Станция Вашингтон. Моя жизнь шпиона КГБ в Америке

VII.

Сократ и Спутник должны были прибыть в Москву в воскресенье мая 1987 года. В предыдущую пятницу мне показали телеграмму из вашингтонской резиденции, в которой говорилось, что в среду Сократ звонил из Афин в вашингтонское бюро Агентства новостей «Новости», чтобы узнать, ожидалось в Москве. Он сказал, что на следующий день улетает на Кипр и, если приглашение в Советский Союз не будет подтверждено в течение двух дней, планирует вернуться в Вашингтон.

Как оказалось, Черкашин был излишне оптимистичен в своем заявлении, что «мы все сделаем сами». За два месяца после моего отъезда из Вашингтона Североамериканский департамент так и не удосужился отправить Сократу официальное приглашение. Все пытались избежать ответственности, активно обсуждая, как лучше запрыгнуть на подножку, если Сократа завербуют, и как не понести наказания, если план вербовки провалится.

Между Москвой и вашингтонской резиденцией шел оживленный обмен телеграммами на эту тему; разведчики яростно строчили в блокнотах, — начальство нахмурило брови. Проект был в полном разгаре. Упущена была только одна маленькая деталь, сущий пустяк — отправка приглашения приглашенному.

Все менеджеры отсутствовали в течение дня, а это означало, что я мог преодолеть бюрократическую волокиту. Я связался с представителем «Новостей» в Никосии, попросил его найти Сократа и Спутника и передать им приглашение. Он должен был работать быстро; они должны были покинуть Кипр через несколько часов.

В субботу вечером я получил указание Черкашина встречать «гостей». Мне предоставили полную свободу действий с условием, что я должен вести себя так, чтобы они ясно поняли мою принадлежность к КГБ.

Сократ был в отличной форме. Загорелый, возбужденный до истерики, он произносил один монолог за другим, перекраивая карту мира; распад и создание военно-политических союзов; изменение баланса сил в ущерб Америке.

Спутник вела себя несколько странно. С грустной улыбкой постоянно на губах она делала вид, что слушает нас, но у меня сложилось впечатление, что она находилась в состоянии какого-то необычного опьянения. Иногда она присоединялась к нашему разговору, но редко по делу. Как только стемнело, она извинилась и легла спать.

«Должно быть, она устала после дороги», — осмелился заметить я.

Сократ вдруг нахмурился и как бы поник. Всего секунду назад он был настоящей динамо-машиной, а теперь выглядел человеком, сломленным жестокостью судьбы.

Мы сидели в номере люкс отеля «Будапешт» в самом центре Москвы и пили шампанское. По моей просьбе номер был поставлен на прослушивание, и все разговоры записывались. Учитывая подозрения Андросова и Черкашина, у меня не было другого выбора.

"Где вы работаете сейчас?" — спросил Сократ.

— В Москве создана межведомственная комиссия по внешнеполитическому анализу, — ответил я. «В него входят представители всех ведомств, занимающихся выработкой и реализацией внешней политики, то есть МИД, КГБ, Минобороны, ряда научно-исследовательских учреждений. Вот где я работаю. Наш устав состоит в рекомендации Кремлю относительно оптимальной внешней политики и оптимизации процесса принятия решений».

История с межведомственной комиссией была сделана из цельного куска ткани. Но однажды упомянув полное название этой мифической организации, я впоследствии называл ее просто «Комитет», самое популярное разговорное название КГБ. Тем самым я выполнил просьбу Черкашина заставить Сократа заподозрить меня в том, что я сотрудник КГБ. Кроме того, предложение о приеме на работу от имени несуществующей организации имело огромное преимущество; в случае, если Сократ откажется сотрудничать с Комитетом — возможность, которую нельзя было исключать, — ни одно официальное советское учреждение не подвергнется опасности. Это был случай «вербовки под чужим флагом», говоря торговым языком.

«Кажется, ты идешь в ногу со временем», — заметил Сократ, и его тон дал мне понять, что он созрел для разговора по душам.

— И как ты поживаешь? Я спросил.

"У нас проблемы."

"Мы?"

«Филлис и я. Она страдает каким-то неврологическим заболеванием, которое они еще не определили».

Так вот что это было! Теперь я понял ненормальности в ее поведении.

Сократ продолжал: «Она быстро катится вниз. Какой блестящий мозг умирает! Внешне это похоже на склероз. Она больше не может ни читать, ни заниматься журналистикой».

«Но ее статьи до сих пор печатаются. Как ей это удается?» Я спросил.

«В течение многих лет я писал для нее призрачные статьи. Все, что она делает, это ставит свою подпись под моими статьями. Никто об этом не знает, даже ее редакторы».

«Ты имеешь в виду, что ты настоящий автор всех вещей Филлис?»

— Да практически все…

Это было настоящим открытием. Филлис была серьезно больна, и я этого не заметил. Вашингтонская резиденция восхищалась радикализмом "Спутника", а Сократ всегда был его выразителем. Если это правда, то он такой же красный, как сам Троцкий, подумал я. Я не мог в это поверить.

Сократ взял бокал с шампанским и стал задумчиво наблюдать за сверкающими пузырями.

«Месяц назад Филлис уволили из британского журнала, для которого она писала», — сказал он. «Редактор считает, что она перечисляет слишком далеко влево. Статья о Юрченко, которую мы написали, стала последней каплей».

— Могу я что-нибудь сделать для тебя, Мартин? Я спросил.

"Что ты можешь для меня сделать?" Он неуверенно пожал плечами. «В почтенном возрасте сорока с лишним лет я чувствую себя почти стариком. Я не богат и не знаменит, моя вторая семья на грани распада… Вы не знали, не знали ли вы, что моя первая жена умерла от рака мозга. И вот наступает второй удар. Говорят, что есть канцерогены, которые вызывают рост раковых клеток. Те, кто находится в постоянном контакте с ними, входят в группу риска. Возможно ли, что я канцерогенен?»

— Прекрати это дерьмо, — упрекнул я его. «Я думаю, вам нужно найти хорошее дело и погрузиться в работу, чтобы забыть о своих проблемах».

"Есть идеи?" — с надеждой спросил он.

— В Америке я ничем не могу вам помочь. Но в Советском Союзе вы могли бы стать советником Комитета — неофициально, разумеется. Ваши идеи доходили бы до самого верха, могу вас в этом уверить. И, конечно же, вы будете получать вознаграждение в зависимости от качества вашего материала».

«Насколько это серьезно?» Сократ вернулся к жизни. В дальнейшем я много раз замечал, что разговоры о деньгах всегда волновали его.

— Сто процентов, — ответил я.

— Договорились, — твердо сказал он. «С тех пор, как Филлис уволили, мы чистили дно ствола».

«Вы не обеспокоены тем, что ваша работа может нанести ущерб Соединенным Штатам?» Я спросил.

«Я не считаю Америку своей страной, — заметил Сократ. «Я всегда чувствовал себя там инопланетянином».

— Тогда почему ты там живешь? — удивленно спросил я.

«Я человек без родины, вечный скиталец». Он усмехнулся. «Может случиться так, что однажды я попрошу вас устроить мне безопасное убежище в Советском Союзе».

