Станция Вашингтон. Моя жизнь шпиона КГБ в Америке

I.

Однажды вечером в конце апреля 1985 г. я с женой и двумя сыновьями приехал в Вашингтон в качестве корреспондента советского информационного агентства "Тасс". Мне было тридцать три года, я владел английским, французским и испанским языками, был несколько амбициозен, хотя уже понял, что в моей стране амбиции — это рецепт от беды.

В то время мало кто знал, что на самом деле я являюсь сотрудником КГБ, прикрепленным к Первому главному управлению (внешняя разведка). Моя должность журналиста была удобным прикрытием.

Трогательно выглядели деревья, украшенные электрическими фонариками у дверей гостиницы, удивляли бесшумные моторы автомобилей, приятно кружилась голова от запаха цветущих деревьев. В столице США наступило время цветения сакуры. Но, увы, я приехал не развлекаться.

Главная задача, возложенная на меня и моих коллег по вашингтонской резидентуре, как было написано в приказах и распоряжениях председателя КГБ, заключалась в том, чтобы предотвратить внезапное ракетно-ядерное нападение США на СССР. Ни больше, ни меньше.

Я приехал подготовленным к этой работе. Летом 1980 года я окончил Университет дружбы народов имени Патриса Лумумбы. На Западе принято считать, что этот университет является центром подготовки международных террористов. Однако на самом деле в мое время это было одно из самых либеральных учебных заведений Москвы и всего Советского Союза. Правда, будущий террорист Карлос, которого в шутку называли "Владимир Ильич Ленин", был выпускником Университета Лумумбы, но он большую часть времени проводил в секретных заграничных командировках и не был типичным студентом.

Наш студенческий коллектив состоял из юношей и девушек из девяноста стран мира. Общаясь с ними, я узнал о мире гораздо больше, чем можно было почерпнуть из советских учебников. Некоторые из наших преподавателей прошли частичную стажировку за рубежом, в том числе в США, и их опыт также накладывал отпечаток на атмосферу в университете. Идеи свободы и демократии незримо витали в аудиториях.

Я не был ни убежденным коммунистом, ни диссидентом. Я не преклонялся перед советской системой, а считал ее достаточно жизнеспособной, опираясь на вполне приличную экономическую статистику страны. Конечно, я и мои ближайшие школьные товарищи испытывали некоторые сомнения в правдивости официальной статистики, но наше недоверие было вызвано скорее врожденным скептицизмом, чем реальными знаниями. Факты, характеризующие истинное положение дел в советской экономике, хранились под замком и были доступны лишь немногим высшим должностным лицам. Я подозреваю, что даже Генеральный секретарь ЦК КПСС — лидер нашей страны — не догадывался о том, что Советский Союз смертельно болен.

Я с отличием окончил университет, став специалистом в области международного права. Жизнь казалась прекрасной и полной перспектив.

Я собирался поступать на службу в разведку КГБ, зная, что меня направят на решающий участок фронта — против могущественных и непостижимых Соединенных Штатов. Достойные противники — ФБР и ЦРУ — лежали в ожидании. Но я не боялся. Напротив, я жаждал скрестить шпаги с противниками, испытать свои силы и проникнуть в самые сокровенные тайны мировой политики.

К тому же я был глубоко убежден, что разведка нужна моей стране и что в советской разведке работают виртуозы шпионажа, движимые чувством гражданского долга. Это была едва ли не самая грубая ошибка в моей жизни, за которую мне в итоге пришлось дорого заплатить. Но тогда я еще не знал, что ждет меня в будущем, и поэтому уверенно смотрел в будущее.

После окончания Университета Лумумбы я, как и все шпионы, должен был поступить в Академию разведки. Следующие два года я провел в Юрлово, расположенном в чудесном лесу недалеко от Москвы. Секреты профессии мне преподавали тайные герои холодной войны, люди, похитившие атомные секреты США, работавшие с Розенбергами, Ким Филби, Гай Берджесс, Дональд Маклин. Для неопытных курсантов они казались величественными фигурами, недоступными простым смертным, их жизнь — возвышенная жертва во славу Родины. Мы мечтали стать их преемниками.

Учебный курс начался с двухмесячной стажировки в отряде спецназа, где развеялись все сомнения по поводу нашего будущего: нас готовили к боевым действиям в особых условиях. Мы прыгали с парашютом с самолетов, осваивали различные виды оружия, учились ставить мины, преодолевали залитую напалмом полосу препятствий, захватывали "пленных" для допроса, "взрывали" мосты, "уничтожали" линии снабжения противника.

Жилистый полковник-десантник учил нас: "Ваш долг — любой ценой выполнить любое задание Родины. У вас не должно быть никаких сомнений в моральной оправданности и политической целесообразности такого задания. Советский Союз — это оплот прогрессивного человечества. Все, что исходит от его руководства, служит делу мирового прогресса".

"А как же выжить в пути?" — спросил один из курсантов.

"Это ваша проблема", — ответил полковник, поправляя лямки своего парашюта. "Если у вас есть желание выжить, то вы выживете. Но для нашей Родины главное, чтобы вы выполнили поставленную задачу".

Такое шокирующее определение своего долга я услышал впервые, но оно не произвело на меня впечатления излишне циничного. Идея самопожертвования во имя высоких идеалов была популярна в нашей среде.

Вскоре многие мои одноклассники оказались в частях спецназа в Афганистане. Некоторые из них погибли, например, Володя Фомин. Он был буквально обезглавлен пулеметной очередью на глазах у шестилетнего сына прямо в центре Кабула.

Когда цинковый гроб с телом Володи привезли в Москву, я еще только осваивал секреты шпионского ремесла. Многое из того, чему нас учили, было взято прямо из арсенала времен "холодной войны". В самом деле, кому сегодня придет в голову использовать радиостанцию дальнего действия для поддержания связи с нашими агентами в США или микроточку — фотографию документа диаметром менее одного миллиметра? Генералы КГБ, как и их армейские коллеги, очевидно, были заняты подготовкой к прошлым войнам.

