Жуткое отступление от идеала. Продажа первородства за похлебку, да и то — чечевичную.
Я теоретически ничего против этого пафоса не имею, но у меня есть уточнения.
Если человек кричит: «Мы не принимаем Советскую власть», а между строк в этом лозунге читается: «Любую другую власть мы принимаем», то у меня есть и вопросы, и уточнения.
Христианам нельзя до конца растворяться в любой системе власти. И никакую систему власти нельзя до конца, до донышка считать своей. Если мы вправе повторить вслед за апологетом древности слова о том, что «для нас всякая чужбина — родина, и всякая родина — чужбина», тогда переживать не о чем. Система координат правильная. Но если мы врастаем в некие системные образования на правах «Министерства исповедания», и ничего против этого не имеем, или имеем, но не высказываем, то тогда у меня вопрос: «Откуда горючее для пафоса?»
Соединенные Штаты Америки ведут себя в мире так, как в описании Лескова — жандарм на Киевском базаре до революции. В какой хочешь карман залезут, кому хочешь по шее дадут. Свинство мирового масштаба. Но никто, воистину никто не требует, чтобы многочисленная армия православного духовенства, служащего в США и принадлежащего к Константинопольскому, Сербскому, Русскому, Антиохийскому патриархатам, отмежевалась демонстративно от политики США или отказалась от гражданства. Никто не требует, чтобы они по велению совести ушли в катакомбы.
Во всем мире православному духовенству приходится служить и трудиться в странах самых разных. Это монархии и демократии, это диктаторские режимы и марионеточные правительства. Но люди служат Христу, стараясь не нарушать местное законодательство, и приноравливаются к условностям, более или менее соответствующим их служению. Почему у нас есть понимание чужих реалий и терпение в отношении к ним, а в собственном доме понимание и терпение испаряются?
Кто-то терпит мусульманское окружение, в любую минуту угрожающее погромом. Кто-то задыхается в цивилизованном безвоздушии, где дьявол вот-вот воцарится, но все друг другу улыбаются. Но все терпят и не предъявляют завышенных требований к действительности. И только в отношении себя самих мы завышаем планку так, что даже прыгать не хочется. Остается только махнуть рукой и отойти в сторону.
Наш иеромонах, например, служит в Таиланде, учит язык, проповедует, организовывает общины. О короле Таиланда говорит с уважением не иначе, как «Его Величество», и благодарен Его Величеству за разрешение миссионерствовать. Он что от веры что ли отступил? Нет, конечно. «Существующие власти от Бога установлены» (Рим. 13:1) Если он даже и гражданство примет, то от веры не отступит, хотя король у него будет — буддист.
Таких примеров можно привести сотни и из прошлого, и из настоящего. И что же странного в том, что пришедшую, как со временем стало ясно, всерьез и надолго новую власть Церковь с болью признала и смирилась под ее «мозолистой рукой», неся историческую епитимью?
Видимо, мы имеем дело с неким историческим стереотипом. Видимо, нам кажется, что до революции наша страна была стопроцентным православным царством, а после революции изменила своему призванию и развернулась в сторону противоположную. Отчасти — да. Но лишь отчасти.
Дореволюционная действительность была битком набита фактами и кишмя кишела событиями, которые никак не согласуются с идеей Православного Царства.
И самое серьезное в этом не то, что страна не идеальна, а то, что Церковь молчала и не вмешивалась.
Если плох Сергий, под дулом пистолета согласившийся назвать СССР «гражданским Отечеством», то чем лучше те, кто без всяких пистолетов довольствовался второстепенными и декоративными ролями, ни на что не влияя?
Вернуться в довоенные советские годы, чтобы шкурой собственной испытать кошмар тех лет невозможно. Хотя это бы остудило многие головы. Но ныне по факту видим, что Церковь выжила и имеет все, чтобы сегодня развиваться и двигаться в нужном направлении. Значит, слава Богу! Значит, спасибо тем, кто жил тогда и, как умел, молился.
Ах, вы говорите, что Церковь выжила бы лучше и была бы сильнее, если бы да кабы? А кто вам сказал, и откуда это известно?
А позвольте вам сказать, что сервилизм и соглашательство за несколько столетий рискнули не без успеха стать характерными чертами нашей церковной жизни. Непослушным (задолго до ЧК и КГБ) — холодная келья без чернил и бумаги, или — визит в Тайную канцелярию.
И позвольте напомнить, что с тех пор, как Петр Первый велел с глаз долой убираться престарелому Адриану, ходатайствовавшему по древнему обычаю за стрельцов, Церковь несколько веков за народ не печаловалась открыто перед властью. И попов до 19-го века можно было сечь (!). И никакого миссионерства у нас до того же 19-го века не было. Да и то доброе что было, всюду терпело отравляющее дыхание канцелярщины и бюрократизма.
Так почему любители критиковать не критикуют задним числом эти отступления от нормы христианского бытия? Почему обрушиваются гневно на дела вчерашние, как будто с них одних и началась история?
На каком основании называть нам все, что было до «красных», Святой Русью, если творения святых отцов запрещалось переводить, а старцы, даже и Оптинские, числились нередко «еретиками»? И народ причащался раз в год, а многие — из-под палки. И проповедь нужно было сначала написать и отнести на подпись, а только потом зачитать. Своими словами да вживую — ни-ни. Это только сектантам позволялось.
Нет, дорогие мои, если вы любите Отчество, вы должны знать его историю без купюр. Любовь позволит не разлюбить Отечество, узнав побольше. И вот, узнав побольше о том, что было двести лет назад, мы смягчим отношение к тому, что было пятьдесят лет назад. То, что казалось обвалом и крушением, окажется неизбежным этапом, приготовленным всей предыдущей историей.
Не принимайте Советскую власть, считайте ее дьявольской. Ваше право (хотя не все здесь ясно и однозначно). Но не думайте, что не принимать можно только Советскую власть, а все остальным властям на законных основаниях можно целовать ручку. Нет. Внутри любой системы власти нужно сохранять христианскую свободу мысли и действия. Об этом сказано: «Вы куплены дорогой ценой. Не делайтесь рабами человеков» (1 Кор. 7:23)
И сегодняшний день, как раз, требует почтения к поколениям ушедшим и творческих ответов на вопросы сегодняшние. С мертвыми-то мы храбры воевать. Но что скажут поколения грядущие о дне сегодняшнем и наследии, которое мы им готовим?