Страшный рассказ

Глава 12

Солнце уже перевалило зенит, когда Юрий второй раз за день подъехал к многоэтажному дому, в котором жил Александр Дымов. Было жарко и душно, в открытое окно машины несло запахом разогретого асфальта и вонью выхлопных газов. Небо было не синим и даже не блекло-голубым, как случается в сильную жару, а каким-то бледно-серым, дымчатым, словно подернутым мутной пеленой. Все тело под одеждой было покрыто липкой пленкой пота; чувствовалось, что к вечеру снова соберется гроза.

Остановив машину, Юрий с отвращением выбросил в окошко только что закуренную сигарету, точно зная, что вскоре закурит новую. Его подташнивало, в животе звучали бодрые марши, означавшие, что он напрасно отказался от предложенного Рахат Лукумычем угощения. Пить было вовсе не обязательно, а вот поесть не мешало бы — честно говоря, Филатов уже забыл, когда он в последний раз ел с чувством, с толком, с расстановкой. Впрочем, есть за одним столом с дружелюбно настроенным кавказцем и при этом не пить было, пожалуй, невозможно — они, кавказцы, во все времена не считали вино алкогольным напитком и пили его, как воду, при этом ничуть не пьянея.

Юрий заглушил двигатель и нерешительно нащупал сквозь куртку пистолет. Черт его знает, зачем он взял с собой оружие; в сложившейся ситуации ствол был ему скорее помехой, чем подспорьем. Пока он решал, что делать с пистолетом, взгляд его упал на пластиковую папку с рассказом Дымова, лежавшую на соседнем сиденье. На потертом голубом пластике горел неподвижный, размытый солнечный блик, выглядевший каким-то нездоровым, словно мутный яд, которым были пропитаны страницы рассказа, просочился сквозь непромокаемый полимер и разлился по его поверхности липкой лужей. Это ощущение было таким сильным, что Юрий немного поколебался, прежде чем взять папку в руки и засунуть в карман на спинке сиденья, подальше от любопытных глаз. Однако папка была как папка — сухая, скользкая, нагретая щедрым майским солнцем и абсолютно безвредная, если не считать того, что лежало внутри.

Он убрал папку, поднял стекло, вылез из машины и запер дверцу. Подниматься на этаж Дымова не хотелось. Юрий был на сто процентов уверен, что в квартире по-прежнему никого нет, и заехал сюда исключительно для очистки совести. После того, что натворил господин литератор, — если, конечно, он вообще что-то натворил, в чем Юрий почти не сомневался, — полагалось не сидеть дома, дожидаясь, пока тебя возьмут за хобот, а драпать без памяти куда-нибудь за Уральский хребет, а еще лучше — за океан, да не в Штаты, а в какую-нибудь Мексику, в Уругвай какой-нибудь, где тебя и за три жизни никто не найдет.

Осененный этой мыслью, Юрий остановился на крыльце и машинально вынул из кармана сигареты. До сих пор он как-то не думал о том, что станет делать, если окажется, что Дымов, ужаснувшись содеянному, бросил все и бежал в неизвестном направлении. Думать об этом не хотелось, потому что в таком случае пришлось бы признать, что господину литератору удалось выйти сухим из воды. Еще меньше Юрию хотелось думать о том, что же на самом деле содеял длинноволосый графоман. То, о чем шла речь в финале рассказа, было настолько отвратительно, что Юрия бросало в дрожь при одном воспоминании о прочитанном. Стоило только представить на месте героини Нику — живую, веселую, жизнерадостную Нику, — как руки сами собой сжимались в кулаки. Теперь Филатов понимал, почему Ника пришла в такой ужас, прочитав присланный ей по почте рассказ. Пожалуй, это было для нее равносильно тому, чтобы во время долгого поцелуя вдруг обнаружить во рту у любимого волчьи клыки, а на пальцах — длинные кривые когти…

Отшвырнув так и не закуренную сигарету, Юрий решительно потянул на себя скрипучую дверь и вошел в подъезд. На этот раз он воспользовался лифтом и через минуту уже звонил в дверь квартиры Александра Дымова.

Там, за дверью, снова ожил треклятый электронный соловей — засвистел, защелкал, забулькал, — и сквозь весь этот шум Юрий вдруг с огромным удивлением услышал приближавшиеся к двери шаги. Сотня мыслей одновременно пронеслась у него в голове, но задержалась там только одна: «Черт возьми, он же меня видел! Посмотрит в глазок и не откроет. И что тогда — стрелять в замок?» Юрий решил, что будет стрелять, а там — как карта ляжет, и немедленно подумал, что это решение как раз в его духе — стрелять, бить, крушить и ломать, вместо того чтобы заранее немного пошевелить извилинами.

Пока он предавался этим невеселым размышлениям, не зная, как ему поступить дальше, шаги за дверью приблизились, замок щелкнул и дверь распахнулась. Юрий, который уже приготовился ударить появившегося на пороге человека прямо между глаз, незаметно разжал кулак и выдавил приветливую улыбку, сам чувствуя, что вместо улыбки у него получилось черт знает что и что выглядит он сейчас сущим пугалом — к тому же пугалом растерянным и сбитым с толку.

На пороге стояла молодая, стройная и очень симпатичная женщина с золотисто-пепельными волосами и глазами необыкновенного сине-зеленого цвета. Лицо у нее тоже было не совсем обыкновенное — красивое, но очень твердо очерченное, будто отчеканенное на медали. При всей его женской миловидности это лицо изобиловало прямыми линиями и углами — прямой рот с твердо прорисованными губами, маленький, но при этом почти прямоугольный подбородок, прямые стрелы бровей, широковатые скулы, очень прямой недлинный нос с красиво вырезанными ноздрями и прямой сине-зеленый взгляд, которым женщина оценивающе разглядывала Юрия.

