Самый конец июля оказался богат на новости.
Для начала про романтичное. Про «тополя». Сосед по улице (участок напротив) по секрету рассказал Жене, что прямо, можно сказать, в Иркутске на боевое дежурство поставлены новые ракеты на самоходном автомобильном шасси. Не знаю, писали ли об этом в центральных советских газетах, но у соседа брат служил в ракетной военной части, поэтому инфа была сотка. А поскольку такой радостью все делились охотно, то у нас и так все всё знали, без газет. Потому что ставились «тополя» под Иркутском кучно; тут у нас стратегического много: и плотина (огромнейший источник энергии, так-то), и авиазавод (выпускающий преимущественно военные самолёты, благодаря чему их обкатку мы видим чрезвычайно часто), и шелеховский алюминиевый завод (а Шелехов — он рядом с Иркутском, почти как микрорайон). Чуть подальше (но по масштабам ядерной бомбардировки — ваще рядом) — Ангарскнефтеоргсинтез, да ещё до кучи небольшой и скромный комбинатик по обогащению урана (про уран я знала по будущей памяти и скромно об этом знании помалкивала в тряпочку).
А когда у вас столько всего вкусного — хочешь-не хочешь, а прикрывать надо. Поэтому под Иркутском была организована целая ракетная часть, для служащих которой начал активно строиться новый специальный микрорайон — Зелёный. А в ракетной части — новые тополя, защищающие своим зонтиком всё наше богатство и нас заодно.
Двадцать шестого июля у берегов Антарктиды ледокол «Владивосток» освободил находившееся четыре месяца в ледяном заточении научное судно дизель-электроход «Михаил Сомов»! Мы все следили по новостям за этими событиями и переживали и за «Михаила Сомова», и за «Владивосток».
Двадцать седьмого начался международный фестиваль молодёжи и студентов. По телику показывали радостных негров, индусов и прочих разноцветных товарищей из разных стран. А я думала — ну вот, ещё одна волна негритят в Москве народится.
А вот двадцать восьмого мы с Вовкой ездили провожать бабушку с дедом и Наташкой в гости к Олегу Петровичу. А на обратном пути зашли в квартиру — мама просила заехать, герани бабушкины полить, а то Женя забыл. И в почтовом ящике обнаружили очередной квиток. На этот раз — от Восточно-Сибирского издательства, за двухтомник «Грозам вопреки». Сумма была такая большая, что мы только переглянулись и в подъезде ничего обсуждать не стали.
Мы быстро поднялись на наш этаж, зашли в квартиру, потом — в нашу с бабушкой половинку, и только когда между нами и подъездом оказалось две двери, Вова спросил:
— Не первое же издание, почему так много?
— Полагать надо, не пятьдесят тысяч экземпляров заложено, а семьдесят пять. Я так прикидываю. Да и большая она, всё-таки — двадцать два авторских листа.
— Ну, так-то да. Но семнадцать тысяч! Ты не боишься вызвать подозрения или враждебный настрой?
— Да плевать мне на враждебный настрой, если честно. Я знаешь что?..
На самом деле, я внезапно подумала, что всё это может быть частью проверки нас на вшивость. Но если так…
— Что? — спросил Вова, не дождавшись продолжения.
— Сейчас, я слова́ подберу, — сказала я, вынула из шкафа листок и написала: «Что если нам дали такие деньги, чтобы посмотреть на реакцию?»
Вова пожал плечами и спросил вслух:
— Думаешь, пасут нас? Или слушают?
Реально, если нас давно слушают, смысл шпаргалки писать?
— Вполне вероятно. Я бы на их месте по-любому слушала. Но я шарящий боец, прошедший школу девяностых, а тут народ наивный, как дошколята.
— Если слушают, должны были стотыщпицот докладных наверх заслать. Мы ж с тобой странные, шопипец.
— А чё странные? Нормальные мы, на рожон не лезем, никого особо не раздражаем.
— Очень деловые, очень самостоятельные дети с неизвестно откуда взятой кучей знаний и навыков.
— Ну, а чё, бывают же уникумы. Хоть того пацана вспомни из немецкого кино. Как его? Забыла, блин. Математический гений и музыкант. На бирже ещё играл.
— М… с дедом, да? Он ещё симулировал, что разбился и память потерял?
— Но. Витус[15]! — вспомнила я. — Его ваще никто не учил, до всего пацан своим умом допёр.
