Страшный рассказ

Глава 8

— Огромное вам спасибо, — вежливо поблагодарил Светлов. — Вы мне очень помогли. Нет-нет, не спорьте, помогли. Отрицательный результат — это ведь тоже результат, правда? Поверьте, я никогда не забуду той неоценимой услуги, которую вы мне столь любезно оказали… Что? Да господь с вами, какая угроза? Сами подумайте, чем Я могу угрожать ВАМ? Мы с вами в разных весовых категориях… Вот именно. Поэтому я могу только поблагодарить вас и извиниться, что отнял целых, — он посмотрел на часы, — целых четыре минуты вашего драгоценного времени. Всего вам наилучшего.

Он прервал связь. Юрий ожидал, что Димочка сейчас же начнет набирать следующий номер, но тот внезапно положил телефон на край стола и принялся чесаться обеими руками — сначала за ушами, потом под мышками, затем, совсем изогнувшись, начал с шумом скрести спину. Занимаясь этим, господин главный редактор очень напоминал одолеваемую паразитами обезьяну средних размеров — молодого шимпанзе, например. Это впечатление многократно усиливалось из-за ужасных гримас, которые Светлов корчил в пространство, не переставая неистово скрестись.

— Уф! — сказал он наконец, оставив свое занятие, и обессилено откинулся на спинку дивана. — Ненавижу!

Юрий молча закурил новую сигарету и пошел на кухню варить кофе. Просто сидеть, ничего не делая, и наблюдать, как Светлов бьется головой об стенку, ему было тяжело, хотя зрелище оказалось весьма поучительным. Филатов давно не видел Димочку за работой и вынужден был признать, что нынешний главный редактор «Московского полудня» в полной мере усвоил фирменный стиль своего предшественника, добавив к напористости Мирона кое-что от себя. Прорываясь через секретарш и прочую мелкую издательскую сошку наверх, к главным редакторам и литературным консультантам, Димочка здорово смахивал на нападающего в регби или даже в американском футболе — то пер напролом, как танк, низко пригнув голову и выставив перед собой локти, то вдруг делал неожиданный финт, мгновенно оставляя позади очередную линию защиты.

Он постоянно менял тактику, мгновенно переходя от бешеного напора и истинно журналистской непреодолимой наглости к почти льстивой вкрадчивости, с одинаковой лёгкостью рассыпая хорошо продуманные оскорбления и цветистые комплименты — такие неискренние, что Юрию становилось неловко на него смотреть, — но все это пока что не дало никаких результатов. След непризнанного литературного гения затерялся в лабиринтах редакционных коридоров — если он вообще существовал, этот след, а не был плодом воображения. Чертов патлатый подонок вполне мог прихвастнуть перед молоденькой медсестричкой и назваться писателем для придания себе романтического ореола. Что же до присланного им Нике рассказа, то Светлов заверил Юрия, что в наше время ничего не стоит скачать из Интернета и распечатать что угодно — хоть рассказ, хоть повесть, хоть целый роман или поэму. Проверяя эту свою теорию, господин главный редактор всю вторую половину минувшего воскресенья не вылезал из Сети, методично обшаривая сайт за сайтом в поисках литературного произведения, описывающего схожую с рассказом Юрия ситуацию. Не найдя в мировой Паутине ничего достойного внимания, он вздохнул с явным облегчением, а в ответ на недоуменный вопрос Юрия заявил, что это как раз тот случай, когда отрицательный результат радует. Если бы рассказ, полученный Никой Воронихиной по почте, и впрямь оказался взятым из Интернета, это означало бы, что порвалась последняя ниточка, которая могла привести их к волосатому Саше. Впрочем, тут же добавил он, то, что им не удалось отыскать рассказ в Интернете, вовсе не означает, что его там нет, — возможно, они плохо искали. К тому же обладатель романтической прически мог не полениться вручную перепечатать произведение какого-нибудь малоизвестного автора детективного жанра, и притом не обязательно отечественного — на самый худой конец, заявил Димочка, сошел бы и Сименон. Или, к примеру, Стивен Кинг — ведь рассказ-то, по слухам, был страшный…

Словом, в Интернете они ничего полезного не нашли, и номер автомобиля, на который так рассчитывал Димочка Светлов, тоже ничего им не дал: машина оказалась зарегистрированной на Нику Воронихину, чего, по мнению Юрия, и следовало ожидать с самого начала. Вряд ли женатый человек, покупая автомобиль для любовницы, рискнул бы оформить покупку на себя: в результате какой-нибудь глупой случайности это могла бы обнаружить жена, и тогда щедрому любовнику как пить дать не поздоровилось бы.

