вопросе о сексуальных отношениях. Обсуждая природ сексуальных отношений при коммунизме, он писал о том, что стары патриархальные отношения прекратятся,

Но что придет па смену? Это определится, когда вырастет новое поколение поколение мужчин, которым никогда в жизни не придется покупать женщин* за деньги или за другие социальные средства власти, и поколение женщин, ко торым никогда не придётся ни отдаваться мужчине из каких-либо друтих по буждений, кроме подлинной любви, ни отказываться от близости с любимые мужчиной из боязни экономических последствий. Когда эти люди появятся, онт отбросят ко всем чертям то. что согласно нынешним представлениям им полагается делать; они будут знать сами, как им поступать, и сами выработают соответственно этому своё общественное мнение о поступках каждого в отдельности, — и точка [F.ngels 1972:145; Маркс,Энгельс т. 21:85).

Равное распределение ресурсов обеспечивает то, что эксплуататорские отношения не возникнут, но не существует правильной социалистической модели личных отношений, которая должна поощряться или навязываться. Но почему экономические отношения также не могут быть оставлены свободному выбору людей с позиции материального равенства? Следует подождать и увидеть, что люди этого «нового поколения» предпочтут делать со своей жизнью и способностями, и хотя они могут предпочесть неотчуждённый труд, нет никаких оснований для того, чтобы идти на перфекционистское вмешательство с целью достижения этого результата.

Опять же, ничто из этого не оправдывает существующее распределение осмысленной работы. Я утверждал, что люди должны быть свободны пожертвовать качеством рабочей жизни во имя других ценностей, таких, как лучший досуг. Однако при капитализме обладатели наилучшей работы обычно также имеют и лучшее потребление и досуг, тогда как те, у кого плохая работа, часто не получают компенсирующего улучшения досуга или потребления. Но решение не в том. чтобы дать каждому наилучшую возможную работу за счёт улучшенного досуга, так как некоторые люди предпочли бы лучший досуг. Как пишет Арнсон, «ключевое возражение социалистов против капиталистического рынка заключается в том, что у людей, не по своей вине имеющих меньше ресурсов, чем другие, нет честных шансов удовлетворить свои предпочтения. Решение этой проблемы не в том, чтобы сделать привилегированными чьи-либо предпочтения [например, предпочтение труда отдыху], но попытаться улучшить распределение ресурсов, которые индивиды приносят для обмена на рынок». Поэтому для Дворкина свободное от зависти рыночное распределение «является одной из сторон социалистических устремлений, а не соперничающей доктриной» [Ameson 1987: 537,533].

Это возвращает нас к «кантианской» линии в марксистской мысли, которая оставляет индивидам свободу самим решать, что стоит делать с их честной долей ресурсов. И, как мы видели, это ведёт к ряду вопросов о честном распределении, которые не рассматривались марксистами. Пока они этого не сделают, трудно сказать, даёт ли марксизм иное понимание справедливости, чем другиеполитические традиции.

3.СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТИЯ И СОЦИАЛЬНАЯ СПРАВЕДЛИВОСТЬ До сих пор в этой главе я рассматривал вопрос о том, является ли сегодняшний аналитический марксизм альтернативой либеральному эгалитаризму. Но есть и другие, немарксистские концепции социалиэ-

ма. Во времена самого Маркса они часто ассоциировались с различными христианскими сектами, чьё отстаивание равенства и общественной собственности было связано с характерными для христианства представлениями о братстве, благочестии и отказе от материальных благ. Маркс, как правило, с пренебрежением относился к таким группам как «утопическим социалистам».

Однако в XX в. сильнейшими сторонниками социалистических идеалов на Западе были не марксисты, не христиане, но светские социал-демократические партии, часто тесно связанные с рабочими движениями. Иногда говорят, что та «социальная демократия», за которую выступают эти партии, фундаментально отличается от «либеральной демократии», которой отдают предпочтение либеральные эгалитаристы.

Не каждый согласится, что есть какое-то существенное различие между «социальной демократией» и «леволиберальной демократией». Действительно, сам Ролз сказал, что его концепция справедливости может быть описана либо как «леволиберальная», либо как «социал-демократическая» [Rawls 1993й: 416]. И наоборот, многие социал-демократические партии Западной Европы открыто цитируют Ролза при разработке и обосновании своих платформ. Во многих случаях представляется, что «социальная демократия» и «либеральное равенство» — просто различные термины для одного и того же набора ключевых идей, и западноевропейские теоретики предпочитают первый из них, а североамериканские — последний.

