Спасайся, кто может!..

КАК СЕЙЧАС ПОМНЮ…

Вечер памяти писателя Валерия Григорьевича Доева (Козодоева) собрал многих почитателей его таланта. Все намеченные по плану ораторы сидят за столом президиума и, пока председательствующий произносит краткое вступительное слово, сохраняют приличествующее случаю строго-печальное выражение лица.

Слово для воспоминания получает драматург Орест Рышкин. Легкой, прыгающей походкой он направляется к трибуне, обводит долгим оценивающим взглядом аудиторию и, встретив кого-то из знакомых, едва заметно кивает головой, и начинает речь, которую впоследствии будут изучать биографы и Козодоева и Рышкина.

— Яс удовольствием принял любезное приглашение выступить с воспоминаниями о незабвенном художнике слова Валерии Доеве.

Кое-кому мои воспоминания могут показаться малозначительными, но наш долг, долг всех, кто сталкивался с Валерием Григорьевичем, скрупулезно собирать бесценные детали его биографии и сохранить для потомков его яркий, впечатляющий портрет. Находясь благодаря своему огромному таланту на самой вершине Олимпа, Валерий Доев никогда не чурался скромных собратьев по перу, не считал зазорным на равных общаться с малыми мира сего.

Как сейчас помню, это было почти четверть века назад, я и не мечтал о литературном поприще. Положа руку на сердце, я стыдился своих наивных, буду, как на духу, откровенно-правдивым, стыдился беспомощно-слабых писаний. Я считал их детским лепетом, недостойным отвлекать чьего-либо авторитетного внимания. О Валерии Доеве, как о судье моих жалких творений, я не смел и мечтать. Но Валерий Григорьевич со свойственной всем большим людям чуткостью, даже не читая мои произведения, нутром почувствовал, что во мне что-то есть, и я с гордостью, без ложной скромности, могу воспроизвести этот исторический эпизод.

Как сейчас помню, Валерий Григорьевич тихо, я бы сказал, даже бесшумно вошел в зрительный зал оперного театра, где впервые по возобновлении шла опера величайшего композитора всех времен и народов Петра Ильича Чайковского «Евгений Онегин», созданная по мотивам одноименного бессмертного романа принадлежащего перу солнца нашей поэзии Александра Сергеевича Пушкина. Валерий Григорьевич вошел в зал и направился прямо ко мне. Мы с ним не были знакомы. Я-то знал, кто он, а он едва ли имел представление обо мне, скромном, начинающем литераторе. Затаив дыхание, я с нескрываемым волнением ждал, что будет дальше.

Характерным окающим голосом с характерной глуховатой хрипотцой, которая выдавала хроническую астму, которая впоследствии и погубила Доева, он попросил меня предъявить мой билет:

— Пройти в театр по старому билету?! — воскликнул он удивленно. — Надо очень любить искусство, чтобы пойти на такой риск!.. — И, пристально посмотрев на меня, добавил: — Вы далеко пойдете, молодой человек!

Валерий Григорьевич, который занял свое место в соответствии с директорской контрамаркой, оказался провидцем. С присущей ему щедростью он в тот вечер дал мне, бедному студенту, проникшему в театр по старому, использованному билету, путевку в жизнь, в искусство… Вскоре я написал пьесу «Фальшивый билет» и навсегда связал свою судьбу с театром. Я понял, что острые драматургические конфликты надо искать в жизни. Этого я не забуду до конца своих дней…

Как сейчас помню, на нем был двубортный серый пиджак, который так знаком всем нам по фотографиям, ставшим теперь хрестоматийными.

Слово получает поэт Хризантемов. Он запрокидывает голову и, глядя в никуда, как бы предается воспоминаниям.

— Выступать на вечере, посвященном Валерию Григорьевичу, для меня особенно волнительно. Да, да, именно вол-ни-тель-но! В моей творческой жизни и вообще в моей жизни, поскольку я не мыслю себе жизни без творчества, Валерий Григорьевич сыграл выдающуюся, я бы сказал, решающую роль. Встречи с Валерием Григорьевичем оставили неизгладимый след на моей биографии и прожектором осветили весь мой дальнейший путь.

Как сейчас помню, мы встретились с ним на берегу Черного моря. Мне трудно объяснить, чем это было вызвано, но Валерий Григорьевич с первых же дней знакомства проникся ко мне безграничным доверием.

