Степкино детство

Глава IV. По закону

Васена сидела на полу в сенях спиною к двери и ощипывала хохлатенькую курочку. Дело у нее не клеилось. Перья скользили в ее потных пальцах, и вместе с перьями рвалась и слезала кожа.

Васена щипала курицу, а сама все оборачивалась к двери — не идет ли Степка? Как убежал давеча, так до сих пор и нет его.

Вот уже два раза выбегала Васена на угол, искала его. Спрашивала соседей — никто не знает, где он. Говорят, что Ларивошка давеча ребятишек с речки согнал. Только все ребята уже домой вернулись, один Степка куда-то сгинул, дьяволенок.

Кто-то затопал сапогами по двору. Переваливаясь по-медвежьи с ноги на ногу, на ступени крыльца взошел отец Рахимки, Нога-Бабай — низенький, толстогубый, обросший желтой растрепанной бороденкой.

Васена обернулась и сердито спросила:

— Ну что тебе, шабра?

Нога-Бабай тяжело дышал, быстро моргал черными глазками и тыкал пальцем в улицу.

— Тама-тама. Шум-гам тама.

Васена всполошилась, вскочила на ноги.

— Да говори, не мычи! Что тама?

Бабай приложил ладонь к сердцу.

— Обожди, абстай[7]. Твой отец дома?

— Нет его.

— Ай, ай, какой беда! Ларивошка тама, алаша[8] забирал, Рахимка забирал. Отец нет — ты помогай мало-мало.

Васена передохнула всей грудью.

— Фф-у! Чтоб тебя! Насмерть напугал. Думала, с моим что случилось. Степка не знай куда у меня запропастился. Не пойду!

Васена махнула рукой и уселась на пол — опять драть перья.

Бабай вытер полою бешмета пот с лица, посопел носом и тихонько сказал:

— И Степка твоя тама…

Васена вскинула на него голову и, как была — в грязном фартуке, облепленном перьями, — бросилась с недощипанным курчонком в руках с крыльца’ во двор, а со двора на улицу; перебежала мост, проскочила енгалычевский дом и опомнилась только на Ново-Продольной улице, которая вела к участку.

Из дворов, из окон Ново-Продольной кричали ей:

— Тетка Васена, кого ищешь? Своего, что ли? Вон он, за тем углом! Городовые там малайку[9] какого-то ведут, а твой дурень с ними увязался. Беги скорей за ним! Да курицу-то дай!

Васена сунула в чье-то окно курчонка и побежала туда, куда бабы тыкали пальцами.

Она сразу разглядела в столбе желтой пыли Ларивошку с Рахимкой, а за ними Чувылкина с лошадью, А Степка, Степка где же?.. Наконец и Степку увидала: крадется вдоль стены старой брошенной бани, прижимается к забору, прячется, а не отстает от городовых.

Увидела Васена сына — пот со лба вытерла: слава богу, не его ведут.

«Ах, поганец, поганец! Нисколько мать не жалеет. Ну, подожди у меня, дай только до дому добраться. Подожмешь ты у меня хвост».

И она пустилась догонять Степку.

А ребята уже наперебой кричат из подворотен Степке:

— Эй, Засорин, матка за тобой гонится! Лезь сюда!

Степка обернулся. И вправду — мать бежит, прямо на него несется. А за ней переваливается с боку на бок Рахимкин отец — Нога-Бабай.

Хотел было Степка нырнуть в первую подворотню, да раздумал. Сам бросился навстречу матери, вцепился ей в фартук и забормотал:

— Мам, двугривенный есть? Ну, может, гривенник? Дай скорей Ларивошке. Может, отпустит. Ей-богу, не купался Рахимка. Честно слово, не купался. Лошадь мыл. Да что ж это такое — уж лошадей мыть нельзя? Ну, скажи, правильно это? Правильно?

Васена схватила Степку за плечи, затрясла его и зашептала ему в лицо:

— Дурак, дурак, пустая башка. Куда тебя черти понесли? Всем ты бочкам затычка. Вот погоди, я тебе ужо покажу, что правильно, что неправильно. Я тебе покажу, как из дому убегать! Сейчас же домой поворачивай!

Крепко держа Степку, Васена оттолкнула локтем Бабая, который все вертелся возле, и широко зашагала к дому. Да немного нашагала. По всей улице разнесся пронзительный визг:

— Ая-я-я-яй!..