В общем, воскресенье они потратили, можно сказать, впустую, а теперь точно так же тратили понедельник: Димочка штурмовал издателей, пытаясь дознаться, не получали ли они по почте странную рукопись с описанием мести отвергнутого любовника, а Юрий просто болтался из угла в угол по своей квартире (чтобы не привлекать к себе излишнего внимания, занимаясь своими поисками в кабинете главного редактора, они с Димочкой с самого утра обосновались в филатовском родовом гнезде).

Кофе уже закипал, когда Димочка лениво, нога за ногу, притащился на кухню. Он все еще рефлекторно почесывался и корчил рожи, как будто во время последнего телефонного разговора у него сильно затекла лицевая мускулатура и теперь он ее разминал.

— Ненавижу, — повторил он, присаживаясь к заставленному грязными кофейными чашками столу. — Честное слово, если бы я был начинающим писателем, я бы, наверное, тоже кого-нибудь убил. Только жертвой выбрал бы не собственную любовницу, а эту сволочь из отдела рукописей… Слушай, а может, так и сделать? До вечера я узнаю, где он живет, этот очкарик, мы с тобой подъедем, встретим его у дверей и разобьем стеклышки… А, Юрий Алексеевич? Ну, что тебе, трудно, что ли? Хоть душу отведем…

— Отведи сам, — посоветовал Юрий, выключая газ. Дым от зажатого в зубах окурка разъедал ему левый глаз, он сильно щурился, но закрытый глаз все равно слезился. — Слабо, что ли, без помощи десантных войск какому-то книжному червю закатать между глаз?

— Слабо, не слабо… — недовольно проворчал Димочка. — Я ведь с ним встречался. На полголовы выше тебя, широченный, как шкаф, и, говорят, кикбоксингом занимается.

— Ого, — сказал Юрий с уважением. Он разлил кофе по чашкам, освободив себе руки, и с огромным удовольствием вынул из зубов окурок — вынул, потушил в залитой водой, чтобы отмокала, кастрюле с остатками вчерашних макарон и сунул в мусорное ведро.

— Вот тебе и «ого», — уныло передразнил его Светлов, вертя в ладонях мобильный телефон с таким видом, словно прикидывал, не выкинуть ли его в открытую форточку. — Похоже, единственной книгой, которую этот олух сумел дочитать до конца, был сборник рассказов Марка Твена.

— А что Марк Твен? — преодолевая нетерпение, спросил Юрий.

— А у него есть такой рассказ — уже не помню, как называется, — где он описывает, как замещал редактора какой-то провинциальной газетенки на Диком Западе…

— А, — воскликнул Юрий, — помню! Это где его все время пытались то побить, то застрелить, то выбросить в окошко…

— Читал? — с легким удивлением спросил Светлов.

— Да нет, Мирон рассказывал.

— А! — Светлов невесело усмехнулся, без спроса выцарапал из пачки Юрия сигарету и принялся рассеянно похлопывать себя по карманам в поисках зажигалки, которая осталась на столе в комнате. — Да, это у него была настольная книга. Вроде служебной инструкции.

Юрий подал ему спички, и господин главный редактор немедленно закурил, выпустив дым двумя толстыми, клубящимися струями. Вид у него при этом был сосредоточенный и самодовольный — похоже, Димочка освоил трюк с пусканием дыма через нос совсем недавно.

Возраст и ответственная должность прибавили ему солидности, но кое в чем Светлов оставался сущим пацаном и с наслаждением делал то, что когда-то запрещала строгая интеллигентная мама.

— Послушай, — ставя перед ним чашку с кофе, сказал Юрий, — я что-то никак не пойму, в чем проблема. Ты же не просишь их о чем-то сверхъестественном. Так, капелька информации… Им всего-то и надо, что просмотреть рукописи, поступившие за последние два-три дня!

