Сталинградские были

Рождение доблести

Переправа предполагалась не раньше первой половины ночи. Семен Говорков, коренастый, ладно сложенный боец из нового пополнения, прошел на опушку прибрежного леса, сбросил со спины вещевой мешок, который весь двадцатикилометровый марш нудно тянул плечи, и устало присел на сосновый пень.

Лес в этот предвечерний час напоминал огромный муравейник. Бойцы, готовя новые огневые позиции для дальнобойной артиллерии, рубили деревья, перекатывали тяжелые орудия, подтаскивали ящики со снарядами. Связисты тянули провода к наблюдательным пунктам. Саперы, эти неутомимые труженики войны, рыли, обливаясь потом, блиндажи и защитные щели для больных и раненых красноармейцев, ожидавших отправки в тыл. Под огромной сосной сидели и лежали бойцы, прибывшие вместе с Говорковым. Один из них держал помятую листовку и вслух читал:

— «Дорогие товарищи, родные сталинградцы! Снова, как и двадцать четыре года назад, наш город переживает тяжелые дни. Кровавые гитлеровцы рвутся к солнечному Сталинграду, к великой русской реке — Волге. Сталинградцы! Не отдадим русского города на поругание фашистам!..»

В городе шли ожесточенные бои. Гитлеровское командование не жалело крови своих солдат. На Сталинград были брошены две мощные немецкие армии — шестая и четвертая танковые, а также армии союзников — восьмая итальянская и третья румынская. Бомбардировщики четвертого воздушного флота генерала Рихтгофена целыми днями сбрасывали разрушительный груз. Взрывы бомб, мин, снарядов сливались с грохотом рушившихся зданий. Огромные облака дыма, копоти, гари поднимались ввысь и, как черные осенние тучи, застилали небо.

«Неужели там остались еще люди?» — думал Говорков, глядя на окутанный дымом Сталинград. Он знал, что вчера утром из маршевой роты туда переправилось человек тридцать, а к вечеру уже шестеро вернулись назад: кто без руки, кто без ноги, кто с тяжелым ранением в живот.

Он был не из робкого десятка, но от рева самолетов и несмолкаемых разрывов мин ему стало не по себе. Чтобы успокоиться, достал кисет и стал скручивать цигарку. Подарила ему кисет незнакомая девушка на далекой уральской станции. По синему атласу розовым шелком было вышито: «На память дарю, будь храбрым в бою». Говорков погладил обветренной рукой девичий подарок и грустно улыбнулся: «Обещал выполнить наказ с честью, а тут вдруг, не видя боя, раскис. Ну, ничего! Мы еще себя покажем…»

Сзади послышался отдаленный шум, похожий на предгрозовой рокот. Потом на миг все стихло, и в этой тишине раздался такой страшный раскат грома, что Говорков не удержался на пне и свалился на землю. С перепугу он даже не заметил, как из-за деревьев вырвались раскаленные вихри и понеслись за Волгу.

— Не бойтесь, это наша «катюша» пропела, — сказал, подходя к нему, командир взвода младший лейтенант Котов. — Надо, товарищ, привыкать к стрельбе…

Говорков, видимо, по-своему понял слова Котова. Встав на ноги и одернув гимнастерку, он обидчиво заявил:

— Что струхнул немного — это факт, а насчет стрельбы вы напрасно. В этом деле я любому пить дам. Смотрите!

Он приложил винтовку к плечу, чуть повел стволом и спустил курок. Ворона, кружившаяся над лесом, перевернулась и камнем полетела вниз.

— Здорово! — похвалил младший лейтенант. — В армии вы давно?

— Два месяца, товарищ младший лейтенант.

— В бою еще не были?

— Не приходилось.

— Ничего, освоитесь! А сейчас собирайтесь. Стемнеет немного, начнем переправляться на тот берег.

Сердце у Говоркова дрогнуло, но он не подал виду. Деловито поднял с земли вещевой мешок, вскинул на ремень винтовку и, обращаясь к ней, сказал:

— Пойдем, милая. Ты небось тоже настоящего дела не видела.