«Кстати, о безопасных убежищах. Однажды вы спросили меня, как здесь поживают Филби и Говард», — вмешался я. — Хочешь узнать прямо из первых уст? Могу тебя с ними познакомить, если хочешь.

«Нет, забудь». Сократ вяло махнул рукой. «Я опасаюсь утечки информации. Никогда не знаешь, что может случиться».

— А согласились бы вы встретиться с представителями нашего Комитета, если они изъявят желание познакомиться с вами? Я спросил.

— Я полностью к вашим услугам, — ответил он.

На следующий день мне позвонила «Татьяна». Это имя было кодом службы подслушивания КГБ. Судя по их докладу, все шло по плану.

Как только я ушел, Сократ разбудил свою жену, хотя было 2 часа ночи: «Филлис, кажется, наш друг работает на КГБ!»

— Не верю, — твердо сказала она.

«Он предложил свои услуги по организации для меня встречи с Филби и бывшим агентом ЦРУ Говардом».

«Вы были тем, кто проявил к ним интерес еще в Вашингтоне», — сказала она. — Значит, он решил удовлетворить твое любопытство.

«Возможно, вы правы на этот счет, но он также пригласил меня проконсультироваться с комитетом», — настаивал Сократ.

— Какой комитет? «Спутник» был в недоумении.

«Какой-то межведомственный комитет, в котором он работает. «Межведомственный» — это явно отвлекающий маневр, а «комитет» дает много пищи для размышлений».

— Ты согласился? Голос Спутника выдавал явное беспокойство.

— У вас есть предложение получше? — саркастически спросил Сократ. «Вы прекрасно знаете, в каком безвыходном положении мы находимся. Мы подвергаемся остракизму со стороны всех, у нас нет денег и мы не можем рассчитывать ни на какую помощь. Но мы должны продолжать наш путь, и мы продолжим его — чего бы это ни стоило. Это не возврат к прошлому. Я не собираюсь ползти обратно в Гарвард за чашечкой кофе к профессору. Так что предложение нашего друга — очень своевременный подарок».

— Ну, ты уж поосторожней, — пробормотала Спутника и снова заснула.

«В общем, что вы можете сказать о моих друзьях?» — спросил я у Татьяны. Служба мониторинга присылала нам письменные отчеты о записанных разговорах, но во многих случаях ничего не сообщала о психическом состоянии испытуемых. Неудивительно, поскольку сухие стенограммы не давали ни намека на тембр голоса или интонацию, что часто давало более глубокое понимание, чем сами слова. Но пришлось отдать должное девочкам Татьяне: они не раз оказывались мастерами-психологами. Непосредственное общение с ними было весьма полезным.

«О, ваш Сократ — настоящий тиран!» — воскликнула девушка. «Он буквально терроризирует свою жену. У бедной женщины ужасная память, и каждый раз, когда она что-то забывает, он злится и начинает орать… И его скупость граничит с безумием. Филлис дала ему пару долларов чаевых.

Мартин пришел в ярость и четверть часа проклинал ее».

«Судя по реакции Филлис на его подозрения в том, что я офицер КГБ, она абсолютно в своем уме», — заметил я.

«У меня сложилось впечатление, что она вполне разумна в том, что касается ее ближайшего окружения», — сказала офицер Татьяна. «Она также хорошо помнит события далекого прошлого. Именно недавнее прошлое доставляет ей проблемы».

Поблагодарив ее за информацию, я задумался. Почему Сократ сказал «Спутнику», что подозревает меня в КГБ? Конечно, он был достаточно умен, чтобы предположить, что Комитет подслушивает его. Он вел себя так, как будто приехал в Советский Союз с намерением сдаться нам. Еще в Вашингтоне я подозревал, что он думает примерно так.

Когда я доложил Черкашину о результатах встречи с Сократом и Спутником, он даже потер руки от удовольствия. Его особенно впечатлила моя просьба записать встречу на пленку.

"Все идет очень хорошо", сказал он с любезной улыбкой, которую я никогда раньше не видел. «Но как нам убедить Андросова, что Сократ не растение и не подделка?»

«Пусть он сам поговорит с Сократом и покажет всем, как вести разведывательные дела», — предложил я. «В конце концов, разве не он настаивал на том, чтобы проверить этого парня? Так что вполне естественно, что он должен был это сделать. Ситуация не может быть более благоприятной; Сократ теперь на нашей территории». и готов увидеть кого угодно».

— Я так и предлагал, а он категорически отказался, — хмыкнул Черкашин.

«Тогда пусть он делегирует ответственность одному из своих подчиненных», — сказал я.

— Ему тоже не понравилась эта идея.

«В таком случае, кому, черт возьми, нужен он или его отдел?»

Я даже не чувствовал необходимости скрывать свое раздражение. "Вдумайтесь только: американец приходит в самое логово коммунизма, чтобы предложить свои услуги КГБ, а элитное подразделение советской разведки, на которое возложена задача поиска и вербовки именно таких людей, боится встреча с ним».

— Не будем отвлекаться на философию, — прервал мою тираду полковник. "Есть другие идеи?"

— Как насчет встречи с Сократом?

— О нет, — поспешно сказал Черкашин. «Я мало знаю об этом деле, и, кроме того, я сейчас занят».

— Тогда давайте устроим Сократу встречу с одним из наших аналитиков, выступающим в качестве нейтрального арбитра, — предложил я.

— Отличная идея, — согласился полковник. "Вперед, продолжать."

В тот же день я познакомил Сократа с полковником Юрием Голиковым, бывшим аналитиком из вашингтонской резидентуры. Он был гением политического анализа и, как почти всякий гений, горячо не нравился начальству. По возвращении из Вашингтона он был назначен советником аналитической службы, что равносильно политической ссылке. Когда его начальник вынес «приговор», Голиков пренебрежительно улыбнулся ему и вышел из кабинета, хлопнув за собой дверью.

Когда я предложил ему встретиться с Сократом, Голиков отреагировал, как согбенный мустанг, которого вывели подышать свежим воздухом. Он жил своей работой.

Аналитик почти пять часов разговаривал с Сократом один на один. По мнению полковника Голикова, Сократ был чрезвычайно хорошо информирован и имел столь обширные и высокопоставленные связи, что вся вашингтонская резиденция оказалась в пыли. На оценку можно положиться; никому и никогда не удавалось пустить пыль в глаза Голикову — он мог видеть насквозь любую ложь.

Тем не менее, чтобы убедиться вдвойне, я попросил аналитическую службу дать официальную оценку информации, которую Сократ предоставил мне еще в Вашингтоне. Я был готов к любому результату, но оценка наполнила меня ликованием. Около 80 процентов информации, предоставленной Сократом, были конфиденциальными, а 76 процентов ценными — невероятно высокий процент. В то время показатель секретности всей информации, добываемой вашингтонской резидентурой, никогда не превышал 8 процентов, а доля ценной информации была еще ниже.

«Надо показать Андросову», — хихикнул Черкашин, прочитав отчет аналитической службы. «Это превосходит его самые смелые мечты».

В самом деле, упорствуя в своей вере в то, что Сократ был растением, генерал Андросов никогда не соблаговолил поинтересоваться достоверностью и качеством сообщаемой им информации, хотя такая оценка всегда была одним из существенных элементов проверки источника, азбуки ремесла, которое должен знать любой младший лейтенант.