Однако некоторые комментаторы настаивают на том, что у социал-демократов более «социальная» концепция справедливости в отличие от «индивидуалистической» концепции справедливости Ролза или Дворкина. Д. Миллер, например, отличает «распределительное равенство», описываемое им как индивидуалистическое и укоренённое в либеральной традиции, от «социального равенства», более холистического или коммунитарного и укоренённого в социалистической традиции. Первое занимается требованиями равной доли ресурсов со стороны индивидов; второе — конструированием надлежащих эгалитарных социальных отношений. Первое заботится о большем равенстве частных долей ресурсов, последнее — обеспечением равного положения людей в общественной жизни [Miller 1993; 1997].

Майкл Уолцер описывает этот «социальный» аспект равенства с помощью образа «общества мистеров». В социальной демократии люди встречают и приветствуют друг друга на равных. Мы обращаемся к каждому «мистер» и «миссис», а не «сэр» или «мадам» к людям высшего класса и не «Джонс» к людям низшего. Исторически этот идеал часто называют идеалом «бесклассового» общества, не в марксистском смысле

уничтожения наёмного труда, но в том смысле, что классовое положение не должно определять социальные взаимоотношения. Как пишет Миллер, общество социально равных есть «сообщество, в котором делам и эмоциональным отношениям людей друг с другом не препятствуют классовые барьеры» [Miller 1993: 302]. Сходным образом, великий английский социалист Энтони Кросленд утверждал, что целью социальной справедливости является «ослабить существующую, глубоко укоренившуюся стратификацию, с её сопутствующими чувствами зависти и приниженности и её препятствиями для свободного смещения между классами» [Crosland 1964: 77]. Или, по словам Р. X. Тони:

Отвратительно не то, что один человек должен зарабатывать больше других, ибо там, где общая среда, общее образование и жизненные привычки воспитали общую традицию уважения и внимания, эти детали бухгалтерии забыты или игнорируются. Но то, что некоторые классы должны быть лишены наследства цивилизации, которым наслаждаются другие, и что факт человеческого братства, высший и абсолютный, должен затмеваться экономическими контрастами, мелкими и поверхностными [Tawney 1964:113].

Эта идея более социального понимания равенства часто связана с мыслью о том, что есть различные «сферы» справедливости. Например, согласно Уолцеру, в одну сферу справедливости входят деньги и предметы потребления, обмениваемые на рынке. Товары и услуги, имеющиеся на рынке, должны распределяться согласно способности людей платить, и Уолцер считает невозможным и ненужным пытаться уничтожить недобровольное неравенство в способности людей платить за такие товары. Важно то, чтобы это неизбежное рыночное неравенство не переходило границ и не оказывало пагубного влияния на другие сферы справедливости, такие, как демократическое гражданство, образование, здравоохранение или общественные почести. Блага в этих сферах должны распределяться безотносительно к чьей-либо способности платить. Недобровольное неравенство в способности людей зарабатывать деньги и покупать предметы частного потребления,такие, как яхты или дорогие стерео, допустимы, но это рыночное неравенство не должно позволять людям покупать политическое влияние, основные общественные услуги или общественное признание и тем самым подрывать равенство в общественной сфере (Walzer 1983]. ^

Идея разработки более социальной концепции равенства, основанной скорее на структуре человеческих социальных отношений, чем на «деталях бухгалтерии», важна и привлекательна. И она не ограничивается только социал-демократической традицией. Аналогичные попытки выработать более социальную или гражданскую модель равенства можно найти в утилитаризме, коммунитаризме и феминизме²². Что касается большинства аналитических марксистов, которых мы рассматривали в этой главе, то они разделяют «распределительную» направленность, свойственную и либеральным эгалитаристам. Концепции справедливости, выдвигаемые Рёмером, Элстером, Арнсоном и Коэном, так же как Ролза и Дворкина, сосредоточивают внимание на определении справедливых требований индивидов²⁵.

