Статьи о музыке и музыкантах

СОВРЕМЕННАЯ ФРАНЦУЗСКАЯ МУЗЫКА. ПРЕДИСЛОВИЕ К КНИГЕ ЖАН-ОБРИ

Я думаю, что появление книги Жан-Обри (который оказал мне честь, подарив ее испанский перевод) имеет в настоящий момент глубокое значение. Говорю так, ибо считаю, что ужасная война, переживаемая Европой, помимо прочих своих последствий, устанавливает, если! так можно сказать, национальные границы². Исчезновение этих границ происходило непрерывно и со все возрастающей силой, а с ними исчезало одно из самых священных сокровищ, которые народы должны защищать: художественные ценности, созданные нацией и характерные для нее.

В данном процессе мы достигли такого момента, когда эти ценности — отражения независимого духа каждого народа — получили тенденцию к унификации и смещению в некоей универсальной формуле, и музыка не была искусством, которое страдало меньше другие от этого плачевного положения вещей.

Зло было тем более серьезным, что люди, содействовавшие его нарастанию, либо не отдавали себе в нем отчета, либо, отдавая себе отчет, умалчивали о своих сомнениях, публично демонстрируя непримиримый национализм. И если им указывали на то, что их действия расходятся с их словами, они оправдывались, говоря, что использование известных приемов чуждого происхождения не только не приносит вреда национальному искусству, но поднимает и облагораживает его.

Эти приемы, — утверждали они, — достояние всего мира. Они создавались или систематически использовались бессмертными гениями, являются следствием непререкаемых законов и поэтому называются классическими. В несущественных чертах они могут расширяться и даже видоизменяться, но горе тому, кто стремится разрушить священную форму! Да будут прокляты в искусстве те, которые выступают против подобных принципов. И хотя многие — говорят они в заключение пренебрежительным тоном — осмеливались следовать по другому пути, все они получали возмездие в эфемерности существования своих произведений, которые можно рассматривать только как неосознанное порождение высокомерия либо невежества и заблуждения...

Мануэль де Фалья. Портрет худ. Д. В. Диаса. 1919

Так, начиная с последнего двадцатилетия прошлого века, говорят эти пророки. Многие, да почти все, наслушавшись их, склоняли головы и следовали за ними по пути, который, согласно этим руководителям, был единственно возможным для достижения истинного бессмертия. Не забудем, что такой путь был ровным и удобным... Каждый подчинялся и шел по стопам других путников, предшествующих ему в поисках одних и тех же сокровищ...

Но некоторые — очень немногие — пропускали мимо себя этот тоскливо удаляющийся караван. Приведенные выше речения их не убеждали, более того, в них усматривали даже оскорбление тех, которых они как будто хотели прославить.

Они видели перед собой свободное и широкое поле и думали, что на нем можно открыть новые пути. И, как бы повинуясь глубокому вдохновению, каждый начинал открывать свой путь, трудясь, не покладая рук, но с горячей верой и растущей надеждой. Один прокладывал его близко от общеизвестной дороги, другие — на каком-то расстоянии, а некоторые — совсем далеко! Среди последних и оказывался тот, кто быстрее достигал цели. Были также и такие, которые пустились бежать через поле напрямик, но о них не сохранилось никаких сведений...

Кончаю рассказывать в иносказательной форме историю новой музыки Франции. Из книги Ж. Жан-Обри мы узнаем о смелых духом людях, призывающих нас следовать их примеру. Автор отразил в книге также образ некоего пророка священного пути. Жан-Обри в равной мере знает как одних, так и других, представителей святого сопротивления, и обо всех он говорит с одинаковым уважением и правдивостью. Каждого он показывает соответственно его произведениям, и если последние — плоды вдохновения, то они всегда останутся благородными и возвышенными и всегда будут преследовать одну цель — создание во Франции музыки более мощной, чем та, которая существует сейчас в Европе.

Вы увидите также, как в звучащем саду Франции выращиваются все растения, все цветы... Лучшее от каждой школы, от каждого творца было заботливо привито к вековым деревьям этого сада, в котором даже самый скромный цветок обладает чем-то отличающим его от других скромных цветов, разводимых в других больших садах.

