Станция Вашингтон. Моя жизнь шпиона КГБ в Америке

III.

Разговор с начальником Северо-Американского управления КГБ генералом Якушкиным, который неизменно означал начало московского отпуска оперативника резидентуры, был для подавляющего большинства сотрудников разведки самым тяжелым испытанием, которое только можно себе представить. Неумолимый генерал был чрезвычайно требователен и никогда не срывался. Гневная тирада Якушкина часто завершалась его любимой фразой: "Ты не заслуживаешь своих погон", после чего жертва, бледная и с остекленевшими глазами, пошатываясь, выходила из кабинета и отправлялась в заслуженный отпуск. Некоторые из наиболее стойких цинично шутили по поводу процедуры подведения итогов: "Десять минут позора, но дежурство продолжается".

По большому счету, у Якушкина были все основания для гнева. Мало кто из ординаторов оправдывал его ожидания. Но он не понимал и не хотел понимать, что его требования идут вразрез с политикой, проводимой резидентом Андросовым. В спецслужбе Крючкова умение писать хорошие отчеты ценилось выше, чем умение вербовать агентов.

С некоторым трепетом я открыл одну дверь, затем другую и оказался в кабинете начальника. Якушкин с бесстрастным лицом вышагивал взад-вперед по традиционной красной узкой дорожке, очень похожей на посадочную полосу. Это был единственный маршрут, подходящий для генеральской ходьбы в закрытом помещении, поскольку по обеим сторонам беговой дорожки потрескавшийся паркетный пол отзывался на малейшее прикосновение пронзительным скрипом.

Шеф тепло пожал мне руку и кивком головы предложил занять кресло, после чего продолжил свои упражнения, так что мне пришлось крутить головой из стороны в сторону, чтобы все время находиться лицом к начальнику.

"Ну что ж, первый год вашей службы почти закончился, — небрежно сказал генерал. "Опишите мне свои ощущения. Все ли было так, как вы ожидали, или были какие-то неожиданности?"

"У меня смешанные чувства. Что касается сюрпризов, то, к сожалению, их было слишком много", — сказал я, безуспешно пытаясь поймать взгляд генерала.

"Что вас больше всего удивило?"

"Пропасть между тем, что меня здесь увещевали сделать, и политикой резидентуры".

"Понятно". Якушкин нахмурился. "К сожалению, бороться с этой тенденцией становится все труднее. На прошлой неделе я присутствовал на стратегическом совещании в Африканском департаменте, призванном обсудить, как активнее вовлекать резидентуры в антиамериканскую деятельность. Как обычно, были потоки красноречия, и вдруг один из резидентов заявил: "У Якушкина три резидентуры в США, пусть они занимаются американцами, у нас и так руки заняты". Его освистали — не потому, что остальные посчитали, что он сказал глупость, а потому, что он неосторожно высказал публично точку зрения, которую разделяет большинство наших жителей. Они до смерти боятся американцев!".

Никогда еще начальник отдела не был со мной так откровенен. Осторожно, — предупредил меня внутренний голос.

"Недавно я услышал интересную историю, — продолжил Якушкин. "После измены нашего оперативника Богатого в Марокко местная резидентура категорически запретила любые контакты с американцами. И если кто-то из молодых офицеров имел наглость познакомиться с сотрудником посольства США и сообщить об этом, его тут же отмечали как объект вербовки ЦРУ и при первой же возможности под каким-нибудь подходящим предлогом отправляли домой. Шпионить против Центральноафриканской империи легче, чем против США, несомненно. Хотя и там шпионаж сопряжен с определенными профессиональными рисками: всегда есть риск быть зажаренным и съеденным местными жителями. Тем не менее, как считают некоторые наши жители, это менее опасно, чем вступать в схватку с американцами".

Я с изумлением наблюдал за генералом. Он был зол, но в то же время недоумен и вял, чего раньше за ним не наблюдалось. Он перехватил мой взгляд и, словно очнувшись от кошмара, взял себя в руки.