— Подготовьте доклад Крючкову о вербовке Сократа, — приказал Черкашин. «Пора положить конец этой эпопее».

Через полчаса документ, написанный по всем правилам игры, был готов.

Совершенно секретно

Кому: генерал-полковнику

Товарищ В.А. Крючков

Директор Первого главного управления КГБ СССР

Отчет

о вербовке Сократа

С лета 1985 года в Вашингтонской резиденции работал некий Сократ, гражданин США и бывший чиновник Белого дома.

При наблюдении за субъектом было установлено, что он придерживается явно антиамериканских взглядов, верит в социалистические ценности и испытывает чувство неудовлетворенности своим социальным и финансовым положением.

Он предоставил высоко оцененную аналитической службой политическую информацию, а также некоторые материалы, послужившие основой для интенсивных активных мероприятий, призванных раздуть пламя скандала «Иран-контрас».

В мае прошлого года Управление РТ провело секретную операцию по доставке Сократа в Москву. В отношении субъекта, которому дали понять, что он имеет дело с сотрудниками КГБ, проведен ряд оперативных мероприятий с привлечением сотрудников разведки, советской агентуры и технических средств.

Упомянутые меры послужили подтверждением данных о Сократе, полученных Вашингтонской резиденцией. Он дал принципиальное согласие на сотрудничество с нашей службой.

Комплексная процедура проверки подтвердила, что Сократ искренен в своих отношениях с нами. Никаких данных, подтверждающих подозрения в его сотрудничестве со спецслужбами противника, обнаружено не было.

Настоящим вас просят внести Сократа в список агентов внешней разведки КГБ.

Генерал майор---

Начальник управления РТ.

Черкашин прочитал документ, одобрительно кивнул головой и пошел к генерал-майору, начальнику управления. Так было раньше в разведке: прочтешь донесение — ужаснешься. И только горстка непосредственных участников знала глубину пропасти между напыщенными сообщениями и реальностью.

Особенно это касалось «процедуры комплексной проверки». На самом деле Сократ уезжал из Москвы такой же загадкой, как и по прибытии. Вносить его в список агентов в таком состоянии было чистым безумием. Агент, чья лояльность вызывает сомнения, — ходячая бомба замедленного действия.

«Проверка» Сократа в Москве наглядно показала мне еще одну характеристику внешней разведки КГБ. Его руководство оказалось совершенно бессильным не только на вражеской территории, но и дома, где ему не приходилось бороться с ФБР и где он располагал практически неограниченным арсеналом. Единственным исключением был Черкашин, но он нуждался в немедленных результатах и был окружен некомпетентными бюрократами. Но Крючков и его ближайшие помощники полагались только на документы.

Что же касается меня, то я решил не проявлять никакой инициативы, а ограничить свою деятельность теми, которые были специально заказаны Черкашиным. Находясь под тучей глупых подозрений благодаря тонкой руке Андросова, я мало что мог сделать.

Перед отъездом Сократа мы договорились, что в следующий раз он приедет в Москву один, работать. Через несколько дней меня вызвал Черкашин.

— Поздравляю с успешным набором, — торжественно сказал он. «Вы доказали свою правоту. Крючков особо отметил тот факт, что мы уже давно не завербовали гражданина США под флагом КГБ. С этого момента дело ваше. Я единственный человек, с которым вы обсуждать что-либо, касающееся этого. Никто больше не будет вмешиваться».

Он вручил мне отчет и досье Сократа, опубликованное Североамериканским департаментом.

— Андросов сначала не хотел с ним расставаться, — усмехнувшись, добавил полковник. «Он настаивал на том, что «это мы работали над его делом». Это потребовало некоторых усилий, но нам, наконец, удалось привести его в чувство».

Я вернулся в свой кабинет, открыл отчет о вербовке Сократа и остановился как вкопанный. В верхней части документа стояло решение Крючкова «Согласовано» и его подпись, а под ней, рядом с подписью начальника Управления РТ, я увидел автограф Андросова. С бюрократической точки зрения это означало, что Управление РТ — территориальная разведка — обзавелось агентом в лице Сократа, и Андросов в последний момент подхватил эту подножку! Дирекция РТ должна была нести ответственность за легитимность агента, а Андросову досталась лишь выгода.

Я взял новую папку, сложил туда все документы и написал на титульном листе: «Оперативное дело № 115131: «Сократ». «Я и не подозревал, что самые интересные события впереди. Комплимент Черкашина: «Вы доказали свою правоту» вызвал у меня теплое чувство удовлетворения. Но я знал, что доверять офицеру контрразведки было бы ошибкой, а Черкашин был прирожденным представителем этого вида. Все мои чувства кричали, что настоящее испытание — не столько верности Сократа, сколько моей — еще впереди. Я должен был встретить вызов лицом к лицу.

Я еще раз проанализировал ситуацию, пошел к Черкашину и сказал: «Я думаю, что обстоятельства требуют глубокой проверки Сократа».

Полковник долго молча смотрел на меня. Трудно описать ощущение, которое я испытал, когда его холодные глаза сфокусировались на мне, как рентгеновский аппарат.

— Когда он снова придет? — спросил Черкашин.

"В декабре."

«Начинайте готовить процедуру тестирования. И это для вас». Он взял лист бумаги из папки на своем столе и протянул мне.

Я вышел в коридор и сразу начал читать документ. Это был доклад Крючкову. Через два дня после того, как Сократа завербовали, Черкашин сообщил о своем намерении проверить агента с помощью наркотиков, изменяющих сознание. Ну-ну, подумал я, нельзя быть слишком осторожным с этим парнем. Черкашин не Андросов, это точно. Теперь тебе придется до конца жизни доказывать, что ты не американский агент, философски заметил мой внутренний голос. Мудрый парень! Как я мог спорить с этим? Черкашину психотропные препараты были нужны только для одной цели — узнать самую сокровенную тайну: был ли Сократ, или я, если уж на то пошло, агентом ФБР или ЦРУ. Это был ужасный метод, о котором разведчики говорили только шепотом. Все были уверены в его абсолютной эффективности. Во всяком случае, теоретически — очень немногие офицеры когда-либо проводили этот тест.

Тем временем руководство РТ начало хвастаться на всех деловых встречах: «Товарищи, впервые за много лет разведка завербовала американских граждан под флагом КГБ. И нам это удалось». Я был оптимистичен, воодушевленный надеждой, что мой Святой Грааль не за горами; теперь, когда у меня за плечами вербовка, я, наконец, смогу заняться настоящей работой. Обещание Черкашина, что никто не будет вмешиваться в дело Сократа, вселяло оптимизм.

Увы, полковник Черкашин не сдержал своего слова. Сразу же после того, как Сократ был завербован, он полностью забросил работу и погрузился в дело строительства своей дачи, или загородного дома. Весь день Черкашин бродил по городу в поисках строительных материалов. А в тех редких случаях, когда он появлялся на работе, он приклеивался к телефону, и из его кабинета доносились возбужденные возгласы: «Гвозди есть? А цемент??" Я был поражен этими событиями и не мог понять, что происходит.

