Спасая Куинтона

Глава 6

Не могу перестать плакать. Слезы начали течь, когда Куинтон заперся в комнате. Я не знала, что мне делать, но испробовала все возможные способы. Просила. Умоляла. Рыдала, колотя в дверь. Но он не слышал, и мне было невыносимо думать о том, что он сдался и, избитый там, на другой стороне, делает Бог знает что, пока я не могу остановить его, и все из-за двери. Из-за этой дурацкой двери с замком, который я не могу сломать.

В конце концов, Леа вытащила меня оттуда, и я едва могу вспомнить, что произошло в течение следующих нескольких часов, кроме того, что мы вернулись в дом ее дяди, и она уложила меня измученную в постель в гостевой комнате.

— Нам не стоило туда ходить, — говорит она, ложась на кровать рядом со мной. — Ужасное место. И это еще мягко сказано.

— Это мерзкая часть его жизни, — соглашаюсь я, потихоньку успокаиваясь. — Но это не значит, что мы не должны были туда ездить… ему нужна моя помощь, Леа.

— Ему нужно больше, чем твоя помощь, — отвечает она, положив руку под голову. — Ему следует обратиться в больницу, а затем на реабилитацию.

— Знаю. — Поворачиваюсь на бок и смотрю в окно на звезды в небе, и этот вид меня успокаивает. — Но не знаю, как заставить его на это пойти, это единственное, о чем я могу думать сейчас.

— Я волнуюсь за тебя, — признается она. — Не думаю, что ты должна туда возвращаться.

— Я должна, — шепчу сама себе. — Теперь, когда я видела его… видела, как он живет, видела состояние, в котором он находится, я не могу его бросить. — Я думала, что, возможно, мои чувства к нему изменятся, возможно, прошлым летом все было всего лишь иллюзией, созданной на фоне дурмана, но это не так. И я поняла это в ту секунду, когда увидела его лежащим в постели, а когда он поцеловал меня, — мои чувства только усилились. И на этот раз я не видела Лэндона, я видела разбитого парня, которого хочется обнять.

— Нова, пожалуйста, подумай об этом, — говорит она. — Подумай, прежде чем ты вернешься. Обещай мне, что так и сделаешь. Мне кажется, ты собираешься прыгнуть выше головы… и те статьи, которые я прочитала… Помогать наркоманам сложно. Тебе нужно понимать, во что ты ввязываешься, и действительно ли ты этого хочешь.

— Хорошо, обещаю, что подумаю о том, что мне делать. — Но я уже знаю, каков будет ответ. Я вернусь, потому что не готова отказаться от него, не сейчас, когда я только начала. Мне нужно как-то в этом разобраться.

— И почитай статьи, — добавляет она, взбивая подушку и располагаясь поудобнее.

— Ладно, снова обещаю ей, задаваясь вопросом, как много информации статьи из Интернета могут дать, но думаю, что их чтение не повредит. На данный момент я сделаю все, что, на мой взгляд, может помочь.

Становится тихо, и я закрываю глаза, готовясь уснуть и желая набраться сил, чтобы все преодолеть.

— Если бы ты застрял на необитаемом острове, — спрашиваю Лэндона в то время, пока он выводит линии в своем блокноте. Я поддаюсь вперед, делая вид, что чешу ногу, хотя на самом деле хочу просто быть ближе к нему. — Какую одну вещь ты хотел бы взять с собой?

Он хмурится, глядя на свой рисунок-автопортрет: лицо наполовину в тени, волосы короче с одной стороны, скулы затушеваны и выглядят впалыми, как будто он носит маску с Призрака оперы.

— Даже не знаю… может быть, карандаш. — Он смотрит на карандаш в своей руке и затем смотрит на рисунок. — Но опять же, если я не могу взять карандаш и бумагу вместе, тогда не будет смысла иметь одно без другого. — Он кладет карандаш на бумагу и стирает графит со своей руки, с задумчивым взглядом на лице, в то время как я стараюсь не расстраиваться из-за того, что он ничего не сказал обо мне, что он взял бы на остров меня. — Но опять же… — он смотрит на меня и его медово-карие глаза горят с азартом. — Может быть, я просто возьму тебя. — Он гладит пальцем по моей щеке, оставляя на ней следы. — У тебя могли бы быть свои преимущества.

Я морщу нос, как будто это абсурдная идея, когда на самом деле у меня в животе порхают бабочки.

— И какой же от меня толк? Я не находчивая в напряженных ситуациях… я бы, наверное, принесла больше вреда, чем пользы.

Он качает головой и проводит пальцем вверх по моей скуле, дотрагиваясь до волос. Накручивает прядь на свой палец, убирая карандаш и блокнот в сторону.

— Ни в коем случае, Нова Рид, ты была бы моим спасением.

— Ты так считаешь? — мой голос выдает волнение, и я ненавижу, что не могу контролировать свои эмоции, так он действует на меня. И хотя мы постоянно целуемся и дотрагиваемся друг до друга, я до сих пор не уверена, как он ко мне относится.

— Потому что… ты спасаешь меня каждый день, — отвечает Лэндон.

На моем лбу появляются складки, в то время как я вглядываюсь в его глаза, ища знак, что он шутит, но он выглядит таким серьезным.

— Спасаю тебя от чего?

Он делает паузу, всматриваясь в мои глаза.

— От угасания.

Его слова ударяют меня прямо в грудь, и я открываю рот, чтобы что-то сказать, но не могу подобрать слова, как и всегда, когда он говорит что-то так грустно. Наконец мне удается.

— Я до сих пор не понимаю, что ты имеешь в виду.

— Знаю, — говорит он со вздохом, выпутывая пальцы из моих волос. — Это действительно не имеет значения… просто пытаюсь сказать, что, если бы ты и я оказались в ловушке на острове, я знаю, что ты была бы той, кто спасет нас. Ты никогда не сдаешься и не позволила бы сдаться мне.

Не совсем уверена, что хотела услышать именно такой ответ, и как это связать с тем, что я останавливаю его от исчезновения в реальном мире. Я могла бы спросить его, но он заставляет меня замолчать, целуя нежно, но со всей страстью, обнимая за талию. И прежде чем я успеваю подумать о том, что он имеет в виду, говоря о желании сдаться, он мягко толкает меня на кровать, накрывая своим телом. Таю в его объятиях, когда он целует меня, пока я не забываю обо всем, кроме него, и меня, и этом тепле, охватившем наши тела.

17 мая, второй день летних каникул

Когда я открываю глаза, солнечный свет ослепляет меня, и я вся мокрая от жары. Никто не удосужился закрыть занавес прошлой ночью, а без окружения гор солнце здесь греет очень интенсивно. Сбрасываю одеяло и часто моргаю, постепенно принимая сидячее положение. Я настолько измучена, что единственное мое желание на данный момент — это сдаться. Свернуться в клубок, накинуть одеяло на голову и спать до следующего дня, может, даже дольше. Но не могу не думать о сне, приснившемся мне прошлой ночью. В то время я не задумывалась об этом, и честно говоря, удивлена, что вообще помню. Ты никогда не сдаешься и не позволила бы сдаться мне.

Больно думать о Лэндоне, потому что он сдался и оставил меня. Оказалось, что не такая уж я и спасительница, как он думал. Я была просто отвлечением от его боли, а не спасала его. Не хочу быть отвлечением на этот раз. Хочу сделать все по-другому. Но как? Как я могу убедиться, что Куинтон не закончит так же, как Лэндон?

Поразмышляв об этом некоторое время, я делаю то, чего не делала уже долгое время. Выскальзываю из кровати, хватаю свой ноутбук и сажусь на диван, чтобы посмотреть видео, которое Лэндон сделал прямо перед тем, как уйти из жизни. Даже не знаю, что мной движет. Желание увидеть его снова или проанализировать видео. Всматриваясь в движение его губ, взгляд полный боли, его чернильно-черные волосы, спадающие на лоб, возвращаюсь к той ночи, когда я проснулась на холме. Сразу после того, как он сделал это видео, я нашла его, висящего под потолком в его спальне. Играла та же музыка, что на видео. Мне часто кажется, что, если бы я проснулась чуть раньше, я бы застала его за записью видео, а не сразу после того, как он повесился. Могла ли я его остановить? Может быть, он ждал меня, чтобы я проснулась и остановила его, но я слишком долго не шла, и он сдался?

Наконец выключаю запись. С моей долбанной зацикленностью на его смерти знаю, что никогда не получу никаких ответов, лишь кучу новых вопросов.

Судорожно сглатываю, обхватив запястье руки и вспоминая, как однажды я уже сдалась, собираясь покинуть этот мир и свою маму, которая нашла меня истекающую кровью в ванной. Часть меня действительно хотела покончить со всем этим, перестать прятать боль внутри себя, но часть меня боялась, что если. Что если бы я пошла на это? Что, если бы я покончила с жизнью? Что случилось бы с людьми, которые заботились обо мне? С моей мамой? Что бы я пропустила? Это были одни из самых темных времен в моей жизни, и они навсегда отпечатались на моем теле. Шрам, который обхватывает моя рука, напоминает мне, что это не должно повториться. Я никогда не сдамся снова.