— Здравствуйте, — произнес Филатов, не зная, что еще сказать.

— Здравствуйте, — сказала женщина. Голос у нее был глубокий, грудной, и говорила она очень спокойно, хотя видела Юрия впервые в жизни и, наверное, терялась в догадках по поводу цели его визита. — Вам кого?

— Мне? Я бы хотел повидаться с Александром Дымовым. Ведь это его квартира? Видите ли… — Юрию показалось, что он набрел на дельную мысль, и это вдохновило его на беззастенчивое вранье. — Видите ли, я из издательства. Мне поручили провести с Александром… Простите, отчества не знаю… В общем, мне поручили провести предварительные переговоры относительно публикации его рассказа и предложить ему заключить договор с нашим издательством.

— Вот так сюрприз! — воскликнула женщина. — Саша будет до смерти рад! Жаль, что его нет дома.

— А вы…

— Я его жена.

— Ага, — пробормотал Юрий. — Жена, ну конечно…

— Послушайте, — каким-то очень профессиональным тоном спросила жена Дымова, — вы себя хорошо чувствуете? С вами все в порядке?

— Что? А, да, я в полном порядке. Извините, это я так, задумался.

Юрий действительно задумался, на какое-то время забыв, зачем пришел в этот дом. О вкусах, конечно, не спорят, но есть же вполне очевидные, бесспорные вещи! По сравнению с женой Дымова его любовница Ника Воронихина выглядела примерно так же, как «Запорожец» рядом с «Феррари». В мадам Дымовой с первого взгляда чувствовались твердый характер и острый, живой ум; кроме того, она была гораздо красивее Ники.

— Извините, — повторил Юрий, — а где он может быть, вы не подскажете? То есть, — спохватился он, — я хотел узнать, когда он вернется. Понимаете, очередной номер уже верстается, и вышло так, что у нас неожиданно освободилось место. Наш главный хотел поставить в номер рассказ Александра, но нужно внести кое-какие поправки, сделать необходимые сокращения… В общем, все это довольно срочно, а я не могу до него дозвониться.

— Да вы проходите, — предложила жена Дымова, отступая вглубь прихожей, откуда тянуло запахом хорошего, крепкого кофе и тонким ароматом какой-то косметики. — Что вы там стоите? Заходите, заходите!

Юрий перешагнул через порог и остановился посреди просторной, светлой прихожей с зеркалом во всю стену.

— Снимайте куртку, — предложила Дымова, закрывая за ним дверь. — Разуваться не надо.

— Спасибо, я так, — стесненно сказал Юрий, у которого под курткой висел громоздкий «ТТ» в наплечной кобуре. — Я всего на минутку.

— Будет жарко, — предупредила Дымова. — У нас южная сторона.

— Ничего, пар костей не ломит, — отшутился Филатов.

Он уже проклинал себя за то, что явился сюда. Женщина была дьявольски хороша, и мысль о том, что ему вскоре предстоит сделать ее вдовой, была Юрию неприятна. Вслед за этой мыслью родилась еще одна: Юрий поймал себя на том, что, отняв у Дымова любовницу, начинает подумывать, не увести ли у него жену. И почему такая женщина вышла замуж за этого длинноволосого слизняка? Материнский инстинкт взыграл, что ли?

— В гостиную, — сказала Дымова. — Вот здесь, в кресле, вам будет удобнее. Кофе? Я как раз сварила. Будете?

— Надо бы отказаться, — сказал Юрий, — но это выше моих сил. Запах просто неописуемый!

— Приятно встретить знатока, — засмеялась Дымова. — Говорят, я варю неплохо.

— Ну, какой я знаток! — запротестовал Юрий. — Так, любитель.

Дымова принесла кофе. Юрий взял тонкостенную фарфоровую чашечку, понюхал, пригубил. Кофе и впрямь был хорош.

— Восхитительно, — сказал он, изо всех сил стараясь не пялиться на хозяйку. Это оказалось трудно. — Так когда же вернется ваш супруг?

— Вы не поверите, но я действительно не знаю. — Дымова изящно пожала плечами, положила ногу на ногу. Юрий снова отвел взгляд, который, как намагниченный, все время прилипал к разным частям тела супруги длинноволосого литератора. — С этими творческими людьми сплошное наказание. Человек-загадка… Никогда не говорит, куда уезжает, зачем, когда вернется… Вещь в себе! Вот и сейчас: прихожу с работы, а его нет, и куда подевался — неизвестно.

— И вы так спокойно об этом говорите? — удивился Юрий. — Впрочем, вы правы, беспокоиться надо ему. На его месте я бы ни за что не оставил вас одну даже на десять минут.

— Я выгляжу такой ненадежной? — улыбнулась Дымова.

— Отнюдь. Но вокруг столько нехороших людей! То го и гляди, умыкнут.

Дымова рассмеялась. Юрию показалось, что она смеется немного дольше и громче, чем того заслуживал его неуклюжий комплимент.

— Извините, — словно прочтя его мысли, - сказал Дымова. — Просто я немного не в своей тарелке от… Ну вы понимаете. От радости. И еще от неожиданности. То есть я всегда верила в Сашу, в его талант, но все-таки… Сам, без протекции, на свой страх и риск… Я ведь, честно говоря, даже не знала, что он что-то такое отправил в вашу редакцию…

— В издательство, — поправил Юрий.

— Тем более… Саша очень ревностно относится к этой работе, прячет ее от чужих глаз, даже мне не показывает. Говорит, боится спугнуть удачу.