У переправы пришлось подождать, когда совсем стемнеет. Немцы пристально следили за рекой. Появление группы или даже одного бойца, большой или маленькой лодки вызывало шквал минометного и пулеметного огня. Фашистские самолеты, словно коршуны, высматривали добычу и охотились за каждым суденышком, за каждым человеком, появившимся у переправы. Поэтому днем Волга замирала, и всякое движение по ней возобновлялось только ночью.

Ждали, сидя в кустах, ямах, бомбовых воронках, в наскоро отрытых щелях. Людей собралось много, и все беззвучно смотрели на багровое пламя за правым берегом, на Волгу. Вода в ней была не черная, как бывает обычно в сумерках и ночью, а тоже багровая, словно смешанная с кровью.

— Не война, а сплошное светопреставление, — горестно вздыхал пожилой боец с большими усами. — Днем темно от дыма и смрада, ночью светло от огня и пожарищ… Вода в кровь превращается!.. А смертей небось сколько!..

— Без смертей в бою не обойдешься, — перебил его боец помоложе. — Сдюжить бы только.

— Обязательно сдюжим, — авторитетно заявил младший лейтенант Котов. — Весь народ поднялся на помощь нам, сталинградцам. Идут поезда с войсками, идет вооружение, продовольствие.

Стемнело. Откуда-то вывернулся маленький катер. Он подошел к левому берегу, уцепился за пятидесятитонную баржу и, напрягая все свои силенки, потащил нас вверх.

Когда баржа стала подходить к причалу правого берега, из щелей, блиндажиков и других укрытий к ней кинулись старики, женщины с детьми на руках. Все были грязные, истерзанные и тянули руки к барже.

У Говоркова сжалось сердце. Он уже ничего не видел и не слышал. Все заволокла мысль о доме, о детях. «Неужели и их ждет такая участь?.. А все может быть… Не останови его здесь, он придет и в мой дом, уничтожит и моих детей».

— Ну нет, этому не бывать! — зло выпалил Говорков и с баржи первым побежал к окопам, расположенным за железнодорожной насыпью. Гитлеровцы открыли пулеметный огонь. Бойцы припали к земле и глубоко втянули головы в воротники шинелей.

— Вперед! — крикнул Котов. — Накроет!

Говорков вскочил и бросился дальше. Над его головой свистели пули, визжали осколки. Он то с ходу падал на землю, то поднимался и снова бежал, жадно хватая воздух широко открытым ртом. Губы у него пересохли, на зубах противно хрустел песок, а по спине растекался холодный пот, вызывая озноб в разгоряченном теле. Наконец он достиг окопа и с разбегу прыгнул туда.

— Ну как? — спросил командир взвода.

— Настроение, как говорят, бодрое.

— Вот и хорошо! Бодрое настроение дороже двух батальонов, — пошутил Котов.

— Хорошего мало, а лучшего, должно быть, не предвидится, — сказал Говорков, расстегивая ворот гимнастерки.

Отдышавшись, он положил перед собой на бруствер винтовку и стал беспокойно вглядываться туда, где находился враг.

В темноте ему чудилось, что немцы делают под покровом ночи перебежки, переползают вдоль линии окопов, шепчутся где-то почти рядом. И хотя он каждый раз убеждался, что это игра воображения и что никого вблизи нет, все-таки нервная дрожь пробегала по спине. Он отводил глаза в сторону, но легче от этого не делалось. Над городом стояло огромное зарево пожара, и отблеск его разливался далеко вокруг. Над заводским районом висели гирлянды ракет. Они беспрерывно вспыхивали, отчего свет, отбрасываемый ими, вздрагивал и колебался. Где-то выше ракет гудели ночные бомбардировщики, а еще выше простиралось темное небо, усеянное яркими звездами. Звезды тоже вздрагивали. Порой стремительно падал метеор, оставляя за собой длинный светящийся след.