Когда я возвращаюсь в спальню, Леа все еще спит на другой стороне огромной кровати, повернувшись лицом к стенке, ее дыхание спокойно. Тихо выключаю компьютер и собираюсь уйти, не желая разбудить ее и спорить с ней о возвращении домой. К тому же, мне нужно поговорить с Куинтоном наедине. Надеваю красные шорты и белую рубашку и стягиваю волосы в хвост, чтобы было не так жарко. Затем я пробегаю глазами некоторые документы, напечатанные Леа, в которых говорится о помощи наркозависимым: вмешательстве, беседе с зависимым, его подготовке к реабилитации. Они очень сухие по содержанию, и большинство из них похожи на медицинские инструкции о том, как справляться с наркоманами. Чего я не понимаю, правда, так это почему нет информации о том, как бороться с их перепадами настроения. Или о безысходности, что настает при попытке заставить кого-то увидеть, что он достоин лучшей жизни и найти стимул вернуться. Или о том, как убедить его родных прийти и поддержать, потому что он действительно в этом нуждается? Ему нужны близкие люди, которые знают его с малых лет и заботятся о нем, как мне нужна была моя мама, когда я решила встать на путь исцеления.

Я мало знаю о семье Куинтона, кроме того, что его мама скончалась, когда он родился, и хотя его отец воспитал его, больше похоже на то, что он рос сам по себе. Интересно, смогу ли я узнать больше о его отце… может быть, он захотел бы помочь Куинтону. Ведь он его родной сын, и я знаю, если бы мой отец был жив, когда я употребляла наркотики, он бы сделал все, чтобы помочь мне. Но я не могу рассчитывать на это, потому что не все люди похожи на моих родителей и готовы на все ради своего ребенка. Однако, это не мешает мне его увидеть, если я смогу найти номер его телефона или хотя бы его имя, и где он живет.

Оставляю Леа записку, написав, что пошла за кофе и скоро вернусь. Ненавижу ей врать, но в то же время не хочу повторения прошлой ночи. Кладу записку на подушку рядом с ней, ни о чем не жалея.

Помещаю свой телефон в задний карман шорт и направляюсь к машине, заперев за собой входную дверь. Так жарко, что я чувствую, будто таю, медленно превращаясь в лужицу. Быстро подхожу к машине и запрыгиваю в нее, проклиная весь свет, когда черное кожаное сиденье обжигает мои ноги. Запускаю двигатель и нахожу адрес Куинтона по GPS, а также ближайшее кафе, мне понадобится заряд кофеина, если я собираюсь это сделать.

— Ты сможешь это сделать, Нова, — говорю сама себе, спускаясь вниз и выворачивая на дорогу. Я продолжаю повторять это, как мантру, добираясь до кофейни. Заказываю два кофе, хотя не уверена, что Куинтон вообще пьет кофе, или как он это воспримет. Прибавляю немного громкость на песне «Help Me» от Alkaline Trio и еду в квартиру Куинтона, стараясь не слишком расстраиваться при виде всего этого средь бела дня. Но не могу ничего с этим поделать. Солнце придает району еще более трагичный вид, и наполняет меня еще большей безысходностью, но я все же припарковываюсь. Вынимаю телефон из кармана, ставлю камеру на запись и глубоко вдыхаю, прежде чем навести экран на себя.

— Почему я разговариваю с тобой… понятия не имею, кроме того, что считаю эту меру терапевтической, — говорю я в камеру. — Потому что, когда я с тобой разговариваю, я могу сказать, что я действительно чувствую… и что я действительно чувствую, так это… ну, это слишком много всего. Для начала, я боюсь, но не за себя, а за Куинтона. Это место где сейчас он… оно ужасно. Раньше я наблюдала такое только в кино, но видеть это своими глазами… — делаю паузу, поглядывая на здание. — Мне больно… он был так расстроен прошлой ночью и все, что я хочу сделать, это лишь помочь ему… единственное, что заставляет меня не опускать руки, это воспоминания… о том, как моя мама хотела помочь мне, и сколько я отказывалась от этого. Мне не нужна была помощь, но, оглядываясь назад, думаю, что в глубине души я действительно этого хотела, просто не могла в этом признаться… пока не посмотрела видеозапись Лэндона… ту, которую он сделал перед тем, как совершил самоубийство… в некотором роде, это видео разбудило меня. Я надеюсь, что с Куинтоном будет также — мы найдем что-то, чтобы разбудить его. Должна верить, что найдем, иначе нет надежды. Я не готова с этим смириться. — Останавливаюсь, снова делая глубокий вдох, прежде чем добавить — Такие дела. Я еще вернусь. — Замолкаю и, нажав кнопку, выключаю камеру, возвращая телефон в карман. Выхожу из машины, убедившись, что захватила кофе и запираю двери.

Район ужасно тихий, как будто днем все спят и выходят только ночью. Но я рада. Это намного облегчает мне подъем по лестнице и путь к нужной двери. Трудная часть настает, когда я добираюсь до двери. Смотрю на трещины в ней, вдыхая спертый воздух. Не уверена, что делать дальше, и хочу ли я вообще что-то делать дальше.

Что мне делать?

Наконец стучу в дверь, сначала тихо, но затем ударяю сильнее, когда никто не отвечает. Все, что я получаю взамен — это еще большая тишина, и я оглядываюсь на свою машину, начиная нервничать. Может мне стоит уйти? Но когда я смотрю на дверь, все, что могу представить, это Куинтон с другой стороны, избитый и сломанный. Как и я в один из моментов моей жизни.

Не знаю, что делать, и мои ноги становятся ватными, пока я стою там. Наконец сажусь на пол, прислонившись к перилам, зная наверняка, что они грязные. Но на данный момент грязь не имеет значения, я смогу справиться с этой грязью на моих шортах. Ставлю кофе рядом, прочитав надпись на тыльной стороне руки, и касаясь шрама.

Я помню.

Возвращаюсь к воспоминаниям о том, как я очутилась на самом дне, прислонив голову к перилам и глядя на небо сквозь дыру в навесе надо мной.

Не чувствую своего тела. Кажется, я настолько пьяна, что мне удалось утопить все свои чувства. Погружаюсь в воду, такую горячую, что обжигает, я ничего не могу сделать, поэтому позволяю коже гореть. Медленно.

Я хочу уйти. Мое тело. Мои мысли. Хочу вновь оказаться на поверхности или, может быть, на самом дне. Я не уверена. Не уверена, чего хочу. Что я должна делать. Поэтому постоянно беспомощно блуждаю, целуя парней, которых не должна целовать, не концентрируясь ни на чем, кроме следующего шага, и даже это кажется трудным.

Может быть, мне следует просто перестать ходить.

Иду в ванную комнату в своем доме и не запираю дверь, потому что Лэндон не запирал дверь, и я хочу понять, почему он этого не сделал. Он хотел, чтобы я вошла или просто забыл… думал ли он вообще об этом? Я не знаю.

Я больше ничего не знаю.

Опускаюсь на холодную плитку, слезы текут из глаз по щекам. Я проплакала всю ночь, чувствуя себя виноватой, разрываясь изнутри на части, но теперь я ничего не чувствую. Опустошена. Как будто все мои эмоции вышли наружу через слезы, и я не уверена, что чувства когда-либо возвратятся. Может быть, я сломана. Может быть, Ландон забрал то, что было внутри меня вместе с собой. Может быть, у меня даже не осталось крови в венах.

Боже, я скучаю по нему. Может это то, о чем он думал, прежде чем уйти? Что он будет скучать? Чувствовал ли он себя сломленным?

Я должна узнать, попытаться понять, что он чувствовал, решив, что пришло время уйти навсегда. Потому что иногда мне кажется, я направляюсь по тому же пути, где сдаться проще, чем сделать следующий шаг.

Добираюсь до шкафчика и на ощупь нахожу ручку ящика. Открываю его и не глядя, ищу внутри, пока не нахожу бритву. Мои руки не дрожат, когда я вынимаю ее. Как будто меня совсем не волнует то, что я собираюсь сделать.

И я делаю.

Поднимаю руку и смотрю на бритву. Я даже не уверена, насколько она острая и как именно это делать. Она не очень острая и розовая ручка придает ей почти безобидный вид. Осмеливаюсь провести кончиком пальца по краю лезвия вниз. Ничего. Поэтому я сдвигаю палец вверх, и бритва медленно разрезает кожу, открывая рану. Капли крови падают на пол вокруг моих ног. Я смотрю на них, ощущая пульсацию в пальце, но на самом деле ничего не чувствую, и мне кажется, что я смогу пройти до конца. Было ли также у Лэндона? Проверял ли он веревку на своей шее? Было ли ему страшно? Думал ли он о том, как я буду скучать по нему? И как долго это будет продолжаться? Как мне будет больно увидеть его таким? Думал ли он об этом вообще? Не уверена. Я вообще ни в чем не уверена.

Вытягиваю руку перед собой, рассматривая вену. Ее плохо видно, поэтому я неоднократно сжимаю кулак, пока она не становится синей и выпуклой, как будто злится. Словно кричит на меня, чтобы остановить. Не делать этого. Я не могу остановиться. До тех пор, пока я не пойму.

Отвожу колено и кладу руку поверх него. Сжимаю кулак снова и снова, придвигая бритву все ближе, ничего не чувствуя, пока лезвие не соприкасается с моей кожей. Чувствую холод металла и начинаю дрожать, но отбрасываю все чувства в сторону и давлю на лезвие. Это больно, когда кожу разрезает. Чувствую это, наряду с теплом стекающей крови, но все равно не понимаю, о чем он думал… что заставило его пройти через это — что заставило его покончить с жизнью.

Нажимаю на бритву сильнее и веду по коже. Разрезаю ее. Пуская кровь. Выпуская боль наружу. Она стекает по моей руке, и рана на запястье раскрывается, но еще недостаточно открыта, просто слабый разрез, такой почти не оставляет рубцов. Мне нужно сделать его больше.

