Он рядом сидит, он беседует с нею,
Свисает гармонь на широком ремне.
А я на гармони играть не умею.
Завидно, обидно, невесело мне.
Он с нею танцует особенно как-то:
Рука на весу и глаза в полусне.
А я в этом деле, действительно, трактор,
Тут даже и пробовать нечего мне.
Куда мне девать свои руки и ноги,
Кому рассказать про обиду свою?
Пройдусь, постою, закурю, одинокий,
Да снова пройдусь,
Да опять постою.
Добро бы я был ни на что не умелый.
Добро бы какой незадачливый я.
Но слава моя
До Москвы долетела.
И всюду работа известна моя.
Пускай на кругу ничего я не стою.
А он на кругу никому не ровня.
Но дай-ка мы выедем в поле с тобою,
Ты скоро бы пить запросил у меня.
Ты руку ей жмешь.
Она смотрит куда-то.
Она меня ищет глазами кругом.
И вот она здесь.
И глядит виновато,
И ласково так, и лукаво притом.
Ты снова играешь хорошие вальсы,
Все хвалят, и я тебя тоже хвалю.
Смотрю, как работают хитрые пальцы,
И даже тебя я ценю и люблю.
За то, что кругом все хорошие люди,
За то, что и я не такой уж простак.
За то, что всерьез не тебя она любит,
А любит меня.
А тебя только так...
1937
Погляжу, какой ты милый.
Замечательный какой.
Нет, недаром полюбила,
Потеряла я покой.
Только ты не улыбайся,
Не смотри так с высоты,
Милый мой, не зазнавайся:
Не один на свете ты.
Разреши тебе заметить,
Мой мальчишка дорогой,
Был бы ты один на свете
И вопрос тогда другой.
За глаза и губы эти
Все простилось бы тебе.
Был бы ты один на свете
Равных не было б тебе.
Ну, а так-то много равных,
Много, милый, есть таких.
Хорошо еще, мой славный,
Что и ты один из них.
Погляжу, какой ты милый,
Замечательный какой.
Нет, недаром полюбила,
Потеряла я покой...
1937
А ты, что множество людей,
С тобою росших, помнишь,
Ты под ровесницей своей
Грустишь, под липой темной.
Я знаю, старый человек,
Ты волю дал обиде,
Что прожил долгий, трудный век
И ничего не видел.
Ты знал, что все края равны,
Везде нужда и горе,
И не прошел родной страны
От моря и до моря.
Дождался дома сытых дней,
Все так, одно обидно:
Себя считал ты всех умней,
Да просчитался, видно.
1937