Говорков вспомнил старую примету, будто если кто насчитает двенадцать падающих звезд, то обязательно исполнится все, что бы он ни пожелал. Сейчас у него было одно желание — уснуть. Сон же никак не приходил, хотя уже много-много звезд пробороздило небо.

На рассвете послышались тревожные голоса:

— Воздух!..

— Воздух!..

Вскочив на ноги, Говорков торопливо застегнул шинель.

— А может, это наши, а? — проговорил он, подняв вверх голову.

— Ложись! — раздался властный голос командира, и кругом все словно вымерло.

Головной бомбардировщик развернулся в ясном утреннем небе и круто пошел в пике.

Земля дрогнула… Вокруг забили огромные фонтаны земли и дыма. Еще не рассеялись дым и пыль от бомбового удара первого самолета, а уже завыли другие, включив душераздирающие сирены.

Говорков, плотно прижимаясь ко дну окопа, яростно ругал зенитчиков за их недолеты и перелеты.

— Перестань, вояка! — сказал кто-то рядом. — Других поносишь, а сам голову поднять боишься!

Семен Говорков скосил глаза и увидел командира взвода Котова. Пристроив поудобнее противотанковое ружье, младший лейтенант стрелял в пикировщиков…

Вечером, когда бой притих и сменившиеся бойцы собрались в блиндаже на отдых, Котов взял у Говоркова винтовку, осмотрел ее и укоризненно покачал головой:

— Оружие как оружие. Дано оно вам для стрельбы по врагу, а вы его за клюку носите… Патронов нет, что ли?

— Патроны есть, — ответил Говорков, глядя в землю.

— Тогда в чем же дело? Может, стрелять разучились?

Говорков нервно сжал губы, и в его глубоко посаженных темно-карих глазах вспыхнули недовольные огоньки.

— Что вы, товарищ младший лейтенант, напали на меня? Здесь пушкой ничего не сделаешь, а не то что винтовкой. Этим оружием теперь только грачей на огороде пугать.

— Вы, товарищ Говорков, видимо, забыли, что разговариваете со старшим по званию, — строго напомнил ему Котов. — Станьте, как полагается! Выньте руки из карманов! Так… А теперь отвечайте: знаете ли вы, сколько хорошие стрелки из винтовок фашистов побили?

— Что-то я ни одного хорошего стрелка не вижу, — упрямо сказал Говорков. — Да и нечего им тут делать…

— Это вы напрасно. Возьмите Василия Зайцева. Настоящий снайпер! У него счет уже за сотню перевалил.

— Не поверю. Фашист не белка, по верхам лазать не будет. Откуда вашему Зайцеву их сотню набрать?

— И не только Зайцев, — сказал Котов, подзадоривая молодого красноармейца. — Есть у нас Виктор Медведев, Николай Куликов, Шейкин, Морозов… Всех и не пересчитаешь. Познакомлю вас с ними.

Младший лейтенант сдержал свое слово. На другой день вечером в блиндаж к Говоркову неторопливой походкой вошел старшина с высоким прямым лбом и веселыми задорными глазами. Он поздоровался, присел на патронный ящик, спросил, как поживают пехотинцы.

— А ты сам из кавалерии, что ли? — не удержался Говорков от вопроса.

— Из какой же кавалерии, когда шинель коленки не прикрывает? Моряком был, а теперь по сухопутью топать заставили.

— Ну и как, привыкается?

— А нашему брату где ни воевать, лишь бы харч был, — озорно бросил старшина. — Сегодня пошел, шестерых фрицев щелкнул, они и не мешают.

— Уж и не в самом ли деле они, как белки, по верхам лазают?

— Почему?.. Фашист не белка, его на земле надо искать.

— Вот ты поищи попробуй, — рассерженно сказал Говорков. — А то мы все хороши показывать пальцем в небо.

— Да не кипятись, — усмехнулся старшина. — Как звать-то?

— Семен Говорков… А тебя?

— Василий Зайцев. Давай познакомимся, — сказал Зайцев и, как клещами, сжал руку Говоркова.