Провожу бритвой взад и вперед по коже, с каждым движением принося все больше боли. Чувствую легкое головокружение, как будто я плаваю в темной воде и постепенно тону. Как далеко я могу зайти? Когда нужно остановиться? Когда будет достаточно?

Внезапно кто-то стучит в дверь.

— Нова, ты там? — спрашивает мама.

— Уходи! — кричу ей в ответ, мой голос дрожит.

— Что, черт возьми, ты там делаешь? Ты в порядке? — начинает она волноваться.

— Я же сказала, уйди на хрен отсюда!

— Не уйду. Пока ты не расскажешь мне, что случилось… я слышала, как ты плачешь.

Когда я не отвечаю, дверная ручка начинает поворачиваться, а затем дверь открывается. Выражение ее лица невозможно передать, ее глаза полны ужаса при виде меня с бритвой в руке и кровью на полу. Она начинает сходить с ума и все, о чем я могу думать: рада ли я тому, что она вошла? Что оставила дверь незапертой? Рада ли я, что она остановила меня?

Стряхиваю воспоминания, делая вдох-выдох, замедляя пульс, чтобы успокоиться, вспомнить, но, не позволить воспоминаниям накрыть себя. Иногда, думая об этом, прихожу к выводу, что я не закрыла дверь в тот день, потому что хотела, чтобы кто-то вошел, хотела, чтобы меня нашли, пока я не истекла кровью, — что я не собиралась умирать. Не уверена, есть ли какая-нибудь правда в этом или нет. В моей голове творилось черте что в то время и, вспоминая об этом, трудно понять, что я действительно чувствовала. Моя мама пришла ко мне, она открыла дверь, и я не умерла. Я так была безумна и зла на нее, кричала и кричала, даже не знаю почему. Но я все преодолела и в конце концов, так рада, что она это сделала.

Поднимаюсь с пола и иду обратно, вновь стучу в дверь в квартиру Куинтона. Я делаю это в десятый раз только, чтобы быть уверенной, что никто не собирается отвечать, и тогда, хоть и боюсь, я хватаюсь за дверную ручку. Не уверена, что поступаю правильно, но я даже не уверена, что есть правильно, поэтому делаю то, что знаю.

Глубоко вдохнув, поворачиваю дверную ручку, но она оказывается заперта. Когда я отпускаю ее, моя рука безвольно спадает, часть моей надежды сгорает. Отхожу от двери и сажусь на место. Все, что я могу сделать сейчас, это подождать, пока Куинтон сам придет ко мне.

Боль начинает спадать, хотя, может быть, все еще присутствует в моем теле, но разум делает упор на другие вещи. Такие, как звук ветра снаружи, или как холодна стена за моей спиной, хотя моя кожа горит, или как рука зудит, чтобы рисовать, но я не могу сомкнуть пальцы, чтобы взять карандаш.

— Ты такой обдолбанный, — замечает Тристан, опуская голову к зеркалу и втягивая еще одну дорожку. Он откидывает голову и вдыхает, закрыв нос рукой, чтобы затем выпустить эйфорический выдох. Он приготовил еще три дорожки, собираясь перейти границу, которую он обычно не переходит.

— Ты тоже. — Отклоняюсь от стены и выхватываю зеркало из его рук. Я, не стесняясь, прикладываю ручку к носу и втягиваю белый порошок одним глубоким изумительным вдохом. Затем опускаю зеркало на пол и тру рукой по ноздрям, чувствуя прилив адреналина.

— Точно, — говорит Тристан, барабаня пальцами по коленям и осматривая комнату, как будто он что-то ищет, но не может найти, потому что здесь ничего нет. — Я думаю, мы должны кое-что сделать.

— И что же? — массирую свою ушибленную руку. Пальцы изогнуты, и я все еще не могу их выпрямить, но по большей части боли нет. Один глаз опух, я едва могу им видеть, но все хорошо, ведь сейчас я под кайфом. — Потому что я не могу делать ничего, что связано с использованием моей руки, или моей ноги, или моих ребер.

Он фыркает смехом и начинает энергично стучать ногой.

— Разве это не то, ради чего мы здесь? Заглушить боль, чтобы ты смог двигаться?

Концентрируюсь на его словах и вспоминаю, что у нас было запланировано на сегодня.

— Давай посмотрим, получится ли у меня, — говорю ему, сгибаю ноги в коленях и отталкиваюсь от пола здоровой рукой. Чувствую боль, но в то же время я так привык жить в этом мире с болью внутри меня. Левая нога начинает подгибаться, поэтому переношу свой вес на правую и придерживаюсь рукой за стену.

— Вот и ответ, — говорит Тристан, поднимаясь с матраса. — Теперь мы можем пойти к Джонни и взять еще немного, притворившись, что нас послал Дилан.

— У нас нет денег, — указываю на очевидный факт, затем смотрю на монеты, разбросанные по полу. — Уж не думаешь ли ты, что он согласится на эти гроши?

Он качает головой, и, улыбаясь, достает рулон наличных из своего кармана.

— Нет проблем.

— Откуда они у тебя? — спрашиваю, опираясь всем весом на руку и стараясь поддержать тело в вертикальном положении.

Тристан мотает головой и засовывает деньги обратно в карман.

— Я не собираюсь рассказывать тебе, как я их достал, но тебе не о чем беспокоиться.

Хмуро смотрю на него, уверенный, что деньги принадлежат Дилану, те самые, что Делайла дала мне, и что привело к тому, что мне надрали задницу парни Трейса.

— Ты украл их у меня, но они не мои. Это Дилана.

— Может, уже пойдем? — спрашивает он, и я знаю, что он делает — он взял деньги и не собирается их возвращать — а я не скажу ничего, потому что, в конце концов, эти деньги идут нам на наркотики. — Забудь о том, откуда взялись деньги. Я обязательно верну их Дилану, а сейчас давай просто поторопимся к Джонни.

— Ты думаешь, это хорошая идея? После того, что случилось вчера? Потому что я не хочу, чтобы мою задницу снова надрали, на этот раз я буду не в состоянии убежать. Прислоняюсь спиной к стене и закатываю глаза несколько раз, пытаясь остановить их от высыхания. — Знаешь, тот парень, что выбил из меня все дерьмо, грозился сделать то же самое и с тобой.

— И что? Я смогу с ним справиться, — говорит он с глупой уверенностью, которая в конечном итоге причинит ему вред. Я чувствую это. — Кроме того, если они придут сюда, я убегу, в отличие от тебя… — Он задумывается над чем-то, выглядя озадаченным. — Почему ты так сразу не сделал? Мне начинает казаться, что ты сумасшедший.

— Может, так и есть.

— Возможно, мы оба.

— Или, может быть, нам обоим нужна помощь, — говорю я, на самом деле имея в виду только его.

— Не хочу об этом слышать еще и от тебя, — говорит он с преувеличенным вздохом.

— О чем ты? — спрашиваю, поднимая голову, чтобы посмотреть на него. — Кто еще тебе об этом говорил?

— Родители, — отвечает он, пожав плечами.

— Я думал, ты не разговаривал с ними с тех пор, как мы покинули Мейпл-Гров?

Он делает еще одну дорожку, втягивая ее через ноздрю, и поднимает голову.

— Я совершил ошибку, позвонив им несколько месяцев назад, чтобы попросить одолжить немного денег. Я разговаривал с телефона Делайлы и, видимо, моя мама позаботилась сохранить его в своих контактах — хотя ее совсем не заботило ответить на мою просьбу. — Он что-то бубнит себе под нос, что-то вроде «тупая сука». — Потом она случайно позвонила примерно через день или два… сказала мне, что я должен вернуться домой, тогда они мне помогут… сказала, что соскучились и прочее дерьмо, как будто они вдруг решили начать заботиться обо мне.

— Может, тебе стоит вернуться домой? — говорю я, думая о своем отце, гадая, что он сейчас делает, и думает ли обо мне. Я не разговаривал с ним с тех пор, как уехал из Сиэтла, и даже не пытался ему позвонить, так что не уверен, что он знает, как со мной связаться. А если и знает, то я бы предпочел этого не знать, потому что это будет означать, что он может позвонить мне, но не хочет. Правда может ранить гораздо больнее, чем просто строить догадки. — Я имею в виду, если они хотят тебе помочь, то почему нет? Очевидно, что они заботятся о тебе.

Он резко смеется.

— Им плевать. Поверь мне.

— Тогда зачем они позвонили? — спрашиваю, желая, чтобы его жизнь наладилась. — Я уверен, что они волнуются за тебя, скучают… ты, наверное, причинил им много боли… — я почти готов добавить «учитывая, через что они прошли», поскольку они уже потеряли одного ребенка. Но не могу этого сделать, не могу это произнести. Напомнить ему и себе, что я сделал.

Он меня игнорирует.

— Знаешь что, может, это тебе следует вернуться домой, — отвечает он, зажимая ноздри пальцами.

— Мой дом здесь, — говорю я. — И другого нет… я просрал всё давным-давно.

Мы оба замолкаем, что случается довольно часто, когда один из нас вспоминает о прошлом, даже если мы оба находимся под кайфом. Прошлое всегда может мгновенно обломать всю эйфорию, хотя мы обычно разговариваем по душам, когда оба обдолбаны, но с трудом можем вспомнить, о чем говорили, возвращаясь обратно в реальность.

Он начинает возиться со своими шнурками, хотя они у него завязаны, в то время как я тянусь за рубашкой на полу. Но когда наклоняюсь, мои ребра болят в знак протеста, и я разгибаюсь, испуская стон.