— Надо! — с горечью передразнил Светлов. — Это нам надо, а не им. А им надо совсем другое: спокойно получать свою зарплату и поменьше при этом напрягаться. Они ведь не нанимались давать мне информацию, особенно такую, которая не имеет ни малейшего отношения к рекламе! Ты что же, хочешь, чтобы я полностью вводил каждого, кому звоню, в курс дела? Да и это не поможет.

— Почему? — с напором спросил Юрий.

— Сам подумай, — предложил Светлов. — Представь, что ты рассказываешь эту историю видавшему виды редактору или литературному критику. Да он сразу же, уже после третьей твоей фразы, предложит тебе выбор: обратиться в милицию или к психиатру. А в милиции, Юрик, как ты сам должен понимать, тебе и того не предложат, а прямо сразу вызовут «перевозку» из Кащенко… Это в лучшем случае. А в худшем…

— А что в худшем? — агрессивно спросил Юрий, который догадывался, каким будет ответ.

— А в худшем случае мне придется носить тебе передачи, — заявил Светлов. Он пригубил кофе и сморщился от горького вкуса: кофе Филатов всегда заваривал не скупясь, и пить этот термоядерный напиток было трудновато. — Погоди, не перебивай, — продолжал Светлов, и Юрий, который вовсе не собирался его перебивать, лишь досадливо дернул плечом. — Представь, что менты прислушались к твоему рассказу, более или менее восприняли его всерьез и занялись расследованием. Первым делом они сунутся в квартиру этой твоей Ники, увидят там полный разгром, битое стекло, лужу засохшей крови на полу… Возьмут кровь на экспертизу, снимут отпечатки пальцев… Как ты думаешь, чьи пальчики они там обнаружат помимо пальчиков хозяйки? Литератора этого твоего мифического? Черта с два! Думаю, у него хватило ума работать в перчатках. В отличие от тебя, заметь. Кроме того, тебя видела соседка, которой ты наплел с три короба. Не так уж сложно проверить, лежал ты в больнице или не лежал. Вот и получится, что ты, друг мой, убил человека, а потом струсил и попытался перевести стрелки на какого-то несуществующего писателя, которого сам же и выдумал в меру своей убогой фантазии, позаимствовав сценарий из дурацкого заграничного фильма. И никто, заметь, не сможет засвидетельствовать, что с Никой вы встречались неделю, а не год. Ты сам говорил, что она свои связи не афишировала… Черт, даже я не смогу с уверенностью утверждать, что все было именно так, как ты говоришь! Все, что я сумею сказать в твою защиту, это что ты хороший парень и не обижаешь тех, кто слабее тебя. Дойдет ли до суда, не знаю, но в СИЗО ты насидишься, это медицинский факт.

— Ой, как страшно, — сказал Юрий. — Чего ты ко мне привязался? Даже у ментов под фуражками водятся мозги. Почему же они непременно должны действовать самым идиотским из всех возможных способов?

— А потому что он вовсе не идиотский. Из всех участников этой истории ты — самый подозрительный. Плюс твои отпечатки и твоя же кровь на полу ее квартиры… Никто даже задумываться не станет. Ясно же, что первым делом надо тебя колоть, а потом, когда расколешься, подогнать под твое признание улики, упечь тебя лет на двадцать и идти пить пиво. Ты, конечно, не расколешься, деньги на адвоката у тебя есть, и посадить тебя не удастся, но вся эта бодяга, Юрик, займет месяцы. Месяцы! А ты ведь, насколько я понимаю, хочешь человеку помочь, который по твоей милости угодил в большую передрягу…

Юрий скрипнул зубами, услышав это обвинение, но крыть было нечем: в самом деле, если бы он не влез тогда со своей непрошеной помощью, с Никой ничего бы не случилось.

— Зачем ты все это говоришь? — спросил он, баюкая в ладонях кофейную чашку. — Я и не собирался идти в милицию. Хватит, сходил уже…

Светлов ткнул окурок в пасть фарфорового окуня, просунул туда же палец, норовя получше затушить тлеющий бычок, обжегся, зашипел и схватился за мочку уха.