Но почему всё это должно рассматриваться в качестве конкурирующих, а не дополняющих друг друга взглядов на справедливость? Можно было бы подумать, что пагубные социальные последствия материального неравенства просто дают нам ещё одно убедительное основание стремиться к достижению распределительной справедливости. В конце концов, один из способов добиться эгалитарных социальных отношений состоит в том, чтобы обеспечить людям примерно равные доли ресурсов и тем самым возможность вхождения в общество на примерно равных основаниях. Если это так, то либеральный эгалитаризм поможет достичь и справедливого распределения для индивидов, и эгалитарных социальных отношений между индивидами.

Тогда почему некоторые думают, что «социальное равенство» есть альтернатива, а не дополнение либеральному равенству? Почему нужно думать, что единственный или наилучший путь достижения социального равенства — пожертвовать распределительной справедливостью для индивидов? Я полагаю, что на это вопрос есть по меньшей мере три ответа.

Один заключается в том, что некоторые социал-демократы, такие как Д. Миллер и М. Уолцер, просто не принимают либерально-эгалитарной аргументации о том, что незаслуженные неравенства несправедливы. С точки зрения Миллера, не является несправедливым то, что одарённые имеют намного больше ресурсов, чем менее способные. Тот факт, что природные способности в нравственном отношении случайны, по

Сходные различения между «социальным/гражданским» и «индивидуалистическим/распределительным» равенством проводились утилитаристами [Temkin 1993: chi. 9-10; Broome 1991: ch.9), коммунитаристами (Santlel 1996) и феминистами (Young 1990;Tronto 1993).

^J> Однако есть некоторые либералы и марксисты, которые высказываются за более «социальное» понимание справедливости и равенства. Например, Мики Каус утверждает, что либералы должны отказаться от того, что он называет •денежным либерализмом» (или распределительного равенства) во имя того, что он называет «гражданским либерализмом» (или социальным равенством) (Kaus 1992]. Аналогичными образом Рейман доказывает, что аналитический марксизм должен «взять в качестве своего идеала не какое-то распределение вещей, но некоторое социальное отношение между личностями» (Reiman 1991: 158:ср. Reiman 1989).

Миллеру, не является основанием для утверждения, что люди не заслуживают своего рыночного дохода (Miller 1999: ch. 7; ср. Walzer 1983: ch. 4]. Так что мы не можем оправдать перераспределение ресурсов на тех основаниях, что одарённые богатые имеют больше своей честной доли, или что менее обеспеченные имеют меньше их честной доли. С точки зрения Миллера, неравенство в рыночных доходах вполне может быть честным, если оно в широком смысле пропорционально вкладу людей. Однако это неравенство, будучи честным само по себе, может подорвать желаемое чувство «братства», лежащее в основе общества равных, и, таким образом, должно ограничиваться и сдерживаться. Бесклассовое общество не обязательно является более справедливым, в смысле более честного распределения ресурсов, оно привлекательно не по причине наличия в нём распределительной справедливости, но по причине присущих ему ценностей общинности.

Однако другие социал-демократы соглашаются с либеральными эгалитаристами в том, что незаслуженное неравенство нечестно, но не верят в то, что государство способно выявить или исправить растущее неравенство в рыночных доходах. Пытаться сражаться с таким неравенством напрямую — пустое занятие. Что государство может сделать, так это попытаться минимизировать социальные последствия этих несправедливых неравенств. Оно может постараться, чтобы это несправедливое неравенство влияло только на частную жизнь людей, т.е. на их частное потребление и досуг, не подрывая социального равенства (см. (Kaus

1992]). С этой точки зрения социал-демократическое равенство является разновидностью позиции «меньшего зла». Если мы не можем достичь распределительной справедливости, то должны, по крайней мере, защитить социальное равенство.

Но ещё одни авторы доказывают, что, даже если мы и можем исправить недобровольные недостатки в ресурсах людей, то это может быть сделано только с помощью таких средств, которые сами подрывают социальное равенство. Как я уже писал в заключении к главе 2, некоторые теоретики утверждают, что либеральный эгалитаризм, даже если он может быть обоснован в теории, способствует формированию ложного этоса равенства (см. (Wolff 1998; Anderson 1999|). Попытки отличить добровольные недостатки от недобровольных принуждает государство смотреть на его неблагополучных граждан с недоверием, как на потенциальных жуликов. И для тогб чтобы преодолеть это недоверие, неблагополучные граждане должны участвовать в том, что Вулфф называет «постыдным откровением», т.е. они должны доказать, что они действительно страдают от некоторого недобровольного недостатка, либо природных способностей, либо детского воспитания. Неизбежным результатом, утверждает он, будет эрозия чувства социального равенства между гражданами. Чтобы избежать этой проблемы, мы должны отказаться от попыток различить добровольное и недобровольное неравенство и вместо этого сосредоточиться на вопросе о том, какое материальное неравенство подрывает социальное равенство (или то. что Андерсон называет «демократическое равенство»). Если материальное неравенство не нарушает социального равенства, мы его допустим, каким бы незаслуженным оно ни было. Но если материальное неравенство действительно подрывает социальное равенство, мы исправим его, даже если это неравенство является результатом добровольных актов выбора [Anderson 1999).