— Что случилось? — спрашивает Тристан, его взгляд мечется от меня к двери, к окну, к потолку.

— Кажется, мое ребро сломано.

Его глаза возвращаются ко мне.

— Ну, ты знаешь, говорят, самое лучшее лечение для сломанных ребер… — говорит он, поднимая рубашку за меня — …пара дорожек.

Беру у него рубашку, когда он отдает ее мне.

— Уверен, что никто так не говорит.

— А как же я, — говорит он на полном серьезе. — Так ты пойдешь к Джонни или как? — Он практически подпрыгивает, осматривая мою комнату и барабаня пальцами, как будто он не может усидеть на месте.

Я пытаюсь надеть рубашку, но продев одну руку в рукав, чувствую, как начинаю терять равновесие, поэтому сдаюсь и отбрасываю рубашку в сторону.

— У меня не получается, — говорю я, пытаясь придумать решение, но попытка слишком глубоко задуматься о чем-то вызывает у меня головную боль. — Я просто пойду туда без рубашки.

Он кивает, открывая дверь моей спальни.

— Это хорошая идея, может у тебя получится переспать с этой цыпочкой Кэролайн. У нее есть кое-что для нас, и к тому же она горячая штучка. Плюс, у нее есть связи.

Качаю головой, пока мы идем по коридору.

— Я не буду ни с кем спать сегодня.

Он смотрит на меня, как на сумасшедшего.

— Почему, черт возьми, нет?

Я царапаю руку, прямо над татуировкой, хотя она и не чешется.

— Нет настроения.

— Оно у тебя появится после пары дорожек, — уверяет он меня, спотыкаясь о стеклянную бутылку, которая падает и разбивается о закрытую дверь в комнату Делайлы.

Я выдыхаю, не веря, что это случится, потому как истинная причина моих сомнений не исчезнет в ближайшее время. Даже при наличии адреналина в моей крови, и когда мой ум и тело в состоянии искусственной эйфории, я не могу перестать думать о Нове… ее появлении вчера вечером.

Приехала, чтобы увидеть меня.

Я все еще пытаюсь осознать это. Что кто-то действительно хотел меня увидеть, потратил столько времени, проявляя заботу. А что в ответ сделал я? Убежал. Закрыл дверь перед самым носом. Чувствую себя ужасно, но в то же время хочу, чтобы она была здесь. Смущен и испытываю вину даже за то, что запутался в своих чувствах к ней, поэтому заставляю себя перестать думать, позволить наркотикам смыть мысли прочь, и продолжать идти в том же направлении, к еще большему количеству наркотиков.

Во всем доме тихо, но это нормально. Дилан слинял куда-то прошлой ночью и с тех пор не возвращался. Когда Делайла пришла домой, она была под чем-то, что делало ее очень счастливой, так что я воспользовался возможностью, чтобы рассказать ей, что я взял ее заначку. Ее особо это не взволновало и к тому времени, как она проснется, то, наверное, и не вспомнит, что это был я. А если и вспомнит, то мне, честно говоря, насрать. Мы все это делаем — воруем друг у друга. Ставим свою зависимость превыше всего.

Когда мы входим в гостиную, Тристан хватает сумку, лежащую у входной двери, в то время как я пытаюсь засунуть свои ноги в ботинки. Не заморачиваюсь о шнуровке, потому что это слишком долго делать одной рукой; затем я прихрамываю к двери, сосредотачиваясь, чтобы сделать шаг за шагом, это единственное на что способен сейчас мой мозг.

— Ты сможешь идти? — спрашивает Тристан, сжимая ручку двери.

Я киваю, когда он приоткрывает входную дверь и впускает одинокий луч солнечного света внутрь.

— Все хорошо… боль никуда не делась, но скоро это пройдет.

Он выглядит немного потерянным, и я чувствую то же самое, но не заостряю на этом внимание, думая лишь о том, как добраться до Джонни. Немного замешкавшись, Тристан открывает дверь и начинает выходить на улицу, но резко останавливается, и я натыкаюсь на него, ударяясь головой в спину.

Прижимаю ладонь к носу и отступаю назад.

— Господи, Тристан, предупреждать надо… — моему взору предстает Нова, сидящая прямо за нашей дверью, прислонившись к перилам балкона, солнечный свет и город на заднем фоне меркнут перед ней. На мгновение я чувствую себя как раньше, появляется желание побежать обратно, взять блокнот и карандаш и рисовать ее. Но бежать было бы проблематично, и я не могу рисовать, потому что моей руке задница. Плюс, поворачивать назад означало бы отвернуться от моего следующего шага.

Нова встает, поднимая два кофе рядом с ней и разминает ноги.

— Привет.

Такое будничное приветствие не подходит для окружающей нас обстановки и ситуации вообще, как, впрочем, и она.

— Что, черт возьми, ты здесь делаешь? — спрашиваю, как полный придурок, когда на самом деле все, что я хочу сделать, это подбежать и обнять ее, позволить ее теплу согреть меня.

Тристан отходит в сторону и кидает на меня странный взгляд, как будто не понимает, что я делаю.

— Я пришла, чтобы увидеть тебя. — Она смотрит мне в глаза, и это сбивает меня с толку, пугает и смущает. Она делает несколько шагов вперед, глядя прямо на меня, как будто Тристана вообще не существует, и мы только вдвоем в этом мире. Подойдя ближе, она протягивает руку с кофе. — Это тебе.

— А что насчет меня? — спрашивает Тристан.

— Я забыла тебе взять, — говорит Нова, не глядя на него. — Но уверена, ты переживешь.

Тристан корчит гримасу, а затем обходит ее, вытаскивая сигареты из кармана. Он подкуривает и, опираясь локтями об перила, смотрит на стоянку.

— Куинтон, давай по-быстрому. Мы должны идти.

Я даже не уверен, что он подразумевает под «давай по-быстрому». Что я должен делать по-быстрому? Поговорить с ней? Или выпить кофе по-быстрому? Или трахнуть ее по-быстрому… Боже, если бы это было так, кристаллы в моем теле заставляют чувствовать, что эта идея особо хороша.

Нова поглядывает через плечо на Тристана, а затем поворачивается и наклоняется ко мне.

— Мы можем поговорить наедине немного?

Качаю головой, глядя на кофе, зная, что должен сделать глоток, но я не хочу пить, и челюсть еще болит.

— Мне нужно кое-куда уйти.

— Пожалуйста, — говорит она. — Я проделала весь этот путь, чтобы увидеть тебя.

Поднимаю взгляд на нее.

— Я не просил тебя… и, если бы ты сказала, что собираешься приехать, когда звонила, то отговорил бы.

— Я все равно бы приехала, — признается она, пожимая плечами. — Мне нужно было увидеть тебя.

— Зачем?

— Потому что это то, что я должна сделать.

Ковыряю этикетку вокруг стаканчика.

— А что, если бы я сказал, что не собираюсь с тобой разговаривать? Что это будет пустая трата времени?

— Я бы сказала, что ты врешь, — отвечает она, пытаясь сохранять спокойствие, но я вижу по тому, как она теребит край рубашки, что она нервничает. — Точно так же, как ты притворяешься мудаком, пытаясь заставить меня уйти.

— Но я не собираюсь говорить с тобой, — отвечаю, дрожа всем телом, потому что меня пугает то, как сильно она меня понимает.

— Ты уже это делаешь, — замечает она, и уголки ее рта чуть приподнимаются. — Поскольку мы стоим здесь и разговариваем.

Я потираю заднюю часть шеи, разминая напряженные мышцы.

— Нова, я не в настроении, — говорю ей, поскольку она единственное препятствие на пути до дома Джонни. А когда я туда доберусь всё это — мое замешательство и весь этот разговор — всё исчезнет из моей головы. — Пожалуйста, просто уйди и оставь меня в покое.

Она качает головой.

— Нет, пока ты не поговоришь со мной.

— Я занят, — лгу ей, надеясь, что она уйдет, но в то же время хочу, чтобы она осталась. Хотел бы я перестать думать о Джонни и мете, но даже мысль о том, чтобы перестать думать об этом поднимает во мне страх и тревогу.

— Мне нужен только час, — просит она и замолкает. Делает паузу, пока я размышляю над тем, что она просит, хотя не могу поверить, что даже обдумываю это. — Пожалуйста. добавляет она. — Это важно для меня.

Тристан проявляет интерес к нашему разговору и мотает головой глядя на меня, словно отговаривая, но я хочу хоть на мгновение, просто на секунду вспомнить, каково это быть с ней, говорить с ней, чувствовать присутствие кого-то, кто может позаботиться обо мне. Хотя бы на час. Заслуживаю ли я этот час? Не думаю, но я хочу этого. Но в то же время и не хочу, потому что целый час мне придется провести без дорожки кристаллов, а с ними всегда легче думать. Это похоже на перетягивание каната. Идти. Или остаться. Нова. Джонни. Чувства. Успокоение. Мысли. Тишина. Мет. Мет. Мет. Я хочу его.

— Нова, я не думаю, что… — замолкаю, замечая, как меняется выражение ее лица, а затем говорю то, что удивляет всех нас. — Хорошо, у тебя есть час. — Но не уверен, сколько времени смогу продержаться. Я помню каждый наш разговор и как я растворяюсь в ней, не замечая течения времени.

Она держит кофе в руках и кивает, не улыбается, не хмурится, просто с облегчением выдыхает.

— Может, прокатимся? Не хотелось бы оставаться здесь и разговаривать.