— Да, — сказал Юрий, — психика у писателей затейливая…

Только сейчас он понял, как крупно ему повезло. Если бы Дымов держал жену в курсе своих творческих планов, если бы информировал ее о своих намерениях и поступках, то его, Юрия Филатова, давным-давно спустили бы с лестницы, а то и сдали бы в милицию как подозрительного типа, выдающего себя за того, кем он на самом деле не является. В издательстве не знали не только адреса Дымова, но и его настоящего имени — рассказ был подписан псевдонимом. Если бы Юрий вспомнил об этом чуть раньше, он ни за что не рискнул бы назваться сотрудником издательства. «Глупею прямо на глазах, — подумал он, незаметно для себя возвращаясь к разглядыванию красивых коленей госпожи Дымовой. — Одно утешение: победителей не судят».

— Да, — согласилась с ним Дымова, — затейливей некуда. А вы… э…

— Простите, — спохватился Юрий, — я забыл представиться. Меня зовут Юрий. Юрий Алексеевич, — поправился он, заметив промелькнувшее на красивом лице Дымовой удивление.

— Очень приятно. Я — Ольга Павловна.

Что-то кольнуло Юрия в этом словосочетании, однако он не успел разобраться, что это было, потому что Ольга Дымова снова заговорила.

— Я хотела спросить, Юрий Алексеевич. А вы сами пишете?

Юрий рассмеялся.

— Только служебные документы, — сказал он. — Увы, любимцем муз меня не назовешь. Скромный жрец при творцах — вот кто я такой. Переговоры с авторами, договоры о сотрудничестве, умиротворение особо буйных литераторов, рвущихся выяснять отношения с редакторами…

— Да, — с улыбкой произнесла Дымова, — фигура у вас в самый раз для умиротворения.

— Вы меня не так поняли! — запротестовал Юрий. — Я имел в виду исключительно словесное умиротворение! Господь с вами, писателей нельзя бить! Они же обижаются, прямо как дети.

«Ох и несет же меня, — подумал он, поспешно отхлебывая глоток кофе, — ох и несет! Меня несет, и я несу какую-то околесицу. А ведь мне про эту Ольгу Павловну ровным счетом ничего неизвестно — кто она, чем занимается, что обо всем знает…»

— А скажите, — будто угадав его мысли, сменила тему Ольга Дымова, — Сашин рассказ действительно хорош?

— Честно? — переспросил Юрий, лихорадочно обдумывая ответ.

— Хотелось бы, — улыбнулась Дымова.

— Если честно, я его не читал, — с покаянным видом солгал Филатов. — Это, видите ли, не входит в мои обязанности. Мне сказали, что рассказ заслуживает внимания, что автор перспективный и что я должен заполучить его, пока… Ох, простите, я не должен был этого говорить.

— Пока его не перехватили другие издатели, — закончила за него Ольга Дымова и снова улыбнулась. Улыбка у нее была теплая и открытая. — Что ж, это очень приятно слышать. Да, теперь понятно, почему вы так торопитесь его найти. Очень жаль, что я ничем не могу вам помочь.

— Совсем-совсем? — огорчился Юрий.

— Совершенно. Разве что сообщу о вас Саше, когда он объявится. У вас есть визитка?

Юрий снова испытал нечто вроде очень сильного удара по лбу. Никаких визиток у него сроду не води лось, что для сотрудника крупного издательства, занимающегося ведением различного рода переговоров, было, по меньшей мере, странно.

— Конечно, — сказал он, уверенным жестом вынимая бумажник и открывая его с таким видом, словно там было полным-полно визиток. — Вот незадача! — воскликнул он тут же, заглянув вовнутрь. — Надо же, опять кончились. И, как обычно, в самый неподходящий момент. Извините, работа у меня такая… Целыми днями соришь визитками по всей Москве, даже не замечаешь, когда они кончаются. У вас ручка поблизости? Давайте я продиктую вам номер.

На секунду он похолодел, осознав, что только что сморозил очередную глупость. Он ведь явился сюда заключать какой-то договор, так? И при этом не удосужился прихватить с собой даже шариковую ручку, не говоря уже о бланках договора и прочей канцелярской мелочи…

Однако Ольга Павловна, кажется, не обратила внимания на явный прокол. Она спокойно поднялась, взяла со стоявшего в углу у окна письменного стола ручку и листок бумаги для записей и вернулась к журнальному столику. Подумав всего секунду, Юрий продиктовал ей номер домашнего телефона своего соседа Сереги Веригина. Это не имело никакого значения: все равно было понятно, что звонить по этому номеру никто не станет.

— Хорошо, — сказала Дымова, с торжественным видом, как некую реликвию, откладывая листок с номером в сторонку. — Саша позвонит вам, как только вернется. Правда, остается только гадать, когда это случится.

— А на работе не могут знать, где он? — спросил Юрий на всякий случай.

— Вряд ли. Он ведь потерял работу. Поэтому ваше появление, признаться, пришлось очень кстати.

— О! — сказал Юрий, изобразив на лице задумчивость. — Это интересно. Так он сейчас без работы? Думаю, наше издательство сможет ему кое-что предложить. Разумеется, я должен сначала проконсультироваться со своим руководством, но полагаю, что работа найдется.

«Червей кормить», — добавил он мысленно и тут же понял, что пора уходить. Сидевшая напротив женщина с удивительными глазами с каждой минутой нравилась ему все сильнее, а гнусная комедия, которую он тут ломал, наоборот, вызывала все большее отвращение.

— Это просто чудесно! — воскликнула Дымова. — Вы просто не представляете, как это кстати!

— Никогда не признавайтесь в этом человеку, который явился к вам обсуждать сумму гонорара, — с улыбкой сказал Юрий.