Всю работу по американским операциям пришлось взять на себя заместителю начальника Управления РТ полковнику Анатолию Бычкову и начальнику американского отдела подполковнику Леониду Бересневу. Раньше Черкашин не подпускал этих "мальчишек" к серьезным делам. Теперь, после долгого периода невольного воздержания, они закусывали удила. Шесть месяцев прошли с очень небольшой активностью. Сократа ждали в Москве недели через две.

В то утро, в декабре 1987 года, меня вызвали в кабинет Бычкова. Очень немногие высшие командиры разведки пользовались такой убийственной репутацией среди своих подчиненных. Если что и объединяло штаб полковника Бычкова, так это ненависть к начальнику.

Он был переведен во внешнюю разведку из Девятого управления, где ему было поручено охранять руководителей страны. Ходили слухи, что, сопровождая одного из советских руководителей в Хельсинки, Бычков заработал синяк под глазом: однажды ночью он запил и начал бродить по гостинице, размахивая ружьем и угрожая убить любого, кто посмеет сделать попытку. на своего любимого босса. Однако тот инцидент был лишь предлогом для того, чтобы убрать Бычкова из службы охраны, где он сводил с ума коллег своей невероятной упрямством.

Бычков был рослым, лопоухим парнем с впечатляющими серебристыми волосами, тяжелой челюстью и постоянно слюнявым ртом. Любой намек на утонченность или интеллигентность вызывал его бурную реакцию. Однажды ему на стол попала характеристика одного из его подчиненных. Среди прочих качеств офицера хвалили за интеллект. Бычков пришел в ярость: «Он что, офицер или жалкий яйцеголовый?» Бедняга так и не узнал, почему его когда-то многообещающая карьера вдруг развалилась, как карточный домик.

Бычков не смог отличиться на поле. Его самая первая зарубежная поездка, в Канаду, закончилась позорным фиаско; он был сожжен на заводе и объявлен персоной нон грата. Но эта неудача не омрачила его последующую карьеру. Как часто бывало при Крючкове, некомпетентность вознаграждалась повышением. В короткие сроки Бычков был повышен до заместителя начальника Управления РТ.

В новом качестве Бычков сразу обнаружил огромные неиспользованные ресурсы; к своему большому удивлению он узнал, что Москву ежегодно посещают десятки тысяч американцев, но по какой-то странной причине ни один из них так и не был завербован. Бесстрашный полковник возложил вину на «ленивых ублюдков», своих подчиненных, и приказал, чтобы впредь для каждого американца, обращающегося за визой, в советском посольстве в Вашингтоне составлялся план вербовки.

Вскоре дирекция захлебнулась в бумажной волоките, все остальное было отложено. Конечно, ни времени, ни ресурсов для реализации таких масштабных планов не было. Каждая унция доступной энергии была потрачена на составление планов и написание объяснений того, почему планы не были воплощены в жизнь.

Бычков долго не мог признать провал своего любимого проекта, но через некоторое время ему пришла в голову другая идея, как улучшить нашу производительность. Каждое утро он вызывал всех начальников отделов и разжевывал их (он оказался виртуозом в поиске подходящих поводов для злословия). Тщательно униженные начальники вымещали свое недовольство на подчиненных. Дирекция трепетала от массы отрицательных эмоций, но Бычков был глубоко удовлетворен, похлопывая себя по плечу за мастерство в «воспитательной работе с личным составом».

— Перейдем к делу, — серьезно сказал Бычков. «Когда приедет Сократ?»

— Через две недели, — ответил я.

— Вы с Бересневым будете работать вместе под моим руководством. Мы проверим его с помощью психотропных препаратов. Все готово?

"Да."

— Есть сомнения в его искренности? Бычков с хитростью прищурил глаза, выпятил вперед тяжелую челюсть и навострил уши, ожидая ответа.

«На самом деле, мы должны были ответить на этот вопрос, прежде чем брать Сократа на нашу зарплату», — заметил я.

«Мы лучше знаем, на какие вопросы отвечать и когда на них отвечать», — сказал Бычков, повысив голос. «Иди и подготовь операцию».

Использование специальных наркотиков было одной из самых деликатных разведывательных операций. Документы, связанные с такими операциями, были отмечены грифом секретности «Особой важности» — высшей степенью секретности в стране. Протокол об использовании специального препарата мог подписать только Крючков, а разрешение на проведение такой операции должен был дать лично начальник Технического оперативного управления КГБ.

Особые лекарства разрабатывала лаборатория на улице Академика Варги, дом 1, одно из самых секретных учреждений КГБ, доступ к которому был закрыт для всех, кроме сотрудников лаборатории. Интересно, что именно здесь Крючков решил созвать решающую встречу заговорщиков накануне попытки августовского путча 1991 года.

Лаборатория производила широкий спектр специальных лекарств, включая яды, наркотики и психотропные вещества. Бычков приказал использовать концентрированный спирт СП-117 на Сократе. Судя по количеству, в арсенале КГБ было еще как минимум 116 разных зелий.

Примерно за три дня до того, как должен был прибыть Сократ, ко мне прислали сотрудника лаборатории, чтобы проинструктировать меня. Невысокий дородный мужчина с озорно поблескивающими веселыми глазами сквозь толстые очки выглядел так, будто он был бы в своей стихии у дверей газовой камеры в нацистском лагере смерти. Я прозвал его «Эскулап».

Мы удалились в кабинет Береснева, и Эскулап начал с того, что заявил, что ему поручено КГБ руководить технической стороной операции.

«Этот наркотик опасен?» Я спросил.

— Вовсе нет, — заверил он меня. «Это просто концентрированный, чистый спирт, изготовленный из натуральных трав. SP-117 работает следующим образом: две капли препарата добавляют в стакан ликера. Для достижения наилучших результатов субъект должен быстро выпивать содержимое, желательно одним глотком Тогда минут через десять он будет мертвецки пьян. Если пить медленнее, то опьянение наступит несколько позже. Как только желаемое состояние будет достигнуто, можно приступать к допросу».

«Кто будет наливать лекарство в стакан?» — спросил Береснев.

— Буду, — ответил Эскулап. "Но не в стакан. В комнату будет доставлена бутылка с допингом. Какой напиток предпочитает субъект?"

— Только шампанское, — сказал я.

— А водка?

«Он абсолютно ненавидит это».

— Ну ладно, растворим СП-117 в бутылке шампанского, и будешь пить водку. Смотри, чтоб не перепутали, помню несколько случаев такого рода. что хотите, я добавлю в чашку кофе определенный порошок. Заставьте субъекта выпить его, и через десять минут он будет совершенно трезв.

— Оно нам действительно нужно? — спросил Береснев.

— Порох — ключ ко всей операции, — ответил Эскулап с шелухой, звонким детским смехом. «Если вы позволите субъекту выйти из пьяного состояния естественным образом, есть некоторая вероятность того, что он сможет сохранить некоторые воспоминания о том, о чем вы с ним говорили. своего опыта».

— Ты уверен, что это не опасно? — спросил я снова.

«Я готов рискнуть своей жизнью, чтобы этому предмету не причинили вреда», — заверил меня Эскулап. «В соответствии с инструкциями, я должен находиться в непосредственной близости от субъекта, чтобы наблюдать за его реакцией на подготовку. Вам придется придумать, как доставить меня туда».

