Статьи и проповеди. Часть 4 (20.05.2011 – 05.01.2012)

Сокровища старой Европы (17 ноября 2011г.)

Данте, Гёте и Сервантес медленно, но неуклонно превращаются в динозавров. Приходит время, когда мир египетских мумий становится понятней и милее любознательному европейцу, чем мир собственных великих предков. Среди голосов, взывающих к нам из прошлых столетий, — какие ещё способен расслышать читатель ХХІ века?

Великие предки, обчитавшиеся рыцарскими романами, могли быть смешны. Они могли безумствовать, заключая договоры с тёмной силой. Они могли слишком много брать на себя, помещая в ад современников, приписывая себе общение с небожителями…

Но они жили в мире, в котором слова «Бог», «покаяние», «благодать» были наполнены конкретным смыслом. Христианский мир держал их в своих объятиях, и даже если они не обнимали его в ответ, а вырывались из объятий, то и тогда они оставались детьми этого мира — сложного, хитросплетённого, основанного на Евангелии, но грешить не переставшего.

Но ныне, ныне. Сняв с шеи крест и разучившись понимать катехизис, человек неизбежно выпадает из смыслового поля той культуры, которая должна быть ему родной и по сути, и по имени. Поэтому содержимое египетских пирамид будет человеку без нательного креста и катехизиса интересней, и пророчества майя покажутся ему достойными вероятия.

Не нужно уже спускаться в ад, земную жизнь пройдя до половины. Напротив, рискуя не дотянуть до благословенных тридцати пяти, европеец может много лет прожить, например, в наркотическом аду, созерцая стенающие тени современников. Если Бог не нужен и нет молитвы, если в храме ты не более чем турист, то ад поспешно вступает в свои права и даёт знать о себе не запахом серы, но тоской и чувством бессмыслицы. Так Данте в опалённом плаще становится и не нужен, и непонятен со всей своей эрудицией, страстными обличениями и философскими обобщениями.

Та же ситуация, если не хуже, с Гёте и его Фаустом. Заложить душу? Это уже не проблема. И целью заклада может стать уже не постижение сути бытия, а банальное желание заработать денег ради выплаты кредита.

Закрываю глаза и вижу объявление в газете: «Продаётся душа. Хорошая, симпатичная. Цена выгодная. Владелец души, в силу атеистического воспитания, имеет некоторые сомнения в её (души) существовании. Однако на твёрдость сделки это не влияет». И номера контактных телефонов.

Я даже могу представить, как инфернальный покупатель, одетый в чёрное, похожий на Де Ниро из «Сердца Ангела», приходит по указанному адресу и встречается с продавцом. Продавец — не высохший над книгами магистр юриспруденции и богословия, но молодой мужичок, работающий в баре, так и не вышедший из детства, слушающий рок и бродящий среди хаоса своей квартиры в трусах и с бутылкой пива. «Кто там?» — спрашивает он и слышит в ответ: «Я по объявлению». Покупатель входит в дом, с трудом находит место, чтобы сесть, и разговор начинается. Они перебрасываются парой дежурных фраз, которые не стоит выдумывать по причине их малоценности. А в конце посетитель поизносит слова, никак не возможные у Гёте, но совершенно возможные у нас и оттого приобретающие характер приговора.

Гость говорит: «Глупец!» (Да-да, так и говорит, пока без злого хохота и не обнажая клыков.) «Глупец, тебе нечего продавать. Твоя несчастная душонка давно ничего не стоит. Она и так уже моя. Ты продавал её всю жизнь до этого момента.

Ты продавал её по частям, хотя душа и не делится, чего тебе, впрочем, не понять.

Я давно владею тобой, твоими мыслями, желаниями; я верчу тобой, как связкой ключей на пальце. Разве ты написал бы это безумное объявление, если б я не имел доступа к твоим примитивным мыслям, внутри которых даже мне скучно?»

Не хочу развивать это воображаемый диалог. Я дарю эту идею кинематографистам и лишь подчёркиваю вывод: сюжет Гёте, погружённый в современность, сильно меняется. Меняется из-за качественной перемены, произошедшей в человеке. Не в лучшую сторону произошли эти перемены, ой не в лучшую.

А Дон Кихот, где он? Где в нашем мире сей антипод Г амлета, как звал его Тургенев? Где эта поэтическая душа, желающая надеть доспехи и сесть на коня не ради захвата нефтяных скважин и торжества демократии, а ради утирания невинных слёз и усмирения злодеев? Где этот чудак-идеалист, смешной и трогательный, но великий посреди самой своей наивности? Я не вижу его. Он убит стрелами позитивной философии. Он расчленён газетными насмешками. Он закопан в землю лопатой практического смысла, и на его могиле нет креста. В неё вбит осиновый кол мелкой выгоды и материализма. Плачь, Санчо. Т акого хозяина у тебя уже никогда не будет, и если даже ты станешь губернатором небольшого острова, тоска съест тебя. Твой единственный выход — на могиле рыцаря надеть его доспехи и, пришпорив иного Росинанта, отправиться туда, где есть беда и где ждут храброго заступника.

Но есть Онегин. И есть Татьяна — им не узнанное счастье. Есть величие и трагизм человеческого существования, явленные без помощи общения с духами и без схождения в ад. Пушкин разъял сердце человеческое и пустился в его глубины, не прибегая к помощи мистики. Для мистики мы стали неспособны, или — плохо способны. Но мы продолжаем влюбляться, искать счастья и раз за разом проходить мимо него. Мы продолжаем калечить собственную жизнь невнимательностью и ранним развратом. Вся наша жизнь — это именно простая фабула, вознесённая прозорливым гением на запредельные высоты красоты и смысла. Пушкин спасает нашу душу своей хрустальной прозрачностью и чистотой, спасает гением, светящим сквозь быт и через повседневность. Вот то, что нам нужно, и то, что нам осталось.

До Пушкина нужно дорасти. Он кажется простым и вездесущим. Он с детства воркует над нами то сказкой, то кусочком текста из школьной хрестоматии. И он же закрыт от нашего понимания иллюзией близкого знакомства.

Но это поистине взрослое чтение, услаждающее красотой и питающее полезностью. Это та умная красота, которая доступна всякому человеку, умеющему читать по-русски.

Дальше нужно замолкать нам и давать слово самому Александру Сергеевичу. Затрёпанный томик его «Онегина» может быть найден на большинстве пыльных книжных полок.

Возьмём эту книгу, братья, возьмём эту, по слову Ахматовой, «воздушную громаду». Это есть та часть накопленных Европой сокровищ сердца, которая всё ещё понятна простому человеку, понятна до тех пор, пока человек остаётся человеком. И пока не прикоснётся к этому сокровищу человек, ему самому не понятно, до чего же он, бедный, в этих сокровищах нуждается.