— Мы с тобой и не знаем ничего толком. Что ты помнишь, например? Что после развала СССР через несколько лет кризис банковской системы был и рубль рухнул?
— М-м-м… Нет, про кризис я примерно знаешь что помню? Что пытались высчитать перспективы. У нас было два гениальных учёных. Одного не помню, а второй — Побиск Кузнецов. Я его и запомнила только потому, что имя у него такое странное. Была у него даже какая-то лаборатория, чуть ли не как у Азимовского Гарри Селдона[16]. Он же Гарри был?
— Историк-то тот? Вроде. Да неважно! И дальше что?
— Дальше всё вышло просто и прекрасно. У Кузнецова нашлись «доброжелатели», которые так сильно старались на благо Родины, что упекли его в психушку. Несколько месяцев он отлежал там — или, вернее сказать, отсидел. Потом друзья его выцарапали, но его лабу уже успели раздербанить.
— Вот суки.
— Не говори. Слышала я, что позже Кузнецов консультировал Андропова. Если это так, и он до сих пор его консультирует, у нас есть живой шанс пережить кризис и не умереть. А! Про Америку не сказала же! Когда в Пиндосии к власти пришёл Рейган…
— Это ещё в первый раз?
— Да. Так вот, когда Рейган пришёл, он тоже захотел просчитать будущее. Рейган, конечно, недообразованный психопат и… как бы это сказать… коммунофоб, что ли? — но, однако же, он верил в силу науки.
— И-и-и?..
— И призвал тоже учёных. Не знаю уж, математики они были или социологи, может всякие разные, но подошли пиндосы с размахом. Три, по-моему, независимых группы было организовано. Фамилию смутно помню одну. То ли Нейман, то ли Гелман. Я его ещё запомнила, потому что имя напоминало фантаста того, помнишь — Нил Гейман.
— Который «Американские боги»?
— Да. Так вот, все три американские группы пришли, что характерно, ровно к тому же результату, что и две советских. Где-то в восемьдесят шестом, а с большей вероятностью в восемьдесят седьмом году случится кризис. Практически общемировой. Но первая волна ударит в основном по капстранам.
— А вторая?
— Вторая придёт лет через пять-семь, и вот она шарахнет уже по всему миру. Там чё-то падения ВВП чудовищные, чуть не на четверть.
— Двадцать пять процентов?!
— Да.
— Хер-р-рас-с-се!
— Вот и все так сказали. Но самое интересное, страны социалистического блока должны были пережить его сравнительно легче. Тоже с падением ВВП, но в районе десяти-двенадцати процентов. А хуже всего должно было прийтись угадай кому?
— США?
— Точно. БЛМ тогда ещё вылезти должны были, прикинь?
— Так они, получается, не погасили кризис, а просто отодвинули его?
— Ну, да.
— Погоди, а если такая жопа — что тогда с долларом?..
— Вот и амеры запаниковали: что с долларом? Как минимум, перестал бы быть мировой резервной валютой. Причём множество финансовых аналитиков рангом поменьше тоже предсказывали неминучую смерть доллара, даже в популярных книжках по финансовой грамотности повсеместно об этом писали, не стесняясь. А следом всё понеслось бы, как снежный ком. В худших сценариях вообще было страшно расписано, вплоть до распада США и гражданской войны. Ну и параллельно по прогнозам в части стран на выборах победили бы прокоммунистические партии — опять капиталистам страшно.
Вовка подошёл к окну, уставился на дом напротив, но видел, явно, что-то своё.
— А был ведь кризис.
— Был. Причём, по-моему, до распада СССР. Однако же, именно в восемьдесят седьмом. Биржи там у них рухнули или рынки, какие-то котировки, индексы. Я в биржах ничего не понимаю, но, вроде, все мировые рекорды падений перекрыли. Призвали там какого-то авторитетного дедка, и тот сказал, что всё, крындец — спасёт их только чудо.
— Типа развала Союза?
— Мдэ. Причём, наши же предатели, Ельцин, Кравчук и этот, третий, как его…
— Шушкевич?
— Но. Сами же всё сделали! А Ельцин, тварь алкоголическая, добил Россию.
— Да там все главы республик хороши были. Как они рвать страну начали!
— Продажные, чё там. И сами, и дружков западных притащили. Клинтон, что ли, в мемуарах писал, что «мы поимели с этих придурков пять триллиардов долларов».
— Вот это ни х*я с-себе![17]
— А ты как хотел. Он поэтому и выступил против финального дробления России на двадцать отдельных государств. Она и так неплохо доилась.
