Становление (СИ)

Глава 4

Глава 4

Петербург

19–24 декабря 1795 года

Утром 24 декабря 1795 года два русских вельможи и я, пока что только клерк, но с нюансами и с большими амбициями, прибыли в здание Правительствующего сената. Кроме меня и самого главного человека в Сенате, только что назначенного генерал-прокурором Алексеем Борисовичем, прибыл и Гаврила Романович Державин.

Русский поэт пришел не для того, чтобы продекломировать свои новые стихи, отнюдь, здесь и сейчас находился чиновник высокого ранга, сенатор. Ранее, в прошлой жизни, я знал о поэте Гавриле Романовиче, ну и о том, что тот был личным секретарем государыни Екатерины Алексеевны.

Я считал, что такая должность для творческого человека была даже не дана, а дарована, по причине его деятельности на литературном поприще. Ну пишет вирши — молодец, но нужно же еще сытно кормиться в условиях слабо развитой коммерции в издательском деле. Потому дали должность, где и работать не нужно, пусть дальше вирши сочиняет.

И был я в корне неправ, вот вообще. Державин был великолепным знатоком русского законодательства, что уже, в причину бессистемности оного, делает Гаврилу Романовича человеком со сверхспопобностями. Я, к примеру, несмотря на память самого Сперанского, не могу пока себя назвать знатоком русских законов.

Державин уже был больше трех лет сенатором и знал всю подноготную работы, ну или бездействия этого государственного института Российской империи. Можно, даже нужно обвинять и Гаврилу Романовича в том, что Сенат стал болотом в непроходимой чаще русской бюрократической системы. Мало того, в последнем разговоре он сам признался в своих проступках.

Но так было ранее принято — числиться, но не работать. Вся Россия знала, что Сенат — это отстойник… так все же нельзя, но по смыслу… Да можно, и так! Если только вслух не говорить.

Сняли с должности человека, который успел заработать себе авторитет на иных постах, оброс он связями, или же первоначально был из самых высших кругов русского общества, так вот — в сенат. И все, и власть и сам чиновник, знают, что это своего рода ссылка, правда, в некоторых случаях и кадровый резерв. Посидел, стало быть, в Сенате, стало понятно, что ранее на определенной должности работал достойно, ну или чуть нового назначенца, так и возвращайся!

Нередко случалось и так, что сенаторы совмещали должности, как тот же Державин, являющийся еще и Президентом коммерц-коллегии. Правда, и тут Гаврила Романович получил чемодан без ручки, так как такая коллегия просто не работала. Там не было даже сотрудников, но жалование Президенту платили. Чем не жизнь⁈ Не работай, числись, но деньги и положение в обществе имей! Да при такой системе самый целеустремленный, перспективный, работоспособный человек уже скоро разочаруется и перестанет что-либо делать. Поэтому нужно вдвойне ценить тех, кто работает и работал на благо Отечеству, вопреки всему.

И вот мы — три человека, на которых и возложена большая миссия по очистке свинарника, стоим с лопатами в резиновых сапогах и с респираторами на лицах. Вот только наши лопаты — это ворох русских законов, по которым и стоит разгребать дела; резиновые сапоги, чтобы сильно не запачкаться в кучах навоза — это указ государя о назначении Алексея Куракина генерал-прокурором и о его полномочиях; ну а респираторы… пусть будут те помощники, которые оказались в нашем распоряжении.

Для помощи в разборе сенаторских завалов были привлечены некоторые семинаристы из Главной семинарии. Это я, от имени князя Куракина попросил митрополита Гавриила о помощи. На первых порах предстоит систематизация дел, составление реестра и ряд рутинной работы, не требующей высокой квалификации.

Однако, уже скоро должны прибыть два десятка студеозусов из Московского университета, которые специализировались на изучении права. Вот с ними, людьми, с еще не до конца зашоренными умами, будем и разгребать накопившиеся дела в Сенате, ну и я стану присматривать себе команду для иных дел. Собрание законов Российской империи само не соберётся, да и в кодексы не систематизируется. А за эту работу я хочу многое получить, как и закрепить свое имя.

