(посвящается Аполлону Александровичу Григорьеву)
По болоту я ржавому еду,
А за мною, по свежему следу,
Сквозь трясину и тину, по стрелкам густой осок'и,
Кудри н'а ветер - пляшут кругом огоньки.
Разгорелись и, в пляске устойкой,
Оземь бьются они перед тройкой,
То погаснут, то вспыхнут тревожно по темным кустам,
Будто на смех и страх ошалелым коням.
Отшарахнулись кони, рванулись;
Гривы дыбом, и ноздри раздулись!
Чуют, верно, своей необманной побудкой они,
Что не спросту в болоте зажглися огни…
Не глядел бы, болотная пляска
Для меня - только мука и тряска,
И не верю я в душу живую болотных огней;
И в трясину свою не сманить им коней.
Знаю их - без покрова и гроба:
Душит их пододонная злоба,
И честной люд и божий весь мир ненавидят они…
Погоняй-ка ямщик!..
Но теснятся огни,
Забегают пред тройкой далече,
И ведут со мной пошептом речи
На глухом, да понятном и жгучем своем языке:
"Благовестная тайна горит в огоньке! -
Говорят… - Всепрощающей силой -
Колыбель примирилась с могилой…
По зажорам, по прорубям, рытвинам, омутам, рвам
Не придется плясать уже нашим детям.
Наша мука детей искупила,
И теперь мы - не темная сила:
Мы надеемся, верим и ждем нашей пытки конца,
Чтоб зажечься в чертоге у бога-отца".
По болоту я ржавому еду,
А за мною, по свежему следу,
Сквозь трясину и тину, по стрелкам густой осок'и,
Кудри н'а ветер - пляшут кругом огоньки.
(8 мая 1861 г.)