— Народу сколько погибло.
— С*ка, до сих пор подмывает Наине Ельциной за «святые девяностые» рожу раскорябать.
Мы помолчали.
— Бл*ть, как иногда выпить хочется, — тоскливо сказал Вовка.
— Терпи, дорогой, всего семь с половиной лет осталось.
— Ну, ты меня утешила!
— Нормас, не успеешь глазом моргнуть!
Вовка потёр лицо.
— Как думаешь, сейчас у наших есть шанс?
— Ты меня, главно, спрашиваешь! Кто у нас супер-логик?
— Во-первых, — напористо начал Вова, — я этот модуль давно принудительно выключил. Ты помнишь, каково это, рядом с логиком жить? — я непроизвольно передёрнулась, и он поучительно сказал: — Во-от! А во-вторых, даже если я его включу, данных крайне недостаточно.
— Ну, если переходить в область туманных предположений, я думаю так: если не купятся на западную мишуру — шанс есть. Тут, как товарищ Фурсов говорил, «выживет тот, кто упадёт последним».
— Мда. Так, может, написать кому-нибудь?
— Типа Андропову?
— Н-но.
— Я вон писала про сухой закон. Ноль эмоций, пока самолёт не рухнул. И вообще, ты уверен, что он читает всё, что люди отправляют?
— И кто читает до этого, — согласился Вова, — и как ему фильтруют…
— Я, на самом деле записала всё, что по старой памяти вспомнить смогла. Тогда ещё, в восемьдесят первом-втором. Лежит у меня папочка. Тебе, кстати, дай-ка покажу — мало ли, что со мной случится. Заберёшь, если что.
Я полезла в шкаф, где у меня хранились кой-какие черновики, наброски, папки с рукописями… и сразу увидела, что бумаги лежат не так.
— Оп-па…
— Что?
— Рылся кто-то.
Вовка подошёл и посмотрел мне через плечо:
— Да не похоже…
Да, на разгром не было похоже, напротив — всё почти так, как я оставляла. Но именно что почти.
— Просто ты не видел, как оно раньше лежало. Я проверю, конечно.
После второй тщательной переборки стопы́ стало ясно, что нужной папки нет.
— Так, может, мама твоя вытащила?
— Пф! — фыркнула я. — Матушка проста и незамысловата, как новозеландские карапузы[18]. Если бы она нашла, то не смогла бы скрыть факт находки. Да она даже сложить бы не смогла всё на место как следует!
— Значит, большой брат следит за нами?
— Однозначно! — мне вдруг стало любопытно: — Слушай, а Вольфыч[19]-то старше нас, правильно?
— Старше должен быть, — прикинул Вовка. — Да нет, сильно старше должен быть, лет на двадцать пять! Ты вспомни, когда СВО началась, он умер — ему ж больше семидесяти было!
— Интересно, где он сейчас? Он же, вроде, юрист? Если Союз не распадётся, он в политику пойдёт или нет?
— А, может, он уже.
— Может… Как меня раздражает отсутствие возможности залезть в интернет и быстренько инфу посмотреть, ты не представляешь… Дядя Рашид наш, кстати, за него голосовал.
— За Жириновского?
— Ага. Хочу, говорит, сапоги в Индийском океане помыть.
— А-а, точно, была у Жирика такая предвыборная программа.
— Да-да. Он тогда, между прочим, прилично голосов набрал, напугав Ельцина до усрачки.
— Да? Не помню такого.
— При мне обсуждал кто-то. Может, преувеличивали, не знаю. Эпатажник он, конечно. Но многие его прогнозы сбылись. Причём те, над которыми все специалисты ржали.
Вовка критически осмотрел комнату:
— Жучок искать будем? Могу сходу предложить пару-тройку вариантов.
— Да нафига его искать? Передадим тащмайору наш пламенный привет, да и всё. Я бы на его месте вообще жучка прилепила на такой предмет, который я всегда таскаю с собой. На рюкзак, например. Глядишь, что полезное услышат.
— А если ты его постираешь?
— Мда, незадача. В часы?
— Корпус маловат.
— Ну, пусть бегемот думает, у него башка большая.
Вовка хмыкнул, прищурился на меня с усмешкой:
— Ну что, «делай что должно — и будь что будет»?
Меня вдруг охватила тревога касательно дурных фантазий, способных прийти в голову неуёмно ретивых граждан. Ну, вот это, типа страшных казематов и специальных закрытых учреждений, где таких как мы можно держать вместо подопытных кроликов.