А вообще, в задумках процессуальная реформа, с введением института адвокатов, ну и государственных прокуроров. Чуть позже о ней поговорю, так как подобное точно не назрело и нельзя перегрузить изменениям общество, перегреть реформами государственную систему Российской империи. Ну и не хочется, что бы все мои предложения только лишь валялись в архивах для поиска материала для диссертаций историков будущего.

— Для скорого разрешения дел, вводятся новые департаменты: Первый временный казенный, Второй временный апелляционный, Третий временный межевой, — князь, генерал-прокурор Алексей Борисович Куракин зачитывал проект перед членами Сената. — Создается Общее собрание. Все эти департаменты, как и собрание носят временный характер, пока воля государя-императора Павла Петровича не будет исполнена.

Сенаторам было уже все равно, что там создается, какие собрания. Они хотели домой и ждали только одного — свободы. Вот-вот Рождество, Новый Год, который непременно нужно праздновать, так как император подтверждает и возвеличивает дела Петра Великого, в числе которых и утверждение праздника Нового Года. А они, уважаемые люди, томятся тут, даже ночуют.

Стоило заметить, что у каждого сенатора теперь тут, в здании Сената оборудована комната, двое, а то и трое слуг обслуживают своих господ. Так что Сенат нынче гостиница, не иначе, но никак не институт власти [в РИ Павел Петрович заставлял сенаторов ночевать в здании Сената не сразу, а только когда те начали расписываться в бессилие быстро разрешить под 12 тысяч старых дел. Ну а Куракину удалось решить проблему, скорее всего, не без помощи Сперанского, который взял самый сложный кусок работы].

— Кроме сказанного, вводится временное понятие «за сроком давности», когда дела, подлежащие рассмотрению лежат более тридцати лет. Истцам почтой будет отправлено уведомление о закрытии дела и они смогут повторно обратится, в случае, если тяжба все же имеет место быть и по ныне, — сказал Куракин и ошеломленно посмотрел на меня.

«А что, покровитель? Нужно же хотя бы читать те тексты, которые ты получаешь от кого бы то ни было, и которые после зачитываешь перед всем Сенатом!» — подумал я, но ни грамма не раскаялся.

Да такие понятия, как «истец» редко используются в формулировках юридических документах, но само слово существовало издревле, да и обозначало подачу челобитных. Так что никаких особых противоречий тут выйти не должно.

Тогда что смущает генерал-прокурора? По истечению срока давности? А это вообще нормально, что в Сенате есть нерассмотренные дела еще со времен эпохи дворцовых переворотов? Уже черви обглодали истцов, а дела все еще в наличии. Так что, да — закрыть. Ну а проблема осталась — пишите новое заявление и оно будет под 1796 годом, а нормы рассмотрения дел, которые следовало установить, — полгода. Это даже очень щадящий режим для работы, если работать.

Ну а не справились, не рассмотрели в положенный срок, так Сенат вернет стоимость государственной пошлины. Как с пиццами — не принесли вовремя, так отдайте бесплатно, но пицца до страждущего дойти обязана. И подобное — это самое революционное из того, что имеет шансы быть внедрено в бюрократическую систему Российской империи. Можно было еще жестче поступать, но тогда все, поголовно, начнут фраппировать правила.

А вообще, вот что мы за люди такие? Год ничего не делаем, или откладываем дела на потом. И вот приходит это «потом», внезапно, как эякуляция у подростка, и все начинает работать. Мозг, словно получает большое количество стимуляторов, моментально накидывает пару путей решения проблем, ноги уже не устали, не болят, а бегут в нужном направлении, куда еще вчера лень было сходить. Сонливость, как рукой снимает и работаешь, работаешь.

Пятилетку за три года? Пятилетку за две недели! Вот какая «штурмовщина» бывает у чиновников. Умеем мы, русские, как и те представители иных народов, что живут рядом, штурмовать. Причем штурмуем и бюрократические крепости, ну и военные. И тут и там с разным успехом, но свои победы, свой «Измаил», есть всегда и у военных и у чиновников.

На второй день работы, когда были только разложены по стопочкам всего две тысячи дел, ну или около того, стала понятна ненадобность большей части сенаторов.

— Ваша светлость, обращался я к Куракину, ну отпустите вы этих бедолаг! Помощи от них нет, только уныние навевают. Пусть они помогут людьми. У нас почитай, что и нет нарочных, а рассылать дела по державе придется много и часто. Вот и пусть отрядят своих людей, за их кошт! А мы будем готовить письма к истцам и отправлять, — упрашивал я Куракина.