— Ч-черт! — выругался он. — И когда в этом доме появится человеческая пепельница?! А говорю я это затем, — продолжал он, возвращаясь к теме разговора, — что меня самого так и подмывает подключить к этому делу славный Московский угрозыск. Я не тебя, я себя уговариваю этого не делать, понимаешь?

— Понимаю, — сказал Юрий. — Только ты напрасно тратишь время и силы. Тебе не надо себя уговаривать. Для этого у тебя есть я, а у меня — веский аргумент.

И он, протянув через весь стол, поднес к носу господина главного редактора пудовый кулак. Опухоль с правой кисти Юрия уже сошла, но ссадины на костяшках пальцев все еще были видны.

— Обычный трамвайный хам, — констатировал Светлов, брезгливо отводя кулак в сторону. — Не понимаю, зачем я с тобой вообще связался? Но аргумент, бесспорно, весомый.

— Ну, так прими его во внимание и берись за дело, — посоветовал Юрий, убирая кулак и возвращаясь к своему недопитому кофе. — Черт, ну почему Москва такая большая? Зачем? И найти в ней никого невозможно, и люди постепенно начинают вести себя не как люди, а… А как я не знаю кто.

— Это ты про издателей? — уточнил Светлов, задумчиво одним пальцем вертя на поверхности стола трубку мобильника. — Брось, Юра, их тоже можно понять. Ты только представь, сколько сумасшедших звонит и приходит к ним каждый божий день. Таких, которые трех слов грамотно связать не могут, но при этом все равно не мыслят себя вне большой литературы. Ты с ними, возможно, не сталкивался, но их действительно очень много. Если в каждого вникать, жизни не хватит, а на работу и вовсе времени не останется. Поэтому в каждой редакции, в каждом издательстве существует собственная система защиты от графоманов. Есть люди, которые получают зарплату — и, поверь, немаленькую! — только за то, что вежливо отваживают этих недоумков — и по телефону, и лично. Во плоти, так сказать. Тогда те из них, у кого в наличии имеется хоть что-то, помимо голословного утверждения, что они — писатели и поэты, прибегают к услугам почты. Это, конечно, прибавляет редакциям хлопот, но ненамного. «Рукописи не рецензируются и не возвращаются», — знакома тебе такая формулировка? Очень, кстати, удобная формулировка. У некоторых доморощенных Достоевских и Тургеневых она сразу отбивает охоту рассылать бандероли по редакциям.

— А мне всегда казалось, что это хамство — так относиться к людям, которые ждут от тебя совета или там моральной поддержки.

— Ну, во-первых, любой, кто нуждается в поддержке или совете, тайно или явно, осознанно или неосознанно, но обязательно рассчитывает, что, получив эту поддержку и воспользовавшись ценным советом, внесет в свою бредятину ма-а-аленькие поправочки, после чего его творение напечатают и, сам понимаешь, заплатят бо-о-ольшие деньжищи! И впредь будут платить регулярно, по мере поступления новых рукописей… Иначе зачем ему вообще садиться за стол и что-то такое писать? В наше прагматичное время даже последний романтик, обливаясь слезами умиления над собственными стишками, в глубине души надеется, что эти стишки принесут ему славу, признание и возможность получать денежки, не ходя каждый день на работу.

— Так что же, — спросил Юрий, — все поступающие по почте рукописи автоматически отправляются в мусор? А вдруг там окажется что-то по-настоящему ценное?

— Новый Лев Толстой? — уточнил Светлов. — Это вряд ли, Юрик. Большие таланты в литературе рождаются не так уж часто, а небольших и так хватает. Кому они нужны — небольшие? И потом, с чего ты взял, что задача издательств и литературных журналов — открывать новые имена, развивать и поддерживать литературу? Их задача — деньги зарабатывать, Юра! Поэтому с точки зрения среднестатистического редактора лучше проглядеть троих будущих гениев, чем связаться с одним сумасшедшим, который будет доставать тебя днем и ночью, во всех подробностях описывая свои творческие муки и делясь планами очередного гениального произведения.

— Цинизм тебя не украшает, — хмуро заметил Филатов, закуривая.