"Какие у вас планы на Сократа и Спутницу?"

Вот и закончилось знакомство, подумал я и приготовился к долгой и содержательной беседе.

"У меня была только одна встреча с ними, поэтому далеко идущие выводы были бы преждевременными", — осторожно заметил я. "Но, похоже, они — отличный материал для рекрутинга".

"Не знаю, — задумчиво произнес Якушкин. "Сократ — довольно крупная рыба. Его описывают как чрезвычайно умного и очень сложного человека. Боюсь, что с ним будет сложно работать".

"Почему?"

"Он довольно странный".

"Мы должны приветствовать нестандартное поведение", — заметил я. "Обычные люди, к сожалению, имеют весьма ограниченную полезность в нашем понимании".

"Безупречная логика". Генерал одарил меня усталой улыбкой.

"Будем надеяться, что он будет играть с вами в мяч. Я бы хотел, чтобы вы еще немного поработали в центре; вам нужно больше опыта. Но кто знает, может быть, вы станете лучше от этого… Несколько лет работы здесь способны превратить оперативника в откровенного циника".

Я все больше недоумевал. Я смотрел на генерала, слушал его — и не мог поверить своим глазам и ушам. Где же был тот решительный, жесткий и в высшей степени уверенный в себе начальник, которого я знал и уважал? Казалось, он механически выполняет свои обязанности, а мысли его витают где-то в другом месте.

"Что ж, удачного отпуска. Желаю вам удачи. Вы не похожи на человека, который нуждается в особой поддержке".

Якушкин вяло махнул рукой на прощание и тяжело сел за свой стол. Я был ошарашен. Я и представить себе не мог, что будет такое подведение итогов.

Обычно оперативники рады, что начальство их игнорирует. Я тоже должен был радоваться, что избежал традиционной выволочки. Странно, но вместо ликования у меня появилось предчувствие опасности.

Когда я вышел из кабинета, бабушка Лида недоверчиво посмотрела на меня. Она по-прежнему была королевой якушкинской приемной.

"Что? Кровопускания не будет?" — спросила она, и в ее голосе явственно послышались нотки недоумения и даже сожаления.

"Я сейчас вернусь. Я принесла американские сигареты для вашего мужа", — поспешно сказала я.

Мои слова произвели магическое действие: замерзшая душа "дьявола в юбке" вдруг оттаяла, и ее лицо расплылось в неожиданно нежной улыбке. Всего два года назад ей удалось наконец-то найти себе мужа, и с тех пор она жила в постоянном страхе, что ее супруг поймет, какую ошибку он совершил. Так что путь к сердцу нашей секретарши лежал через перекресток, заваленный подарками для ее любимого.

"Генерал какой-то смешной, — заметил я, ободренный положительной реакцией бабушки Лиды.

"Ему скоро на пенсию". Она нахмурилась.

"На пенсию? А что он натворил?"

"Не твое дело", — хмуро ответила она.

"А где Валентин Аксиленко, начальник нашего вашингтонского отдела?" — спросил я, не обращая внимания на бабушку Лиду. спросил я, не обращая внимания на привычную грубость бабушки Лиды.

"Он больше не с нами".

"Не с нами?"

"Вы что, забыли в Вашингтоне свой русский язык?" — огрызнулась секретарша. Она вернулась к типографскому шрифту и снова стала своей обычной, немного язвительной персоной. "Я же вам ясно сказала, что он здесь больше не работает".

"Где же мне его найти?"

"Я не знаю. Уходите отсюда, у меня есть работа. Если хочешь узнать все последние сплетни, иди в столовую".

Я прошел через Североамериканский отдел, который состоял из четырех основных секций: Вашингтон, Нью-Йорк, Сан-Франциско и Канада. Они курировали и контролировали работу соответствующих резидентур КГБ. Я попробовал зайти в одну дверь вашингтонского отдела, но она была закрыта, как и другая. Было время обеда, и все ушли предаваться чревоугодию. Мне оставалось только последовать совету бабушки Лиды.