— Вот это хватка! — удивился Говорков. — Так это, значит, тебя тут наш командир расхваливал?.. Силен! А про фрицев все равно не поверю. Им жизнь тоже дорога!

— А я и не спорю, — сказал Зайцев.

— Тогда как же ты его заманишь на мушку?

— Для этого многое надо знать. Я, например, никогда не сяду в доме возле окна, а в глубине комнаты. Там и звук поглощается, и вспышка выстрела. Если же придется занимать огневую позицию возле дома, то обязательно займу с теневой стороны. Попробуй тогда разгляди меня! Научишься выбирать позицию, тогда и немцы будут попадаться… Впрочем, пойдем со мной на огневую, покажу, как гитлеровцев надо выслеживать.

Говорков согласился.

Задолго до рассвета они вышли из блиндажа и направились в сторону Мамаева кургана. Шел Зайцев неторопливой, размеренной походкой, внимательно всматриваясь в окрестность. Говорков сначала молча шагал за старшиной, потом спросил, зачем нужно так далеко отбиваться от своих позиций. Зайцев пояснил, что вдали немцы меньше пуганы. А кроме всего, в том месте, куда они идут, есть окопы и ходы сообщения. Окопы, видать, выкопали еще до боев в городе мирные жители, а использовать не пришлось: с высоты немцы их простреливают вдоль и поперек.

— А как же мы? — забеспокоился Говорков.

— Мы замаскируемся. Снайпер должен уметь выследить врага, но себя не обнаружить. В этом его искусство.

Сказав это, Зайцев опустился на землю и пополз. Говорков последовал его примеру. Ползли, не поднимая головы. Останавливались лишь затем, чтобы немного передохнуть и вытереть пот, набегавший на глаза.

Вначале Говорков полз легко, но вскоре у него заныла спина, разболелись ноги, захотелось припасть к земле и не двигаться. Но, видя впереди себя Зайцева, ловко орудующего локтями и коленями, Говорков решил: «А чем я хуже его? Не поддамся…»

Когда они наконец достигли облюбованного места и забрались в осыпавшийся окоп, Говорков уронил голову на руки и так, в изнеможении, не шевелясь, пролежал несколько минут. Затем чуть приподнял голову, осмотрелся. Впереди был холм. Почти с самой его вершины сползал овраг и, извиваясь, тянулся к городу и дальше — до самой Волги. Правее холма — открытое поле с небольшой лощин-кой, через которую пролегала дорога.

Старшина уже подготовил к стрельбе винтовку с оптическим прибором, разложил рядом с собой автомат, гранаты, патроны и теперь изучал окрестность. Он подсчитал грядки на заброшенном огороде, приметил все бугорки, все кочки на скатах высоты и на краях оврага, измерил на глаз расстояние до ближних предметов.

По его совету Говорков тоже занялся изучением местности, но вскоре это надоело ему, и он достал кисет.

— С ума сошел! — остановил его Зайцев. — Дым хоть и небольшой, а знаешь откуда виден?

Говорков недовольно поморщился, сунул кисет в карман, вздохнул.

На дороге, которая вела к высоте, показалась одноконная повозка. Ездовой пугливо озирался по сторонам, то и дело дергал вожжами. Тощая лошадь тяжело тянула повозку. Но вот колесо повозки осело в выбоину, и лошадь остановилась. Солдат замахнулся кнутом, однако стегнуть не успел: Зайцев выстрелил, и животное повалилось на дорогу.

— Эх, снайпер! — проворчал Говорков. — При чем скотина-то?

Зайцев не отвечал, пристально следя за ездовым. Тот, недоумевая, посмотрел вокруг, потом соскочил с повозки и начал стягивать с лошади хомут. Зайцев спокойно, будто на стрельбище, приложился и выстрелил. Ездовой ткнулся головой в землю.

Говорков не успел дать оценку выстрелу, как из лощины показались два вражеских солдата. Пригибаясь, они подбежали к повозке и начали рыться в ней. Зайцев кивнул Говоркову, и их курки щелкнули одновременно.