— Я совершенно уверен, что ваши коллеги поставили на карту свою жизнь, чтобы капитан Шадрин тоже был в полной безопасности, и все же им удалось отправить его из этого мира, — заметил я.

"Капитан кто?" — удивленно спросил Эскулап.

Это случилось давно. В 1970-х годах Шадрин, советский морской офицер, служивший в Польше, бежал со своей польской любовницей в США, где стал советником Пентагона. Через несколько лет наша вашингтонская резидентура настигла перебежчика и с помощью угроз превратила его в двойного агента. Он продолжал предоставлять информацию, но вскоре центр начал сомневаться в его искренности. Шадрина вызвали в Вену, где ему сделали укол специального препарата и отвезли в фургоне в Восточную Германию. К сожалению, ему дали передозировку, и по прибытии в Берлин Шадрина нашли мертвым. Как обычно, дело замяли, никого не наказали, а Шадрин, по мнению американцев, пропал без вести.

— О, да, конечно. Эскулап наконец вспомнил об этом происшествии. — Это действительно был серьезный промах. Ну, что же делать? Мы тогда только начинали, и у нас была лишь горстка надежных лекарств. на все непредвиденные обстоятельства. Так что не стоит беспокоиться, все будет хорошо». Последнее слово он сказал по-английски.

— Только помни, если с Сократом что-нибудь случится, то точно с твоей головой, — на всякий случай пригрозил я. «Крючков сам следит за делом, настолько это важно».

— Не волнуйся, он будет в полной безопасности, — сказал Эскулап со своей озорной ухмылкой.

Тоскливой декабрьской ночью мы с Бересневым отправились на встречу с Сократом в его «люксовый» номер в гостинице «Россия» с видом на Кремль. Меня смущала перспектива представить Береснева как моего начальника, особенно после того, как Сократ встретился с аналитиком Голиковым во время его предыдущей поездки в Москву. Как бы сообразителен ни был полковник Голиков, он поразил агента своей сообразительностью. Теперь Сократу предстояло открыть совсем другую истину. Что он подумает о Комитете, зная, что им руководят такие люди, как Береснев? Я мог только надеяться, что мой новый начальник будет вести себя относительно тихо.

Я познакомился с Бересневым, когда мы оба работали в вашингтонской резиденции. До этого он, как и Бычков, несколько лет дислоцировался в Канаде, но в обеих странах оказался пустым. Береснев был арестован за попытку пронести украденные колготки мимо охранников в вашингтонском магазине. Разразилась большая буря: советский дипломат пойман с поличным на магазинной краже!

Береснев пытался выдать себя за жертву провокации ФБР, но ему никто не поверил. Генерал Якушкин выслушал протесты Береснева с нескрываемым презрением, а затем сказал: «Допустим, что это была не кража. Но какой вы разведчик, если вас можно подставить с помощью такой грошовой провокации? в таких случаях офицеры обычно вышибали себе мозги или, по крайней мере, уходили в отставку».

— Клянусь, я не крал колготки, — вскричал Береснев, умоляя о пощаде.

— Кому какое дело до колготок? Проблема в том, что ты не годишься в разведчики, — едко сказал Якушкин. «Если вы не смогли украсть кусок нижнего белья, как вы собираетесь украсть государственные секреты США? Убирайтесь отсюда! Вы мне противны!»

Но когда Береснев вернулся в Москву, его подобрал Бычков и назначил начальником американского отдела Управления РТ. В новом качестве Береснев развил в себе неожиданный талант; он превратился в непревзойденного мастера искусства «прыгать на борт на стадии закрытия».

Береснев в мгновение ока овладел этим простым приемом, за что получил прозвище «Джонни-поздно». Судя по тому, что он появился на сцене, он явно чувствовал, что операция с Сократом вступает в завершающую стадию и пора пожинать плоды. Я был далеко не уверен, что он прав, и был полон предчувствия, что, ослепленный блеском предстоящей медали, он сделает какую-нибудь глупость. На самом деле, я не скупился на награды начальства — лишь бы они оставили меня в покое. Я был неприятно удивлен, узнав, что

Береснев отправился на встречу с агентом, даже не делая вид, что пытается ознакомиться с его делом, — это было все равно, что начинать операцию, не имея ни малейшего представления о том, что не так с пациентом.

— Наш разговор будет записываться? — спросил Береснев, когда мы подошли к комнате Сократа.

— Конечно, — ответил я. «Девочки от Татьяны работают на полную катушку».

— В следующий раз проследи, чтобы микрофоны были выключены, — сказал он, нахмурившись.

"Почему?"

«Зачем хвататься за любую возможность продемонстрировать нашу глупость?» — сказал Береснев, — и, к своему удивлению, я увидел, что он совершенно серьезен.

Стол в комнате прогибался под грудой русских деликатесов, которые большинству россиян было не по карману. Симпатичная официантка, присланная Эскулапом, изящно налила водки в два стакана и наполнила бокал шампанского игристым. Береснев и Сократ обсуждали вопрос о базах США в Греции.

Узнав от агента, что такие базы есть даже на окраинах Афин, Береснев самодовольно сказал: «На данном этапе Советский Союз будет вполне удовлетворен, если они будут просто отодвинуты подальше от столицы».

Я мог бы закричать. Береснев был явно не в себе, балансируя на грани провала. Пришлось вмешаться, и немедленно.

— Ужин готов, — громко сказал я.

«За наш успех», — провозгласил мой босс и допил свой стакан.

Но едва Сократ последовал его примеру, как снова вмешался Береснев.

«В принципе, Советский Союз готов предоставить Греции

любую помощь, если ее правительство потребует полного вывода американских баз».

Сократ, еще не сообразивший, что его собеседник не знает, о чем говорит, был так удивлен, что забыл свое шампанское.

«Какой объем экономической помощи вы можете предложить?» он спросил.

— Сколько нужно, — серьезно ответил Береснев, наслаждаясь эффектом, произведенным его словами.

— Как насчет небольшого бряцания оружием?

"Конечно, почему бы и нет!"

За спиной агента я яростно корчил рожи, пытаясь привлечь внимание Береснева к полному бокалу с шампанским. Наконец мой начальник соизволил спуститься с небес на землю и поднял второй тост: «Исследования продолжаются».

Сократ подозрительно посмотрел на него, взял свой стакан и стал смаковать его содержимое. Береснев суетился около него, предлагая ему то это лакомство, то другое. Ненадолго в комнате воцарилась тишина, прерываемая лишь монотонным звуком работающих челюстей.

Прошло пять минут, десять минут. . Сократ все еще потягивал шампанское без видимого эффекта. Еще через десять минут я решил, что пора посоветоваться с Эскулапом, который находился этажом ниже, в дежурной части КГБ.

— А как насчет прекрасного пола? Я встал и вопросительно посмотрел на Сократа.

— Отличная идея, — сказал он оживленно. — А где они?

"Дай мне проверить." Я вышла из комнаты и спустилась по лестнице.

"Что мы будем делать?" — спросил я Эскулапа, входя в его комнату. «Ваше лекарство не работает».

"Я не верю в это," запротестовал он. «Просто ваш агент прихлебывает свой напиток, а не глотает его. Не волнуйтесь, это сработает. Пошли, я хочу понаблюдать за ним».