Столовая была центром общественной жизни, куда регулярно приходили в основном молодые офицеры. Здесь пили кофе, курили, обсуждали последние события, сплетничали. В столовой постоянно находились две-три симпатичные секретарши из вспомогательных подразделений разведки. Они флиртовали с "рыцарями плаща и кинжала", но в целом красивых женщин в разведке было мало, так как отдел кадров остерегался брать на работу смазливые лица, боясь разбудить природные инстинкты молодых офицеров.

Чая в столовой в тот день не было, и мне пришлось довольствоваться сильно разбавленным пепси — работники общепита в разведке воровали не менее нагло, чем их коллеги в любом другом ведомстве.

Найдя свободный столик, я принялся размышлять над унылой ситуацией, медленно потягивая напиток. Уход генерала Якушкина и полковника Аксиленко не сулил Северо-Американскому управлению ничего хорошего. Среди моих многочисленных начальников они были единственными настоящими профессионалами. Пока они были на борту, я еще мог надеяться отбиться от Андросова, но когда их не стало, я превратился в одинокого путника, бесцельно бредущего по пустыне без компаса и карты. Все надежды на вербовку агента превратились в несбыточную мечту, а работа в спецслужбе казалась бессмысленным занятием. Только в фантастике одинокий человек может противостоять всему миру. В советской разведке выйти на бой можно было только при поддержке центра. Но с уходом Якушкина и Аксиленко никому в Североамериканском управлении не было дела до вербовки агентов в Вашингтоне.

"Привет, старик, давно тебя не видел".

начал я и тут же оказался в медвежьих объятиях Питера, старого друга, с которым мы вместе учились еще в колледже. Питер был человеком огромного роста и безграничного оптимизма. Его общительность была просто чудодейственной. После окончания Академии разведки он попал в отдел внутренней контрразведки Первого главного управления. И хотя офицеры политической разведки всячески отмахивались от представителей этого печально известного подразделения, я все равно очень любил Петра. Он был все тот же парень.

"Ну, как у тебя дела в Вашингтоне? Удалось ли тебе проникнуть в Пентагон или ЦРУ?" — спросил он с широкой ухмылкой.

"Только до парковки", — ответил я столь же беззлобно.

"Вам лучше поторопиться. Времени мало".

"Думаю, у нас еще есть два-три года", — сказал я.

"Кто знает?" заметил Питер нехарактерно серьезным тоном.

"Что это — очередная шутка?" Я навострил уши.

"К сожалению, мне больше не хочется шутить. Похоже, наши полевые операции закончены".

"Послушай, Питер, у меня и так голова идет кругом. О чем ты говоришь?"

"Хорошо", — согласился он. "Но при одном условии: то, что я собираюсь вам рассказать, останется между нами. Никто в резидентуре — или в Североамериканском департаменте, если уж на то пошло, — не должен быть в курсе".

"О чем?"

"Полковник Юрченко, бывший заместитель Якушкина, сломался и признался", — прошептал он и с опаской огляделся вокруг.

"В чем признался?"

"В том, что он по собственной воле пришел в посольство США в Риме и добровольно предложил свои услуги ЦРУ", — протараторил Петр, загадочно глядя на меня.

"О, нет, что угодно, только не это", — закричал я. "Откуда вы знаете, что это правда?"

"Юрченко сам нам рассказал", — заверил меня Петр. "Когда он вернулся в Москву, наши ребята начали его допрашивать, и он быстро все рассказал. Собственно говоря, ему не было смысла пытаться что-то скрывать, слишком уж сильным было дело против него".

"Невероятно! Как человек в его положении мог решиться на такой шаг?"