— А кого он украшает? Это обыкновенное средство защиты, вроде противогаза или рабочих перчаток. И потом, при чем тут цинизм? Это, Юрик, суровая правда жизни, которая, сколько ее ни отрицай, сколько ни обзывай ее цинизмом, не становится от этого ни менее суровой, ни менее правдивой.

Юрий на минуту задумался, припомнив незабвенного Мирона, который, бывало, часами отсиживался в редакционном туалете, дожидаясь ухода очередного доморощенного поэта. Тот же Мирон неоднократно заявлял, что в уголовный кодекс необходимо внести поправку, освобождающую от ответственности за убийство, если доказано, что убитый являлся графоманом.

— Короче, — сказал Юрий, — ты пытаешься дать мне понять, что мы попусту теряем время?

— Отчего же, — возразил Светлов. — В некоторых редакциях еще не отказались от обременительной патриархальной традиции бегло просматривать так называемый самотек. Если наш клиент действительно так упорен, как его описывала твоя Ника, можно надеяться, что он разослал свое очередное творение по всем редакциям, адреса которых сумел раздобыть. Где-нибудь его рукопись да всплывет, особенно если рассказ действительно получился страшный.

— Ну так звони, чего сидишь?

Светлов вздохнул.

— Жестокий ты человек, Юрий Алексеевич. Я же не отлыниваю, я просто отдыхаю. Приятно для разнообразия поговорить с человеком, который не имеет ни малейшего отношения к изящной словесности.

— На завод иди, — предложил Юрий. — Или на стройку. Там таких навалом. Давай, звони! А то, пока ты тут отдыхаешь…

Он не договорил, но Светлов отлично понял его и без слов. Кажется, вызванная полной неизвестностью тревога Филатова передалась и ему. Снова вздохнув, господин главный редактор пошелестел страницами засаленного блокнота, отыскал нужную, придавил ее пустой кофейной чашкой, чтобы не закрылась, и взялся за телефон.

— А ты чего сидишь? — спохватился он, уже набрав первую пару цифр. — Расселся тут, руководитель… В больницах уже начались приемные часы, так что нечего мне тут на мозги капать, оденься поприличнее и катись. Ты вполне можешь обнаружить, что твоя Ника хоть и угодила в какую-то передрягу, но тем не менее жива и здорова. Прячется у какой-нибудь подружки, а тебе позвонить боится или, может, стесняется…

— Твои бы слова да Богу в уши, — сказал Юрий, вставая.

— На Бога надейся, а сам не плошай, — ответил господин главный редактор, возобновляя свои манипуляции с телефоном и записной книжкой.

Юрий вернулся в комнату, переоделся и взял ключ от машины.

— Если будешь уходить, просто захлопни дверь, — сказал он, заглянув на кухню.

Светлов ограничился коротким досадливым кивком. Ему было не до Юрия — он уже ворковал, уламывая очередную секретаршу соединить его с шефом.

Однообразно-серые четырехэтажные корпуса больницы частично скрывала густая зелень беспорядочно разбросанных по территории сосен. Дальше, за линией приземистых хозпостроек, деревья сливались в густой массив — кажется, это был какой-то лесопарк. Юрий, хоть и успел поработать таксистом, оказался в этом месте впервые. Правда, никаких достопримечательностей здесь не наблюдалось — широкая, довольно пустынная улица с подвешенными на чугунных опорах проводами троллейбусной контактной сети, хвойным лесным массивом по правой стороне и длинным рядом типовых шестнадцатиэтажных домов по левой тянулась, насколько хватал глаз. Сосны глухо шумели под порывами влажного, пахнущего пылью и близкой грозой ветра. Было пасмурно; с северо-запада по серому небу ползла, приближаясь, густая темно-фиолетовая мгла, время от времени тускло озарявшаяся короткими вспышками молний. Туча была еще очень далеко, и громовые раскаты сюда не доносились. Ветер гнал по сухому серому асфальту грязно-желтые пылевые смерчи, шелестел мелким мусором вдоль бордюров и раскачивал высаженные между проезжей частью и тротуаром тонкие, как прутики, саженцы лип, покрытые нежно-зеленой дымкой молодой листвы.