На самом деле, сенаторы, они ведь, может и работу запороли, и заслуживают такое наказание, как спать и дневать в здании Сената. Но без гибкого, аналитического ума у власти долго не продержишься, сожрут быстро, переварят и после… Короче, зевать не приходится. Не стоит на ровном месте ссориться с теми, с кем ссориться не обязательно.

Так что некоторые личности выявили, кто является моторчиком всего процесса. Пусть этот мотор, то есть я, и спрятан под капот и на виду лишь яркие обводы корпуса автомобиля — князя Куракина, но вся эта красота не поедет если не заведется мотор. Вот я и завелся, когда стали то и дело отвлекать от работы. А просьба у все одна, пусть и с разными формулировками и доводами — домой хотят, к деткам, внукам, к нормальной постели ну и так далее. Вот ей богу, я в школе более интересные отмазки придумывал, чтобы отпроситься с последнего урока.

Было в такой ситуации и второе дно, циничное, рациональное, нужное мне для будущей карьеры. Сенаторы просили у меня, так как Куракин включил непоколебимость и даже становился груб. Князь решил выслужиться перед императором, немного позабыв, что каким бы самодержцем не был Павел Петрович, свита все равно делает короля. Ну а будь король упертым, так своя табакерка с шарфом на каждого найдется.

Если после просьбы ко мне, я смогу добиться разрешения для ряда сенаторов уйти домой, то они не только перестанут под ногами путаться, но и не смогут этого забыть. Где честь не позволит, а подобное, на мое удивление, тут имеется. Ну а где и здравый смыл. Тот, кто управляет генерал-прокурором, твоим начальником, тот весьма полезный человек. Получается как? Куракин управляет Сенатом, я управляю Куракиным.

Из послезнания мне ведомо, что Алексей Борисович Куракин превратится в комичную фигуру, которую станут, не всегда заслужено, наделять качествами, сродни глупости. Да сенаторы не посылают по матушке Куракина только потому, что еще не знают, чего еще ожидать от нового императора. А даст Павел чуточку, лишь капелюшечку слабости, так на его людей обрушатся с остервенением. Оно мне надо? Лавировать и вылавировать — вот, что нужно.

Между тем, и так сенаторам предписывалось приходить на работу пять дней в неделю, кроме субботы и воскресенья. Ранее, при Екатерине они обязались посещать собрания только в понедельник и четверг. И то, часто Сенат переезжал вслед за Екатериной, и бывало и по две недели из-за переездов не собирался. Так что нажим на сенаторствующих чиновников оказывался нынче и без того неслабым, сравнительно, конечно.

— Хорошо. Я сам объявлю сенаторам. Пусть приходят на работу, как положено, но могут находиться дома, — сказал Куракин.

А между тем, работа кипела. Мы сортировали дела, среди которых большинство были имущественные дела. Условные «Дубровские» делили земли с «Троекуровыми» [Отсылка к произведению А. С. Пушкина «Дубровский», где помещик Троекуров отобрал поместье у Дубровского-отца].

Тут же, помощниками, искались законодательные акты, которые регулировали бы такие дела. Все архивы были в нашем доступе, архивариусы, видимо, решили смахнуть пыль с себя, или прикоснуться к реальным делам, и спешили на помощь. Условие было только, чтобы в итоговой реляции по результатам работы, некоторые имена были написаны и поданы императору. Да и ладно, если люди делают вклад в общее дело, так и пусть, после моей фамилии, написанной большими буквами будут и другие. Как в титрах к фильму: режиссер такой-то, продюсер этакий, ну а дальше обои с именами, которые никто и никогда смотреть не будет.

Уже на четвертые сутки работы, когда усталость начала пробиваться сквозь картонную стену из кофе, прибыли студенты из Москвы. Семинаристов не отпустили, несмотря на то, что такая договоренность с митрополитом Гавриилом, шефом Главной семинарии, была. Сперва понадобился день, чтобы студенты вошли в курс уже систематизированной работы и стали действенно помогать.