Я бы предпочел, чтобы она не стояла здесь, не только потому, что это наркопритон, но и потому, что боюсь, что Трейс и его ребята могут случайно заявиться, чтобы выполнить свою угрозу, а я не смогу себе простить, если что-то подобное произойдет в ее присутствии.

Киваю, даже когда Тристан разочарованно фыркает.

— Я думаю, что смогу сделать это, — говорю ей, не будучи в этом уверенным.

Когда я начинаю двигаться за Новой, Тристан бросает на меня раздраженный взгляд и говорит:

— Если ты уходишь, то я возвращаюсь обратно. Не собираюсь ждать тебя.

Я разрываюсь на части, потому что знаю, что он подразумевает под «возвращаюсь обратно». Он собирается добить последний героин, который он собирался вынюхать этим утром, прежде чем решил поделиться со мной, потому что думал, что это поможет мне чувствовать себя достаточно хорошо, чтобы двигаться.

— Ты можешь подождать всего час? Я не хочу, чтобы ты смешивал дерьмо. — Говорю ему об этом постоянно, когда он пытается переусердствовать, делая сумасшедшие коктейли, балансируя каждый раз между жизнью и смертью.

Он закатывает глаза.

— Я буду в порядке.

— Просто подожди час, и я вернусь, и мы сможем пойти к Джонни… — умолкаю, заметив, как Нова внимательно нас слушает, стоя позади меня. Приблизившись, я понижаю голос. — Мы сможем пойти к Джонни и выбросить все из головы, один час ничего не решит.

Видно, как он сомневается, но в итоге неохотно говорит:

— Я подожду час. Тычет в меня пальцем. — Но только час, а потом я иду туда без тебя, и тогда можешь искать способы заторчать самостоятельно.

— Хорошо, — скрещиваю пальцы, надеясь, что он не сможет следить за временем.

Он закатывает глаза снова, как будто я ему в тягость, а потом протискивается мимо меня и идет в дом. Закрываю за ним дверь, все еще не осознавая в полной мере, что я делаю и почему делаю.

— Ты готов? — спрашивает Нова, глядя на мой израненный торс и разбитое лицо, морщась, когда замечает опухший глаз.

Пожимаю плечами.

— Да, я в порядке. Пойдем.

— Ты…ты не хочешь надеть рубашку?

— Я не могу… думаю, что одно из ребер сломано или сильно ушиблено.

Ее губы шокировано приоткрываются.

— Куинтон, я…

— Нам лучше поторопиться, — прерываю ее, двигаясь вдоль балкона, прихрамывая. — Я должен вернуться через час… это важно. — Кроме того, все, что будет сказано в ближайший час, не может быть реальным, потому что сейчас мои мысли нереальны. Как и она. И эта квартира. И боль в моем избитом теле.

Она поторапливается вслед за мной, шаркая сандалиями по бетонному полу.

— Почему?

— Потому что, — отвечаю уклончиво. — У тебя случайно нет часов?

Она ускоряет шаг и нагоняет меня около края лестницы, вытаскивая телефон из кармана.

— Двенадцать двадцать три.

— Дашь мне знать, когда пройдет час? — спрашиваю ее, зная, что я могу забыть следить за временем. — Хочу убедиться, что вернусь вовремя.

— Конечно. — Она возвращает телефон в задний карман шорт и начинает спускаться по лестнице. Следую за ней, стараясь не смотреть на нее, но меня тянет, как она двигается и как это отличается от того, к чему я привык. Она высоко держит плечи, излучая позитив в своих движениях, и ее глаза отражают солнечный свет. Завороженно смотрю на нее, и на мгновение ее аура передается и мне, чувствую ее замешательство, как горячий ветер трепет ее волосы, как она нервно закусывает губу. Но вскоре мы достигаем конец лестницы и Нэнси, нашу соседку, которая любит носить бюстгальтеры, выглядывающие из-под рубашки, и пьющую пиво.

— Привет, детка, — она обращается ко мне. Мы переспали пару раз, вынюхали несколько дорожек, и она пыталась заставить меня уколоться. Всегда отказывался, потому что я, блядь, ненавижу иглы. Не потому, что больно или что-нибудь подобное. А потому, что иглы помогли мне вернуться к жизни, врачи натыкали меня всяким дерьмом. И теперь я связываю иглы с возвращением к жизни и ненавижу их за это.

Прогоняю мысли об иглах прочь и уставившись на Нэнси, замечаю ее взгляд, как будто она хочет снова со мной замутить. Я выгляжу, как дерьмо, но Нэнси это не заботит, как, впрочем, и меня сейчас мало что волнует. Мы идеальная пара в этом гребанном мире, но я не могу выбросить из головы, стоящую рядом девушку. Ее совершенство берет надо мной верх, и я недостаточно силен, чтобы бороться с этим.

Однако я постараюсь на мгновение, улыбаясь Нэнси.

— Привет, красотка! — отвечаю ей и думаю, не поцеловать ли мне Нэнси, уничтожая тем самым всю эту связь с Новой. Прямо здесь. Прямо сейчас. Закончить это. И продолжить жить своей жизнью.

Нова смотрит на нее, на меня и делает выводы, но так ничего и не сказав, поворачивается к стоянке и направляется к своему вишнево-красному Шевроле, припаркованному неподалеку. Автомобиль выглядит так некстати в моем мире — слишком красивый и блестящий. Нэнси хлопает ресницами на меня, ее груди того и гляди выпрыгнут из топа, а глаза блестят от нахлынувших чувств. Она часть этого мира. Так легко. Так просто. Я должен просто сделать это — поцеловать ее — но я слишком эгоистичный мудак, желающий оба мира, и в конечном итоге следующий вслед за Новой к машине. Мы забираемся внутрь, она запускает двигатель и включает кондиционер.

— Так куда ты хочешь отправиться? — спрашивает она, скользнув взглядом по моему телу. — Ты голоден?

Мои челюсти смыкаются, и желудок кричит «нет» еде.

— Нет, все хорошо. Я не голоден.

Она выглядит неубежденной.

— Ты уверен?

Киваю утвердительно.

— Да, уверен.

Она сжимает руль, вглядываясь через окно на небо, как будто загадывает желание, и, если так и есть, я бы хотел узнать какое. Затем, наконец, она включает передачу и выводит автомобиль на главную дорогу, предварительно остановившись у обочины.

— Пристегнись, — говорит она мне, пристегиваясь сама.

Не желая спорить с ней снова, делаю, что она просит. Как только я надежно пристегнут, она начинает движение по направлению к центру города. «Infinity» от The XX играет с ее iPod, но я знаю только название группы и песни, потому что вижу их на экране. Я помню, как много музыки она слушает и как я слушал много музыки за последние девять месяцев из-за нее.

— Так чем ты занимаешься? — спрашивает она, убавляя немного звук.

Пожимаю плечами, не зная, как реагировать на ее вопрос. К тому же, пытаюсь сдерживать себя от излишней болтовни, так как все, что выходит из моего рта, будет нереально и под действием наркотиков, а она заслуживает большего.

— Ничем особенным. Просто скитаюсь повсюду.

Она кивает, как будто понимает, но сомневаюсь, что это действительно так. Как такое может быть?

— Я тоже так делала в начале учебного года, — говорит она.

— Но не сейчас? — спрашиваю ее, рассматривая гладкую кожу, усеянную идеальными веснушками, полные губы, яркие глаза, мягкие волосы… Боже, я хочу ее нарисовать. — Полагаю, что нет, потому что ты хорошо выглядишь.

— Всё хорошо по большей части. И в последнее время я точно знаю, что хочу сделать.

— И что же?

— Много всего. Окончить учебу. Играть на барабанах, — она колеблется, мимолетно глянув в мою сторону. — Увидеть тебя.

Я втягиваю воздух, как будто еще одна доза кристаллов попадает в мое горло и начинает меня успокаивать, расслаблять, позволяя ни о чем не беспокоиться.

— Но зачем? Ты даже не знаешь меня… так много всего, что ты обо мне не знаешь.

— Ты всегда можешь рассказать мне об этом, — замечает она, сворачивая с главной дороги в сторону Макдональдса.

Мотаю головой, становится дурно от одной только мысли об идее рассказать ей о моем прошлом, о том, что сделал, о тех, кого убил.

— Я не могу.

— Почему?

— Просто не могу и всё. — Потому что тогда ты будешь смотреть на меня, как и все остальные — как на кого-то, кто отнял жизнь. Она будет меньше думать обо мне, возможно, даже пожалеет, а я этого не хочу. Я видел этого достаточно.

Она молчит, подъезжая к экрану с меню, и опускает окно.

— Ты знаешь, я много думала о тебе последние несколько месяцев, — признается она, читая меню, и стараясь выглядеть спокойной, но ее грудь быстро поднимается и опускается, и я вижу, как она с трудом дышит.

Я не знаю, как реагировать, и даже если бы знал, у меня не было шанса, потому что она начала заказывать еду. Делаю передышку, мои мысли мелькают со скоростью миллион миль в минуту. Все, что я хочу сделать, это задать ей вопросы, выяснить, почему она здесь, но в то же время хочу выйти из машины и вернуться в единственное место, которое называю домом. Практически готов это сделать, но теряю внимание, наблюдая за ней, когда она делает заказ, и в конечном итоге я оказываюсь с гамбургером и картошкой на моих коленях.

Затем она движется вдоль здания и припарковывает машину в тени под деревом.

Она глушит двигатель, открывая свой сэндвич с курицей и надкусывая его.

— Здесь очень жарко, — говорит она. — Боже, как ты это терпишь… чувствую себя отвратительно. — Она машет рукой над лицом.