— Да, — рассмеялась Дымова, — вы, наверное, правы. Хотите еще кофе?

— Хочу, — сказал Юрий, — но не буду. У меня еще масса дел, и все неотложные. — Он встал. — Спасибо вам за гостеприимство. Кофе у вас просто исключительный. Так я на вас рассчитываю?

— Разумеется, — сказала Дымова. — Как только Саша появится, он сразу же позвонит.

Она проводила Юрия до дверей, по-прежнему источая тонкий аромат незнакомых духов. В лифте Филатов энергично встряхнулся всем телом, как вылезшая из воды собака, и озадаченно покачал головой: вот это женщина! Рядом с ней дело, которым он занимался, казалось не стоящим выеденного яйца. Не то чтобы Юрий Филатов влюбился в Ольгу Павловну Дымову, — для этого он был слишком взрослым и опытным, — но она ему очень понравилась, и при иных обстоятельствах он ни за что не упустил бы такой шанс, тем более что муж ее не стоил доброго слова. Да и она, судя по всему, относилась к своему супругу с большой прохладцей — муженек где-то пропадает целыми неделями, а ей хоть бы что. Что это за семья такая, в которой жена понятия не имеет о наличии у мужа загородного дома в Подмосковье? Ведь это, можно сказать, уже и не семья… Словом, Юрию казалось, что дорога открыта, и он был очень не прочь пройтись по этой дороге и посмотреть, что там, за поворотом. Он бы так и поступил, если бы не Ника. И дело тут было вовсе не в любви, которой между ним и Никой Воронихиной никогда не существовало, а в чувстве долга. Он должен разобраться, что произошло с Никой.

Но при всем при том синеглазая супруга беглого литератора его по-настоящему взволновала, и, спускаясь в лифте, Юрий мысленно повторял про себя ее имя — Ольга Павловна, дивясь тому, как мягко и в то же время сильно оно звучит и как точно передает впечатление, оставляемое владелицей этого имени. В нем было все — сила, ум, сдержанность, плавная красота и мягкость. Юрий подумал, что никогда не отважится рассказать об этом Светлову, опасаясь — и не без оснований, — что Димочка его засмеет.

«Ольга Павловна», — в сотый, наверное, раз мысленно повторил он и вдруг замер, будто громом пораженный.

Лифт остановился, достигнув первого этажа, створки двери разошлись в стороны, но Юрий остался стоять на месте, пытаясь разобраться в своих мыслях, которые внезапно спутались в какой-то беспорядочный ком.

Ольга Павловна! Только теперь он сообразил, почему имя Дымовой показалось ему таким знакомым. Это имя называла симпатичная медсестра Настя, которая работала вместе с Никой в операционном блоке. Ольгой Павловной звали хирурга, которому — или которой? — Ника Воронихина ассистировала во время операций.

— Не может быть, — пробормотал Юрий. — Неужели этот Дымов и в самом деле такой идиот, что крутил любовь с медсестрой, которая ассистировала его жене?!

Конечно, встречаются болваны, которые на виду у всего подъезда бегают к соседке, как только жена выйдет за порог. Но Александр Дымов при всех его недостатках не выглядел одноклеточным идиотом; следовательно, налицо было простое совпадение. Мало ли кого зовут Ольгой Павловной!

Тем не менее это следовало проверить. Юрий нерешительно потянул из кармана телефон, намереваясь позвонить Светлову и дать ему очередное поручение, но передумал: больница, в которой работали интересующие его люди, была ему почти по дороге, и он решил заехать туда лично, чтобы, если повезет, еще раз переговорить с симпатичной Настей.

Занятый своими мыслями, он пересек почти пустую в этот час стоянку и сел за руль, не обратив ни малейшего внимания на темно-синюю «Субару», стоявшую в нескольких метрах от его джипа.

Докурив сигарету, Дымов растоптал окурок, вбил его каблуком в мягкую землю, а потом еще несколько раз ткнул в него лопатой, как будто бычок был каким-то неведомым науке ядовитым насекомым, которое требовалось истребить. Черенок лопаты был гладким, темно-коричневым, мягко лоснящимся от бесчисленных прикосновений рук, сжимавших инструмент на протяжении многих лет. Эта лопата досталась Дымову вместе с домом, и до сих пор он ею практически не пользовался. Стальной штык лопаты заржавел, но сегодня, впервые после долгого перерыва взяв лопату в руки, Александр с испугом, но уже без удивления обнаружил налипшие на нее и уже успевшие высохнуть комья серой земли. Впрочем, вполне могло оказаться, что эти комья были здесь и месяц, и год, и два года назад. Существовал только один способ это проверить, и уставший от дурных предчувствий Александр Дымов решил все-таки прибегнуть к этому способу.

У него было очень мало времени — скоро должна была приехать Ольга, — но он все равно медлил, время от времени бросая трусливые косые взгляды на вросшие в землю створки ворот сарая. Это была старая игра, такая привычная, что Дымов давно перестал ее замечать: точно зная, что идти в сарай придется, он почти бессознательно делал все, чтобы приезд Ольги помешал ему это сделать. Так уже бывало раньше — сотни раз, по сотням разнообразнейших, порой самых незначительных поводов. Он привычно плыл по течению, откладывая все неприятное на послезавтра, хотя и знал, что ничего хорошего из этого не выйдет.

Нехотя посмотрев на часы, он понял, что идти в сарай все-таки придется. Ольга должна была приехать поздно вечером, а может, и ночью — это уже зависело не столько от нее, сколько от дорожных пробок, — а сейчас было только начало пятого. Обманывать себя, стоя посреди двора с лопатой в руках, можно было в течение получаса; если постараться, так можно было простоять час, но никак не семь-восемь часов подряд! К тому же он и так проторчал тут добрых двадцать минут и уже успел осознать, что пытается себя обмануть, оттянуть неизбежное еще хотя бы на сутки.