"В подобных случаях гиганты мировой литературы советуют: "cherchez la femme" — "ищите женщину", и они, знаете ли, абсолютно правы", — с видом знатока ответил Петр. "У Юрченко много лет длился бурный роман с женой одного высокопоставленного советского дипломата. Об обычном разводе не могло быть и речи — он неизбежно разрушил бы карьеру Юрченко, а его дама привыкла к достатку. И вот однажды она отправляется с мужем на очередное место службы, которым оказалась Канада. Юрченко бросает кости и переходит на сторону американцев. Он рассказывает им все, что знает, и получает вознаграждение — крутой миллион баксов и приличную пенсию. ЦРУшники везут его в Канаду, устраивают ему встречу с любимой. У меня есть миллион долларов, — говорит Юрченко. Давай вместе уедем в Америку и будем жить долго и счастливо". И тут происходит неожиданное: дама впадает в панику и отказывается. Юрченко потрясен. Он понимает, что терять ему нечего, дает отмашку своим кураторам из ЦРУ и добровольно возвращается на родину".

"Сказать, что я удивлен, было бы преуменьшением, я ошеломлен", — заметил я. "На что он надеялся? По идее, он не должен был питать иллюзий по поводу того, какой прием его ожидает".

"Держись за шляпу". Питер улыбнулся. "То, что я вам сейчас расскажу, вас просто поразит. Либо Юрченко умен, как сам дьявол, либо он самый везучий ублюдок на свете, но факт в том, что ему ничего не угрожает. Более того, он будет работать в разведке до самой пенсии. Правда, никаких обязанностей у него не будет, но кабинет, чистый стол и регулярная зарплата — это его заслуга. Если подумать, то это выглядит как акт изощренного садизма — подарить ему жизнь и оставить наедине с совестью".

Я не смог удержаться от небольшой порции сарказма.

"Пожалуйста, избавьте меня от термина "изысканный". Я уже не новобранец и давно разуверился в изысканности нашего начальства. Я уверен, что у Крючкова были вполне приземленные причины для такого неординарного решения".

"Вас, шпионов, не проведешь, да?" — усмехнулся Петр. сказал Петр с ухмылкой. "Вы, конечно, правы. Крючков приказал нам замять дело Юрченко, похоронить его признание как высшую тайну и официально подтвердить версию о его похищении ЦРУ".

Петр глотнул пепси из моего стакана, прикурил сигарету и лихо выдохнул три безупречных кольца дыма.

"Недавняя волна дезертирства наших разведчиков поставила Крючкова перед очень сложной дилеммой: как объяснить Политбюро этот феномен и не потерять голову. Отказ младших офицеров от службы он смог объяснить халатностью отдела кадров, и это объяснение было принято. Затем последовали отступления тяжелых офицеров: полковника Гордиевского и не менее полковника Пигузова! Крючков доложил, что они сломались от постоянного стресса, и опять все сошло с рук. И тут — кульминация: Юрченко дезертирует, и не просто дезертирует, а, что гораздо хуже, возвращается и признается в своих грехах. Юрченко, который был светлым мальчиком Крючкова и одним из самых информированных людей во всей спецслужбе…!"

"Подождите-ка", — прервал я тираду Петра, почувствовав головокружение. "При чем здесь полковник Пигузов?"

"Где ты был, на Луне? Пигузова разоблачили как ветерана ЦРУ!"

Я ошеломленно уставился на Петра.

"Ты бы слышал, какой поднялся шум", — продолжал он. "Руководитель партийной организации нашей Академии разведки — агент ЦРУ с десятилетним стажем! Пигузова завербовали где-то в 1974 году, когда он был откомандирован в Индонезию. И с тех пор он регулярно передавал в московскую резидентуру ЦРУ списки наших перспективных сотрудников. Возникла странная ситуация: курсант разведки еще только осваивал свое ремесло под кодовым именем, чтобы сохранить абсолютную тайну от коллег, а Лэнгли уже знал его настоящее имя, подробный психологический портрет и место будущей загранкомандировки. Он сорвал покровы с нескольких поколений офицеров разведки. А ты, как идиот, старательно отрабатывал свое прикрытие в резидентуре, не так ли?"

"Да, но, к счастью, недолго". усмехнулся я. "И что дальше?"