— Для начала можешь одного записать на свой счет, — подмигнул Зайцев и по-приятельски хлопнул товарища по плечу.

— Я стрелять умею, — похвастался Говорков, ободренный похвалой. — В кружке Осоавиахима отличным стрелком считался…

Он принялся рассказывать, как занимался в стрелковом кружке, какие выполнял упражнения, сколько выбивал очков на состязаниях. Замолчал лишь тогда, когда на дороге показался броневой автомобиль.

В нескольких метрах от повозки машина остановилась. Из нее выскочил офицер в сопровождении солдата. Сквозь стекла оптического прибора Говорков видел, как офицер подбежал к убитым и стал поспешно обшаривать их карманы. Солдат бросился к повозке, но меткая пуля Говоркова остановила его. Зайцев тоже выстрелил и уложил офицера. Броневик рванулся с места и, обогнув повозку, помчался назад. Снайперы перезарядили винтовки. Однако стрелять в этот день им больше не пришлось, хотя они долго и терпеливо ждали появления новых целей.

Вечером, когда стемнело, они выбрались из засады и направились в свою роту.

— Так ты, значит, для приманки лошадь хлопнул? — спросил Говорков. — А я думал, ты того: целил в ворону, а попал в корову.

— Ты, Сеня, меньше думай, а больше соображай. На войне это полезнее, — шутливо отозвался Зайцев. — Изучай противника получше. Иной раз целый день может уйти на это. Узнавай, по каким дорогам немцы ходят в штаб, по каким подносят боеприпасы, пищу, воду. Убил подносчика патронов, а это большое дело: и солдаты без патронов, и одного противника нет.

На другой день вышли еще раньше, чтобы затемно занять позиции у железной дороги. Бойцы говорили, что здесь третий день укрывается немецкий снайпер и не дает никому прохода. Зайцев решил снять его. Ой указал Говоркову сектор для наблюдения и велел ничего не выпускать из виду. Сам внимательно следил за соседним участком.

Говорков, кроме шпал и перекошенных рельсов, ничего перед собой не видел, хотя вглядывался до тех пор, пока не зарябило в глазах. Он зажмурился, и в этот момент где-то впереди хлопнул выстрел. Говорков тоже выстрелил, ню было поздно.

— Очков в тире наколачивал много, а вот здесь башку фашисту продырявить не можешь, — ворчал Зайцев. — Снайпер, брат, — это не просто меткий стрелок. Снайпер терпеливо высматривает цель, стреляет мгновенно и так же мгновенно скрывается. Выследить и взять на мушку врага может только тот, кто внимателен ко всякой мелочи, кто умеет быстро ловить цель и моментально поражать ее. Ясно, а?

«Ох и разиня! — ругал себя Говорков. — Прошляпил!.. Под носом не заметил… Нет, больше этого не случится. Только покажись!..»

Но фашистский снайпер не подавал никаких признаков жизни. Даже терпеливому Зайцеву надоело сидеть без дела. Он поднял валявшийся на дне окопа кол, надел на него пилотку и приказал Говоркову чуть-чуть приподнять ее над бруствером, а сам приложился к снайперке. Но фашист и на этот раз не обнаружил себя.

— Догадывается, подлец, — выругался Зайцев. — А мы все равно его перехитрим… — Он сделал знак Говоркову и по узкому ходу сообщения пополз на другое место.

На пути попалась убитая служебная собака.

Зайцев остановился.

— А ну-ка привяжи ее за голову, — сказал он, подавая Говоркову конец палаточной веревки. — Так… Хорошо!

Он осторожно переложил собаку на бруствер и припал к винтовке.

Теперь ползи, Сеня, и тяни.

На этот раз долго ждать не пришлось. Как только собака тронулась, раздался выстрел. За ним другой — зайцевский. Фашист вскинул кверху голову и тут же сник, опустился. Винтовка с оптическим прицелом так и осталась на бруствере.

— Класс, Вася, класс! — крикнул Говорков. — Преклоняюсь перед твоим искусством!

— Сядь, а то живо преклонишься, — одернул его Зайцев.