Время многое стерло из моей памяти, но некоторые эпизоды я, конечно, буду помнить до самой смерти.

На стене одной из аудиторий рядом с многочисленными диаграммами, отражающими американский военный потенциал, висит огромная карта Советского Союза, окольцованная военными базами, принадлежащими США или их союзникам. Цифры очень впечатляют. Преподаватель комментирует их, а затем говорит: "Надеюсь, теперь никто не сомневается, что США способны стереть нашу страну с лица земли".

"Но есть ли у них желание и воля сделать это?" — спрашиваю я. спрашиваю я.

"Именно это вам и предстоит выяснить, когда вас туда пошлют", — отвечает инструктор. "Американский народ не начнет войну, но нет никаких гарантий, что этого не сделает его правительство".

Идеологическая индоктринация в Разведывательной академии была направлена на то, чтобы привить нам одну основную идею: вместо того чтобы контролировать свое правительство, американским народом манипулируют его правители, поэтому поведение США так непредсказуемо.

Чтобы убедиться в правильности этой идеи, нужно было поехать в США и изучить жизнь этой страны. А пока приходилось принимать подобные заявления на веру.

Примерно в это же время пришло известие о переходе на сторону американцев оперативника из нашей токийской резидентуры по фамилии Левченко. Как-то в кругу друзей мы затронули эту тему, и, естественно, все осудили перебежчика. Предательство у нас считалось хуже смерти. Вдруг один из инструкторов, брюзгливый полковник, сказал: "Левченко не виноват. Виновата система".

Мы были потрясены. Что он сказал?

"Левченко был толковым оперативником, но таких людей система отбраковывает". Полковник грустно улыбнулся. "А раз он оказался неугоден собственному государству, то какие у него оставались варианты?"

"Что будет с государством, если оно будет отвергать умных людей?" растерянно пробормотал я.

"Государство — это как корабль, который набирает баранки и рано или поздно тонет", — сказал полковник. В его глазах мы были кучкой невинных котят.

Впоследствии мне не раз приходилось вспоминать мудрость этого старожила.

Однажды группу курсантов, предназначенных для службы в странах НАТО, вызвал к себе начальник академии полковник Малахов и задал один-единственный вопрос: "Допустим, у вас есть возможность получить чрезвычайно важную информацию о главном противнике, но для этого нужно убить ребенка. Как вы поступите?"

Некоторые из нас после некоторого колебания выразили готовность сделать все необходимое. Другие бессвязно бормотали, боясь сказать либо "да", либо "нет". Другие, в том числе и я, пытались обратить все в шутку. Малахов внимательно выслушал все ответы и отпустил нас, не сказав ни слова.

До сих пор я не знаю смысла этого упражнения. Садизм? Сентиментальность? Понятия не имею. Какую черту характера они надеялись развить, играя с нами таким образом? Интересно, что все люди в нашей группе, независимо от их ответов на вопрос начальника, получили именно те задания, для которых они были предназначены все это время.

Среди нас был курсант, имевший четырехлетний опыт работы в отделе кадров спецслужбы. Он выглядел как заядлый интриган и утверждал, что знает все тонкости работы во внешней разведке КГБ. Его прозвище было "Опытный".

Опытный" любил поговорить, и это было его ахиллесовой пятой.

"Не обращайте внимания на все, чему вас здесь учат, — говорил он своим близким друзьям. "Никому не нужны ваши агенты под прикрытием. Карьера оперативника определяется исключительно его отношениями с начальством. Лучше бы вы думали, как подлизаться к начальству".

Мы не верили "Опытному". Его даже подозревали в том, что он провоцирует нас по приказу отдела кадров, чтобы отсеять слабых духом и нечистых помыслами. Кто мог поверить, что он просто говорит правду?

Я с отличием окончил Разведывательную академию. На церемонии вручения дипломов выступал полковник Виталий Юрченко. В то время он возглавлял Управление внутренней контрразведки Первого главного управления КГБ — группу, осуществлявшую контроль за работой сотрудников КГБ в Первом главном управлении, и считался одним из самых информированных и влиятельных сотрудников спецслужбы. Никто не мог предположить, что всего три года спустя он станет предателем.

Юрченко произнес блестящую и вдохновенную речь: "Вам очень повезло, что вас выбрали в элиту советского общества. Вы узнаете секреты, которые сделают вас всемогущими. За вами стоит великая сила, которая никогда вас не подведет. Очень скоро вам придется сразиться с сильными противниками. Самые сильные из них — спецслужбы США. Они всегда нацелены на успех…"

"И они не одиноки в этом", — озабоченно сказал мой друг Игорь Кессов, сидевший рядом со мной.

Он был прав, черт возьми. Мы чувствовали себя римскими центурионами, готовящимися к бою, готовыми победить или умереть.

После месячного отпуска я попал в Северо-Американский департамент — самый важный из отделов Первого главного управления. Первое главное управление было примерно аналогом американского ЦРУ. Оно состояло из нескольких подразделений: политической разведки, внешней контрразведки, научно-технической и т. д. Наиболее важным из них было отделение политической разведки. В ее состав входили различные географические отделы, самым важным из которых, безусловно, был Североамериканский отдел. Меня охватила неуверенность, граничащая с робостью. Ведь я попал в святая святых.

В то время отдел возглавлял генерал Дмитрий Якушкин, выходец из дворянской семьи, в роду которого был участник антимонархического заговора декабристов. В 1982 году он вернулся на родину после чрезвычайно успешного семилетнего пребывания на посту главы вашингтонской резидентуры. Считалось, что с Якушкиным во главе КГБ удалось нанести наибольший ущерб национальной безопасности США за весь период после окончания Второй мировой войны. Конечно, это было время разрядки, и американцы снова ослабили бдительность.

Конечно, это было время разрядки, и американцы, как водится, снова ослабили бдительность. Но это было уже второстепенно. Главная причина успеха генерала Якушкина заключалась в его умении рисковать и не уклоняться от ответственности.