— Выглядишь ты прекрасно, — позволяю словам соскользнуть с моих губ, едва контролируя свои мысли.

Она медленно моргает, взмахивая ресницами.

— Спасибо. — Потихоньку переводит дыхание, прежде чем отвернуться к окну. Она начинает есть картошку, морща лоб, как будто сбита с толку, да и я тоже. Я даже не уверен, что происходит. Почему мы здесь. В чем дело.

— Нова, — говорю я, собравшись и сосредотачиваясь. — Что ты хочешь от меня? Я имею в виду, ты появляешься совершенно неожиданно просто для того, чтобы пообщаться? Это не имеет никакого смысла.

Она жует картошку, а затем закрывает глаза. Сначала мне кажется, что она собирается заплакать, но, когда она снова открывает их, ее глаза выглядят сухими.

— Я приехала, чтобы помочь тебе, — признается она, глядя прямо на меня. — Я… я позвонила, потому что хотела найти тебя, мне нужна была твоя подпись на использование видео. Я искала тебя некоторое время, но было очень сложно выследить тебя.

— Хорошо… — беру картошку-фри, но не в состоянии даже съесть ее, моя челюсть болит и в животе мутит от кристаллов, которые принял, прежде чем ушел, поэтому я сразу возвращаю ее обратно. — Но я не понимаю, почему ты думаешь, что мне нужна помощь. Я в порядке, и я не понимаю, почему ты этого не видишь и думаешь по-другому.

Ее голубовато-зеленые глаза неторопливо сканируют мое тело с нулевой отметкой того, что она верит, что я в порядке.

— Потому что Делайла сказала мне кое-что по телефону… о тебе.

Я напрягаюсь, пульс ускоряется, легкие сжимаются, чувствуя нехватку воздуха.

— Что она тебе сказала? — Какого черта я мог наговорить Делайле? Боже, понятия не имею.

Она обдумывает что-то с осторожностью, облизывая губы своим языком и слизывая немного соли с них. — Ты помнишь концерт, на котором мы были все вместе? — спрашивает она.

— Конечно… как я мог забыть? — Это на самом деле одна из немногих вещей, которые я могу вспомнить. Солнце, ее запах повсюду.

Ее губы поднимаются немного вверх, как будто она рада, что я это помню. — Да, я никогда не смогу забыть все то время, что мы провели вместе, как я… и как я сбежала посреди всего этого.

— Хорошо, что ты так сделала, — говорю ей, уверенный в своих словах. — Ты не должна была зависать с нами, чтобы никогда не входить в наш мир.

— Я знаю, что поступила правильно, — соглашается Нова. — И я узнала многое о себе уже позже, когда мне стало лучше. — Она смотрит на заправку перед нами. — Знаешь, за последние несколько месяцев я многое открыла в себе и обнаружила, что хочу помогать людям. Я упустила много шансов помочь другим, потому что слишком боялась увидеть правду или не могла позаботиться даже о себе. — Не могу понять, к чему она клонит и собираюсь спросить об этом, но, когда она смотрит на меня, что-то в ее глазах меня останавливает. — Я хочу помочь тебе стать лучше. — Она так говорит, будто это так же просто, как дышать, но это не так. Это сложнее, чем найти дно в бездонной яме.

— Ты не сможешь, — говорю ей, опуская взгляд на тату на моей руке — Лекси, Райдер. Постоянное напоминание о том, что мне ничем не помочь, что я не достоин чьей-то помощи. Но Нова не знает, что они означают, ведь я никогда не говорил ей. Если бы это случилось, ее бы здесь не было. — Ничто из того, что ты скажешь или сделаешь мне не поможет.

— Неправда, ты и я знаем, что я могу помочь тебе. — Она поворачивается в своем кресле и поджимает ноги к себе. — Если ты только позволишь мне это, увидишь.

Я готов рассмеяться, потому что она не понимает. Как она может такое говорить, когда даже не знает ничего о том, что происходит?

— Ты даже не знаешь, о чем говоришь. Ты не знаешь меня вообще. Ты не можешь помочь тому, кого ты не знаешь и к тому же, я не хочу, чтобы мне помогали. Меня всё устраивает. — Я там, где должен. Все это знают. Мой отец. Родители Лекси. Мама Тристана.

— Лучше бы ты умер, — слышу рыдания матери Тристана. — Я хочу, чтобы это был ты, это должен был быть ты.

Я моргаю, сдерживая слезы, лежа на больничной койке в окружении людей, которые меня ненавидят.

— Я знаю.

Она начинает рыдать сильнее и выбегает из палаты, оставляя меня наедине со своей виной, пожирающей меня изнутри, и все, что я хочу сейчас — это умереть.

Выныриваю из воспоминаний, когда дрожащая рука Новы скользит по сидению и обхватывает мою. Жар. Тепло. Комфорт. Страх. Все эти ощущения пронизывают меня, и все, что я могу сделать, это смотреть на наши руки и переплетенные пальцы. Так давно я не чувствовал такой связи, последний раз только с ней прошлым летом.

— Я ходила на терапию некоторое время, — признается она, беря меня за руку. Ее пальцы дрожат, и я замечаю чуть ниже шрама на ее запястье татуировку: never forget. Интересно, что она означает, что именно она не хочет забыть. — Это было полезно… и заставило меня понять, что я убегала от своих проблем, вместо того, чтобы бороться. Все, что я делала… наркотики, попытка порезать себя, все произошло потому, что я не хотела иметь дело с Лэндоном… со смертью моего парня. — Она говорит это так легко, что я не понимаю, какого хрена происходит. Помню, как она рассказывала, что ее бойфренд совершил самоубийство, но тогда она рыдала, а теперь выглядит так спокойно. Я помню шрам на ее запястье, но она никогда не говорила, что сама это сделала.

— Это хорошо, — говорю, не зная, что еще сказать. Всё, что я хочу сейчас, это просто обнять ее, почувствовать ее, быть тем человеком, кто утешит ее, но я не могу сделать этого — предложить ей наихудшую версию самого себя. — Я искренне рад за тебя.

— Да, — соглашается она, поглаживая мою руку пальцами. Ощущение ее кожи на моей заставляет меня содрогнуться, и я не знаю, почему. Под действием наркотиков я не должен ничего чувствовать, но не в этот раз. Я чувствую все. Тепло от солнца. Малейшие изменения в температуре наших тел, мягкую прохладу воздуха, когда он касается моей щеки. Как сильно я хочу поцеловать ее.

— Это заставило меня понять, кто я и чего хочу от жизни… я хочу жить, и я имею в виду действительно жить, а не просто существовать, словно в тумане. И я хочу помочь людям, которые переживают то же самое, через что я прошла… тем, кто не обращается за помощью, когда им это нужно. — Она делает паузу. — Я на самом деле потратила много времени на волонтерство в горячей линии, помогая людям.

— Это действительно здорово, — счастлив, что она живет своей жизнью, где может использовать свое доброе сердце, чтобы помочь людям. — Я так рад, что ты отошла от всего этого дерьма… — смотрю на свою грудь, всю в синяках и шрамах и расцарапанные руки, напоминающие, кто я сейчас. — Я всегда говорил, что ты не принадлежишь нашему миру.

— Не думаю, что кто-то действительно к нему принадлежит, — говорит она со всей своей честностью. — Просто иногда люди думают, что так и должно быть.

Прижимаю свободную руку к виску, когда он начинает пульсировать. Она «ковыряется» в моей голове и это приносит мне боль. Похоже, в ее словах есть скрытый смысл, но я не могу его понять.

— Не согласен, — говорю я, все еще держа ее руку, хотя знаю, что должен отпустить. Еще немного. Еще несколько минут тепла, прежде чем наступит холод. — Я думаю, что иногда люди делают ужасные вещи и заслуживают того, чтобы гнить и умирать.

Она вздрагивает, ее дыхание сбивается, но она быстро берет себя в руки и придвигается ко мне на сиденье.

— Ты не сделал ничего ужасного.

Сжимаю челюсть и одергиваю руку.

— Ты не представляешь, что я сделал… что я натворил.

— Расскажи мне, — говорит она, словно это так легко. — Позволь мне понять тебя.

— Ты не можешь… никто не может. Я тебе это уже говорил. В любом случае, никто из живых не сможет мне помочь. — Сожаление пронзает меня, когда осознаю, что проговорился, но ничего не изменишь. Иногда, когда я ловлю кайф, во время наивысшего блаженства я почти чувствую, что отрываюсь от своего тела, и думаю, что, возможно, Лекси может мне помочь, даже если она мертва. Когда я лишком далеко захожу, мне кажется, что она не мертва — или, может, это я не чувствую себя живым, я клянусь, что она может слышать мои мысли, почти касаться меня. Она говорит мне, что всё нормально. Что она прощает меня и любит, как она сделала вчера, когда я был избит. Но утешение — краткий миг, и когда я выхожу из оцепенения, я понимаю, что это не настоящее, что никто никогда не простит меня. Что я наркоман, убивший двух человек и этого не изменить.

— Куинтон, ты не одинок, — Нова говорит, со слезами на глазах, приближаясь на несколько дюймов ближе ко мне, глядя, похоже она жалеет меня. Я хочу, чтобы она не смотрела на меня так, будет чертовски плохо, если я накричу на нее, но потом она придвигается еще ближе, ее голое колено касается моей ноги. — И, если ты поговоришь со мной, ты поймешь. Что ты не одинок. Я волнуюсь за тебя.

Изнемогаю от жара — ее тепла. Я чувствую его. Давно не чувствовал ничего подобного, и я хочу выскочить за дверь и бежать, и в тоже время хочу раствориться в ней. Не могу думать правильно. Мне нужно ее остановить. Нужно прекратить ее попытки.

