Сползли подтеки красноватой глины
По белым сваям, вбитым навсегда.
И вот остановилась у плотины
Пугливая весенняя вода.
И вот уже гоняет волны ветер
На только что затопленном лугу.
И хутор со скворешней не заметил,
Как очутился вдруг на берегу.
Кругом поля ровней и ближе стали.
В верховье где-то мостик всплыл худой.
И лодка пробирается кустами,
Дымя ольховой пылью над водой.
А у сторожки, на бугре высоком,
Подрублена береза, и давно
Долбленое корытце светлым соком
Березовиком до краев полно...
Сидит старик с ведерком у обрыва,
Как будто тридцать лет он здесь живет.
— Что делаешь?
Взглянул неторопливо:
— Пускаю, малец, рыбу на развод...
Про паводок, про добрую погоду,
Про все дела ведет охотно речь.
И вкусно курит, сплевывая в воду,
Которую приставлен он стеречь.
И попросту собой доволен сторож,
И все ему доступны чудеса:
Понадобится — сделает озера,
Понадобится — выстроит здесь город
Иль вырастит зеленые леса...
1934
Тревожно-грустное ржанье коня,
Неясная близость спящего дома...
Здесь и собаки не помнят меня
И петухи поют незнакомо.
Но пахнет, как в детстве, —
Вишневой корой,
Хлевами, задворками и погребами,
Болотцем, лягушечьей икрой,
Пеньковой кострой[16]
И простывшей баней...
1934
Счастливая, одна из всех сестер,
Повыданных куда и как попало,
Она вошла хозяйкой в этот двор,
Где на пороге раньше не бывала;
Где выходил лениво из ворот
Скот хоботастый, сытый, чистокровный;
Где журавель колодезный — и тот
Звучал с торжественностью церковной...
И в том немилом, нежилом раю
Шли годы за годами неприметно.
И оглянулась на судьбу свою
Немолодой, чужою всем, бездетной...
Чего хотеть и ждать, болеть о ком?
Кому нужна любовь, забота, жалость?
И повязала голову платком,
И — в чем была — на волю убежала...
1934