Теперь он вынашивал планы по расширению Североамериканского департамента до суперподразделения, координирующего вербовочную работу с американцами в мировом масштабе. Амбициозный человек и сильный лидер, он стремился со временем подняться как минимум до должности заместителя начальника Первого главного управления. Естественно, что его очень не любили коллеги.

Якушкин был импозантен: высокий, видный, седовласый мужчина, похожий на настоящего русского аристократа.

Когда я вошел в его кабинет, Якушкин поднялся на ноги, вышел из-за стола и пожал мне руку.

"У вас есть беспрецедентная возможность отличиться, — серьезно сказал он. "Если еще осталось место для героизма, то в моем отделе вы его найдете. Так что все зависит от вашего мастерства и немного от удачи. Вы будете работать в Вашингтонском отделе. А вот и ваш непосредственный начальник". Генерал величественным жестом указал на сидящего в кресле мужчину средних лет: "Полковник Валентин Аксиленко. Очень советую внимательно выслушать его, тогда у вас будут все шансы стать вербовщиком".

Вслед за полковником я вошел в небольшой предбанник кабинета Якушкина и был представлен "бабушке Лиде", секретарю отдела. Никто не знал, когда она пришла в разведку, но, видимо, в самые первые годы советской власти. Бабушка Лида была известна своей сверхъестественной канцелярской компетентностью во всех секретных вопросах и потрясающе скверным характером.

Каждый сотрудник ординаторской, приезжавший в отпуск, обязательно привозил ей подарок в надежде добиться ее расположения. Она принимала подарки, но никому не удавалось завоевать ее расположение. На ее небосклоне была только одна звезда: Якушкин.

"Вот еще один будущий вербовщик, — сказал полковник, представляя ему грозного секретаря.

"Откуда вы знаете, что из него получится?" — раздраженно спросила она. "Уходите, вы мне мешаете работать, подождите, — обратилась она ко мне, — на днях я проверю, как вы ведете дела, и тогда у вас будут большие, большие проблемы".

Откланявшись, мы вошли в кабинет Валентина. Ничто не указывало на род деятельности его обитателя. Чистый стол с двумя телефонами, громоздкий сейф в углу с теннисной ракеткой на вершине.

Как и следовало ожидать, наш разговор начался с истории моей жизни. Мне приходилось рассказывать ее десятки раз на предыдущих собеседованиях. Полковник внимательно выслушал меня, а затем задал всего один вопрос: "Вы хорошо учились?".

"На отлично", — ответил я с немалым удивлением.

Такого вопроса мне еще никто не задавал ни при приеме на работу в КГБ, ни в Академии разведки. Приходилось отвечать на всевозможные вопросы о родственниках, возможных связях с иностранцами, семейных отношениях — словом, старательно копались в моем грязном белье, но никому не приходило в голову выяснять, есть ли у меня мозги.

Полковник мне не мог не понравиться.

"Я тоже был отличником", — сказал он, улыбаясь, и он мне понравился еще больше. Мне всегда нравились люди, которые стремятся к успеху во всем, чем бы они ни занимались. К сожалению, таких людей я встречал очень мало. Подавляющее большинство моих знакомых — но не друзей! — в своем продвижении по жизни полагались на удачу или влияние, а не на собственные силы. Люди, подобные "Опытному", были типичны для советской системы.

В этом смысле Валентин Аксиленко был редким исключением. Он выглядел совсем не как типичный разведчик. Все разведчики, с которыми мне доводилось сталкиваться, несли на себе печать особой касты гламурных героев. А он, напротив, был таким же приземленным. Более того, он казался застенчивым человеком, прямо противоположным тому, как, по моим представлениям, должен выглядеть типичный "рыцарь плаща и кинжала".

"Когда вы учились в Академии разведки, вас привлекала оперативная психология?" — спросил полковник.

"Конечно", — соврал я.

Психология, блин! Меня учили побеждать слежку, грузить и разгружать капли, совершать заранее оговоренные тайные обмены, которые мы называли кистевыми, тайно вскрывать письма. Психология была на таком задворках, что никто ее не замечал. Видимо, холодная война наложила свой отпечаток на учебный план.

Однажды спецслужбы провели эксперимент. Отобрали группу лучших оперативников за всю историю КГБ, ввели их характеристики в компьютер и получили обобщенное описание супершпиона. Удивительно, но оказалось, что этот синтетический герой не имеет высшего образования и лишь в общих чертах владеет иностранным языком. Все были поставлены в тупик и даже решили, что компьютер их разыгрывает. В конце концов их осенила истина.

Дело в том, что наибольших успехов спецслужбы добились в 1930-е, 1940-е и, возможно, в 1950-е годы. В те времена Запад кишел поклонниками социалистических идей, а также людьми, не прочь подзаработать с помощью Москвы. Очень часто для успешной вербовки требовалось всего несколько ломаных фраз на местном языке, таких как: "У меня есть деньги. У вас есть секреты. Давайте поменяемся".

В те времена никому и в голову не приходило сажать на аналитический диван потенциальных агентов — иностранных граждан, сознательно сотрудничающих с советской разведкой. Сотрудничество с КГБ считалось большой честью. Оперативник должен был отдавать приказы, а агент — проявлять слепое послушание. С той эпохи много воды утекло под мостом, мир изменился, но спецслужба осталась прежней.

"Вам будет полезно уделить особое внимание психологии", — сказал Валентин. "Я считаю, что психология — это самое мощное оружие разведки на сегодняшний день. Было время, когда мы вербовали с помощью идеологии, но кто теперь верит в эти идеалы? Тогда мы перешли к деньгам, но уровень жизни на Западе вырос настолько, что мы уже не можем позволить себе платить столько, чтобы привлечь хорошие кадры. Поэтому остается только психология. То есть нужно искать людей с определенными психическими отклонениями, в первую очередь авантюристов. Кроме того, нужно найти способ общения с такими людьми, чтобы они согласились работать на вас. Без знания психологии справиться с этой задачей вряд ли удастся. Похоже, что эпоха Джеймса Бонда закончилась навсегда. Технология шпионажа во многом утратила свое значение".