Это Рахимка кричит. Горько кричит. То ли бьют его, то ли перепугался он насмерть…

Жалко парнишку. Соседский ведь, на глазах вырос. И парнишка-то какой? Тихий, уважительный. Грех бросать его в беде.

А тут еще Нога-Бабай бубнит свое:

— Алаша пропал. Рахима пропал. Подсобляй мало-мало, шабра. Мой голова — биз музга голова.

А Васена не слушает, только шепчет:

— Ах псы, вот псы, не приведи, господи, и во сне увидеть!

— Выкупишь, мама, выкупишь? — дергает ее за руки Степка.

Васена схватилась за карманы. Есть ли деньги с собой?

А тут — как на грех — из ворот старик один высунулся, в крюк сведенный, все лицо в бороде и в бровях, — услышал как Степка долбит, и зашипел:

— Куда ты, выворотень, мать-то тащишь? Они, городовые, с камня кожу сдерут. Уходи, пока сам цел!

За стариком и бабы принялись Васену учить:

— Чего стала, дуреха? Мальчишку несмышленого слушаешь? Домой его за волосы, пока не поздно!

Васена вдруг ощетинилась:

— Вам-то какая хвороба? Свои ребята целехоньки, дома сидят, а чужие пропадай? Все только о себе да о себе, черти!

Она вытащила из кармана двугривенный, крепко зажала его в ладони и двинулась за городовыми. Степка за ней. За Степкой — Нога-Бабай.

В окнах домов, мимо которых они проходили, раздвигались занавески — испуганные люди высовывались на улицу, смотрели вслед Васене, качали головами.

Наконец Васена догнала Ларивошку, зашла между ним и Чувылкой и закланялась Ларивошкиному заду.

— Отпусти малайку, служивый! Ну, отпусти! Ведь вон и ухо до крови надорвал, гноиться теперь будет.

— Ны купался… лошадка мыл… Ны купался… лошадка мыл… — всхлипывал Рахимка.

Бабай тоже низко поклонился спине городового и повторил за Васеной:

— Отпускай, пожалуйста, ваша благородия, видишь сам — не купался мой малайка, лошадь мыл.

Но Ларивошка оглох будто. Отворотил ус в сторону, шагает и только складками на красном затылке двигает. За него помощник его, Чувылка, отвечает Васене сиплым шепотом:

— Слышь, тетка, ты чем кланяешься? Спиной? Не надобно спиной. Полтинничком кланяйся. За меньше человека с животной не отпустит. Не видишь разве, он тебе знак подает. Эх вы, необразованные!

Какой такой знак? И тут увидела Васена, что Ларивошка ей пальцы за спиной показывает. Покажет пять пальцев — и совочком их сожмет, покажет и сожмет. Как машинкой, совочком двигает.

Васена подошла поближе, перекрестилась и опустила в совочек двугривенный.

Но пальцы ощупали монету и сейчас же пружинкой выбросили ее на дорогу.

— Вишь, утроба ненасытная, не принимает, — пробормотала Васена, — и вправду полтину хочет. Поди подбери, Степа.

А из окон люди уже показывали Степке, где искать выброшенный городовым двугривенный.

— Он его вон туда бросил! — кричали из ближнего дома. — Да не здесь, вон там! Левее! Да нет, правее!

Степка пошарил и правее, и левее, нашел наконец монету и подал ее матери.

Васена потянула Бабая за рукав бешмета.

— Бабай, прибавить надо. Есть у тебя тридцать копеек?

— Ай, ай, ни одной полушки нет. Все вчера мамашкам отдавал. Пожалуйста, попроси у свой русский. Отдам я. Праздник угощать будем, подарка даем…

Васена махнула на него рукой:

— Ну тебя с твоим подарком!..

Она снова пустилась догонять городовых, шаря на ходу в глубоком кармане своей юбки. Вытащила медную гривну с дырочкой (для счастья в кармане носила, чтобы деньги водились), потом замусленный огрызок сахара, за сахаром, одну за другой, две пуговицы. За пуговицами пошел разный сор.

Степка не сводил глаз с ее рук.

— Мам, неужто больше нет? Дай я пойду спрошу у теток, что в окна глядят. Ладно?

— Поди, Степа, поди. Тридцать копеек, скажи, не хватает. Может, найдется добрая душа. Скажи, отдадим..