Дымов прихлопнул на щеке комара, закурил еще одну сигарету и нехотя побрел к сараю. Каждый шаг давался ему труднее предыдущего, и на ходу он вспоминал роман какого-то фантаста, где очень подробно описывалось действие некоего силового поля, которым инопланетяне окружили захолустный городишко в американской глубинке. Поначалу почти незаметное, поле сопротивлялось тем сильнее, чем глубже человек в него погружался, пока, наконец, не отбрасывало смельчака назад, как до предела натянутая резинка на рогатке. Он сейчас преодолевал сопротивление такого же поля, только поле это располагалось не снаружи, а внутри его мозга.

Он остановился в воротах, на границе света и царившей в сарае тьмы. Стоя здесь, Александр видел, что тьма внутри сарая вовсе не была такой непроглядной, как казалось издали. Сквозь прорехи в провалившейся крыше и распахнутые настежь ворота в сарай проникало достаточно света, чтобы он мог различать серые от многолетних напластований пыли бревенчатые стены, усеянный прелой соломенной трухой пол и очертания находившихся в сарае предметов. На стене напротив входа висела ржавая борона, рядом с вбитого в стену огромного гвоздя перепутанным пучком свисали какие-то не то веревки, не то ремни, отдаленно похожие на лошадиную упряжь. На земляном полу валялся изгрызенный мышами хомут, к которому, судя по слою пыли, никто не прикасался уже лет десять. Слева от входа к стене были грудой прислонены какие-то сломанные деревянные грабли, ржавые мотыги с трухлявыми рукоятками, вилы, выглядевшие так, словно ими пытались проткнуть насквозь кирпичную стену, насаженный на суковатую дубину рогатый ухват и прочий никому не нужный хлам. Над головой скрещивались и расходились набросанные как попало, опасно провисшие доски, с которых свисали запыленные клочья того, что когда-то было сеном. Пахло пылью и мышиным пометом. Когда-то здесь наверняка держали скотину, на это указывали видневшиеся в глубине сарая гнилые перегородки бывших стойл, но запах навоза уже давно выветрился.

Дымов повернул голову и увидел справа от себя приколоченную к стене грубую полочку, на которой стояла керосиновая лампа — та самая, которую он безуспешно искал по всему дому все сегодняшнее утро. Стекло лампы было закопченным, но не пыльным; рядом лежал коробок спичек.

Александр дернул щекой. В его рассказе керосиновой лампы не было. Что ж, это означало только то, что, как бы ни старался автор обо всем написать правдиво и подробно, всех деталей ему все равно не упомнить и не учесть.

Лампу он трогать не стал — глаза уже привыкли к полумраку, и Дымов отчетливо видел каждую деталь обстановки. Больше всего Александра интересовал пол, но, сколько он ни вглядывался, ему не удалось заметить следов недавних раскопок. Трухлявая солома на земляном полу казалась непотревоженной, нигде не было даже намека на свежую рыхлую землю. У Дымова зародилась робкая надежда на то, что все это было ошибкой, плодом больной, перевозбужденной фантазии, нелепым и страшным совпадением. Но, припомнив в подробностях события и мысли последних дней, он понял, что выдает желаемое за действительное. Вот она, старая лопата с налипшей на шершавое от ржавчины лезвие землей, а вот и лампа, и даже спички… То, что он искал и боялся найти, было где-то здесь, аккуратно замаскированное старой соломой.

Дымов, не глядя, бросил сигарету через плечо, во двор. Если бы здесь была Ольга, она бы непременно отчитала его за то, что мусорит на участке. Собственно, она была права: Александр и сам терпеть не мог привычку разбрасывать бычки где попало, но сейчас ему было не до соблюдения чистоты.

Он шагнул вперед, в пахнущий мышами полумрак, держа лопату наперевес, как винтовку. Душу пронзило острое сожаление, такое сильное, что вызвало почти физическую боль. Зачем? Зачем он это сделал? Любовь, ревность, обида — ведь все это, в сущности, слова, которые ничего не стоят по сравнению с человеческой жизнью. Черт возьми, фантазии, даже самые мрачные и приближенные к действительности, — это одно, а реальная жизнь — совсем другое! Так как он мог позволить своей фантазии выйти из-под контроля?

Он сделал еще шаг. Раскаяние, стыд, отвращение к себе — теперь, когда ничего нельзя было вернуть и изменить, все это тоже превратилось в пустые слова, от которых никому не могло стать легче. Нужно было найти место и копать, чтобы убедиться. А потом… Он не знал, что станет делать со всем этим потом. Возможно, пойдет в милицию и сдастся. Может быть, попытается отыскать того мордоворота на джипе, расскажет ему все как есть и попросит выстрелить себе в голову — у него, мордоворота, наверняка где-нибудь припрятан пистолет. А может быть, просто пойдет в лес, отыщет сук покрепче и повесится — те вожжи, что висят на гвозде, наверное, подойдут. Или пойдет к Ольге на работу, взломает шкафчик с медикаментами, украдет морфий и вкатит себе смертельную дозу — это называется эвтаназия, безболезненная смерть…

Впрочем, даже теперь, в экстазе самоуничижения, Александр подозревал, что со временем все это как-нибудь само рассосется и вкалывать себе морфий он не станет. Перемелется — мука будет, а торопиться с такими радикальными мерами, как петля или морфий, пожалуй, не следует.