Я слушал его, не веря своим ушам. Полковник Аксиленко мне, конечно, нравился. Но, увы, вся спецслужба в целом нравилась мне гораздо меньше.

Очень скоро, к своему удивлению, я обнаружил, что то, чему меня учили в Академии разведки, имеет очень малое отношение к реальной жизни разведки. Там меня учили служить Родине и вербовать агентов, здесь же, в разведке, царили интриги.

Личность любой советской бюрократической организации олицетворял ее начальник, как собака часто похожа на своего любимого хозяина. В этом смысле генерал-полковник Владимир Крючков, начальник внешней разведки КГБ — Первого главного управления, был яркой личностью, квинтэссенцией советской системы.

Став начальником Первого главного управления в 1974 году, Крючков принес на новую работу свои партийные навыки. Он никогда не занимался разведкой и мало что в ней понимал. Однако в Советском Союзе было принято считать, что коммунистический лидер может руководить практически всем. Так человек, чей опыт состоял исключительно из передачи бумаг на подпись то одному начальнику, то другому, стал главным разведчиком страны.

В то время спецслужбы были очень компактной организацией. Все знали друг друга, и все были заняты. Они могли заниматься хорошими или плохими делами, но никто не сидел без дела. В службе были и фанатики, и искренне заблуждающиеся люди, и жертвы колоссального обмана, были даже злые люди. Но одна категория полностью отсутствовала: дилетанты. Каждый служащий знал свое дело и работал на благо государства, как он его понимал.

Крючкову этого было мало, ему нужен был размах. С одобрения тогдашнего главы КГБ Юрия Андропова он начал кампанию по глобализации разведки. Очень скоро огромное здание штаба в Ясенево, еще недавно полупустое, стало напоминать муравьиную кучу. Служба разрасталась, пополняясь личным составом, рождая новые подразделения и, что самое главное, порождая новые руководящие должности.

Генералы плодились как кролики, и каждый из них должен был оправдывать свое существование. Как? Имитацией работы.

Никогда еще не было страны, где пропасть между словом и делом была бы так велика, как в бреж-невистском Советском Союзе. Система шаг за шагом превращалась в театр абсурда, где дело лишалось значимости, а лживое слово выдавалось за непреложную истину. Это характеризует и вклад Крючкова в работу КГБ.

Умелая работа на местах перестала быть критерием успеха, ее место заняла искусная имитация. Среди офицеров среднего звена, составляющих основу спецслужбы, бытовала циничная шутка: "Лучший оперативник — тот, кто изо всех сил старается завербовать агента под прикрытием, но не может этого сделать, потому что за ним круглосуточно следят".

Те, кто рано овладел трюком имитации, могли уверенно рассчитывать на успешную карьеру. Другие были обречены на полный крах или тоскливое существование на второстепенных должностях, где главным развлечением была всегда готовая выволочка от начальства. Их превращали в козлов отпущения, на которых возлагали вину за прогрессирующее бессилие советской разведки.

При Крючкове "господин бумагомарака" стал главным содержанием разведывательной деятельности. Ежегодно служба выпускала около трех миллионов документов, практическая ценность которых стремилась к нулю. Одно ведомство давало вопрос, другое — ответ. Хорошо составленный документ стал самоцелью, достаточным основанием для награды или повышения в должности. То, что это не имело никакого отношения к интеллекту, не имело значения. Можно было стать генералом, ни разу не взглянув на живого агента. "Главное преимущество советской разведки — в ее недавно приобретенной способности существовать без тайных агентов", — горько шутили старожилы, наблюдая, как фигура агента под прикрытием становится неактуальной в организации Крючкова. На первый план выдвинулись более важные дела. Например, партийное собрание.

Многие другие выпускники разведывательной академии вскоре после поступления в разведывательную службу поняли, что попали в ловушку. Они согласились работать в разведке, понятия не имея, каково там. Но когда узнали, было поздно, — выход был заблокирован. Их единственным выходом было выполнять свои обязанности, пытаясь вопреки всему избежать поломки. Немногим из них это удалось; остальные рано или поздно поддались своей судьбе и превратились в игрушки начальства.

Конечно, не все начальники были самодержавными дилетантами, но при Крючкове их стало больше. Генералы старой закалки были ошеломлены все более наглым осквернением своего ремесла и ворчали по этому поводу. Они презирали Крючкова за его некомпетентность. Он отвечал на их чувства молчаливой ненавистью и постепенно заменял их своими людьми, то есть коммунистическими аппаратчиками. Результатом был нарастающий паралич руководства. Чем больше разведывательная служба расширялась, тем менее эффективной она становилась. Его основная задача официально состояла в вербовке агентов под прикрытием в США, и именно в этой области его растущая слабость особенно бросалась в глаза.

Нельзя отрицать, что КГБ Крючкова нанес несколько прямых ударов по США. Сеть Уокера, которая продавала Москве совершенно секретные коды ВМС США, бывший сотрудник Агентства национальной безопасности Рональд Пелтон и бывший сотрудник ЦРУ Эдвард Ховард, согласившиеся работать на Советы, — все они действительно были главными источниками великой радости для КГБ и большого горя для США. хитрый. Но мне понадобился всего год работы в разведке, чтобы понять, насколько далека от правды эта лестная картина.

Практически все американцы, завербованные КГБ под руководством Крючкова, решили работать на Москву по собственному желанию и искали агентов советской разведки, чтобы предложить свои услуги. Все они в большей или меньшей степени проявляли определенные психические аномалии, которые отличали их от тех, кого обычно считают нормальными людьми. КГБ играл незначительную роль в их вербовке: американским добровольцам не выставляли дверь, когда они появлялись в советском посольстве, — и на этом усилия по «вербовке» заканчивались.

