Строптивая жена

Глава 11

На следующий день Сара встретилась с управляющим. Каждый год зерновые культуры сменяли друг друга согласно графику, установленному ее дедом. Одиннадцатый герцог Херридж сделал Чейвенсуорт знаменитым не только полями лаванды. Благодаря ему фермы, которые устроили на пробу, теперь процветали. Если что-то можно вырастить в Англии, это выращивали в Чейвенсуорте.

Джереми Бичер занимал пост управляющего с тех пор, как Сара была маленькой девочкой. Лицо у него было длинное и узкое, нос тонкий. Глаза поставлены слишком близко, и когда она смотрела прямо на него, всегда казалось, что он немного косит. По этой причине она всегда сидела в его кабинете за столом рядом с ним. Он был человеком немолодым и для своего возраста хилым, если можно судить об этом по поникшим плечам под свободным сюртуком. Венчик редких седых волос окружал лысину, покрытую веснушками. Щеки обвисли, будто когда-то он весил значительно больше.

Сара никогда не указывала на то, что манжеты его рубашки потерты и запятнаны чернилами или что его волосы нуждаются в стрижке. Эти личные детали не умаляли таланты мистера Бичера и его преданность Чейвенсуорту.

Сегодня он представил ей ежемесячный бюджет. Сара просматривала колонки цифр, ее глаза расширились при виде расходов на ливреи.

Согласно традиции лакею оплачивали и рабочую одежду, и более дорогие ливреи, и сюртуки для приемов. Через шесть месяцев, если лакей покидал службу, он сдавал ливрею, но волен был забрать с собой всю другую одежду. Сам лакей должен был обеспечивать себя лишь башмаками и нижним бельем.

— У нас такая текучка? — спросила она, расстроенная цифрами. Расходы на пятнадцать процентов превышали прошлогодние.

— Нет никакой текучки, леди Сара. Молодого Томаса повысили до положения младшего дворецкого, так что мы перевели одного парня из конюшни в лакеи. Кроме того, три лакея выросли, кажется, из всей одежды. Считаю, это заслуга кухарки. Возможно, не стоило нанимать таких молодых.

Бичер прекрасно знал, что если она не наймет молодых людей из соседней деревни, они будут просто голодать. Чейвенсуорт был единственным источником работы на многие мили вокруг. Крепкие мужчины работали или на фермах, или в самом доме.

Не один оставил Чейвенсуорт ради более выгодной работы в Лондоне, но были и такие, кто работал в поместье всю жизнь. Были семьи, из которых по два-три человека работали здесь, и для отца или матери было обычным делом попросить Сару взять на службу своего отпрыска.

— К тому же пришло время подарка, леди Сара, — сказал мистер Бичер.

Сара подавила вздох. С упадническим настроением справиться было труднее.

Раз в год все служащие оценивались персонально. С какими задачами они не справились? Что должны освоить? К тому же нужно было определить вклад каждого. Превосходно ли они работали в предыдущем году? Кого следует наградить «подарком Хенли», небольшим денежным вознаграждением, названным по имени ее прадеда, который установил эту традицию.

За последние три года денег на «подарок Хенли» не было. Сара делала все, что могла, чтобы компенсировать это, давала лучшим слугам лишний выходной в месяц. Но она слишком хорошо знала, что они предпочли бы деньги.

Чейвенсуорт сводил концы с концами, но и только. Сара не могла ждать поддержки от отца на содержание поместья. Вместо этого герцог Херридж время от времени совершал набеги на Чейвенсуорт, забирал то, чем мог распорядиться, и продавал. Она была не так глупа, чтобы спорить с ним. И лишь беспомощно стояла в стороне, пока он грузил на повозку что-то ценное. Так бальный зал остался без освещения — люстры отец вывез несколько лет назад. Окна остались без золоченых карнизов еще несколько месяцев назад. Комнаты для гостей в южном и северном крыльях стояли без мебели уже несколько лет.