Как сейчас помню, под тихий всплеск моря, что мне удачно, как мне кажется, удалось отобразить в поэме «Будем, как волны», мы собирали на берегу камешки, собирали сосредоточенно, в глубочайшей тишине. И тут неожиданно Валерий Григорьевич доверительно признался мне, что родился в 1890 году в Псковской губернии. По странному совпадению, я родился ровно девятнадцать лет спустя в Калужской губернии. Правда, он родился в декабре, а я в марте, все же этот факт оставил известный отпечаток на наших судьбах.

Однажды мы заплыли с ним в море. Как сейчас помню, он был в синих шерстяных трусиках с вышитым якорем на левой стороне. Вдали от берега, вдали от любопытных взоров и ушей, Валерий Григорьевич доверительно посвятил меня в свою творческую лабораторию: он никогда не пользуется пишущей машинкой и все оригиналы пишет исключительно от руки. На это я робко заметил, что у меня такой жуткий почерк, что не только машинистки, но и я сам порой не разбираю написанное, а посему вынужден пользоваться машинкой.

Собирание камней, как известно, настраивает на философские обобщения. В тот счастливый сезон мы набрали много камней.

— Вот этот красивый камень не сам по себе стал красивым, его таким сделала упорная многолетняя шлифовка моря, — глубокомысленно заметил как-то Валерий Григорьевич.

Эти проникновенные слова глубоко запали в мою душу. На всю жизнь я остался верен завету Валерия Григорьевича: не устаю шлифовать и шлифовать свои произведения. На личном опыте я убедился, чем больше их шлифуешь, тем лучше они становятся.

Другое мудрое высказывание Ваперия Григорьевича, а именно: «Не все камни красивы своим внешним видом. Так и женщины», — сыграло решающую роль в моей личной жизни. В тот же курортный сезон я познакомился с Агнесой Федоровной. Она оказалась не только классной машинисткой, но и отличной женой. Валерий Григорьевич безмолвно одобрил мой выбор. Наш брак, как и предвидел Валерий Григорьевич, оказался счастливым. В знак признательности Валерию Григорьевичу я назвал сына и дочь Валериями.

Как сейчас помню нашу последнюю встречу на каком-то литературном банкете. Мы сидели рядом. Валерий Григорьевич поднял стакан нарзана, чокнулся со мной и при этом доверительно вспомнил слова другого титана: «Изводишь единого слова ради тысячи тонн словесной руды». Я принял это как эстафету, в чем может легко убедиться всякий непредубежденный критик…

Леонид Львович Оруд-Печенегов избегает выступать на творческих вечерах здравствующих писателей. Его туда и калачом не заманишь. Но стоит только знаменитому писателю смежить очи, как Оруд-Печенегов тут как тут, выступает на вечерах памяти и охотно делится воспоминаниями о частых встречах с покойным.

Стенографическая запись воспоминаний Оруд-Печенегова выглядит так:

«Я проживал в глухой провинции, в Борисолюбске, отрезанный от всего внешнего мира. Но надо было тому случиться, что у нас открыли несметные залежи нефти, и в Борисолюбск хлынули потоки писателей и художников. Приехал к нам, конечно, и Валерий Григорьевич. И первым делом пожелал встретиться со мной.

— Вы, как абориген, будете моим гидом. Я давно слежу за вашим творчеством. Вы мне нравитесь…

Надо ли говорить, как я был взволнован и польщен: неужели он читал мой роман «Нытики»? От смущения я покраснел, во рту пересохло. Валерий Григорьевич дружески похлопал по плечу:

— Не краснейте, вы не девица…

Наше знакомство переросло в настоящую дружбу, которая прекратилась только со смертью Валерия Григорьевича.

Вскоре с благословения Валерия Григорьевича я переехал в столицу, где, не обманув его надежд и упований, занял свое скромное место под солнцем».

Далее оратор самым подробным образом разбирает свою литературную продукцию за последнее десятилетие, прослеживая благотворное влияние Валерия Григорьевича.

Речь Оруд-Печенегова остается текстуально почти неизменной и на вечерах, посвященных памяти других видных деятелей литературы, с той только разницей, что имя Валерия Григорьевича заменяется Владимиром Владимировичем, Самуилом Яковлевичем, Константином Георгиевичем, смотря по обстоятельствам.

И ничего, сходит. Опровергать некому…