Однако никакая разведка не может выжить, пассивно ожидая добровольцев, — она должна охотиться за своей добычей. Но, увы, за весь период с 1974 года, когда Крючков был назначен главой службы внешней разведки, до 1982 года, когда я прибыл в Североамериканское управление, только один оперативник КГБ нашел и успешно завербовал в США агента под прикрытием: Валентина Аксиленко. Я решил последовать его примеру во что бы то ни стало.

Мне казалось, что наличие американского агента по большому счету освободило Валентина, насколько разведчик может быть независимым. Валентину не нужно было заниматься понарошку и убеждать коммунистическое начальство, что блеф был, по сути, настоящей работой. Он руководил своим агентом и практически докладывал только генералу Якушкину, одному из немногих старослужащих, которым еще удавалось удержаться на своем посту. О таком привилегированном статусе можно было только мечтать.

Может ли все это огромное здание работать только на бумажной волоките? Конечно, нельзя, подумал я. Крючков должен иметь какие-то успехи, чтобы отчитываться перед Политбюро. На самом деле ему нужно как минимум несколько американских агентов, чтобы оправдать собственное существование и построить свою бюрократическую империю на предоставленной ими информации. Единственный хороший блеф — это блеф, основанный на чем-то реальном. И тот, кто обеспечивает эту дозу «реальности», становится незаменимым и приобретает величайшие из всех привилегий: он может обходиться без необходимости притворяться дебилом всю жизнь.

Излишне говорить, что я понял, насколько трудную задачу я поставил перед собой. В самом деле, на какую наживку я мог наткнуться перед нормальным современным американцем, чтобы заманить перспективу сотрудничества с КГБ в то время, когда коммунистическое государство, как мы теперь знаем, переживало свою последнюю агонию? Большинство моих коллег прекрасно знали, что у них столько же шансов завербовать хотя бы одного американца, сколько у пилота самолета шансы полететь на Луну. Потребовалась бы невероятная удача, чтобы победить с огромными шансами.

Я знал, что моя цель почти недостижима, но я просто не мог смириться с такой печальной реальностью. Я лелеял надежду, что, завербовав агента, смогу пробиться в небольшой, но желанный отсек, где правят национальные интересы и здравый смысл, где правят настоящие профи и не нужно подлизываться к начальству.

У меня было три альтернативы: стать честным неудачником; превратиться в процветающего лицемера; или нанять агента. Я выбрал последнее.

По прибытии в Вашингтон я немедленно сообщил в резидентуру КГБ. Резиденция, как известно, занимала крохотное помещение в здании посольства на площади Сахарова, чуть более чем в полумиле от Белого дома. На самом деле здесь не было никакого подобия площади. Советское посольство уже давно имеет адрес на 16-й улице. Но после того, как власти сослали Андрея Сахарова в Горький, американцы решили всадить болезненную занозу в зад Кремля и переименовали территорию вокруг. посольство в честь мятежного академика. Адрес в телефонных справочниках остался прежним — 1125, 16-я улица, северо-запад, — но небольшая табличка прямо у входа с надписью «Плаза Сахарова» постоянно напоминала Советам об их гнусном поступке.

Внешне московское "шпионское гнездо" в самом сердце Америки мало напоминало тот зловещий образ, который вызывало это название у многих американцев. Его общая площадь не превышала 80 кв. м (примерно 860 кв. футов), на которых ютилось около тридцати сотрудников разведки.

С годами общий штат посольства рос семимильными шагами, поэтому всем — и "чистым" дипломатам, и шпионам — приходилось работать в невероятно тесных помещениях. Тонкие перегородки разделили резидентуру на четыре очень маленькие, как птичьи клетки, комнаты, в которых разместились четыре ее отдела: Политическая разведка, Внешняя контрразведка, Научно-техническая разведка и Технические операции.

Резидент, которого в ЦРУ называют "начальником станции", его заместители, отвечающие за политическую разведку и контрразведку, и секретарь станции занимали отдельные кабинки.

В комнатах не было ни одного окна, а тусклый свет неоновых ламп и настольных светильников несколько неуместно создавал ощущение интимности.

Чтобы попасть в ординаторскую, нужно было набрать код на цифровом замке у входной двери, оставив пальто в шкафу в коридоре. Эта мера предосторожности долгое время считалась очень важной мерой безопасности. Анализ многочисленных случаев дезертирства сотрудников спецслужб показал, что некоторые из них проносили в карманах шпионскую аппаратуру (миниатюрные фотоаппараты и магнитофоны), предоставленную западными спецслужбами для получения документальных доказательств шпионской деятельности КГБ. В результате был издан приказ: в пальто в ординаторскую не входить. Видимо, руководство исходило из того, что чем меньше карманов у советского разведчика, тем меньше шансов, что он станет предателем.

Войдя в резидентуру, я увидел необычную картину: оперативники разведки и контрразведки теснились в своих крохотных отсеках. Одни из них читали газеты, другие составляли телеграммы в Москву, третьи просто жевали сало.

В то время вашингтонскую резидентуру возглавлял генерал Станислав Андросов, один из любимцев Крючкова. Он пришел в разведку из Министерства иностранных дел, где был секретарем комитета молодых коммунистов, и сразу же был назначен на руководящую должность. Бюрократ до мозга костей, Андросов интуитивно знал, какие качества Крючков ценит в своих подчиненных, и умело играл на его руку. Это было не так уж сложно, учитывая, что они были родственными душами.

Во время службы в Москве Андросов всегда засиживался в своем кабинете до позднего вечера и никогда не позволял себе уходить домой раньше Крючкова. По правде говоря, он мало чем мог заслужить такое усердие. Он просто сидел.

Но откуда Крючкову было знать? Уходя поздно вечером, когда почти все начальники отделов уже давно ушли, начальник разведки неизменно видел свет в окне Андросова и представлял, что его трудолюбивый подчиненный занят разработкой гениальных разведывательных схем где-нибудь в странах третьего мира. На самом же деле Андросов просто читал газеты, хотя с тем же успехом мог бы читать их дома в более комфортной обстановке.