"Бог знает. Похоже, Юрченко — это та соломинка, которая переломит спину верблюду. Если в Кремле узнают о его признании, Крючкову придет конец. Поэтому история с перебежками Юрченко — это самый большой скелет в шкафу нашего шефа. И теперь вы — один из немногих, кто в курсе".

"Зачем ты мне рассказал?"

"Послушай, старик, я пришел в Первое главное управление заниматься разведкой, а не прикрывать задницу Крючкова". Лицо Петра покраснело от ярости. Это был явно крик души, а не поза. "Вы должны понять, — продолжал он горячим шепотом. "Юрченко сдал американцам всю нашу итальянскую сеть. Перед перебежками он провел в римской резидентуре конференцию по работе с местными агентами и выяснил их личности".

"А как же американская сеть?" — невинно спросил я. невинно спросил я.

Питер бросил на меня подозрительный взгляд.

"Разве они тебе не сказали?"

"Пощадите мою нервную систему, ладно?" хмуро пробормотал я.

"Она тебе больше не понадобится", — убежденно заявил он. "На прошлой неделе был арестован Моторин, ваш бывший коллега по вашингтонской резидентуре".

Я почувствовал, как мир рушится вокруг меня. Майор Моторин четыре года проработал в вашингтонской резидентуре и несколько месяцев назад вернулся в Москву. У него была репутация умного оперативника, и известие о его аресте меня ошарашило.

"Я пока не знаю всех подробностей, — продолжал Петр. "К его делу подключили других людей, но, похоже, для ФБР он был просто находкой. Короче говоря, мой друг, у американских спецслужб есть документальное подтверждение того, что вы — шпион. Отныне вы и ваши коллеги по резидентуре — заложники, находящиеся в Вашингтоне по воле американцев, и, скорее всего, их вышвырнут оттуда в любой момент, когда им вздумается".

"И когда это может произойти?" спросил я.

"Думаю, очень скоро", — ответил Питер после паузы. "Видите ли, освещение "дела Юрченко" американскими СМИ вызвало у спецслужб и Кремля серьезные сомнения в его искренности. В сложившихся обстоятельствах, я думаю, Крючков может поссориться с ФБР и ЦРУ, может даже попытаться их спровоцировать, в результате чего все вы, ребята, окажетесь на свободе".

"Зачем ему это надо?" удивленно спросил я.

"Такой шаг может запутать ситуацию настолько, что никто не сможет сказать, кто виноват в разрушении наших сетей в США", — ответил Питер с лукавой улыбкой. "Есть шанс, что найдут козла отпущения, дело Юрченко закроют, а Крючков сохранит свою работу. Вполне вероятно, что козлом отпущения станет Моторин — все-таки он майор, а не полковник. С другой стороны, Крючкову выгоднее представить, что вся катастрофа произошла из-за оперативной ошибки, а не из-за масштабного предательства наших офицеров. В последнем случае виноват будет он сам, а в первом — найдется виновный в среднем эшелоне. Но это уже вторично. Если у вас есть перспектива, которую вы разрабатываете, вам стоит резко активизировать свои усилия. Уходя со сцены, постарайтесь как можно сильнее хлопнуть дверью. Пошумите".

В тот вечер я решил найти Валентина Аксиленко. Мне нужно было поговорить с ним, чтобы еще раз решить, что делать со своим будущим. Он был едва ли не единственным человеком в спецслужбе, которому я безоговорочно доверял. Мы назначили встречу в популярной пивной "Ракушка", расположенной недалеко от станции метро "Юго-Западная".

По дороге в бар я смотрел в окно троллейбуса, пытаясь понять, изменился ли московский пейзаж за время моего отсутствия, и если да, то в лучшую ли сторону. Увы, город, в котором я провел самые счастливые годы своей жизни, годы, наполненные напряженной учебой, трудом, дружбой и мечтами о будущем, представлял собой унылое зрелище. Пока я был в Америке, в Москве появились явные признаки упадка. Улицы были усеяны кучами мусора, все было грязным. Очереди в магазинах стали еще длиннее, лица москвичей — еще угрюмее и неподвижнее. Последнее впечатление было самым сокрушительным. Находясь в Америке, я охотно читал все, что писали американские газеты о перестройке, и возлагал на нее большие надежды. Но теперь мне стало ясно, что это, скорее всего, очередная красивая сказка, не имеющая ничего общего с горькой реальностью.

