6

ЖЕНЯ. Наступал Новый год. Я люблю этот праздник больше всех других. Не столько само торжество, сколько его ожидание, его приближение. Он всегда представляется мне сверкающим и звенящим — ото льда, от протяжного скрина снега, от хрусталя, от искрящейся пены музыки и шума застолий. Душа трепещет от счастья, и пробуждаются такие чувства и мысли, о которых раньше и не подозревала...

Вадим предложил мне встречать Новый год у него. Сперва я отказалась наотрез — лучше проведу время дома, одна или вдвоем с Нюшей, чем находиться в компании его друзей, от которых я уже отвыкла, и, скрывая скуку и утомление, принуждать себя веселиться.

Потом я представила себя в пустой ночной квартире одну, и меня охватила тоска: рано уснуть не смогу, значит, стану я, сидя за столиком перед бокалом с шампанским, сожалеть об утраченном, восстанавливать в памяти дорогие для меня дни жизни в бараке и плакать от заброшенности. Что-то такое, раскованное во мне Алешей, дотоле незнакомое, неспокойно бурлило, возбуждая порывы к неосознанным поступкам, к встречам. Кроме того, мне хотелось проверить, насколько изменились друзья Вадима за это время и насколько изменилась я сама.

Мама обрадовалась, когда я сообщила ей о своем согласии идти к Вадиму — свежие впечатления отвлекут от дум, развеют грусть. Наряжая меня, она была несвойственно для себя оживленна, даже немного суетлива, не оставляла одну — знала, что я в минуту могу все переиграть, сбросить с себя наряды и забраться с ногами в кресло, и тогда никакая сила не стронет меня с места. Мама с восхищением оглядывала платье, голубое, с серебристой ниткой, специально сшитое для этого праздника, поправляла прическу и, улыбаясь, роняла воркующим голосом ласковые слова, как в детстве:

— Девочка моя, стебелечек тоненький, ты будешь самая красивая на вечере...

Нюша помогала мне собираться.

— Не забивай ей голову похвалами. У нее — муж. А без него незачем ей быть красивой.

— А тебя не спрашивают! — Мама притопнула каблучком.— Лучше уйди отсюда, только мешаешь.

— Не топай,— сказала Нюша, ничуть не смутившись маминой строгостью.— Тебе пора уходить, генерал ждет.

Папа терпеливо ждал маму, стоя в дверях. Он и в штатском костюме был хорош, хотя выглядел несколько проще, как бы доступней. Я подошла к нему, обняла за шею и поцеловала в щеку, гладко выбритую и пахучую.

— С наступающим тебя,— сказала я.

— Тебя также, дочка. Как настроение?

— Кисловатое, папа. Но ничего, я справлюсь с ним. А вы погуляйте вволю.

— Постараемся.— Он, забывшись, взъерошил мне волосы, и мама с отчаянием всплеснула руками.

— Поразительная способность мужчин — все разрушать! Как она пойдет с такою головой!..

Папа с раскаянием пожал плечами, а я засмеялась.

— Так и пойду!

— Ладно, уложим,— сказала Нюша. Мама швырнула на столик гребень и пошла из комнаты. Нюша остановила: — Дай взгляну.— Она ни за что не отпустит маму, не сделав оценки, мама знала это и задержалась. Нюша обошла вокруг, прикасаясь к складкам платья.

— Могу идти? — спросила мама как будто с нетерпением ей нравился этот Нюшин осмотр и ее восхищение.

— Диво как ты хороша, Серафима. Царица!..

— Ладно, ладно, — сказала мама, скрывая улыбку.— С Новым годом тебя!..

— Погоди, я сейчас. Нюша по-старушечьи проворно засеменила из комнаты и тут же вернулась с подносом в руках. На подносе в рюмках плескалась водка.— Давайте уж честь по чести...

Мы взяли по рюмке — папа, мама, Нюша и я,— выпили и поцеловались. Мелькнула мысль, мимолетно, стремительной ласточкой чиркнула острым крылом по сердцу, больно, я даже поморщилась: «Алеши рядом нет...» — и пропала, я лишь успела сказать вслух:

— Будь счастлив!

Мама удивленно взглянула на меня, а папа, догадавшись, для кого сказаны были эти слова, провел ладонью по моей щеке и двинулся к выходу,

— Тебя подвезти? — спросила мама.

— Нет. Доберусь сама. Мне еще рано.

Проводив их, мы остались одни, сели у столика, Нюша налила еще по рюмке, и мне вдруг расхотелось выходить из дому. Нюша поняла меня.

— Ничего, сходи. Неудобно: обещала, будут ждать. Посиди немного и скорей домой.— Помолчав, проговорила негромко: — Он ведь тоже там один, тоже, наверно, собирается на вечеринку и тоже, наверно, страдает, вспоминая тебя...

— Если бы страдал, написал бы,— сказала я.— Известил бы хоть, где находится. Я ему не чужая.

Нюша покачала головой с жиденькими, на пробор, седеющими волосами.

— Горячий, самолюбивый, гордость бродит, как хмель, мужская, горькая, тяжелит голову.

Я прервала ее:

— У меня тоже гордость! И мне за себя страшно. Понимаешь, няня? Страшно.— Меня охватили и гнев, и возмущение, и бессилие, и мстительное чувство: не могла предпринять что-то такое, что в корне изменило бы мою жизнь, не могла сладить с собой, не могла вернуть невозвратное.— И пускай он теперь пеняет на себя!

Нюша заметусилась возле меня, жалкая и беспомощная моя няня: возможно, только ее так глубоко страшит и тревожит моя судьба.

— Ты это что задумала, Евгения? Выбрось все из головы, слышишь! Не ходи никуда. Не верю! Останься дома. Со мной. Ну, Женечка... дочка?..

— Нет, не останусь, Нюша,— сказала я с откровенной беспощадностью.— Пойду! Дай мне, пожалуйста, гребенку,— Я села перед зеркалом и стала укладывать волосы, ощущая неожиданное душевное облегчение.

Нюша, пригорюнясь, стояла в сторонке, примолкшая, маленькая, и, глядя на меня, вытирала скомканным платочном глаза, точно уже совершалось то, от чего она больше всего остерегала меня.

К Вадиму я шла пешком одна — от Малой Бронной по Садовому к Смоленской площади. Вечер был мягкий, бесснежный, совсем не новогодний. Сухие, чисто выметенные мостовые смолисто блестели. Автомобили неслись на ' просторе на бешеных скоростях. Витрины выпукло, сияли, в окнах домов тускло светились убранные елки. Молодые люди и девушки, принаряженные, надушенные, шумными толпами и парами, с магнитофонами и свертками, торопились в назначенные места.

А праздник уже как бы плескался в воздухе, захлестывая весь город. Подобно вихрю, он подхватил и меня и легко, будто листочек, понес вперед. Свежесть холодила щеки, я распахнула пальто; предчувствие чего-то необыкновенного, неиспытанного теснило грудь — так, должно быть, идут навстречу судьбе.

Я спустилась на Бородинский мост. Внизу белела занесенная снегом река, черными прорехами зияла незамерзшая вода, от нее густым туманом поднимался пар, пронизанный зеленоватым светом фонарей.

В половине двенадцатого я позвонила в квартиру Вадима.

Загрузка...