И еще один драгоценный плод, извлекаемый из чтения этой книги. Ее автор, поддерживавший дружбу со многими выдающимися французскими композиторами, рассказывает нам не только об их произведениях, но также о духовном мире, индивидуальном характере каждого композитора и о различных направлениях в их творчестве. Последнее уничтожит серьезное заблуждение, существовавшее очень долго в нашей стране, заблуждение, которое явилось источником плачевной путаницы с именами некоторых французских композиторов последнего периода. Все они представлялись какой-то беспорядочной группой, как бы целиком входящей в состав одной-единственной школы. Благодаря Обри станет, наконец, ясно, что в действительности между разными группами, составляющими замечательную плеяду композиторов, которыми гордится Франция, существуют не только различия, но даже коренные противоположности в эстетике и художественных приемах.

Теперь раз и навсегда станет известно, что огромная дистанция отделяет Венсана д’Энди от Клода Дебюсси, Габриэля Форе — от Поля Дюка, Мориса Равеля — от Альбера Русселя или Деода де Северака... Станет известно также, что Сезара Франка никогда не следует расценивать как французского музыканта, и не только потому, что он родился на бельгийской земле — ибо это не может не рассматриваться как чистая случайность — но и потому, что его эстетика, художественные приемы, пристрастия и прообразы имеют очень небольшое отношение к особенностям, отличающим французский характер и истинно французский дух в любом из их художественных проявлений и меньше всего — в музыкальном³.

Влияние Сезара Франка и некоторых его учеников на определенные группировки во французском музыкальном искусстве встретило противодействие со стороны дебюссистской реформы. Последняя представляет одно из наиболее выдающихся явлений в современной истории музыки благодаря последствиям, которые она имела не только в музыкальном искусстве Франции, но и во всей европейской музыке. В толковании этого явления я, в известной мере, расхожусь с точкой зрения Ж. Жан-Обри или лучше сказать, дополняю ее, ибо никто не придает дебюссистской реформе такого большого значения, как Обри, и никто сильнее его не восторгается автором «Пеллеаса и Мелизанды».

Я лишь намереваюсь доказать, что Дебюсси был и есть значительно большее, чем только реставратор чистой французской традиции, представленной Рамо и Купереном. Уже прошли те времена, когда для того, чтобы заставить почитать творчество Дебюсси, надо было, если можно так сказать, взывать о поддержке к именам, пользующимся солидной и повсеместно признанной репутацией.

То же самое происходило с вагнеровской реформой. Гений автора «Парсифаля» не мог быть представлен восторженной публике без поручительства, обеспечивающего ему доверие, да и сам Вагнер, несмотря на свою суверенную независимость, оказался вынужденным объявить себя продолжателем искусства, которое, в итоге, с его искусством имело очень мало общего.

Но так уж устроен мир: люди договорились обманывать друг друга... чтобы иметь возможность жить.

Разве мы не встречали много раз в критических исследованиях по искусству неумеренные восхваления определенных старинных произведений и высказывания, что некоторые их качества являются непререкаемыми образцами, тогда как в действительности они могут быть признаны лишь как достопримечательные опыты? Разве не доходило до утверждения, что то или иное место в той или иной классической симфонии, опере или оратории обладает эмоциональной силой во сто раз большей по сравнению с тем, что появляется на свет в нашу эпоху?

И я спрашиваю себя: говорится ли это с искренним убеждением? Не приведет ли такая сила внушения старинного искусства (из-за того только, что оно старинное) к тому, что некоторые люди в угоду прошлому станут отрицать осуществляемое в настоящем?

Я бы ответил: да... и нет.

Знания, когда они вызваны пристрастностью (пусть скрытой, но все же пристрастностью), весьма относительны. Речь идет об убеждении, которое породили ненависть, зависть, жажда разрушения всего, что создано людьми ныне еще здравствующими, и превосходство которых тем более непереносимо, чем оно выше. Ненавидят в такой форме потому, что приличия не позволяют выявлять это чувство иначе. И в итоге все это, в общем, ведет к обману, вплоть до того, что возникает видимость самооправдания...⁴

Прошу простить за пространное отступление.