На асфальтированной стоянке перед главным корпусом стояло десятка полтора машин. В одной из них, старом «Фольксвагене» с распахнутыми настежь дверцами, расположилось семейство — шестипудовая дама в светлых крашеных кудряшках и застиранном больничном халате, ее потный угрюмый муж в несвежей голубой рубашке и потрепанных джинсах, прыщеватый подросток, говоривший сердитым ломающимся баском, и пухлая девчонка лет восьми, живо напомнившая Юрию златокудрое румяное дитя с этикетки шоколада «Аленка». Семейство сосредоточенно истребляло привезенные с собой продукты — белый хлеб с маслом, колбасу, жареную курицу, яйца вкрутую, ветчину и, кажется, даже сало. При этом сидевший за рулем мужчина жаловался жене, что устал питаться всухомятку и соскучился по нормальной домашней пище. Юрий, который сегодня не ел ничего, кроме выпитого со Светловым утром кофе, только раз глянул в ту сторону и сразу отвернулся.

Другие машины на стоянке были пусты. Они напоминали стадо каких-то диковинных безволосых животных, сбившихся в кучу в ожидании грозы, которая должна была вот-вот разразиться. Юрий запер джип, еще раз оглянулся на тучу, которая заняла половину неба, и по выщербленным бетонным ступенькам поднялся на широкое больничное крыльцо. Миновав толпившихся под навесом больных в линялых байковых пижамах и изнывающих от скуки посетителей, он с усилием оттянул на себя тугую тяжелую дверь и оказался в вестибюле, до которого еще не добралась волна повсеместной реконструкции. Вестибюль этот был сумрачен, скверно освещен и от пола до потолка выкрашен убийственной темно-синей масляной краской с мертвенным свинцово-серым оттенком. Выцветшие, смазанные щиты с распорядком дня, перечнем разрешенных продуктов и грозными предупреждениями насчет кишечных инфекций на этом фоне смотрелись особенно впечатляюще, и атеист Филатов мысленно вознес к небесам коротенькую молитву, в которой убедительно просил, если что, прикончить его как-нибудь по-быстрому — по возможности дома или на улице, но только не в больнице.

Отстояв коротенькую очередь в справочное бюро, он поинтересовался, как ему пройти в хирургию. Толстая тетка в мятом белом халате и с довольно густыми черными усами на верхней губе до крайности неприветливым тоном выдала ему краткую, но при этом весьма подробную инструкцию. Следуя ее указаниям, Юрий вышел на улицу, отыскал нужный корпус и вскоре уже шел по длинному полутемному коридору, вдоль стен которого стояли хирургические каталки — некоторые накрытые простынями, другие голые. Навстречу ему бойко проскакал, опираясь на костыли и выставив перед собой закованную в грязный гипс ногу, какой-то выздоравливающий. В его правой руке, помимо костыля, был зажат полупрозрачный полиэтиленовый пакет, в котором виднелась пустая литровая банка. Банка при каждом шаге ударялась о костыль, издавая глухой звук, далеко разносившийся в пустом коридоре. Каталки и гипс говорили о том, что Юрий ничего не перепутал и находится на правильном пути. Потом он увидел у поворота коридора стрелку с надписью «Операционный блок» и свернул в ту сторону: если Ника не лгала, то она работала именно операционной сестрой.

На полпути к операционному блоку он почти столкнулся с молоденькой и довольно миловидной девицей в зеленом хирургическом балахоне. Спущенная марлевая повязка болталась у нее на груди, матерчатые бахилы глушили шаги. Судя по накрытому стерильной салфеткой эмалированному подносу, который девица держала в руках, это была медсестра. Увидев в коридоре постороннего, она удивленно приподняла выщипанные в ниточку брови, остановилась и строго спросила:

— Мужчина, вы куда?

Прозвучало это не столько строго, сколько сварливо — девчонка была слишком молода, и настоящей строгости в ней просто неоткуда было взяться. Юрий решил не обращать внимания на тон вопроса. Это была уже седьмая больница, которую он посетил за сегодняшний день, и повсюду с ним говорили примерно одинаково — не то чтобы грубо, но и без особенной приветливости.