Андросов приехал в США в непростое время. Президент

Рейган начал масштабную программу перевооружения. Разрядка закончилась, отношения между Вашингтоном и Москвой опустились до нового минимума и теперь находились у опасной черты, за которой начиналось царство непредсказуемого.

Андросов заявил Москве, что американцы не годятся для работы — то же самое он говорил о китайцах во время своей предыдущей работы в Пекине. Но его слова встретили сопротивление. Отпор исходил от предшественника Андросова на посту вашингтонского резидента, начальника Североамериканского управления генерала Якушкина.

Так обстояли дела, когда весной 1985 года я вышел на свой первый рабочий день. Андросов по-отечески поприветствовал меня, а затем приказал три месяца не появляться в резидентуре, чтобы поставить в тупик сыщиков ФБР. Я решил воспользоваться неожиданным перерывом, чтобы снять и обставить квартиру, купить машину — словом, обустроиться, без чего невозможна никакая разведывательная деятельность.

Я снимал квартиру в Александрии, недалеко от торгового центра Landmark. Прекрасное место, уютное и тихое, хотя меня предупредили, что советский дипломат, занимавший эту квартиру до меня, обнаружил в ней пару жучков.

Я не сомневался, что ФБР установит за мной наблюдение, и был готов терпеть. Конечно, мне хотелось бы не подвергать свою личную жизнь постоянному наблюдению со стороны посторонних людей, но все имеет свою цену, а жизнь в аквариуме — это, видимо, неизбежный компромисс за привилегию быть сотрудником разведки КГБ.

Занимаясь своими обыденными делами, я изучал местность. Хорошо изучив топографию города, я запомнил несколько маршрутов контрнаблюдения, позволяющих сбросить хвост, и решил, что этого достаточно. Операции "Deaddrop" — средства связи между офицером разведки и его агентом — в обозримом будущем не планировались, а маршрутов, выбранных мною для контрнаблюдения, будет достаточно в случае крайней необходимости.

В первые недели работы в Вашингтоне я услышал рассказы об операциях резидентуры в недавнем прошлом. Одна из них касалась Генри Киссинджера, который в своих мемуарах рассказывает о своих отношениях с плохо скрываемым сотрудником КГБ, который льстил себе, думая, что входит в доверие к Киссинджеру. Хотя Киссинджер видел русского насквозь, офицер докладывал, что благодаря его виртуозному исполнению разработка "Лорда" (кодовое имя Киссинджера — в смысле дворянина, а не в религиозном смысле) попала точно в цель.

Когда Киссинджер стал советником президента Никсона по национальной безопасности, не успел он обосноваться в своем новом кабинете, расположенном в нескольких метрах от Овального кабинета, как штаб Первого главного управления в Москве подготовил для Брежнева доклад о том, что КГБ успешно проник в американскую администрацию.

Старый, опытный генерал долго читал и перечитывал доклад. На первый взгляд, доклад выглядел безупречно. Лорд поставлял информацию, он даже пригласил своего знакомого из КГБ к себе в Белый дом и вроде бы согласился на встречу с ним… Могло ли быть правдой то, что, наконец, попытка проникновения увенчалась успехом? Неужели в самом сердце американского правительства был заложен источник? Очень похоже на то!

И все же, и все же… Он не мог понять, в чем дело, но старый генерал чувствовал, что что-то не так. Он отказался подписать рапорт, решив подождать и посмотреть, что будет дальше. Произошло именно то, чего можно было ожидать. Лорд не предоставил никакой секретной информации, зато доставил массу головной боли Кремлю. Генерал благодарил себя за то, что у него хватило ума не сообщать наверх об "успешном проникновении".

Никогда не забуду бравурное выступление заместителя резидента, когда он рассказывал эту историю.

"Так что же произошло?" — спрашивал он с загадочным видом. "С одной стороны, у нас есть источник в Белом доме, причем на очень высоком посту. Это значит, что проникновение удалось, так? С другой стороны, где же информация?" Он театрально разводит руками, на его лице изображено детское изумление.

Разумеется, оперативник, поддерживавший контакт с Лордом, был наказан и предупрежден о необходимости сдерживать свою буйную фантазию в будущих отчетах.

Резидентура проникла и в Конгресс, и в Белый дом. В 1982 году — я тогда был новичком в Североамериканском управлении в Москве — я читал интересное досье на одного конгрессмена. Я открыл его на первой странице — и прочел принудительно до самого конца. Вот это дело! Сотрудник резидентуры, прикрывавшийся должностью первого секретаря советского посольства в Вашингтоне, разрабатывал перспективного американского законодателя. Это была великолепная операция.

Он заходил в офис конгрессмена на Капитолийском холме, они вместе спускались в кафетерий, покупали по чашке кофе и разговаривали. Оперативник демонстрировал феноменальное мастерство собеседника. С невероятным мастерством и тонкостью он проникал в самые потаенные уголки души законодателя, неумолимо затягивая его все дальше и дальше в ловушку, из которой уже не выбраться. На каждую встречу офицер приносил целые ворохи информации, которую предоставлял конгрессмен. Вербовка казалась неизбежной.

Снедаемый нетерпением, я проскочил в самый конец папки, где ожидал найти служебную записку на имя начальника разведслужбы о вербовке представителя. Вместо этого я обнаружил конверт, в котором лежала вырезка из газеты "Вашингтон пост" с интервью с "объектом разработки". Боже мой, какая катастрофа!

Конгрессмен рассказал интервьюеру, что после первого же контакта с советским оперативником он поставил в известность ФБР, и все последующие разработки, естественно, проходили под пристальным вниманием американской контрразведки. Но это было еще не самое страшное. Конгрессмен с некоторым удивлением отметил, что советский "дипломат" в их беседах практически не задавал вопросов. Вместо этого он говорил без умолку, посвящая своего американского собеседника в тонкости советской внешней политики.