— Что если я скажу тебе, что убил кого-то? — говорю, надеясь, что это то, что окончательно оборвет все связи… связь между нами, которая должна быть разорвана. — Захочешь ли ты тогда понять меня? И продолжать заботиться обо мне?

Она вздрагивает, и я думаю, что это сработало. Теперь ты боишься? Теперь ты хочешь меня понять?

— Я не верю в это, — говорит она, быстро приходя в себя.

— Но я это сделал, — говорю, понизив голос и наклоняясь ближе. — Я отнял две жизни, на самом деле.

— Не намеренно, я уверена, — похоже, ее это совсем не волнует, и это раздражает меня, потому что я не понимаю реакции. Все вокруг только и говорили, какой я мудак, как я всё испортил, сколько всего разрушил. И она просто сидит здесь, глядя на меня так, будто это совершенно нормально.

— Нет, но это все равно была моя вина, — мой голос хрипит, выдавая, как трудно мне говорить об этом.

— Не обязательно, — настаивает она и придвигается так близко, что практически оказывается у меня на коленях, спиной к приборной панели, так что смотрит на меня пристально, и я серьезно забыл, как дышать. Ощущения настолько сильные, что чувствую боль в груди, животе, сердце. Задето всё, что осталось от моей разбитой ничтожной души. — Возможно, ты думаешь, что это была твоя вина, но я знаю, что иногда винить себя — это единственный способ с этим справиться. — Она кладет руку на мою щеку, и я чувствую искру жизни внутри себя, которая, я думал, потухла уже давным-давно.

— Это не мой случай… я даже не пытаюсь, — делаю паузу, недоумевая, как она заставила меня сказать это вслух, когда даже не знает, какого хрена я говорю. Я был так закрыт в течение последних месяцев, а с ее появлением начинаю чувствовать желание жить. Перевожу дыхание, ведь пришло время вернуться к моему потоплению, чувствую болезненное покалывание от нахлынувших воспоминаний. Что значит чувствовать смерть на своих руках: кровь Лекси, моя собственная, вина — все эти воспоминанию гниют внутри меня.

— Мне нужно вернуться. — Сжимаю руки в кулаки, чтобы не прикасаться к ней, и, смотрю в окно, избегая ее пристального взгляда. — Мне больше нечего сказать. Я просто хочу обратно.

Она медлит, а я жду, что она начнет возражать, но вместо этого она разворачивает машину в обратном направлении.

— Хорошо, я отвезу тебя, но могу я попросить об одном одолжении? — спрашивает она.

Крепко зажмуриваюсь, затаив дыхание, мечтая остановить дыхание навсегда.

— Конечно.

— Я могу навестить тебя завтра? — просит она своим нежным голосом. — Я не пробуду здесь очень долго, поэтому хотела бы увидеть тебя и поговорить немного больше, прежде чем уеду.

Я должен сказать ей нет, спасти ее, как она пытается спасти меня, но не могу заставить себя отпустить ее так скоро, поэтому с жадностью говорю:

— Да, если хочешь, но надеюсь, ты этого не сделаешь.

Открываю глаза, наблюдая за ее реакцией.

Она кусает губы, нервничая.

— Но я хочу видеть тебя. На самом деле.

Не уверен, что с этим делать, поэтому решаю отпустить ситуацию, замкнувшись в себе, и это легко, потому что спустя несколько секунд я уже думаю о совершенно другом: как вернусь домой, доберусь до Джонни и новой дозы. Тогда ничто не будет иметь значения. Ни это. Ни будущее. Ни прошлое. То, что я сделал.

Все это исчезнет.

Я не многословен по дороге домой, но она говорит немного о музыке, о своей игре на барабанах, и мне нравится слушать ее болтовню. Люблю слушать ее счастливый голос. Я даже готов улыбаться, чего не было очень долгое время, но не думаю, что у меня это получится.

Вскоре мы подъезжаем к дому, и приподнятое настроение испаряется в темноте, поглощающей место, где я живу. Мой рот начинает выделять слюну, зная, что ждет меня, как только я вместе с Тристаном доберусь до Джонни. Я хочу этого намного сильнее, чем сидеть в этой машине, чем есть, дышать, жить.

— Так во сколько мне можно прийти завтра? — спрашивает она, останавливая машину немного поодаль от здания.

— Когда хочешь, — отвечаю ей, потому что это действительно не имеет значения. Я знаю, что пробуду под кайфом всю ночь и весь день после того, как введу достаточное количество дорожек в свое тело. Начинаю выходить из машины, готовый вернуться в свое жилище. Готовый все это забыть. Готовый освободиться от эмоций, противоречий, воспоминаний. Готовый вернуться в свою тюрьму.

— Подожди, Куинтон, — просит Нова, и я останавливаюсь, поворачиваясь к ней.

Ее губы приоткрыты, словно она хочет что-то сказать, но затем закрывает рот и стремительно бросается ко мне. Я замираю, соображая, что она делает. Нова открывает бардачок, достает оттуда ручку и отрывает краешек конверта. Она пишет несколько цифр и отдает мне бумагу. — Это мой номер, на всякий случай, вдруг тебе понадобится позвонить мне.

Смотрю на бумагу в своей руке, сбитый с толку.

— У меня нет телефона.

— Я знаю, — говорит она, бросая ручку на приборную панель. — Но есть у Делайлы, и я хочу, чтобы он у тебя был в случае чего.

Стараюсь не заводиться из-за того, что она дала свой номер, как будто будет не против, если я позвоню. Как будто хочет поговорить со мной. Никто не давал мне свой номер телефона в течение очень долгого времени, и я не уверен, что с ним делать. Часть меня хочет, выбросить его подальше и избавиться от соблазна позвонить ей, но вместо этого я кладу его в карман. Потом я начинаю выходить из машины, и она наклоняется и аккуратно целует меня в губы. Не знаю, почему она это делает, это просто дружеский поцелуй или она испытывает то же самое, что и я. Но поцелуй кажется извращенным и неправильным, в некотором смысле, потому что я обдолбанный и мне интересно, чувствует ли она — распад внутри меня. Но с другой стороны поцелуй так чертовски хорош, как если бы я жил нормальной жизнью, где бы не было автокатастрофы, и я бы просто расстался с Лекси и встретил Нову, мы бы целовались точно также все время.

Прости, Лекси. За то, что забыл тебя. За жизнь. За то, что двигаюсь вперед, в то время, как ты остаешься неподвижной.

Мысли о Лекси пронзают мой мозг, но я по-прежнему целую Нову, пробуя ее на вкус, прежде, чем отстраниться.

— Увидимся позже, — шепчу ей в губы, а затем откинувшись назад, беру еду, которую она протягивает. Чувствую, что оставляю часть себя позади. Но засовываю свои чувства поглубже и возвращаюсь в свой дом.

Открывая дверь, оказываюсь в облаке дыма, и мои органы чувств вкус, зрение, обоняние, осязание, сразу обостряются. Боже, мне нужно накормить свою зависимость. Прямо сейчас. Не дотерплю, чтобы вернуться в свою комнату.

Делайла и Дилан сидят на диване, нагревая порошок на куске алюминиевой фольги. Делайла, прижавшись к Дилану, не моргая следит, как он водит зажигалкой, создавая дым. У них обоих мешки под глазами, и я задаюсь вопросом, как давно они не спали… интересно, сколько времени прошло с тех пор, как я спал.

— Где тебя на хрен носило? — спрашивает Дилан, отрывая взгляд от фольги. Он в замешательстве смотрит на пакет из Макдональдса в моей руке, потому что мы редко едим. — И откуда это у тебя? — У него свежий синяк под глазом и запекшаяся кровь на губе.

— Из Макдональдса, — отвечаю ему, направляясь к своей комнате, не желая говорить о Нове с кем-либо из них в таком дерьмовом месте. — Что случилось с твоим лицом?

— Ты и Тристан, вот что случилось с моим лицом, — говорит он, раздраженный. Он протягивает алюминиевую фольгу и зажигалку Делайле, вставая на ноги и хватая что-то с журнального столика. Небольшой пистолет. Какого хрена? — Не хочешь рассказать, что случилось с Трейсом… почему ты выглядишь так, как будто из тебя выбили всё дерьмо?

Останавливаюсь возле занавеса, который отделяет кухню от гостиной, и сжимаю свои ушибленные пальцы кулак, стараясь не смотреть на пистолет в его руке, но это же, гребаная пушка, ради Бога.

— Он надрал мне задницу. — Делаю паузу, решая, стоит ли мне спрашивать. — Где ты это взял?

Дилан равнодушно поглядывает на пистолет в руке.

— Взял его на днях, чтобы защитить себя.

— Защитить себя от чего? — спрашиваю, обращая внимание, как взгляд Делайлы переключается на нас. Ее глаза расширяются, когда она видит пистолет в руке Дилана. Она смотрит на меня, ее глаза полны ужаса, что на нее совсем не похоже, ведь обычно она притворяется, что ей на все плевать.

— Детка, опусти пистолет, — говорит она, еле слышно. Она боится и я, если честно, тоже.