— Палаты в другой стороне, — продолжала сестричка. — Кстати, а почему вы не взяли халат? Здесь нельзя без халата.

— Извините, — сказал Юрий, включая улыбку на полную мощность. Сегодня он столько улыбался, что это уже получалось у него чисто механически. Он побаивался, что к вечеру его улыбка стала больше походить на оскал, но тут же увидел, что ошибся: глаза его собеседницы едва заметно потеплели. — Извините, — повторил он, — я тут впервые. Собственно, в палаты мне не надо. Я ищу Воронихину. Не знаете такую?

Он ожидал отрицательного ответа: «Здесь такая не работает», «А кто это?», «Впервые слышу» — или чего-нибудь еще в этом же роде и с трудом сдержал вздох облегчения, когда сестричка, еще выше задрав брови, переспросила:

— Нику?

— Веронику, — сказал Юрий.

— Так у нее же отгулы, — сказала сестричка. — Целая неделя. Приходите в субботу, может, застанете. Или позвоните ей на мобильный… А вы ей кто?

Последний вопрос прозвучал с искренним любопытством, в котором, однако, угадывалась изрядная доля настороженности. Насчет мобильного девчонка явно ляпнула не подумав и теперь опасалась, что незнакомый, в сущности, человек, сейчас пристанет к ней с просьбой дать ему номер телефона Ники Воронихиной. А кто его знает, кто он такой, этот незнакомец? Вдруг маньяк?

— Мобильный у нее не отвечает, — сказал Юрий и для убедительности показал собеседнице свою трубку, как будто это что-то доказывало. — И дома никто дверь не открывает. А мне уезжать скоро. В субботу меня уже здесь не будет. Десять лет не виделись, представляете? Я ее брат.

— Брат? — изумилась девушка.

«Ага, — подумал Юрий, — брат. Старший братец-идиот. Только вчера выписался из психушки… Надо же было такое сморозить!»

— Троюродный, — со смущенной улыбкой заявил он, спасая положение. — С Камчатки. Разве она обо мне не рассказывала?

— Ни разу, — уверенно заявила медсестра.

— Надо же, — огорчился Юрий. — Неужели забыла? Конечно, я сам хорош. Десять лет ни письма, ни звонка… Правда, писатель из меня никакой, а по телефону звонить вообще ненавижу. Ну о чем можно говорить по телефону, когда не видишь лица собеседника? Как здоровье, как дела, у меня все хорошо… Я так не умею. Присядешь, бывает, на камешек — океан шумит, воздух соленый, чистый… Хорошо! Вот достанешь из кармана фотографию и рассказываешь ей о своем житье-бытье… Мы с ней, с Никой, в детстве очень дружили. А потом родители мои на Камчатку переехали, вот и оборвалась ниточка… Сюжетец, да? Прямо для передачи «Жди меня». Правда, адресок ее новый у меня был, да и телефон тоже. Словом, подвернулась мне оказия смотаться на Большую Землю. Дай, думаю, к сестренке заеду, погляжу, как она тут. А сестренки-то и нету! Так, значит, она про меня и не вспоминала? — закончил он с огорчением.

— Да вы не расстраивайтесь, — успокоила его медсестра. — Она вообще о себе не рассказывает. Она у нас скрытная, молчаливая. Других послушает, а сама — ни гу-гу. У нас даже никто не знает, есть у нее парень или нет. Правда, машина недавно появилась. Наверное, кто-то подарил.

— Машина? — изумился Юрий. — Машина — это хорошо. Машину просто так, с бухты-барахты, не подарят. Не пропустить бы свадьбу! Эх, далеко меня все-таки жизнь забросила! Как в песне поется: от Москвы до самых до окраин… А куда она могла на выходные податься, вы, конечно, не знаете?

Волосы медсестры были завязаны в два тугих хвостика над ушами, торчавшие из-под зеленой медицинской шапочки. Эти хвостики смешно подпрыгнули, когда девушка огорченно покачала головой. Юрию показалось, что огорчена она искренне; это была главная причина того, что Филатов решил объехать больницы лично, не полагаясь на телефонные переговоры. На это ушла масса времени, но так он, по крайней мере, мог видеть лицо человека, с которым говорил, и вовремя распознать ложь. Правда, Димочка Светлов всерьез утверждал, что Юрий с его наивностью способен распознать ложь не лучше, чем дотянуться рукой до Луны, однако сейчас Филатов мог поклясться, что медсестра говорит правду: она действительно не знала, куда могла запропаститься Ника Воронихина.