Степка одним махом перебежал с дороги на тротуар. Он обходил окна и, зарыв пальцы в волосах, несмело спрашивал у женщин, облокотившихся на подоконники:

— Тетенька, а тетенька, дайте в долг тридцать копеек, Ларивошке не хватает. Мы отдадим. Завтра отдадим. Истинный бог, отдадим.

Но тетеньки подбирали губы оборочкой и отходили от окон. А другие махали на Степку руками и ворчали:

— Ишь ты! Тридцать копеек! Так вот и припасли для тебя. Прыткий какой! Проходи!

И Степка, оглядываясь на мать и на городовых, которые шли своей дорогой, бежал дальше, останавливался у каждого окна и все повторял:

— Дайте тридцать копеек, дайте хоть по гривенничку, хоть по пятачку…

Так он дошел уже до последнего перед пустырем перекрестка. И вдруг у самого крайнего окна подманила его к себе пальцем девочка одна, сероглазая, с чуточным ротиком, и протянула на ладони три медных пятака.

— На, на, бери скорей, пока мама на дворе. Это деньги мои. Я на прыгалку скопила.

Немного подумала, поморгала на Степку большими глазами и, нахмурившись, добавила:

— Только скажи тому татарчонку, чтобы он чужих лошадей не воровал больше: воровать грех… — И погрозила пальцем.

Хорошая девочка! Степка хотел рассказать ей про Рахимку, про лошадь, что она совсем не чужая, а отца Рахимкиного, да опомнился: где уж тут разговоры разговаривать, за Рахимкой надо бежать. Он только крикнул девочке: «Спасибо, мы отдадим!» — и дал ходу.

Нагнал мать и с разбегу сунул ей три девочкиных пятака.

Васена прикинула деньги на руке: авось хватит. Ведь не лукошко денег ему подносить.

Они вышли уже на пустырь, обросший сухой колючкой. Посредине пустыря была коновязь, и у перекладины коновязи стояли извозчичьи лошади, забранные в участок городовыми. Чувылкин подвел лошадь Бабая к перекладине и начал привязывать ее в ряд с другими лошадьми, а Ларивошка, не задерживаясь, шагал вместе с Рахимкой на середину пустыря, прямо к желтому двухэтажному дому, где помещался участок.

— Ларивон Иваныч, — сказала, запыхавшись, Васена.

Ларивон обернулся, не выпуская из рук Рахимкиного уха.

Степка забежал сбоку: что будет?

— Ларивон Иваныч, на, возьми. Отпусти мальчишку.

Городовой пересчитал деньги — тридцать пять копеек, — сунул их за обшлаг и потащил Рахимку дальше, прямо к дверям участка.

Васена рванулась за ним.

— Да что же ты? Дадено ведь тебе! Чего ж ты не отпускаешь? Отпусти дите!

Ларивон побагровел, как клоп.

— Дадено, говоришь, подлюга? Дадено? Ты докажешь? Свидетели есть? Протокол сейчас на тебя за эти слова, протокол! Чувылкин, в участок ее! — И стал вытаскивать из-за обшлага какую-то книжечку с орлом на обложке.

Васена увидела орла на книжке, схватила Степку за руку и бросилась бежать.

Но Чувылкин, уже привязавший лошадь, живо поймал Васену за рукав и так рванул, что чуть с рукой не выдрал.

— За что! За что в участок? Караул! Выручайте! — отбиваясь от Чувылкина, диким голосом кричала Васена.

— Караул! Выручайте! — кричал вслед за матерью Степка.

Бабай бегал от Васены к Рахимке, от Рахимки к Васене, прижимал ладони к груди и вопил:

— Ай, Рахимка, ай, бедный моя…

Но никто не выбегал из дворов, никто не заступался за них. Только звякали щеколды калиток, хлопали створки окон: это, боясь попасть в свидетели, люди прятались во дворах и в горницах. А по площади трелью заливались полицейские свистки.

— Выручайте! — кричала в пустую улицу Васена.

Чувылкин покосился на Ларивошкину спину и, нагнувшись к Васене, глухо сказал:

— Не ори, баба, не бунтуй! А то старшой прикажет — бить буду.

Он что-то еще хотел сказать, но заметил, что Ларивошка глядит на него через плечо, и замолчал.

Ларивошка перевел злые глаза на Васену.

— Ты долго будешь шуметь, подлюга? Долго будешь народ булгачить, спрашиваю?

И кивнул Чувылкину:

— По закону!

Чувылкин подтолкнул Васену коленом и весело гаркнул:

— Есть по закону!