Вернувшись, я увидел, что представление действительно начинается. Сократ явно терял координацию, — он невнятно произносил слова, его глаза теряли фокус. Рывками он налил себе полную чайную рюмку водки, выпил ее и рухнул беспомощной грудой.

— Смена окончена, — сказал я. Это был заранее подготовленный сигнал людям Татьяны остановить запись и выключить микрофоны. — А ты, — обратился я к Эскулапу, — подожди внизу. Мы позовем, когда понадобишься.

Правила КГБ запрещают проводить допрос подопытного в присутствии посторонних свидетелей. Не разрешалось даже снимать на пленку, чтобы не оставалось абсолютно никаких следов.

Развалившись в кресле, Береснев смотрел на меня глазами, которые он с трудом удерживал. Внезапно меня охватила горячая ярость. И снова мне пришлось пройти через самое страшное испытание, чтобы доказать свою невиновность. И все потому, что я добился почти невозможного — завербовал гражданина США? Но я должен был пройти через это, доказать кому? Мелкому воришке, несостоявшемуся разведчику, который по необъяснимой прихоти судьбы стал моим начальником? Или к Бычкову? А может, генералу Андросову, затоптавшему сначала резидентуру, а потом Североамериканское ведомство? Как долго будет продолжаться это оскорбление здравого смысла? Эта толпа так обленилась, что никто даже не захотел проверить мою благонадежность; Я должен был сделать это сам. О нет, товарищи, надоело, решил я.

Я сел рядом с агентом и принялся за дело.

«Мартин, я помог тебе стать советником нашего комитета, чтобы ты мог поправить свои финансы. Теперь твоя очередь помочь мне. Мне нужно установить контакт с ЦРУ или ФБР».

Сократ полулежал в кресле и тихонько похрапывал. Мне пришлось сильно встряхнуть его, чтобы привести в чувство. Его остекленевшие глаза прошлись по комнате, остановились на рюмке, полной водки. Он схватил его и вылил содержимое себе в горло. Потом он уставился на меня невидящими глазами и пробормотал что-то невнятное. Диагноз был однозначен: опьянение в крайней степени.

По-видимому, наркотик был лишь частью причины, остальное — значительная физическая усталость; Сократу некогда было отдыхать после долгого перелета из США. Так что под действием СП-117 он не просто напился, но и потерял сознание. Он мог сказать что угодно, что было для меня опаснее, чем для него.

В худшем случае все, чем рисковал Сократ, — это потерять «почетное звание» агента КГБ, а мне пришлось бы бороться с внутренней контрразведкой — зловещая перспектива, если бы она вообще существовала. Но в ту ночь у меня не было выбора. Либо я развею опасные подозрения начальства, либо все пропало — La commedia e finita, — задавал я один вопрос за другим, с болезненным восхищением ожидая ответа, который решит мою судьбу.

«Мартин, меня тошнит от Советского Союза и всего, что в нем есть. Я не хочу больше здесь жить. Пожалуйста, свяжите меня с американской разведкой. У вас там есть контакты, не так ли?» Я ждал, затаив дыхание.

Береснев завороженно наблюдал за нами, словно новичок, радостно плывущий в мутных водах крупного шпионажа.

Сократ зачерпнул рукой немного икры и намазал ее на бороду.

— Я не могу этого сделать, — сказал он. — Отвали, ты псих.

«Да, я псих, — признал я без угрызений совести, — но вы должны мне помочь. Помни, я помог тебе, хотя ты тоже сумасшедший».

— Это опасная игра, — пробормотал Сократ. «Если потеряешь рубашку, приезжай в Вашингтон. Я постараюсь тебе помочь…»

«Вы свяжете меня с американской разведкой?» Я настаивал.

— Иди к черту, — сказал он злобно. «Я ненавижу их кишки. Хочешь, я тоже ненавижу твои кишки?»

Какой блестящий ответ! Береснев удовлетворенно хмыкнул и налил водки. Голова болела от стресса. Я умирал, чтобы сделать паузу, чтобы перевести дух.

"Вы хотели бы взять на себя?" — спросил я Береснева. Он кивнул в знак согласия.

«Кто послал вас сюда? На кого вы работаете? На ЦРУ? На ФБР?» — продолжал он с хмурым взглядом.

— Оставьте меня в покое, — простонал агент. — Где женщины, которых ты обещал?

— Да ведь он не такой уж и пьяный, — заметил я с удивлением. — Что ж, тем лучше.

— Может быть, вы работаете на британскую разведку? Береснев продолжал свой натиск. — Сколько вам платят немцы?

— Заткнись… у меня голова болит… налей мне еще шампанского… — пробормотал Сократ и окунул лицо в салатницу.

— Нет, ответь на мои вопросы! — прогремел Береснев. «Какое задание поставили перед вами немцы?»

Я сидел на диване, внимательно слушая допрос. Пусть Береснев говорит сколько хочет. У него должно сложиться впечатление, что он провел очень сложную процедуру проверки, причем очень эффективно.

Около двух часов мы допрашивали Сократа о его предполагаемых связях со спецслужбами и требовали, чтобы он связал меня то с ЦРУ, то с ФБР. Сократ ответил в основном тарабарщиной. При этом Береснев плотно поел и теперь неторопливо ковырялся в зубах. Пришло время заканчивать представление.

Я достал из чемоданчика две бутылки коньяка, вылил их содержимое в ванну и поставил на стол. Затем я достала лифчик и положила его на привлекающее внимание место на кресле рядом с Сократом. После окончательного осмотра, чтобы убедиться, что все действительно похоже на последствия бурной вечеринки, я позвонил Эскулапу.

«Клиент устал. Не могли бы вы принести кофе».

Минут через десять та же официантка вошла в наш номер с небольшим сервировочным столиком, на котором стояли три чашки кофе — две в одном углу и третья, предназначенная для Сократа, в другом.

«Мартин, пора освежиться», — сказал я усталым голосом. «Иначе дамы уедут. Им надоело наше пьянство».

— Да, конечно, выпьем кофе, — суетливо сказал Сократ и поспешно осушил свою чашку.

Я тут же наполнил стаканы водкой и протянул один Бересневу:

«Быстрее, мы должны сделать так, чтобы это выглядело как оргия».

Не успели мы выпить водки, как произошло маленькое чудо, — Сократ быстро протрезвел, оглядываясь с видом совершенно растерянного человека.

— Что случилось? Я заснул, да? А где женщины? — спросил он в недоумении.

«Они пытались тебя возбудить, но не смогли и ушли», — сказал я с пьяной ухмылкой.

— Жалко… Со мной такого никогда не случалось, — с отвращением сказал Сократ.

"Ну, вы, должно быть, чертовски устали," заметил я. «Ты не отдохнул после своего путешествия, и ты заплатил за это».

"Что это?" — удивленно спросил Сократ, указывая на лифчик.

«Твой трофей». Я улыбнулась и бросила ему.

«Боже, не могу поверить, что мы так много выпили», — пробормотал он, осторожно приподнимая лифчик двумя пальцами. «Две бутылки шампанского, две бутылки водки и две бутылки коньяка? Не могу поверить». Ошарашенный, он перевел взгляд со стола на меня и Бересневу, потом на лифчик.