— Жаль, — сказал он и вздохнул. — Я вас не очень задерживаю? Может, вы мне про нее расскажете? Как она, что она…

Сестричка пожала плечами.

— Вы меня не задерживаете, — сказала она, — только что я вам расскажу? Мы ведь видимся только на работе, и болтать она не любит, всё больше слушает. Ну, хорошая девчонка, ее у нас любят, ценят… Так это о ком угодно можно сказать! Ольга Павловна, например, старается только ее на операции брать.

— Ольга Павловна — это врач, что ли? — уточнил Юрий.

— Хирург, — с почтением сказала медсестра. — Если бы она была мужчиной, давно бы в главных врачах ходила. Золотые руки!

— А Ника, значит, ей ассистирует… Прямо на операциях? Вот это да! Ох, девчонки, не пойму я, как вы это выдерживаете. Я, например, крови до ужаса боюсь.

— Ой, — с хорошо разыгранным недоверием произнесла сестра. — Что-то, глядя на вас, в это трудно поверить. Хотя, вообще-то, с крупными мужчинами такое бывает. Мужчины вообще в этом плане слабее нас.

— Это точно! — с жаром подтвердил Юрий. — Я, например, однажды в обморок грохнулся, когда приятель на рыбалке блесну в ладонь загнал. Хорошо еще, что из лодки не вывалился.

Тут сестричка почти незаметно покосилась куда-то поверх головы Юрия. Филатов обернулся и увидел на стене почти под потолком круглые электрические часы. Он хлопнул себя по лбу и изобразил на лице простодушное огорчение.

— Я вас совсем заболтал! — виновато воскликнул он.

— Нет-нет, что вы, — запротестовала сестричка. — Я же понимаю…

— Простите великодушно, — не слушая возражений, сказал Юрий. — Мне, в общем-то, и самому пора… Послушайте, сделайте одолжение. Если Ника появится или позвонит до субботы, вы уж скажите ей, что я ее искал. Пусть даст о себе знать. Номер моего мобильного у нее должен быть. Пусть позвонит, ладно? Ужасно не хочется уезжать, не повидавшись. Я ведь только ради нее сюда и приехал. Нужна мне эта Москва!.. Отвык я уже от суеты, от шума… Передадите?

— Обязательно, — пообещала медсестра. — А она поймет, о ком идет речь?

Филатов снова хлопнул себя по лбу.

— Склероз проклятый! Юрий. Так и скажите: мол, троюродный Юрик объявился, хочет увидеться… Кстати, а как вас зовут, если не секрет? Может быть, встретимся вечерком, посидим где-нибудь?

— Зовут меня Настей, — с улыбкой ответила сестра, — а вот насчет посидеть я как-то даже не знаю… У меня муж ревнивый.

— Так уж и муж, — недоверчиво сказал Юрий, втайне радуясь отказу, но упорно продолжая играть роль добродушного камчадала. — Разве в вашем возрасте разрешается выходить замуж? Вы же совсем девочка!

— Извините, — смеясь, сказала Настя, — но мне действительно пора.

Филатов в третий раз звонко хлопнул себя по лбу, рассыпался в неуклюжих извинениях и ушел. Он был разочарован: фактически визит в больницу, где работала Ника, ничего не дал. Еще один день пропал впустую, еще одна ниточка оборвалась раньше, чем он успел за нее как следует потянуть. Что с того, что он побывал у Ники на работе? Да ничего! Теперь, когда эта попытка провалилась, Юрий понимал, что ничего иного и нельзя было ожидать. Да он и не ждал — он просто надеялся, войдя в отделение, столкнуться в коридоре не с разговорчивой Настей, а с Никой…

Немного утешало его только одно: смешливая Настя была первой и пока что единственной женщиной на свете, которую Юрию Филатову удалось обмануть.