— Пошла ты, — огрызается на нее Дилан и переключает свое внимание на меня. Его выражение лица становится хладнокровным, пока он приближается ко мне, вены вздуваются на шее, гнев кипит в глазах, готовый вырваться наружу. — Мне пришлось это сделать после того, как вы облажались, и теперь мы все ходим по тонкому льду. — Он указывает пальцем на синяк под глазом. — Видишь эту херню здесь? Я получил его, потому что наткнулся на Трейса с его ребятами. — Он грубо тычет пальцем мне в грудь. — Потому что вы оба работаете на меня и обставили его… как будто я виноват, что вы такие придурки. — Он подходит ближе, и я чувствую его горячее дыхание на своем лице. — Знаешь ли ты, насколько это тупо с вашей стороны связываться с Трейсом? — Он делает шаг назад и проводит рукой по лысине, в другой руке у него пистолет. — Господи, я знал, что это случится, и я уверен, что это еще не конец. Этот парень — безжалостный кретин.

— Ты не знаешь этого наверняка… может, Трейс теперь удовлетворен, избив меня и тебя, — говорю я, зная, что это глупая мысль, и навряд ли такое возможно. Дилан продолжает крутить пистолет в руке. Замечаю, как Делайла встает с дивана и смотрит на нас с осторожностью. Сначала мне кажется, что она собирается подойти и попробовать поговорить с ним, но потом она смотрит на дверь, как будто собирается сбежать.

— Да, потому что так устроен мир. — Дилан огрызается, размахивая пистолетом. Делайла замирает на месте, в то время как я начинаю понимать, насколько серьезна эта ситуация. Он обдолбанный, и у него есть пистолет, и я стою прямо перед ним. Вопрос: беспокоит ли это меня? Я не уверен.

Он останавливается и опускает пистолет.

— Вам двоим лучше прекратить лажать, — предупреждает он угрожающе. — У меня много связей, и я не хочу, чтобы вы напортачили еще где-либо.

Мое сердце учащенно бьется, когда я думаю о том, что неразбериха с Трейсом является только частью проблемы. Тристан украл наркотики и деньги Дилана. Дилан знает, что я был последним, у кого были его деньги. В курсе ли он, что они пропали? Неужели он подумает, что я взял их? Застрелит ли он меня, если я скажу ему, что это был Тристан? Волнует ли это меня? Иисус, мои мысли мчатся со скоростью миллион миль в минуту, пробегая кривым потоком через мой мозг. Начинаю терять контроль, мне нужно выбираться отсюда.

Дилан бросает свой пистолет на журнальный столик, заставляя меня и Делайлу подпрыгнуть. Я всерьез ожидал, что он выстрелит, Дилан по-прежнему выглядит так, будто собирается ударить меня, его челюсти и кулаки крепко сжаты, руки согнуты и готовы к удару.

Но потом он успокаивается и отступает, поднимая руки.

— Ваша задача — исправить ситуацию с Трейсом. Верните ему наркотики или заплатите деньги — сделайте что угодно, чтобы всё наладить. И отдай мне деньги, которые вы вдвоем собирались обменять у Джонни, прежде чем тебе надрали задницу, — говорит он предупреждающим голосом. — Или убирайтесь из дома. Ты и Тристан, оба. Я устал от вашего дерьма.

Я хочу напомнить ему, что эта квартира не принадлежит ему, так как мы снимаем ее вместе, но пистолет лежит на столе, так что вместо этого я киваю, хотя понятия не имею, как собираюсь их возвращать. Затем я иду в свою комнату, не сказав ни слова. Тристан ждет меня там с зеркалом перед ним вместе с ложкой и шприцом, и небольшим пластиковым пакетом, наполненным кристаллами порошка. Он сидит, уставившись на свои колени, подтянутые к груди.

Когда дверь скрипит, он поднимает взгляд вверх, смотря с облегчением, и как только я вижу, что лежит перед ним, наши мысли сходятся.

— Слава Богу, — говорит он. — Я думал, что сойду с ума, если прожду еще хотя бы секунду.

— У нас огромная проблема, — объявляю ему, пинком закрывая за собой дверь. — Ты знал, что у Дилана есть пистолет?

Тристан рассеянно кивает головой, глядя на ложку.

— Да, он показал мне его вчера, когда угрожал и говорил, что мне нужно помириться с Трейсом и отдать ему деньги, которые мы взяли.

Вспышка гнева мерцает, когда он говорит «мы», но я быстро успокаиваюсь, вспоминая, что обязан Тристану больше, чем я когда-нибудь смогу отплатить ему за убийство его сестры.

— Ты должен был сказать мне. Он совершенно ошарашил меня им прямо сейчас.

Он пожимает плечами, взглянув на меня.

— Извини, я забыл.

Хочу рассердиться на него, но в то же время понимаю, как он мог забыть, как легко наш больной мозг может стереть некоторые факты.

— Итак, что мы будем делать? Я к тому, что он был очень зол, и думаю, это Трейс надрал ему задницу, так же, как и мне.

— Найдем пистолет, пока он спит и избавимся от него, — предлагает Тристан, вытянув руки над головой, он моргает устало и скорее всего уже готов для следующей порции адреналина.

— Ладно, но даже если мы сделаем это, нам все равно придется подумать еще и о Трейсе, когда он придет вышибить из тебя всю дурь.

— Когда придет, тогда и будем думать, — Тристан говорит равнодушно.

Опускаюсь на пол рядом с матрасом, медленно, потому что тело все еще болит.

— Я думаю, нам стоит подумать над этим.

Он закатывает глаза.

— Просто потому, что Трейс нам угрожает, не значит, что он на самом деле собирается сделать что-либо.

Я смотрю вниз на свои ушибы.

— Ты действительно так думаешь? — спрашиваю его.

Тристан ворчит без энтузиазма.

— Хорошо, я найду способ вернуть ему долг. Или еще лучше, мы могли бы просто найти, где Дилан прячет свою заначку и отдать ему.

— Нам просто нужно найти деньги, чтобы заплатить Трейсу то, что ты ему должен. Смотрю на ложку и зеркало на полу, и пакет с порошком. — И еще мы должны заплатить Дилану, поскольку я предполагаю, что ты уже потратил те деньги, которые взял.

— Я что-нибудь придумаю, — говорит он отрешенно, как будто он не в полном дерьме, как будто ему плевать на все, что с ним происходит, и это меня злит, но виню я не его, а себя. Потому что в глубине души, я задаюсь вопросом, как он оказался в этой дыре. Что, возможно, отчасти причина в том, что я убил его сестру, и он не смог справиться с болью, так же, как не могу я. — Пройдусь по домам, возможно, получится выручить немного наличных.

Я не уверен в этом, но с чего-то нужно начинать.

— Нам следует начать сегодня, — Тристан кивает. Что я хочу сделать сейчас, так это позвонить его родителям и сказать им, чтобы они забрали его. Не знаю, насколько хороша эта идея, учитывая, что они ненавидят меня, и Тристан, наверное, будет в ярости и откажется идти с ними. И что, если они скажут нет?

— Откуда у тебя это? — спрашивает Тристан, заметив пакет с едой в руке.

Судорожно выдыхаю, взглянув на пакет и вспоминая, что у меня есть и другие проблемы, как сделать так, чтобы Нова перестала хотеть проводить время со мной, быть со мной.

— Нова заставила меня взять.

Ставлю пакет рядом и приподнимаюсь, чтобы достать бумажку с ее номером телефона из кармана. Тристан чешет затылок, а затем берет ложку с пола.

— Похоже, она заботится о тебе? — Он вращает ложку в руке, пока я беру свой пустой кошелек и кладу клочок бумаги внутрь, решив оставить его на некоторое время.

— Она заботится обо всех, — бурчу я, когда неловкость между нами нарастает.

— Да, но, кажется, именно ты ее заботишь больше всех, — говорит он, наблюдая за моей реакцией с интересом.

— Может быть. — Вспоминаю ее слова в машине, когда она сказала, что хочет помочь мне. Мне, гребаному наркоману-неудачнику. Отбираю ложку у него и отбрасываю в сторону, затем забираю зеркало и пластиковый пакет полный кристаллов. Кристаллы зовут меня, обещая, что это позволит мне забыть все, что случилось сегодня, стоит мне попробовать.

Тристан тянется обратно за ложкой и крадет у меня пакет, открывая его и запуская палец в белый порошок.

— Так как прошло с Новой? — спрашивает он рассеянно. — Чего она хочет?

Мои руки начинают дрожать от желания закинуться — забыть все, что произошло сегодня. Нова. Дилан. Трейс. Лекси. Райдер. Всё и всех.

— Помочь мне.

Его взгляд сосредотачивается на мне.

— Что?

— Она сказала, что хочет помочь мне. — Мои глаза фокусируются на пакетике в его руке, не на его словах. Все уходит на второй план, мои мысли заняты только одним.

Он изучает меня, скользя взглядом по татуировке на моей руке.

— Зачем? — спрашивает он, как будто не может понять, как и я. Я безнадежен. Он знает. Я знаю. Все знают, кроме Новы.

— Понятия не имею. — Беру ложку и вожусь с ней, чтобы занять себя чем-то, сгибаю ее в разные стороны. Фокусируюсь. — И я не хочу больше говорить об этом.

Он выгибает бровь, смотря на ложку в моей руке.

— Хочешь попробовать? Я говорил тебе, это гораздо лучше, чем то, к чему ты привык. Мы могли бы сделать спидбол[6].

— Я уже говорил тебе, что не собираюсь этого делать… ненавижу иглы и смешивать наркотики, — говорю ему, швыряя ложку на пол. — Просто хочу забыться.

Он садится на пол рядом со мной, положив зеркало между нами.

— Тогда не будем медлить.

Что мы и делаем, и на мгновение я перестаю думать о прошлом, будущем. Забываю про сгустившиеся над нами тучи. Как много дерьма может произойти в любой момент.

Я забываю обо всем.