Таким образом, есть различные основания полагать, что имеется потенциальный конфликт между социал-демократическим стремлением к социальному равенству и либерально-эгалитарным стремлением к равенству в распределении. Стоит отметить, что в рамках всех этих аргументов социал-демократическая концепция равенства вообще-то менее требовательна, чем либеральное распределительное равенство. В то время как либеральные эгалитаристы стремятся исправить широкий круг незаслуженных недостатков в уровне жизни людей и доступности им товаров и услуг, социал-демократы хотят исправить только то неравенство, которое размывает равный статус людей в общественной жизни. Либеральное равенство стремится обеспечить людям равное количество ресурсов, чтобы они могли реализовывать свои концепции блага; социал-демократическое равенство стремится обеспечить, чтобы люди уважались в обществе как равные, даже если у них будут очень неравные способности реализовывать свои концепции блага.

Все эти аргументы относительно социального равенства правильно подчёркивают важность социального статуса людей или их положения в обществе. Несомненно верно, что вред бедности не только в недостатке тех или иных товаров и услуг, но и в стыде, жалости, снисходительности или нежелании замечать, которые отравляют отношения между бедными и другими членами общества. Сегодняшние либеральные эгалитаристы и аналитические марксисты в целом проигнорировали этот важный аспект неравенства. И есть некоторые свидетельства того, что люди более склонны принять перераспределение, если оно может рассматриваться как восстановление социального равенства, а не только как увеличение чьей-либо покупательной способности.

Но можно также сказать, что защитники социального равенства удивительно равнодушны к важности материальных ресурсов в личной или частной жизни людей. У них есть тенденция полагать, что «детали бухгалтерии» не имеют реальных последствий для жизни людей до тех пор. пока они не подрывают их положение в «обществе мистеров». Но дей-ствителыю ли нс важно, что одни живут в просторных домах, а другие — в тесных квартирах; что одни могут позволить себе месячный отдых за границей, а другие нс имеют денег поесть в местном ресторане; или что одни люди делают успешную и творческую «карьеру», а другие — отупляющую «работу», если таковая вообще есть? Почему мы должны мириться с такими большими несоразмерностями в жизненных шансах и уровне жизни, когда они не есть результат наших деяний и выбора? Почему мы должны позволять, чтобы способность людей реализовывать свою концепцию блага зависела от таких случайных в нравственном отношении факторов?

Кажется странным защищать важность социального равенства, принижая важность индивидуального равенства. Но, возможно, это стратегически и неразумно. Ибо, если мы говорим, что люди имеют право на свои неравные рыночные доходы, богатые могут негодовать по поводу того, что они вынуждены отказываться от части «своих» денег в пользу других во имя социального равенства, особенно если не делается никаких попыток отсеять тех реципиентов, которые сами ответственны за своё нынешнее неблагополучие. Люди могут быть более склонны идти на жертвы во имя социального равенства, чем «просто» равенства в распределении, но есть несметное количество свидетельств, что люди ненавидят, когда их облагают налогами для поддержки таких стилей жизни, которые они считают безответственными (см. (Bowles. Gintis 1999; Gilens 1999]). Так что даже если наша цель только в том, чтобы защитить социальное равенство, нам всё равно может потребоваться подчёркивать, что богатые не заслуживают всего их богатства, так же как и менее преуспевающие не заслуживают своего неблагополучия.