Говорков поспешно присел на корточки и возбужденно прошептал:

— А снайпером я, Вася, буду, обязательно буду!

…Уже с вечера Говорков начал готовиться к самостоятельной вылазке, а чуть рассвело, взял автомат, снайперку и, доложив командиру, пошел выбирать огневую позицию.

Утро, как всегда, началось с вылета немецкого воздушного разведчика «фокке-вульф». Потом разгорелся бой, начались бомбежки, лихорадочные обстрелы. Но ни орудийные канонады, ни взрывы бомб на этот раз не отвлекали Семена Говоркова. Он прошел вдоль железнодорожных путей, на которых стояли побитые вагоны, цистерны, платформы. В стороне от линии виднелись огромные изуродованные баки, какие-то станки, груды металлического лома. Говорков обошел их, осторожно переполз небольшую открытую площадку и выбрался на окраину завода. Здесь он отыскал укромное местечко между бетонными плитами и, замаскировавшись, стал выжидать. С немецкой стороны поднялась красная ракета, а затем раздались артиллерийские залпы. Сначала снаряды рвались где-то далеко за спиной Говоркова, потом стали быстро приближаться к нему. Но Говорков держался спокойно.

— Шалишь! Без прямого попадания меня здесь никакая сила не возьмет, — сказал он и плотнее прижался к земле, ожидая окончания канонады.

Осматривая местность и слушая недалекий грохот боя, он вспомнил переправу, вспомнил жену, маленькую дочку. Они провожали его до станции, до вагона. Тяжелое было расставание, он просил их не плакать, и они не плакали… Но только тронулся поезд — дали волю слезам и стали какими-то маленькими, беспомощными. Такими они теперь часто представлялись ему. «Как они там? Наготовили ли на зиму топлива? Не обижают ли дочку ребятишки?» Все эти вопросы тревожили его. Однако больше всего тревожило и пугало то, что каждый день гитлеровцы, хотя и с большими потерями, теснят защитников Сталинграда к Волге.

«В чем дело? Плохо воюют наши бойцы и командиры? Нет. Какие только не были тяжести и испытания, а они не дрогнули! Многие бойцы кровью истекают от ран, а не уходят с поля боя…»

Мысли оборвал характерный шум танковых моторов, и вскоре откуда-то слева вывернулась пятерка немецких приземистых танков и, не сбавляя скорости, помчалась мимо завода. «С фланга заходят», — догадался Говорков.

Потом до слуха долетели звуки, похожие на частые удары в большой барабан. Это заработала наша противотанковая артиллерия, и снова показались танки. Но теперь их было только четыре. Позади бежали два запыхавшихся гитлеровца. Они махали руками, пытаясь остановить машины. Внутри у Говоркова что-то колыхнулось, по телу пробежали холодные мурашки. Он приник было плотнее к земле, но тотчас сдвинул назад пилотку и прильнул щекой к прикладу винтовки с оптическим прибором…

Назад вернулся поздно вечером. Спустившись в овражек, где располагалась его рота, Говорков присел немного отдохнуть, поразмыслить, правильно ли он провел день, и между делом переобуть ноги.

Бой утих. Дым и смрад немного рассеялись. Внизу, ближе к Волге, беззвучно хлопотали под прикрытием высокого берега старшины и каптенармусы, получая на завтрашний день провизию. Из ближней землянки доносился глухой простуженный голос, постукивал котелок. И вдруг оттуда полилась неизвестно кем сложенная песня про Сталинград, про стойкость советских солдат:

Потом эта песня оборвалась, и, встревожив солдатские сердца, молодой голос запел «Жди меня». Где-то на Смоленщине, на Тамбовщине, в далеких краях Сибири, на Украине оставили солдаты своих родных, близких. В горячих схватках с врагом забывалась та чистая, нежная любовь, которая родилась под белоснежными яблонями и вишнями, на широких лесных полянах или на душистых коврах майских лугов. Но вечерами, в минуты затишья, эта любовь изливалась нежной песней.