То, что так быстро, несмотря на заснеженные просторы, привезли студентов, заслуга Державина, который сейчас отправился повидаться с родными, ну или просто устал и придумал повод, но помог крепко. Студенты, наверняка, прокатились с ветерком. Тут, может и запряженными тройками доставляли.

И что сказать? Не зря. Это я хорошо придумал насчет такой вот практики студентов университета. У парней горели глаза. Это же просто успех, разбирать дела за Сенатом! Так и сам себя сенатором начинаешь чувствовать. К чести сенаторов, оставались и те, кто постепенно, но вливался в работу и брал то одно дело на рассмотрение, то другое.

Все дела, которые уже рассмотрены и по которым вынесены предварительные вердикты, отправлялись на согласование в Общее собрание Сената, после чего решение по делу утверждалось. Было несколько дел за два дня, которые вернули на доработку, ну и парочка сенаторов направилась в Межевой департамент, чтобы там еще раз все основательно посмотреть по тем двум делам, да вынести «правильный» вердикт. Я понимал, что кому-то наступил своим решением на пятку, оттого не противился изменению вердикта, за что получал благодарность и даже приглашение на обед.

Ну а 24 декабря безумный марафон прервался. Все-таки Рождество и работать в такой праздник, как и в Новый Год, было бы неправильным. Даже государь не одобрил бы.

*………….*…………*

Петербург. Зимний дворец

24 декабря 1795 года. Вечер (Интерлюдия)

Император Всероссийский Павел Петрович пребывал в растерянности. Государь занимался законотворчеством и подписывал указы, которые были готовы еще до того, как наследник престола стал приемником.

Полчаса назад был подписан указ о создании фельдъегерского корпуса. В Пруссии он есть со времен Фридриха Великого, так почему нет в России? Не порядок, должен быть. Впрочем, такое подражание можно считать вполне продуманным и нужным для России.

— Вот, Юрий Александрович, и не знаю, как поступить с двумя людьми, — обращался Павел Петрович к только позавчера назначенному статс-секретарем императора Неделинскому-Мелецкому.

— Дозволено ли мне будет узнать, государь, о ком идет речь? — спросил уже бывший директор Главного Народного училища в Москве.

— Я о Костюшко и о Салтыкове Николае Ивановиче. С поляком несправедливо обошлась моя матушка. Я уже писал Тадеушу, чтобы он присягнул мне и пошел на службу в русскую армию. Такая свежая струя в нашей закостенелой армии нужна. Но он отказался, да еще в наглой форме. Ну а Салтыкова я хотел бы наградить, но не хочу видеть близко рядом со собой, — рассказал о своих печалях император.

Неделинскому-Мелецкому было интересно, почему именно об этих людях думает император, если уже через три дня Павел Петрович наметил похороны матушки, ну и… батюшки, тело которого уже эксгумировали и проводили повторное бальзамирование, чтобы тот мог не пугать своим видом, а быть, словно только что почил. Не о похоронах ли нужно разговаривать?

Однако, Юрий Александрович, еще две недели назад считавший, что никогда не будет более принят в высшем обществе Петербурга, да и в некоторых домах Москвы, не станет перечить своему избавителю от забвения. Нынче Неделинский-Мелецкий сделает все, чтобы остаться рядом с троном.

Это же сладостное чувство, когда те, кто еще двенадцать лет назад отказали Юрию Александровичу в визитах, теперь унижаются, готовы на все, лишь бы выказать новому статс-секретарю свое почтение. Так что, нет, пусть император будет безумным, Неделинский-Мелецкий готов вместе с монархом сходить с ума.

— Скажите, Юрий Александрович, а обязательно ли мне, даруя чин генерал-фельдмаршала, назначать того человека на должность? — спросил император, но не дал ответить статс-секретарю, продолжил. — Да, так верно будет. И почет и высший чин армейский, ну и поместье присмотрю Салтыкову. Людишек и земли не бывает много. Так и сделаю!

— Это мудро, Ваше Императорское Величество, — сказал Неделинский-Мелецкий.

— А с Костюшко… Слово пусть мне свое даст, что воевать супротив державы моей не будет и путь себе в Америки уезжает! Да, так! Пусть все знают, что государь Российской империи не злоблив, но справедлив! — настроение Павла Петровича резко улучшилось, когда он нашел решение волнующих вопросов.