Много работы предстоит сделать для прояснения соотношения между социальным и распределительным равенством. Я полагаю, что было бы ошибкой думать, что они являются по своей сути противоположными способами размышления о справедливости. Во многих случаях забота о социальном равенстве будет просто дополнять и усиливать нашу приверженность распределительной справедливости. Но могут быть и другие случаи, когда сохранение социального равенства требует чего-то большего, чем реализации распределительного равенства, или вообще чего-то иного. ^

4. ПОЛИТИКА МАРКСИЗМА

Одной из отличительных черт марксизма является его озабоченность проблемами труда. Это верно в отношении тех двух линий марксистской мысли, которые мы рассмотрели в этой главе. Кантианская линия рас-

»»•**** Р *•**»* • f'Mt't'tJ МИ11 ! riniMivtr WV^V^VI V IViinW 1Ш1П1 lUflllb I II IWWiVUH lit

справедливости (то есть эксплуатации). Перфекционистская линия рассматривает работу как главное занятие человека, в котором происходит реализация социалистической цели преодоления отчуждения. Но есть и третий смысл, в котором труд фундаментален для марксизма, — в нём утверждается, что рабочие — это главная движущая сила социального изменения. Согласно марксистской социологии борьба против капиталистической несправедливости принимает вид борьбы между двумя всё более поляризующимися классами — рабочими и капиталистами. Капиталисты должны угнетать рабочих, ибо их богатство возникает на основе этой эксплуатации, а рабочие должны противостоять капиталистам, так как им нечего терять, кроме своих цепей. Классовый конфликт присущ отношениям наёмного труда, характерным для капитализма, и, таким образом, отношения найма являются той осью, вокруг которой происходит революционная борьба. Несправедливо могут обращаться и с другими социальными группами, но марксисты рассматривают их как маргинальные в отношении способности действовать и мотивации. Только рабочие способны и хотят бросить вызов всему механизму капиталистической несправедливости. Сосредоточивать внимание на участи других социальных групп является реформистским, а не революционным, поскольку они менее угнетены и их угнетение менее важно, чем угнетение рабочих.

Марксистские теории справедливости являются по большей части попытками логического обоснования этой классовой борьбе. По словам Рёмера, «целью теории эксплуатации является... объяснение этой борьбы. Как марксисты, мы вглядываемся в историю и видим бедных рабочих, сражающихся с богатыми капиталистами. Чтобы объяснить (или оправдать) её и дать ей идеологическое оружие, мы конструируем теорию эксплуатации, в которой две антагонистические стороны классифицируются как эксплуататоры и эксплуатируемые» [Roemer 1982с; 274-275). И поскольку объяснение классовой борьбы локализуется марксистами непосредственно в отношения наёмного труда, то для них естественно и обоснование социализма искать прямо в этих отношениях. Так мы получаем теории внутренне присущих наёмному труду эксплуатации или отчуждения.

Всё более затруднительно становится принимать это традиционное марксистское представление о главной роли труда для прогрессивной политики. Многие из сегодняшних сражений за справедливость ведутся с участием социальных групп, не угнетаемых отношениями наёмного труда или угнетаемых нс только ими. Это, например, расовые группы, матери-одиночки, иммигранты, гомосексуалисты и лесбиянки, инва-

лиды, люди старшего возраста. Как мы видели, поддержка этих групп может на самом деле входить в противоречие с аргументами в пользу социализма, делающими упор на труд. На практике марксисты имеют тенденцию поддерживать требования этих групп. Они обычно поддерживают нуждающихся независимо от того, как их нужды соотносятся с любым трудовым принципом отчуждения или эксплуатации. Но, как указывает Коэн,они часто оправдывали это, понимая «группу эксплуатируемых производителей как примерно совпадающую с группой тех, кто нуждается в выплатах со стороны государства всеобщего благосостояния» [Cohen 1990а: 374]. Другими словами, в то время как марксистская теория основывалась на труде, её практика основывалась на нуждах, и очевидные непоследовательности наскоро прикрывались допущением, что нуждающиеся являются в то же время и эксплуатируемыми.

Однако становится всё более ясным, что нуждающиеся и эксплуатируемые в марксистском понимании не всегда одни и те же люди. Это «заставляет сделать выбор между принципом собственности на себя, укоренившимся в доктрине эксплуатации, и принципом равенства выгод и тягот, который отрицает принцип собственности на себя и который нужен для обоснования поддержки очень нуждающихся людей, не являющихся производителями и тем самым не эксплуатируемых» [Cohen 1990а: 13-14; ср. Arneson 1993а]. Я писал о том, что будет своеволием приписывать на уровне теории этот «фетишизм труда» как внутренне присущий доктринам эксплуатации и отчуждения (см. [Roemer 19856: 64]). Но это также бесполезно и на уровне практики, ибо фетишизм труда пренебрегает теми проявлениями несправедливости, которые мотивируют некоторые из важнейших прогрессивных политических движений наших дней. Если суждено состояться успешному движению за радикальные социальные изменения, в нём должна быть представлена коалиция нуждающихся и эксплуатируемых. Но марксистская риторика эксплуатации и отчуждения не отвечает нуждам нетрудящихся и даже может быть направлена против них.