— Нет сильнее солдатской дружбы и задушевнее солдатской песни, — проговорил, вздохнув, Говорков, когда окончилась песня.

Перемотав портянки, он пошел к себе в землянку.

Первым встретил его Зайцев, который уже сидел здесь и ждал.

— Ну как успехи? — спросил он.

— Плохо. За весь день только двоих подшиб, да и те сами нарвались, когда бежали из подбитого танка.

— Что ж плохого? — усмехнулся Зайцев. — Если бы каждый боец стукнул по парочке фашистов, давно бы Гитлеру крышка.

Говорков прикинул в уме и согласился.

С тех пор он регулярно выходил спозаранку на передний край нашей обороны и терпеливо выслеживал гитлеровцев. Зайцевская наука пошла на пользу, и личный счет Семена Говоркова рос день ото дня.

Так продолжалось, пока советские войска не прорвали вражеские позиции на флангах и не зажали всю группировку немцев в крепкие клещи. Защитники Сталинграда обрушили на врага ряд мощных ударов, после которых гитлеровцы заметно присмирели и не показывались из своих укрытий.

Говорков каждый день ходил «на охоту», менял позиции, пускался на всевозможные хитрости, но ничего не выходило.

— Все равно достанем! — сказал он однажды и направился к Котову, который теперь командовал ротой, но не забывал о Говоркове, интересовался его делами, помогал, когда в этом была необходимость.

Котов внимательно выслушал план, предложенный снайпером, задал несколько вопросов.

— Будь по-твоему! — сказал он. — Сделаем все, что надо…

За немецким передним краем на отшибе стоял трехэтажный разрушенный дом. Он мог служить надежным укрытием не только от оружейного, но и минометного огня. Место вокруг было открытое и хорошо простреливалось во всех направлениях. Пользуясь ночной темнотой, Говорков добрался до этого дома и облюбовал себе место под разбитой лестничной клеткой.

Утром, в условленное время, с нашей стороны прилетел тяжелый снаряд и разорвался между двумя землянками врага. Перепуганные фашистские солдаты выскочили наверх и заметались в поисках другого убежища. Говорков дал по ним короткую автоматную очередь и притих.

Через равные промежутки времени наши снаряды рвались в гуще немецкой обороны. Фашисты, выбитые из насиженных мест, кидались от одного укрытия к другому. Говорков едва успевал нажимать на спусковой крючок.

К полудню он насчитал вокруг своей огневой позиции больше трех десятков убитых. «Удачная охота. Теперь, как стемнеет, можно и назад возвращаться…»

Видя, что артиллерийский обстрел прекратился, гитлеровцы стали потихоньку выходить из своих укрытий. Говоркову не терпелось продырявить еще две — три головы, но он боялся демаскировать себя без артиллерийского обстрела и всячески удерживался от соблазна. Но вот над одним окопом показался офицер в широкополой фуражке. Говорков не вытерпел. И тотчас в его сторону с воем полетели немецкие мины. Кольцо их сжималось все теснее и теснее.

«Засекли, — подумал Говорков и выругал себя за последний выстрел. — Выдержки не хватило. Теперь не выпустят, будут пытаться взять живьем…»

Когда свист мин утих, из блиндажей показались вражеские солдаты. Они ползком, перебежками пробирались к дому. Но Говорков сверху хорошо видел их, и они не могли укрыться от его выстрелов… Попытка захватить снайпера сорвалась.

Тогда гитлеровцы открыли по дому артиллерийский огонь. Едкая кирпичная пыль полезла в нос, в горло. Гитлеровцы выпустили около двух десятков снарядов. Казалось, после такого обстрела в доме не могло остаться ничего живого, да там никого и не было. Говорков, ужом проскользнувший через открытое место, стоял посредине командирской землянки и докладывал Котову о проведенной операции.

— Оказывается, и из-под земли можно фашистов выковыривать? — дружески улыбаясь, спросил Котов.

— Можно, — ответил Говорков, вспомнив свой давнишний разговор с командиром. — Русского человека только растревожь! Он все сможет…