Эта мысль мелькнула и погасла, вызвав новую вспышку стыда и отвращения к себе. Хорош, ничего не скажешь! Ну, да уж какой есть… Мировая история свидетельствует, что многие признанные гении литературы и искусства в обычной, повседневной жизни вели себя как последние подонки, но люди помнят не их дикие выходки, а их бессмертные творения. Надо работать, не жалея сил и времени, и тогда об Александре Дымове тоже будут вспоминать как об авторе великих книг, а не как о полоумном лунатике, в пьяном бреду разобравшемся с неверной любовницей…

Он огляделся, стоя посреди сарая и прикидывая, откуда начать поиски. В это время снаружи раздалось приглушенное расстоянием ворчание ползущего на малой скорости через колдобины автомобиля. Дымов вздрогнул и прислушался. Так и есть, машина. Кто бы это мог быть?

Он выглянул из сарая как раз вовремя, чтобы увидеть, как на участок осторожно, будто крадучись, вползает знакомая иномарка. За рулем сидела Ольга. Она вела машину, сильно подавшись вперед, как будто пытаясь разглядеть дорогу под самым бампером. Эта манера вождения всегда смешила Дымова, и он сто раз говорил Ольге (да и Нике тоже, если уж на то пошло), что все эти попытки заглянуть под днище автомобиля, сидя за рулем, абсолютно лишены смысла: если не хочешь наскочить на кочку или ухнуть в яму, просто смотри вперед, на дорогу. Только тогда ты сможешь вовремя заметить препятствие и сманеврировать… Бесполезно! Нет, верно говорят, что женщина за рулем — как обезьяна с гранатой…

Его правая рука будто сама собой протянулась в сторону и аккуратно, без стука прислонила лопату к бревенчатой стене сарая рядом со сломанными граблями. Пальцы разжались, в последний раз скользнув по отполированному прикосновениями деревянному черенку, и лопата мгновенно и неразличимо слилась с грудой сваленного у стены хлама, как будто простояла там последние десять лет. Дымов шагнул наружу, стараясь не замечать громадного облегчения, которое испытал при виде Ольги. Впрочем, сколько бы он ни притворялся, обмануть себя на этот раз было невозможно: каждая клеточка его тела, казалось, вопила от дикого восторга, освободившись от тягостной обязанности производить эти жуткие, отвратительные раскопки.

— Привет, — сказала Ольга, выходя из машины и подставляя для поцелуя гладкую щеку.

— Привет, — откликнулся Дымов и чмокнул ее, вдохнув знакомый аромат духов. — Я не ждал тебя так рано. Летела на крыльях любви?

— Вроде того, — сказала Ольга. Тон у нее был сухой и деловитый, из чего следовало, что шутки она не приняла. — Что ты делал в сарае?

Сердце у Дымова екнуло, но тут же успокоилось: вопрос был, в сущности, невинный, заданный просто так, от нечего делать — для разгона, одним словом.

— Да так, — сказал он, обнимая Ольгу за талию, — в общем, ничего. Заняться-то нечем, вот я и решил посмотреть, нет ли в этой руине чего-нибудь ценного.

— Мороз-воевода дозором обходит владенья свои? — с иронией спросила Ольга.

— Ага, — радостно подтвердил Дымов.

— Бросай это занятие, — одним плавным движением выскальзывая из-под его руки, сказала Ольга. — Нам нужно серьезно поговорить.

— Полагаю, о разврате, — с напускной мрачностью произнес Дымов.

— И о разврате тоже. Возьми в багажнике продукты.

Александр достал из багажника тяжелую сумку и вслед за Ольгой вошел в дом. Легкий ветерок колыхал выцветшие занавески на низких подслеповатых окнах, половицы привычно поскрипывали под ногами, пахло старым деревом, печкой, а еще какими-то травами, которые Ольга сама собирала в лесу и, связав в пучки, развешивала по углам. Дымов не знал, что это за травы, но пахли они приятно — не духами и не сеном, а какой-то пряной горечью, лесом, полем — словом, волей, по которой они с Ольгой так тосковали в дымном городе.

Пока он устанавливал сумку на табурете, пристраивая ее так, чтобы она, упаси боже, не свалилась, Ольга уже успела расставить на столе тарелки и рюмки. Отодвинув Дымова плечом, она расстегнула сумку и сноровисто разложила по тарелкам еду — бутерброды, нарезанную колбасу, ветчину, сыр, оливки, какие-то котлеты, имевшие явно не домашнее происхождение, крепенькие маринованные огурчики и еще кучу всякой всячины. Венцом всему стала литровая бутылка водки, водруженная Ольгой в центр стола. Дымов взял бутыль за горлышко и развернул этикеткой к себе. Водка была хорошая, дорогая.

— Что за праздник? — с легким удивлением поинтересовался он.

— Да уж праздник, — с непонятным выражением ответила Ольга. Она небрежно швырнула пустую сумку в угол, чего никогда раньше не делала, уселась за стол и подвинула ближе к Дымову свою пустую рюмку. — Наливай.

Дымов поднял брови, но не стал спорить. Он с треском отвернул алюминиевый колпачок и налил себе и Ольге примерно по трети рюмки — в тех нечастых случаях, когда пьянствовали вдвоем, они пили именно так, понемногу, растягивая процесс на весь вечер.

— По полной, — потребовала Ольга.

Дымов молча долил, поставил бутылку, сел и выжидательно уставился на жену. Ольга Дымова подняла рюмку.

— Выпьем.

— А за что? — осторожно поинтересовался Александр.

— Не «за что», а зачем, — сказала Ольга. — Для храбрости. Сегодня она нам обоим не помешает. Пей, тосты потом.