Ну а насчет похорон, так император не волновался. Состоятся, куда деться. Пышностей отдельных не будет. Такие представления, что были когда-то на похоронах Елизаветы Петровны, избыточны. Главное, чтобы коронация прошла успешно, да у присутствующих дам падучая не случилась от того, что мертвеца, пролежавшего в земле более тридцати трех лет, переоденут и на его голову возложат корону.

Ну а как же? Должна же справедливость восторжествовать! А еще, Павел Петрович должен убрать и малейшее инакомыслие по поводу своего права повелевать и быть монархом-самодержцем. Если отец не был коронован, а мать узурпаторша… Можно же всякие дурные мысли положить на эту основу несправедливости. Нет, все будет, как нужно, и он, Павел восстановит порядок.

Был еще небольшой, но значимый повод для того, чтобы перезахоронить Петра Федоровича, отца нынешнего императора. Екатерина намекала при дворе о том, что Павел, сын не своего отца, законного Голштейн-Романова, а Сергея Салтыкова, с которым, тогда еще только жена наследника Российского престола, Петра Федоровича, крутила роман. Конечно, все это не правда, Павел это точно знал, у него даже портрет отца есть и он сравнивал себя и Петра Федоровича. Похожи, даже очень, больше сходства, чем с самой матерью. Но для всех остальных нужно провести неприятную процедуру и показать преемственность от отца к сыну, но никак иначе, чтобы даже стереть с памяти узурпаторство матери.

— Что там у меня еще? Куракин Алексей Борисович? Может войти! А какие сведения от Александра Борисовича Куракина? Едет ли, поспешает? — спрашивал и частично сам же отвечал император.

— Да, Ваше Императорское Величество, генерал-прокурор ожидает в приемной. Александру Борисовичу отправлен нарочный, но из Саратова не так легко добраться по снегу. А вот Степан Борисович Куракин отписался, что прибудет на днях, — отвечал статс-секретарь.

— Хорошо, пусть войдет князь! — повелел Павел и сел за стол.

Через пять минут генерал-прокурор Алексей Борисович Куракин уже докладывал государю о той работе что ведется, что сделана, ну и о сроках, когда все будет готово.

— Я доволен, князь. Мне докладывали, что такое число дел нельзя и за год разрешить, но ваш подход весьма понятен и приемлем, — император усмехнулся. — А ведь на вас поступил донос, Алексей Борисович. Пишут, что тиран, ну это ладно, там, думаю иначе и не сладить ничего. Но еще пишут, что вы сами ничего не делаете, а лишь обвиняете в бездействии иных. Поставили, стало быть, своего секретаря, а он и всю работу выполняет.

Павлу понравилась реакция Куракина. Растерянность, смущение, злость, ну и осознание вины. Значит, все же есть такое, что работу выполняет секретарь.

— Ха-ха! — сдержано посмеялся император. — А вот представьте, князь, что мне придет донос, что помещик не высаживает самолично репу, потат, или сам не доит корову. Так что? Виноват в чем-либо помещик, если и репа уродилась и потат не сгнил, да и молока в хозяйстве много? Нет, помещик все правильно сделал. Ну так в чем разница в вашем случае?

— Вы мудры, Ваше Величество, — с облегчением сказал Алексей Куракин.

— У меня много Куракиных, как и Безбородко и других, главное, чтобы порядок в управлении был и толк, — говорил император с видом, словно озвучил ответ на главные вопросы всего человечества. — Впрочем, ваш… Сперанский, кажется, может далеко пойти. Он принят вами на службу?

— Да, Ваше Императорское Величество, как секретарь генерал-прокурора он нынче надворный советник, — отвечал князь.

— Стало быть, потомственный дворянин и пехотный подполковник. Презанятно. Но я даровал вам полномочия и подобное назначение не считаю за недостойную протекцию. Коли работает справно, так тому и быть. Это же он еще и пиит и проект финансовых преобразований через вас подал… Занятный у вас секретарь, Алексей Борисович, не отдавайте его кому иному, а то… — Павел Петрович рассмеялся.

Павел Петрович не сказал, но подумал, потому и рассмеялся, что не будет такого секретаря и Куракин, как чиновник ничего из себя представлять не будет. Но такое отношение отнюдь не значило, что государь преуменьшает роль Куракина. Дела делаются и всегда в том есть заслуга именно руководителя.