К счастью, "Ракушка" была открыта, и я со вздохом облегчения вошел внутрь. В студенческие годы я много времени проводил в этом заведении со своими друзьями. Здесь праздновали успешную сдачу экзаменов, вели шумные дебаты, мечтали о несбыточном. В те времена пиво было свежим, а креветки славились своими внушительными размерами.

Прошло около шести лет с тех пор, как я в последний раз был в "Ракушке", и я не сразу пожалел, что не выбрал для встречи с Валентином какое-то другое место. Пивная представляла собой мрачную каморку, в воздухе стоял запах несвежего пива, туалет был ближе всего к чистилищу, креветки напоминали насекомых. Две подвыпившие женщины в углу шумно ругались. Вокруг сновали сомнительные личности, навевая мрачные предчувствия.

Валентин ждал меня. Он сидел за грязным столом, уставленным пивными кружками и тарелками со скудными закусками, и, казалось, не замечал окружающего.

"Может, пойдем в какое-нибудь другое место?" — предложил я. предложил я.

"В чем смысл? Сейчас везде так", — сказал он. "Садитесь. Рад тебя видеть. Давай выпьем".

Он налил пиво в кружки, и мы выпили.

"Интересная причуда судьбы, не правда ли?" — сказал Валентин, как бы извиняясь. сказал Валентин, как бы извиняясь передо мной. "Понимаешь, я лишился статуса оперативника, меня выгнали в запас".

"Кому пришла в голову такая дикая идея?" — спросил я. спросил я.

"Обстоятельства такие сложные… Я развелся с женой".

"Ну, процедура, конечно, отвратительная", — согласился я. "Но многие наши коллеги прошли через это и продолжают работать".

"Со мной все было гораздо сложнее". Он невесело усмехнулся. "Мне влепили книжку: строгий партийный выговор за неискренность".

"Неискренность? Что за неискренность?"

"Я не сообщил о готовящемся разводе, что было расценено как попытка скрыть предстоящий распад семьи".

"Они что, с ума сошли?" презрительно фыркнул я.

"Меня больше беспокоит другая тенденция в нашей службе, которая в последние годы набирает большие обороты. Я имею в виду торжество вопиющей некомпетентности. Поначалу я думал, что профессионалы сами виноваты в том, что их становится все меньше: они увлекаются, перегорают и уходят со сцены, а дилетанты дёргаются и заполняют вакансии по мере их появления. Но теперь я все больше убеждаюсь, что на самом деле ситуация гораздо сложнее и тревожнее".

Я наполнил наши кружки, и Валентин продолжил.

"Посмотрите на список наказуемых преступлений офицера разведки: развод, пьянство, разврат, хулиганство — все, что угодно, кроме плохой работы. В лучшем случае это рассматривается как мелкий проступок, практически никогда — как проступок, заслуживающий сурового наказания. Почему? Потому что системе нужна стабильность и спокойствие, а профессионал будоражит горшок, нарушая блаженную тишину и покой, внося риск и непредсказуемость. Профессионализм — это свободное творчество, искусство, изначально опасное для системы".

Я кивнул головой, когда он продолжил.