Она выпила залпом, и Дымов тоже выпил, чувствуя, как в груди тяжело и тревожно бьется сердце. Ольга вела себя странно; подумав немного, он решил, что «странно» — не то слово. Его жена была сильной женщиной и всегда скрывала свои мысли и чувства до самого последнего момента — до тех пор, пока могла. Или считала нужным. Сейчас пресловутый последний момент, судя по всему, еще не наступил, но был уже очень близок, и Дымову оставалось только гадать, чем это вызвано. А поскольку совесть у него была в высшей степени нечиста, чувствовал он себя за столом крайне неуютно.

— Наливай, — сосредоточенно жуя ветчину, снова потребовала Ольга.

Краешек ветчины торчал у нее изо рта сбоку, шевелясь в такт движениям ее челюсти. Это выглядело непривычно и дико; Ольга вела себя как спецназовец, только что в одиночку голыми руками передушивший взвод неприятельских солдат. Дымов не знал, почему ему на ум пришло именно это сравнение, но оно казалось наиболее точным.

— Наливай, — задумчиво повторил он, осторожно наполняя рюмки. — Тебе не кажется, что ты сегодня несколько однообразна?

— Будет тебе разнообразие, — отрывисто пообещала Ольга, поднимая свою рюмку едва ли не раньше, чем Дымов закончил наливать. — Ну, для храбрости мы уже дернули, теперь я скажу тост. За твою первую публикацию!

— Что? — рука Дымова дрогнула, водка потекла по пальцам и закапала на скатерть, но он этого не заметил. — Откуда ты… Ты что, заезжала на почту?

— Тост произнесен, — сказала Ольга. — Не ставь рюмку, это плохая примета. Ну, до дна!

Она подала пример, лихо, как заправский алкоголик, осушив свою рюмку, и Дымову ничего не оставалось, как последовать этому примеру. Он выцедил водку, как воду, не чувствуя вкуса, и на ощупь поставил рюмку на стол.

— Что ты расселся? — энергично распиливая ребром вилки магазинную котлету, спросила Ольга. — Наливай, наливай, бог троицу любит! На почту я не заезжала, времени было в обрез. Просто к нам домой заходил человек из издательства. Он хотел заключить с тобой договор, обсудить гонорар и попросить сделать какие-то там сокращения, что ли…

— Что?! — на этот раз Дымов не просто вздрогнул, а подпрыгнул, и водка широкой струей плеснула из горлышка бутылки мимо рюмки, в блюдо с бутербродами. — Из какого издательства? Из какого к черту издательства?! Он что, пришел прямо к нам домой? Зачем ты его впустила?! Я же нигде не указывал наш адрес! Я даже подписался псевдонимом!

— Я так и думала, — сказала Ольга, разглядывая его с каким-то странным любопытством. — Видишь ли, этот человек такой же издатель, как я — водопроводчик. При нем не было никаких документов, зато под курткой он носит пистолет. И еще одно. Помнишь, мне звонила Стрешнева, рассказывала, что какой-то странный тип интересовался Воронихиной? Так вот, судя по ее описанию, это тот самый человек, и ищет он уже не Воронихину, а тебя.

Чувствуя, что совершенно не владеет лицом, Дымов проглотил засевший в горле тугой комок и хрипло произнес:

— Чепуха какая-то.

— Правда? Это все, что ты можешь сказать? Тогда наливай.

Горлышко бутылки выбило звонкую барабанную дробь о край рюмки. Ольга усмехнулась, услышав этот звук, и от ее улыбки Дымову стало совсем худо. Наливая себе, он совладал со своей рукой — ну, или почти совладал. Они выпили. Александр, не глядя, сунул что-то в рот и начал жевать, не ощущая вкуса, не понимая, что жует и, главное, зачем.

Ольга, напротив, ела с видимым аппетитом и даже с жадностью — не то проголодалась, не то пыталась заправиться впрок в преддверии неизвестных катаклизмов.

— Ну, — сказала она наконец, откинувшись на спинку стула и — немыслимое дело! — ковыряя в зубах ногтем. Ногти у нее в силу профессиональной необходимости были короткие, но очень чистые и аккуратные. — Ну что ты молчишь? Понимаешь ведь, что говорить придется. Можешь не стесняться, подробности твоего адюльтера с этой курочкой Воронихиной известны мне до мелочей. Я наблюдала за развитием вашего романа с самого первого дня. В конце концов, ведь это я вас познакомила. Думаешь, это вышло случайно? Нет, мой милый, в таких делах случайностей нет. Да ты не бледней, я же не в претензии. Мужчины все одинаковы, им нужны новые впечатления. Заметь, не лучшие или худшие, а просто новые… А в случае с Воронихиной вы оба были у меня под присмотром, что исключало всякие глупости наподобие развода, пылкой любви, внезапной беременности и тому подобного бреда. Ну что ты уставился на меня, как будто впервые видишь? Ты ожидал скандала? Напрасно. Никакого скандала не будет. Погулял, спустил пар и вернулся к домашнему очагу… Из-за чего же тут скандалить?

Дымов был настолько потрясен ее спокойным, деловитым тоном, что на время даже забыл о своих проблемах.

— Ты… — выдавил он с трудом. — Как ты можешь? Как ты можешь так говорить?

— А как? — с холодным любопытством спросила Ольга. — Как я должна об этом говорить? Ломать руки, посыпать голову пеплом? Еще чего! Баб на свете миллионы, а семья одна.

— Выходит, ты нас нарочно свела? Как… как собак?

— Ну, если тебя устраивает такое сравнение… В общем, да.

— Да? Да?! — Дымов был в бешенстве, которого сам от себя не ожидал. — Я тебе кто — муж или домашнее животное? Я человек или канарейка?!