Я говорил, что дебюссистская реформа представляет собой одно из наиболее значительных явлений, отмечаемых современной историей музыки. Многие, прочитав написанное, подумают, что, говоря о некоторых композиторах, испытавших прямое влияние эстетики и выразительных приемов Клода Дебюсси, я зачисляю их в разряд дебюссистов. Однако это совсем не то, что я хочу сказать. Существование этого явления (а оно действительно существует) имеет только относительное значение и даже... отрицательное.

Я принадлежу к людям, полагающим, что истинный художник никогда не должен вступать в ту или иную школу, какими бы выдающимися качествами она ни отличалась. По моему скромному разумению, индивидуальность представляет собой одно из первых достоинств, которое надо требовать от творящего художника. Но сможет ли тот, кто беспристрастно и с полной добросовестностью составляет суждение о современном новаторском движении в европейской музыке, отрицать, что творчество автора «Пеллеаса» могущественно определило исходную точку этого движения?

Я не скрываю от себя, что некоторые из самых видных современных революционеров следуют эстетике и иже определенным приемам, которые не имеют ничего общего с эстетикой и приемами Клода Дебюсси. Однако могли ли бы эти новейшие музыкальные средства употребляться так, как они применяются ныне, то есть систематически, упорно, широко, прежде чем Дебюсси, разорвав крепкие оковы, державшие музыку в заточении, дал ей полную свободу и доказал, что при этой свободе можно существовать с такой же логикой, уравновешенностью и таким же или даже с большим совершенством, чем в классический период?

Скажу даже больше: все эти художники, последовавшие за дебюссистской реформой в благородном намерении завоевать для искусства звуков новые формы и новые выразительные средства, возможно взяли в качестве основы для своих умозрений завоевания, которые во всех смыслах уже раньше осуществил Дебюсси. Поверьте, когда я говорю в таком роде, мною руководит только чувство строгой справедливости. Даже если бы музыка Клода Дебюсси была для меня невыносимой, то и в этом гипотетическом случае совесть художника и честного человека заставила бы меня сделать такое же заявление.

Однако я должен также сказать, что не только творчество этого композитора побуждает меня требовать для Франции уважения и благодарности за то, чем ей обязана новая европейская музыка.

Можно ли забыть о духе соревнования, пробужденном могучим и многообразным творчеством Поля Дюка, который волшебством своего «Ученика чародея»⁵ всколыхнул во многих душах чувство звуковой фантазии, нашедшей воплощение в чудесных произведениях, которые без этого примера может быть и не существовали бы? А можно ли забыть Мориса Равеля, этого выдающегося художника, который вслед за Дебюсси показал, как можно чеканить золото и шлифовать драгоценные камни музыки, или Флорана Шмитта, который силой своей необузданной воли привлек к себе единодушное восхищение людей, разобщенных самыми противоположными направлениями?

Невозможно говорить о Равеле и Шмитте, не называя знаменитого композитора, руководившего их обучением, музыканта высшей чистоты духа—Габриэля Форе, примеру которого в бескорыстном деле рекомендации этой книги я имею честь следовать⁶. И если бы не ограниченные размеры вступительной статьи, я бы добавил еще немало имен к уже упомянутым.

Но, с другой стороны, я предпочитаю предоставить слово Ж. Жан-Обри, который своей книгой гораздо лучше даст почувствовать и понять все, что я говорил, но, кроме того, расскажет и многое другое. С целью воздать должное новой музыке Франции была написана эта книга и с этой же целью переведена на наш язык Адольфо Саласаром, одним из немногих людей Испании, которые со святой отвагой, совершенно честно и глубоко убежденно защищают новейшие идеалы в музыке.

Не забудем же то многое, чем молодое испанское музыкальное творчество обязано братской нации. Сколько наших артистов, композиторов или исполнителей нашли там свою вторую родину! Двое из них — Рикардо Виньес и Хоакин Нин — обрисованы в данной книге удивительно верно. Жан-Обри в своих различных исследованиях занимался и многими другими испанскими музыкантами. Он и Анри Колле явились во Франции самыми настойчивыми и энергичными пропагандистами нашей музыки. Поэтому, преисполненный горячей благодарности, я приветствую их от имени моей Родины. Более того, я настойчиво прошу у общественных властей документа, могущего засвидетельствовать нашу признательность этим двум великим друзьям Испании, которым стольким обязана наша музыка и которых должны так благодарить все, кто развивает ее, исходя из новых идеалов.