Марксисты гордятся своим единством теории и практики. Но их теория подводит их практику. Поставленные перед выбором между собственностью на себя и распределительным равенством, марксисты на практике выбирают равенство и делают это со значительно большей преданностью, чем либералы. Но на уровне теории марксисты остаются приверженными фетишизму труда, который в некоторых отношениях менее радикален и менее привлекателен, чем либерально-эгалитарные теории справедливости, и это препятствует созданию успешного радикального движения. Подлинное единство теории и практики может потребовать большего единства марксизма и либерального равенства.

РЕКОМЕНДАЦИИ ДЛЯ ЧТЕНИЯ

Большая часть интересной философской работы в русле марксизма на протяжении последних 25 лет делалась группой исследователей, известных как «аналитические марксисты», которые стремятся изучить и реконструировать марксизм, используя инструментарий англоамериканской аналитической философии. Основными представителями этой школы мысли являются Дж. А. Коэн, Ю. Элстер, Филипп Ван Парийс и Джон Рёмер. Мы уже встречали многие из этих имён в главе о либеральном равенстве, поскольку их реконструкции марксизма повели их в направлении либерального эгалитаризма. Полезные обзоры деятельности этого движения см.: (Roemer (ed.) 19866]; специальный выпуск журнала «Canadian lournal of Philosophy» 1989. Vol. 15; а также (Jacobs 1996: 279-292]. Критику его см.: [Roberts, 1996]. Этот подход иногда также называют «марксизмом рационального выбора», поскольку он отчасти опирается на неоклассические модели теории рационального выбора (см. [Carver, Thomas (eds) 1995]). В числе ключевых текстов этой школы мысли см.: [Cohen 1988; 1995л; 2000; Ulster 1985; Van Parijs 1993; Roemer 1988; 1996].

Хотя многие аналитические марксисты принимают какую-то из разновидностей либерального эгалитаризма, всё ещё заметен интерес к разработке некоторой отчётливо социалистической или социал-демократической версии эгалитаризма. Некоторые аналитические марксисты стремятся выявить иные институциональные механизмы достижения равенства, такие как рыночный социализм. В то время как растёт признание того, что любое эффективное и справедливое общество должно дать какое-то место рынку, рыночный социализм устанавливает ббльшие ограничения для рынков капитала и труда, чем либеральный эгалитаризм. Исследования идеи рыночного социализма см.: [Bardhan, Roemer (eds) 1993; Roemer 1994; Oilman (ed.) 1998].

Другие теоретики пытаются разработать отличительно социалистические философские основания равенства. Некоторые из них доказывают, что социал-демократическая традиция предлагает альтернативное понимание равенства, делая акцент на «социальном равенстве» (или «гражданском — демократическом» равенстве), отличающемся от индивидуалистического «распределительного равенства», подчёркиваемого либерализмом. Важные версии этого идеала см.: [Walzer 1983; Miller 1999: ch. 11; Anderson 1999: 287-337; Kaus 1992].

О других попытках представить постмарксистскую концепцию равенства см.: [Levine 1998; Franklin (ed.) 1997]. В книге Франклин представлены усилия ведущих левых интеллектуалов Британии по интерпретации смысла социализма для «нового лейборизма».

Регулярные публикации дискуссий аналитических марксистов см. в журналах: «Politics and Society» и «New Left Review».

Аналитический марксизм, по-видимому, во многом отошёл от взглядов самого Маркса. Всесторонний обзор дискуссий о том, имел ли сам Маркс явную или неявную теорию морали, см.: (Geras 1989; 1993; Peffer 1990]. Прекрасное введение в теорию Маркса и её соотношение с аналитическим марксизмом см.: (Carver (ed.) 1991).

Очень содержательный сайт о марксистском подходе в целом «Архив Маркса и Энгельса» см.: на www.csf.colorado.edu/psn/marx/.