— Тебе лучше поверить в это, мой друг, — сказал я. «Вы не можете себе представить, какое пьянство творится в нашем агентстве. Привыкайте к этому, если хотите соответствовать».

«Я думаю, что мне нужно много спать», — почти жалобно сказал Сократ. «Я пришел сюда поработать и должен быть в хорошей форме».

«Завтра ты целый день будешь один. Отдохни хорошо», — сказал я. «Мы приступим к делу на следующий день».

Когда мы с Бересневым выходили из комнаты, Сократ упал на диван. Он был полностью истощен.

Мы с Бересневым стояли под фонарем возле гостиницы «Россия» и жадно курили. Пронизывающий холодный ветер безжалостно хлестал нас по лицам, но глаза Береснева торжествующе горели; он принимал участие в крупной операции.

«Испытание было прекрасным», — сказал он взволнованно, его дыхание было тяжелым от смеси водки и шампанского.

«У меня такое щемящее чувство, что что-то не так. Я не знаю, что, но мы сделали что-то не так», — запротестовал я. Закончив к своему удовольствию разговор с Сократом, я мог позволить себе позабавиться за счет Береснева.

"Ты сошел с ума!" — раздраженно воскликнул Береснев. "Обследование прошло отлично. Сократ чист как свисток!"

«Он не отвечал на наши вопросы, только невнятно бормотал».

«Вы неправильно его прочитали, — сказал Береснев. — Он был настолько невиновен, что его просто сбили с толку наши вопросы про все эти спецслужбы. Слушай, я был просто поражен тем, какие вопросы ты задавал. «Хорошо, я агент ЦРУ, я свяжу вас с Лэнгли». "

— Что я должен был делать? — сказал я с оттенком злобы. «В конце концов, я был под облаком, не так ли?»

— Прекрати, ладно, — с ухмылкой сказал Береснев. — Можешь теперь забыть. Собственно говоря, я тоже был под подозрением. Помнишь ту дурацкую историю с колготками?

«Конечно знаю. Как ты мог выжить после того, как поймал всю эту чепуху?»

— Ну… Разве ты не знаешь эмпирического правила: тебе плюют в лицо, ты вытираешь его, не взглянув, и живешь как ни в чем не бывало.

— Как Иисус Христос?

— Нет, как кусок дерьма. Береснев нахмурился и сплюнул на землю.

Видимо, он и не подозревал, какую глубокую истину только что изложил. Всего несколько слов, но они в двух словах передавали историю жизни практически любого советского человека. Я глубоко вздохнул и сказал: «Хотелось бы, чтобы Черкашин не игнорировал оперативную работу».

— Этого следовало ожидать, — многозначительно сказал Береснев.

Я задумчиво посмотрел на него. Он считался приятелем Черкашина и, несомненно, знал о нем многое, в том числе то, о чем я даже не подозревал. Береснев, казалось, разрывался между благоразумием и искушением. Профессиональная осторожность требовала, чтобы он держал рот на замке, а желание пустить пыль в глаза, подкрепленное несколькими рюмками и удачным разговором с Сократом, толкало его в противоположном направлении.

«Ну, ладно, пошли». Он сплюнул еще раз. «Только помни, тебе будет очень жаль, если ты выпустишь кота из мешка». Он загадочно огляделся и понизил голос до едва слышного шепота.

«По возвращении из вашингтонской резиденции в Москву осенью 1986 года Черкашин был награжден орденом Ленина — тайно!»

Это была сногсшибательная новость. Не потому, что полковник Черкашин был награжден высшей наградой Советского Союза, а потому, что он был награжден тайно. Знаки отличия такого рода присуждались разведчикам только в исключительных случаях и только за исключительные заслуги. Ни ближайшие родственники, ни коллеги разведчика, награжденного таким образом, не должны были знать о высокой чести. Он также не мог носить медаль, которая хранилась либо в сейфе его кабинета, либо в отделе кадров.

Генерал Горовой, офицер управления Джоном Уокером, который передал секретные коды связи ВМС США в КГБ, был награжден золотой звездой Героя Советского Союза. После разоблачения Уокера в 1985 году некоторые официальные лица США заявили, что он нанес больше ущерба национальной безопасности страны, чем кто-либо другой со времен Второй мировой войны. Так что же сделал полковник Черкашин, чтобы заслужить орден Ленина, допустив прямо у себя под носом двух офицеров из вашингтонской резидентуры? Что он мог сделать, чтобы получить эту награду?

— Я не верю, — яростно воскликнул я. «Черкашин руководил отделом внешней контрразведки в вашингтонской резиденции и поэтому должен взять на себя вину за предательство Моторина. Ну ладно, экс-агент ЦРУ Говард перебежал в Москву и сказал, что Моторин был завербован ФБР., так Моторин был казнен, позволив Черкашину искупить свою смертельную ошибку. Но будь я проклят, если увижу, как искупление своих грехов заслуживает высшего отличия страны!

«Ховард не имеет к этому никакого отношения, — сказал Береснев. «Он пришел в советское посольство в Вашингтоне с пустыми руками, и его выпроводили как агента-провокатора. Когда он появился в Москве в 1985 году, мы все были поражены. На кой черт он нам здесь нужен? было решено предоставить ему убежище, а также приписать ему предательство Моторина, хотя на самом деле он не имел ни малейшего представления о его существовании. Классическая уловка: приписать успех скомпрометированному источнику как способу прикрытия для другого, все еще активного агента».

— Но если не Говард, то кто? Я спросил. «Я всегда понимал, что Моторин сгорел не по собственной неосторожности, а по наводке из Вашингтона».

— Совершенно верно, — согласился Береснев. — Я вам даже больше скажу. Наше внешнее наблюдение засекло Моторина на месте тайника, загруженного для него ЦРУ в Москве, через несколько месяцев после того, как объявился Говард. дней в ожидании, пока кто-нибудь появится в тайнике».

«Что означает, что они знали либо точное местонахождение тайника, либо личность агента ЦРУ, который руководил Моторином. Так что они могли установить за ним наблюдение и наблюдать, как он загружает тайник», — сказал я.

— Блестящая мысль, — усмехнулся Береснев.

Оказалось, что Ховард никак не мог раскрыть местонахождение тайника, загруженного ЦРУ для Моторина, или личность оперативника ЦРУ. Процедура связи не только является самой секретной частью работы агента, но и регулярно пересматривается перед каждой новой операцией. Это означало, что его мог раскрыть только сотрудник ЦРУ, имевший прямой доступ к делу Моторина в начале 1986 года, когда агент должен был выгрузить тайник на Кунцевском кладбище в Москве. К тому времени прошло уже несколько месяцев с тех пор, как Ховард дезертировал. Могло ли быть так, что Черкашин завербовал агента ЦРУ? Я думал. А может он еще там? После Говарда в Лэнгли не было раскрыто ни одного двойного агента.

"Откуда вы знаете о секретном Черкашинском ордене?" — спросил я Береснева.

"Я читал это в его личном деле. Недавно я готовил его оценку и вызывал его дело из отдела кадров. Там все черным по белому изложено".

— Андросов тоже был награжден за этого агента? Ведь он тогда был резидентом в Вашингтоне.