В конце беседы конгрессмен отметил, что многому научился у советского "дипломата". Кто-то подчеркнул этот абзац красным маркером.

Генерал Якушкин бесцеремонно выгнал незадачливого оперативника из Североамериканского управления. Но времена менялись, и теперь блеф был королем разведки. Все — от самого низкого оперативника до генерала — знали, что происходит, но делали вид, что ничего не видят. Каждый должен был рапортовать об успехах, а полбуханки лучше, чем совсем без хлеба, или, по живой метафоре резидентуры КГБ в Риме: где нет птиц, там и сволочь звучит как соловей.

При Крючкове в спецслужбе было создано огромное хранилище интересных досье, которые больше походили на художественную литературу, чем на реальные истории. Их героями были некоторые из самых известных американцев, имевших неосторожность регулярно встречаться с советскими представителями. Официально, разумеется. Но американцы и не подозревали, что официальный характер встреч — не спасение: офицеру разведки не составляло труда творчески превратить эти встречи в тайные контакты на бумаге.

Однажды мой коллега, прагматизм которого граничил с цинизмом, выдвинул гениальную идею.

"Самая дьявольски хитрая активная мера, которую КГБ мог бы осуществить в США, — это предать гласности все эти фальшивые дела. Я готов поставить свой рубль на то, что в Америке разразится мощнейший политический кризис. Да такой, что, наверное, пришлось бы создавать совершенно новую политическую элиту из тех, кому посчастливилось держаться подальше от всех советских представителей".

Безусловно, американцы сильно недооценивали полеты фантазии, на которые были способны советские "рыцари плаща и кинжала".

Я мог бы пойти по этому проторенному пути. Например, найти пару американцев, которые согласились бы встречаться со мной хотя бы раз в месяц при условии, что я буду платить за обед, болтать о новом диске Мадонны, о последней игре Washington Redskins — вообще о чем угодно, кроме политики, чтобы, не дай Бог, не отпугнуть их, — а потом умело пересказать содержание статьи из Washington Post в своем отчете в Москву, выдав ее за конфиденциальную информацию, полученную во время последней встречи.

Через некоторое время мои доверчивые американские знакомые, сами того не подозревая, появлялись в наших файлах под кодовыми именами, скажем, "Танго и Кэш". А я тем временем приобретал репутацию солидного оперативника, ведя приятное существование в "империалистическом аду". Через четыре-пять лет такого блаженства я возвращался в Москву, получал повышение, затем следовала очередная загранкомандировка, и на горизонте, по всей видимости, маячили заветные полковничьи звезды. Словом, проторенная дорога сулила легкую жизнь, завидную карьеру и материальный успех.

Трезвый ум советского гражданина заговорщически шептал мне, что это единственный путь для нормального, т. е. "успешного" оперативника. Но в то время я только начинал подозревать, что не принадлежу к числу "нормальных" сотрудников советской разведки. Чем больше мне говорили, что американцы, как правило, непригодны для вербовки, тем сильнее становилось мое желание бросить вызов сложившемуся мнению.

Шпион не может не смотреть на окружающий мир через призму своей профессии, и картина, которую он видит, всегда искажена. Он видит пышный парк и ищет подходящее место для "мертвой точки" или тайной встречи. Прохожий задает ему вопрос, и он гадает, не агент ли это ФБР забрасывает свою сеть. Он разговаривает с кем-то, и мысли его разбегаются: Имеет ли этот человек доступ к секретной информации? Если нет, то может ли он получить его? Есть ли какие-либо отклонения в его психологическом облике? Есть ли у него серьезные проблемы? Как организовать тайную встречу с ним?

Я тоже пристально вглядывался в окружающий мир, надеясь найти малейшую щель в броне, малейшую трещину в заборе безопасности, окружающем интригующие меня места в США. О том, чтобы войти через парадную дверь, не могло быть и речи. Я с тоской подумал о том, что не так давно наши оперативники могли зайти куда угодно, даже в Пентагон, как в собственную квартиру. Вот это были времена!

О подвигах одного ветерана в Северо-Американском департаменте ходили легенды. В разгар разрядки в 1970-х годах его любимым занятием было похищение документов со столов Пентагона. Метод, который он использовал, был прост, но эффективен.

Оперативник бродил по коридорам Пентагона, заглядывая в любую комнату, из которой только что вышла группа сотрудников. Бывало, что комната оказывалась пустой — в те времена беззаботные обитатели Пентагона даже не удосуживались запирать двери. Тогда он мгновенно очищал столы от всех документов — иногда там валялись важные бумаги — засовывал их под пальто и устремлялся к ближайшему выходу.

Однажды, когда он выходил из Пентагона с объемным грузом секретных документов под пальто, бумаги выскользнули и упали на пол. Стоявший рядом сержант был ошарашен. Оперативник тоже был ошарашен, но быстро пришел в себя.

"Эй, помогите мне с этими чертовыми бумагами", — прорычал он охраннику. Сбитый с толку солдат помог ему поднять документы, и наш шпион-герой ушел без охраны, унося с собой добычу.

Но те времена давно прошли, а истории о визитах наших оперативников в Пентагон приобрели сказочный характер.

По подсчетам Валентина Аксиленко, для того чтобы получить агента, нужно было просеять около двух тысяч контактов. Но как можно было установить столько контактов, когда Рейган находился в Белом доме, когда враждебные отношения между правительствами сразу же перерастали в недоверие и враждебность на уровне улиц? Я не могу сосчитать, сколько раз я оказывался в таком затруднительном положении. Вы разговариваете с американцем, все нормально, он приветлив и улыбчив. Но как только вы вскользь упоминаете, что вы советский человек, лицо американца меняется, и он исчезает, растворяется в воздухе, оставляя вас с открытым ртом смотреть в окружающую пустоту. Поверьте, это не мое представление о веселье. Иногда я чувствовал себя изгоем.

Мое пространство для маневра было строго ограничено еще одним важным соображением. Одно отклоненное предложение о приеме на работу, всего одно, и меня тут же вышвырнут из страны — если повезет. Я даже не хотел думать, что будет, если мне не повезет.