Дождавшись, пока государь отсмеется, нехотя, но все-таки Куракин открыл свою папку и вынул оттуда два листа.

— Что сие? — без особого интереса спросил Павел, даже с нотками укора.

Император посчитал, что Куракин решил воспользоваться ситуацией и будет сейчас просить. А Павел не терпел, когда на него нажимают, он сам решал кому и что даровать. Но, бумагу взял, готовясь ставить генерал-прокурора на место и отчитывать.

— Это вирши, вернее сказать, вирш и текста вероятного гимна. Мой музыкант и ноты подобрал. Если будет угодно Вашему Величеству ознакомится, — сказал Куракин, ловя себя на мысли, что он-то хотел бы, что император не знакомился с такими великими словами, сложенными виршем.

Вот только, Сперанский тогда издаст стихи в журнале, где публикуется, и тогда государь все равно узнает о таких виршах. Не то, что Куракин не мог обмануть своего же секретаря, но тот уже дворянин, значит человек с честью, с которым так же следует честно поступать. Тут же Сперанский и на дуэль вызвать может, а он даже в Сенат вызывает учителя фехтования и тренируется во дворе три раза на неделе. Ну а стреляет… нет, не нужны дуэли, а нужно и дальше брать от Сперанского все, что можно, ну и давать все, что… Нет не все, а так, по необходимости.

— В счастье смирение, в скорби терпение, дай на земли! [Жуковский В. Молитва русских. Полное стихотворение в приложении] — прочитал император и задумался.

— Пропитано… Россией, православием, единением царя и верноподданного народа. И гимн… Боже, Царя храни! Строк мало, но какие же они… сильные. Это же тоже его стихи? Умом Россию не понять?.. — я в восторге. — Музыкантов! Я желаю музыкантов!

На крики государя, в кабинет зашел статс-секретарь Неделинский-Мелецкий.

— Музыкантов! — потребовал государь.

Понадобилось еще минут десять для того, чтобы уговорить императора самому выйти в другое помещение, так как музыканты просто не могли поместиться в кабинете, или сделали бы это, но не складно.

Через сорок минут под сводами Зимнего дворца впервые прозвучали строки «Боже, храни царя». Что еще было важнее для Павла, так то, что не царицу, не какую еще женщину, а гимн взывает к Господу за царя. Прозвучал будущий гимн нескладно, фальшиво, но музыканты заверили, что такое произведение они освоят быстро, найдут певцов, все будет хорошо и уже скоро представят государю.

— Чего желаете вы и ваш секретарь? — спросил государь.

— Я не смею…

— Сметете! — выкрикнул Павел. — Когда я спрашиваю, смеете!

Перед Куракиным встала дилемма. Он прямо сейчас может сильно спустить на грешную землю Сперанского, ведь тот в шутку, или всерьез, но сказал о желании заполучить корабли. Но не скажется ли немилость государя, неизбежно последующая за таким желанием, на самом князе.

— Я уповаю на волю вашу, государь. А мой секретарь строптивость выказать возжелал. Кораблей просит для себя, — сказал Куракин, и на него резко накатило острое желание провалиться под землю.

— А я было начал думать о Сперанском, как о разумном человеке. Но никто не скажет, что за такие вирши государь не отплатил по-царски. Дам ему имение… Где ваши земли? — спросил государь.

— Под Орлом, на Слабожанщине…

— Вот там, на Слабожанщине и дам. Есть там еще землица с людьми. Три сотни душ и земли преизрядно и доброй. А корабли… Я так думаю, что сие или в шутку сказано, может статься и с каким умыслом. Не может ваш, князь, секретарь, что такие вирши пишет и помогает вам с работой глупцом быть. В нашем отечестве не много кораблей, державе они всяко нужны, — сказал Павел задумчиво.

Он уже что-то слышал про корабли, которые хотели приобрести в частные руки такие разговоры имели место еще при живой матушке. Вроде бы просили ее еще о разрешении на монополию в Америке, да и спрашивали про покупку кораблей. Екатерина Алексеевна тогда отказала, так как была против любых монополий. Но он, Павел не против, если на общее благо.