«При чем здесь Андросов?» — удивленно спросил Береснев. «Во всех смыслах и целях Черкашин пользовался полной независимостью. Он работал в Управлении внешней контрразведки и нес полную ответственность за работу с американцами, которые приходили в наше посольство в США, чтобы предложить свои услуги КГБ. не существовало, потому что он имел право докладывать непосредственно в Москву».

"А откуда вы знаете, что Моторин был сожжен по наводке ЦРУ?"

«От одного из наблюдателей, который провел три дня, наблюдая за тайником, загруженным ЦРУ. Они понятия не имели, что Моторин явится тем, кто выгрузит тайник».

Тут я вспомнил еще один любопытный случай. Через несколько месяцев после казни Моторина начальник разведки Крючков провел оперативное совещание, на котором присутствовало около восьмисот разведчиков. В конце своего выступления Крючков вдруг сказал: «Мы знаем, что в этой аудитории есть предатель. Я предлагаю ему жизнь, если он сдастся. В противном случае он будет расстрелян».

Публика взорвалась негодованием. Все были уверены, что это какая-то дурацкая шутка. Но это не так. Через некоторое время был арестован полковник разведки. Много лет назад он был завербован американскими спецслужбами во время командировки в США. Он не поддерживал контактов с ЦРУ в Москве и поэтому не мог быть пойман с поличным. Насколько мне известно, улик против него не было. Теперь я понял, что у Крючкова на полковника не было ничего, кроме наводки ЦРУ. Вот почему он сделал это потрясающее заявление, надеясь напугать подозреваемого и заставить его показать свою руку.

Таким образом, оказалось, что по крайней мере два агента ЦРУ, работавшие в разведке КГБ, были уничтожены не по их вине, а благодаря усилиям агента ЦРУ, завербованного полковником Черкашиным. Если это правда, то это был колоссальный подвиг. Работать с Черкашиным было непростой и даже опасной задачей, но результаты, на которые можно было надеяться под его руководством, делали ее стоящей в моих глазах. Под руководством Черкашина операция «Сократ» открыла ошеломляющие перспективы. Но с какой стати он без видимых причин и по собственной воле отошел от разведывательной деятельности, передав бразды правления шпионам-любителям в лице моих новых начальников? Я задал этот вопрос Бересневу.

— Обычное дело, — ответил Береснев с видом знатока. "Его оттеснили локтем и лишили агента, заслужившего орден Ленина. Есть много готовых и желающих укомплектовать старую кормушку генералов. На самом деле ему повезло с медалью. Это неписанный закон нашей службы.: майор делает карьеру полковнику, полковник — генералу, а генерал — начальнику разведки».

Он прямо сиял от счастья. Очевидно, ему нравился этот «закон». Во всяком случае, до поры до времени.

— Так что же произошло дальше? Я спросил.

«Затем Черкашин обиделся и был тут же пожизненно лишен выезда за границу — на всякий случай, чтобы у него когда-нибудь, не дай Бог, возникло желание проболтаться американцам о своем агенте». Береснев едва сдерживал ликование. «Тогда он отвернулся от своих обязанностей и полностью посвятил себя строительству своей дачи. Типа «бери свою работу и засунь ее». "

«Итак, они только что своими руками уничтожили еще одного профессионала».

"Что ты имеешь в виду?" — спросил он, навострив уши.

— Ничего. Забудь об этом, — неопределенно сказал я. — Вы знаете имя крота Черкашина?

«Чем меньше знаешь, тем больше живешь». Он помолчал, а потом сказал: — Не смей сомневаться в Сократе, когда завтра увидишь начальство. Помните, процедура контроля прошла успешно, искренность агента была доказана вне всякого сомнения. Так оно и есть.

Мы расстались. Известие о выдающихся достижениях Черкашина и закате его оперативной карьеры настроило меня на философский лад. генерал Якушкин освобождается от должности начальника Североамериканского отдела; Смещение полковника Аксиленко с поста начальника вашингтонского отдела, откровенно пренебрежительное отношение к кавалеру ордена Ленина Черкашину, заставившее полковника умыть руки от оперативной работы, — все это отражало общие нравы в разведке. Профи таскали каштаны из огня бюрократам, последние потом плюсов съедали. Более того, они с таким наслаждением сносили своих лучших, как будто никто из них и не подозревал, что рано или поздно придет время, когда некому будет работать на них, и они умрут с голоду. Мне казалось, что бюрократы в разведке уже дошли до дна вырождения и утратили даже первостепенный инстинкт любого живого существа — инстинкт самосохранения. Они играли с развязностью, пока Рим горел.

К концу 1987 года практически все сотрудники КГБ, которые в то или иное время руководили американской агентурой, были сняты с боевой службы. Одного из них, Героя Советского Союза генерала Горового, насильно уволили в разведшколу, превратив его во внутреннего диссидента, который ни одного крупного собрания не пропускал без хлесткого выпада на Крючкова и его приспешников. Герой Советского Союза мог позволить себе громкое несогласие. Другие проглотили свое унижение и молча терпели оскорбленное эго. Некрасивая картина и мощный сдерживающий фактор для молодых оперативников разведки, от которых в противном случае ожидалось бы, что они будут хвататься за удила. Принцип «инициатива — наказуемое деяние» стал нормой поведения.

Иностранные агенты, завербованные КГБ, не могли не пострадать. Вербовка и управление агентом — это искусство, злое искусство, и, как любое искусство, оно строго индивидуалистично.

Как только бюрократы разведки вторглись на агентурную территорию, она превратилась в подобие советского колхоза, и на горизонте замаячила неминуемая неудача. Агент уже не мог повлиять на результат. Он может быть таким же умным и находчивым, как сотня Джеймсов Бондов, и все равно у него не будет шансов. Рано или поздно его сожжет спецслужба, которой он в неосторожный момент доверил свою судьбу. В таком случае выживание является строго вопросом божественного вмешательства.

Я сильно подозревал, что «неписаный закон» разведки, на который ссылался Береснев, довольно скоро приведет к гибели меня — и Сократа тоже. Я был бессилен изменить исход, но я не собирался протягивать руку бюрократам.

Наутро Береснев с шумом ворвался в мой кабинет и взволнованно завопил: «Напишите отчет Крючкову об испытании Сократа. И помните, никаких выражений сомнения, агент абсолютно искренен с нами и не имеет связей с западными спецслужбами. Бычков полностью согласен и подпишет отчет».

Я взял лист бумаги и хотел было было начать писать, когда увидел, что Береснев все еще неловко топчется у двери. Судя по выражению его лица, он собирался выложить важную новость.

— Еще одно, — наконец набрался он смелости, чтобы сказать. — В вашем отчете должно быть указано, что я один проводил проверку под руководством Бычкова. О вашем участии можно не упоминать.

О, Ярмарка тщеславия, сколько людей пало жертвами ваших уговоров! Будьте готовы принять еще одну жертву; он буквально ломает вашу дверь в спешке. Конечно, Береснев и Бычков будут фигурировать в моем докладе на видном месте. Пусть надеются, что Крючков запомнит их имена и наградит за подвиги при исполнении служебных обязанностей. Хотя я не был уверен, что он это сделает; каждый день перед его глазами мелькали сотни героев такого калибра.