— А ты как думаешь? — лениво спросила Ольга. Она достала сигареты, закурила. — Человек, Сашенька, — это звучит гордо. Такое высокое звание заслужить надо. Чего же ты хотел? Всю жизнь прячешься у меня под юбкой, как дитя малое, а в знак благодарности трахаешься прямо у меня перед носом с моей медсестрой… Ну, и кто ты после этого — человек? Не расстраивайся, любимый, мужики нынче все такие, только не у всех баб хватает ума это понять и сделать правильные выводы.

Владевшее Александром бешенство вдруг исчезло, уступив место тупой тоскливой покорности.

— И что теперь? — спросил он, глядя в стол.

— Да ничего особенного, — пожав плечами, ответила Ольга. — По крайней мере, с моей стороны можешь не ждать никаких катаклизмов. Уж если мы договорились, что ты — мое движимое имущество, можешь не волноваться: я тебя не брошу и в обиду не дам.

— Я не твое имущество, — с нажимом процедил Дымов.

— А то чье же? Впрочем, это мы еще обсудим позже. А пока мне хотелось бы знать, что же все-таки ты сделал с этой девчонкой.

— С какой девчонкой? — уныло и безнадежно спросил Дымов. У него было ощущение, что он спит и видит кошмарный сон, только вот проснуться никак не удавалось.

— Перестань паясничать, — снова беря строгий и деловитый тон, сказала Ольга. — Что ты сделал с Воронихиной? И, кстати, какое отношение ко всему этому имеет твой рассказ?

Не пытаясь больше скрывать бившую его нервную дрожь, Дымов до краев наполнил свою рюмку. Потом, спохватившись, наклонил горлышко бутылки в сторону Ольги, но та отрицательно покачала головой.

— Спасибо, мне хватит. А ты пей, не стесняйся. Для храбрости тебе надо много выпить. Итак?..

Пропустив оскорбление мимо ушей, Дымов выплеснул водку в рот, сморщился и сунул в зубы сигарету. Со второй попытки попав ее кончиком в пляшущий огонек зажигалки, он глубоко затянулся и вместе с дымом хрипло выдохнул:

— Думаю, я ее убил.

— Думаешь? Или все-таки убил?

— Я не знаю!

— Ну и ну, — сказала Ольга почти весело. — Вот это уже действительно что-то новое в моей медицинской практике. Успокойся и расскажи все по порядку. Учти, притворяться и лгать не в твоих интересах. Не забывай, что по твоему следу уже идут. Но, повторяю, в обиду я тебя не дам. Обеспечу алиби и вообще что-нибудь придумаю… Ты увидишь, что быть моей собственностью не так уж плохо. Давай рассказывай.

Последние слова сопровождались открытой, теплой улыбкой. Дымов вдруг почувствовал такое облегчение, что едва не расплакался. Все становилось на свои места, Ольга привычно брала всю ответственность на себя. Она снова стояла у руля, положив на рукоятки штурвала свои узкие крепкие ладони, такие умелые и надежные, и за ней Дымов чувствовал себя как за каменной стеной. Все было прощено и забыто, жена опять была готова отвести от него любую беду. И эта улыбка, такая родная и милая… Только сейчас Дымов понял, что уже давно не видел этой улыбки — пожалуй, с тех самых пор, как связался с Никой. Он ужаснулся собственной слепоте и глупой самоуверенности и стал торопливо, сбивчиво рассказывать все с самого начала, поминутно затягиваясь сигаретой.

Когда он закончил и замолчал, безнадежно уставившись в угол, где валялась пустая сумка, Ольга закурила новую сигарету, тяжело вздохнула и сказала:

— Так я и знала. Сплошная лирика, ничего конкретного… Где она?

— Думаю… — Дымов запнулся, сглотнул, собрался с силами и закончил: — Думаю, в сарае.

— Господи, какой же ты идиот, — с усталым вздохом сказала Ольга. — Ну ладно. Хорошо еще, что не в колодце.

— Почему? — тупо удивился Дымов, совершенно обессиленный только что сделанным признанием.

— Да потому, что нам из этого колодца пить! Впрочем, сарай немногим лучше. Ты знаешь, что такое трупный яд? Знаешь, на какую площадь он может распространиться? Будет тебе и водичка из колодца, и яблочки с ветки… Эх ты, литератор!

— Ты говоришь так, как будто я зарыл в сарае собаку, — рискнул заметить Дымов. — Или дохлую свинью.

— Не ощущаю разницы, — думая о чем-то своем, рассеянно ответила Ольга. — После смерти все пахнут одинаково, это медицинский факт. И потом, кто тебя, лунатика, знает? Может, ты ее вовсе не убил и не закопал, а, наоборот, купил ей билет до Владивостока — от греха подальше. А может, и закопал, но не в сарае, а в лесу. Ты же ничего не помнишь! В общем, надо копать, Саша. И если она окажется там, ее надо убрать.

— Куда?

— Чем дальше, тем лучше. В лесу полно оврагов, где ее никто никогда не найдет. Вставай, господин писатель, надо поработать ручками, если уж голова дала сбой. А я — то, дура, думала, гадала, что это у вас за странные сексуальные игры, для которых тебе понадобился хлороформ!

— Да говорю же, не хотел я его красть! — с досадой воскликнул Дымов. — Пошутить хотел, а шутки не получилось…

— Да уж, что не получилось, то не получилось. Пойдем, шутник, а то стемнеет скоро. В гробу я видала эти фильмы ужасов — ночью, в развалинах, с лежалыми трупами возиться…

Все еще будучи не в силах поверить в реальность происходящего, ничего не понимая, почти ничего не чувствуя, кроме шума в ушах и легкого головокружения от выпитой на голодный желудок водки, Александр Дымов поднялся из-за стола и покорно поплелся за женой, которая уже скрылась в сенях.