"Позвольте мне поделиться с вами одной историей, которую Анатолий Добрынин, наш бывший посол в Вашингтоне, рассказывал в узком кругу друзей. Однажды, в конце 1970-х годов, он приехал в отпуск домой и, как положено, был вызван в Политбюро на совещание. Он долго рассказывал о тонкостях внешней и внутренней политики США. Когда он закончил, Михаил Суслов, который в то время был человеком номер два в стране после Брежнева, спрашивает его: "Скажите, товарищ Добрынин, какова численность Демократической партии США?". Посол мягко отвечает: "Товарищ Суслов, в отличие от Коммунистической партии Советского Союза, Демократическая партия США не имеет ни постоянных списков членов, ни партийных билетов, ни ежемесячных взносов. Кто голосует за демократов, тот демократ". Суслов бросает на него подозрительный взгляд и задает другой вопрос: "Как давно вы работаете послом в Америке?" "С 1962 года", — отвечает Добрынин. Вы не очень хорошо работали, если за все это время не смогли выяснить, сколько членов в демократической партии", — продолжает Суслов. Добрынина, конечно, парализовало от ужаса, и он мысленно увидел, как уплывает его должность. Но Суслов вдруг смилостивился и сказал: "Хорошо. На этот раз мы вас отправим в Америку. Но в следующий раз, когда вы вернетесь домой, вам лучше иметь точные данные о численности Демократической партии США". "

Давно я так искренне не смеялся — чуть не подавился креветкой.

"Это не так смешно, как может показаться на первый взгляд", — заметил Валентин. "Дело в том, что наши параноидальные руководители привыкли читать и верить только секретным документам. Вот и пришлось Добрынину обратиться за помощью к резиденту Якушкину. Тот согласился. В течение нескольких месяцев в шифрованных телеграммах, поступавших из резидентуры, содержались тонкие намеки на то, что, по данным доверенных лиц, ни один человек в Америке не знает точного числа членов Демократической партии.

"Вот еще пример. Однажды Крючков приехал в Америку, естественно, с официальным визитом. И вот он летит в Сан-Франциско, а рядом с ним в самолете сидит молодая американка. Он разговаривает с ней на разные темы, а по возвращении домой вызывает к себе начальника Североамериканского управления. Интересно, что ваши люди делают в Америке, — говорит он. Я был там всего один раз и все равно не набрал ни одного американца". Он, конечно, имел в виду своего попутчика. Ладно, это явный случай тщеславия дилетанта, я могу это понять. Но проблема в том, что Крючков обещал подарить ей куклу, но, надо сказать, забыл взять ее полное имя или адрес. Все, что он знал, это фамилию девушки и ее родной город — Сан-Франциско. И вот по приказу этого несчастного начальника все наши американские резидентуры в течение нескольких месяцев были заняты поисками девушки, чтобы вручить ей великий подарок рекрутера. Вы не можете себе представить, сколько усилий это потребовало. И, конечно, никакой обычной работы во время поисков не велось".

"Одним словом, мы обслуживаем идиотов", — грустно подытожил я.

"Будем надеяться, что у Горбачева все получится", — уклончиво сказал Валентин. "Он тонкий политик, но ему нужно время, чтобы без лишнего шума избавиться от идиотов. Сейчас самое главное — заменить аппаратчиков настоящими профессионалами. Это должно быть нашей целью".

Я слушал Валентина и думал о судьбе вербовщика в спецслужбе Крючкова. Вербовка — это почти как первая любовь, роковая, трагическая, за которую порой приходится расплачиваться свободой, а то и самой жизнью. Опасность, страх, чувство уникальности связывают агента и его подчиненного настолько сильно, что во многих случаях возникает зависимость друг от друга. Огромное психологическое напряжение требует выхода, и контроль — лучший аналитик для агента, если он, конечно, знает свое дело. Когда срок службы вербовщика заканчивается, во многих случаях агент отказывается сотрудничать с контролером-преемником, становится капризным, неуправляемым. Тогда приходится вступать в дело первоначальному рекрутеру. Он должен быть всегда доступен, всегда в отличной форме, всегда готов взять на себя наработанный контакт.

Пока агент работает, рекрутер теоретически незаменим. Однако на практике незаменимых людей в Советском Союзе не было. Как говорилось в анекдоте: "Советская система могущественна тем, что ей никто не нужен". Тем не менее, у вербовщика была разумная гарантия достойного существования — до тех пор, пока его агент был на работе.

Валентин был вербовщиком, и его увольнение из Североамериканского отдела было зловещим знаком. Мы выпили еще пива, и он рассказал мне историю одной из своих лучших вербовок.