В конце 1970-х двое моих коллег по нью-йоркской резиденции, Энгер и Черняев, отсидели в американской тюрьме. Примерно в то же время Константин Корявин, офицер с той же нью-йоркской резидентурой, был задержан ФБР при разгрузке тайника (как правило, передачи документов, денег или оборудования), созданного для него его активом, гражданином США. Было поздно ночью. Ему завязали глаза, бросили в машину, отвезли на пустое кладбище и положили на край свежевырытой могилы.

«Назовите нам имя вашего связного, и мы вас отпустим. В противном случае мы вас расстреляем и похороним в этой могиле», — сказал Корявину агент ФБР. «Никто из ваших коллег не знает ни вашего местонахождения, ни того, что с вами случилось. Вы просто растворитесь в воздухе, вот и все. У вас есть ровно одна минута, чтобы принять решение».

Корявин с ужасом глядел в черную пасть могилы. За его спиной стояли сотрудники ФБР, один из них громко отсчитывал ускользающие секунды. Наконец, он сказал:

"Шестьдесят." Корявин услышал металлический щелчок взведенного курка, после чего наступила гробовая тишина. Он стоял, застыв от страха, ожидая страшного мгновения, когда обещанная пуля пронзит его затылок.

Пытки затянулись на несколько минут. Затем он услышал, как двери машины захлопнулись, и двигатели снова заревели. Советский шпион стоял на краю могилы, потрясенный, не решаясь обернуться и посмотреть, спустя много времени после того, как команда ФБР ушла. Он не мог поверить, что его пощадили.

Константин Корявин сообщил об этом страшном приключении только своему непосредственному начальству, но уже через некоторое время в тайну был посвящен весь Североамериканский департамент. Конечно, шансов проверить эту историю через "независимые источники" было немного, но это утешало. У меня, как у корреспондента ТАСС и, следовательно, без дипломатического иммунитета, был один шанс, в лучшем случае — два. Перспектива оказаться в американской тюрьме или на краю могилы меня мало привлекала. Даже простое выдворение из США означало бы конец моей карьеры. Выдворенные офицеры разведки считались сгоревшими, а значит, не представляющими ценности в полевых условиях.

Принято считать, что шпионы обычно приобретают контакты на всевозможных общественных мероприятиях — вечеринках, пресс-конференциях и т. п. Может быть, когда-то давно так и было, но не в мое время. Я не сразу понял, что искать потенциальных агентов на вашингтонских коктейлях — пустая трата времени. Похоже, все были хорошо осведомлены о тактике КГБ, и я решил пойти другим путем — в профессиональной терминологии он называется бесконтактной оценкой перспектив.

Однажды летом 1985 года, перебирая стопки газетных вырезок, хранящихся в резидентуре, я наткнулся на интересный предмет: пачку копий статей под псевдонимом Филлис Барбер, тщательно собранных кем-то в течение нескольких лет из ряда американских и западноевропейских периодических изданий.

Мне так и не удалось найти человека, составившего эту коллекцию, чтобы сказать ему, что я у него в долгу, но он заслужил мою благодарность. Статьи Филлис были совершенно потрясающими. Она дала новое определение ярому антиамериканизму; она страстно ненавидела все американское, демонстрируя при этом глубокое и глубокое знание всех тонкостей внутренней и внешней политики США. Это было именно то, что мне нужно, я нашел свою "тему". Оставалось только найти подходящий предлог для знакомства с ней, но это уже дело техники. На горизонте забрезжил проблеск надежды.

И тут неожиданно сверкнула молния. В Риме при загадочных обстоятельствах исчез заместитель начальника Северо-Американского управления полковник Виталий Юрченко. Через некоторое время он объявился на секретной вилле ЦРУ в Вирджинии и — о ужас! — начал говорить. Его откровения, время от времени появлявшиеся в американской прессе, поражали воображение. Сеть американских агентов, создававшаяся КГБ в течение многих лет, рухнула как карточный домик.

Антисоветские настроения в США достигли своего пика. Приближался американо-советский саммит в Женеве, но Юрченко внес сумятицу в подготовку к нему. Советские руководители опасались, что США, используя информацию перебежчика, поставят их в невыгодное положение.

В этой ситуации Андросов привел резидентуру практически к полной пассивности, а сам занялся чтением американских газет и журналов. Вскоре он понял, что его оперативники сходят с ума от безделья, и предпринял меры, чтобы развеять их скуку, приказав подчиненным повысить дисциплину. Резидентуру охватил паралич.

Неужели мне суждено так бесславно завершить свою карьеру в разведке? Ситуация казалась почти безнадежной. И тут случился счастливый случай.

Однажды утром я ехал на работу, слушая радио. Время от времени диск-жокей прерывал легкую рок-музыку, чтобы набрать какой-нибудь случайный телефонный номер и спросить того, кто отвечал на звонок, о его отношении к недавно разоблаченным предателям: Уокерам, Рональду Пелтону и им подобным. Все респонденты выражали свое возмущение, а некоторые даже требовали смертной казни для предателей. Вдруг одна женщина сказала: "Почему вы изображаете этих людей какими-то чудовищами? Они просто делали свое дело так, как считали нужным, вот и все".

Диктор радио чуть не поперхнулся.

"Так, минуточку, минуточку", — прохрипел он. "Вы хотите сказать, что можете сделать то же, что и они?"

"Я не знаю", — сказала женщина. "Но я бы обязательно подумала об этом".

Бинго! Я понял, что с точки зрения моих профессиональных интересов чем более враждебными будут советско-американские отношения, тем лучше. По крайней мере, резко сократится количество тупиковых контактов. В сложившейся ситуации человек, решившийся на контакт с советским представителем, должен быть психологически готов к этому. Пришло время представиться Филлис Барбер. У меня был прекрасный предлог: Михаил Горбачев собирался посетить Париж, а Филлис писала рассказы для французского еженедельника.