— Вов…
— А?
— Давай сразу договоримся: если тут кому-то моча в голову ударит — уходим из этого мира. Не хочу больше рестартов. Не получается — ну, пусть сами. В конце концов, мы же выжили.
— И ты готова обменять пепел Вашингтона на миллионы погибших русских?
— Я — нет. Если бы это только от меня зависело. Но мы тут мало что решаем. Устала я. Чур, только ты меня ведёшь. Я не хочу снова между миров потеряться.
— Ты представляешь, что с телами будет? Вернётся сознание тех детей, лет… скольки? Восьми?
— В моём случае — шести. Но я не думаю, что они останутся. Ты разве чувствуешь второй разум?
Вовка помолчал…
— Нет.
— Вот и я — нет. Мы слились. Детские воспоминания стали ярче. Глянцевее, что ли…
— Значит?..
— Убьёшь меня. Только быстро. И пойдём туда… К некромантам этим.
— Да там практически история уж закончилась.
— Ах ты, жук! Ты видел?..
— Конеч-чно. Сны никто не отменял.
— И молчит! Ну, чё там?
— Наши победили, конечно! Исписали весь Рейхстаг. Мало того — весь центральный район Берлина подвергнут магической консервации такого уровня — хрен пробьёшь, даже арканом[20]. Чтобы помнили и не вякали.
— А куда тогда?
— Да придумаем куда. Миров-то ещё сколько!
— Ладно! — я решительно подскочила. — По дороге мне расскажешь, придём, я запишу.
— А товарищ майор?
— Товарищ майор тоже пусть слушает, если имеет такую техническую возможность.
— Или уж придётся ему подождать лет десять. Глядишь, фантастика новых направлений двинется в массы.
Мы полили герани и пошли домой. В смысле — на дачу. Рассказа про некроманта-коммуниста хватило почти на весь путь, и закончился он совсем не во-время — ровно на том месте, где случились с нами неприятные майские события.
— Проверим? — предложил Вова.
Мы свернули с тропинки, дотопали до болотины и зашли вглубь ельника, мрачного даже в солнечный июльский день.
— Вроде, здесь, — почти уверенно сказал Вова.
На всех межъёлочных пятачках, открытых солнцу, густо поднялось лесное разнотравье. Мы прошли ельник насквозь, но ничего подозрительного так и не обнаружили. Вот и ладно.
И снова меня поразило, что никаких особенных эмоций по поводу маньяка, прибитого по законам викингов, я не испытываю.
Зато когда мы топали по улицам садоводства по новенькой отсыпанной дороге, которая продолжала оставаться слегка проседающей под ногами (что меня, по честности, нервировало), меня посетила новая мысль:
— Слушай, а давай дорогу заасфальтируем?
— Какую дорогу? — не понял Вова, погружённый в свои мысли.
— Да вот эту, ньютоновскую.
— Ты с ума, что ль, сошла? Это ж какие деньжищи!
— А куда эти деньги девать? Солить? Или в фонд мира? Скоро мы начнём вызывать подозрения и пересуды.
— Другие же не вызывают. Вон, некоторые артисты в воспоминаниях писали, что деньги мешками под кроватью складывали.
— Да-да, помню. И что Успенский не знал, куда бабло девать, тоже помню. Но это всё от узости сознания.
— Та-ак… — иронично протянул Вова.
— Чё — «так»? — раздухарилась я. — Как новые русские! Кроме пятиэтажных дворцов, жрать лобстеров и золотой цепи в два пальца толщиной ни на что фантазии не хватает.
— Ну, почему же? А как же многочисленные любовницы?
— В жопу этих любовниц!
— И в жопу тоже…
— Вова! Фубля, хорошо — никого нет!
— Ты сама это начала, — Вовка откровенно ржал.
— Так. Ты меня сбил вообще!
— Любимая, мы обсуждали вопрос вложения денежных средств.
— Да! Я хочу нормальную дорогу. Пока эту грунтовку не раздолбали, укатать её как следует и положить нормальный асфальт.
— А если денег не хватит?
— Ну, хотя бы узнать. За спрос в нос не дадут. А ещё я эти деньги не хочу маме показывать. Кажется, у неё появились нездоровые мысли. Не думаю, что стоит их поощрять.
— И какой у нас выход?
— Папа.
— Действительно, я о нём как-то и не подумал.