— Хорошо, — сказала она. — Мне нужен список всех слуг. Пожалуйста, скажите миссис Уильямс, что я начну с оценки работы горничных. Потом займусь штатом кухарки, конюшнями, работниками ферм и молочницами.

Пока она говорила, мистер Бичер торопливо записывал.

— Что касается ливрей, то придется обходиться теми, что есть. Праздников мы не устраиваем, так что парадные костюмы большинству лакеев не нужны. Что до лент, то я решительно отказываюсь заказывать новые.

Мистер Бичер улыбнулся.

Хотя Сара и брала на себя труд снова и снова повторять всему штату, что они часть Чейвенсуорта, люди находили способ создать иерархию. Горничные второго этажа были не более талантливы, чем служанки, работавшие на третьем. И обязанностей у них не больше. Они просто хотели выделиться, и она наконец сдалась, разрешив девушкам со второго этажа носить в волосах голубые ленты, и совершенно не удивилась, когда горничные третьего этажа захотели носить зеленые.

По крайней мере помощники конюха и работники ферм ленточек не требовали.

— Когда вы желаете осмотреть оборудование ферм? — спросил он.

Инвентаризации она боялась как огня. В кухне она проводилась раз в неделю. Поместье размером с Чейвенсуорт, особенно с многочисленным штатом работников, расходовало огромное количество продуктов. Белье пересчитывали раз в месяц, другие предметы первой необходимости — каждые три месяца.

— Как только оценка работы слуг будет завершена, — ответила Сара.

Чуть позже она найдет время сделать все, что должно быть сделано.

Она встала, управляющий тоже поднялся, глядя на нее с добрым, почти отеческим выражением.

В половине первого она вошла в комнату матери, кивнула Хестер и заняла место в своем кресле.

Приближающаяся гроза окутала комнату тьмой. Хестер зажгла лампу на дальнем столике, но свет лишь подчеркивал темные тени, словно пальцы, указывающие из углов на кровать. А может быть, они тянулись к герцогине Херридж, чтобы увлечь ее к смерти.

— Есть какие-нибудь перемены? — спросила Сара.

— Нет, с тех пор как вы видели ее утром, леди Сара.

Было в глазах Хестер нечто большее, но Сара отвела взгляд. Она не хотела доброты и сердечности. Ей нужна сила, способность продолжать делать что должно независимо от обстоятельств. Ее предки поступали так, и ей нужна эта способность.

— Идите поешьте, Хестер. Я останусь с ней.

— А вы ели, леди Сара?

— Я попрошу кухарку приготовить поднос.

— Когда вы будете есть?

Она посмотрела на сиделку. Ее черты застыли в непреклонной решительности. Хестер крайне заботлива, но и крайне упряма.

— Я поем, обещаю, — сказала Сара.

Хестер ушла, и Сара сосредоточась на лице матери.

В слабом свете ее лицо казалось изможденным, она выглядела старше своих лет. Закрыв глаза, Сара вспоминала прежние дни, когда в Чейвенсуорте звенел смех ее матери. В этот миг сама она снова стала девятилетней девочкой с корзинкой в руке, радовалась, что может позавтракать под высоким дубом на холме над полями лаванды. Не важно, что это всего лишь в нескольких минутах ходьбы от дома, мама умела заколдовать время. Она рассказывала истории о своих предках, о замке под названием Килмарин, эльфах, добрых духах и королеве зимы…

— Ты никогда не вернешься туда, мама? — спросила она однажды, когда мать казалась особенно печальной.

— Никогда, — сказала Морна, потом улыбнулась.

Ребенком Сара была проницательной и почти болезненно честной, она знала, что мать не желает обсуждать родной дом. Поэтому Сара больше об этом не упоминала, мысль об этом никогда не приходила ей в голову, пока Морна не оказалась на пороге смерти.

Стремилась ли ее мать вернуться в Шотландию? Тосковала ли она без родных, без людей, которых Сара никогда не встречала?

На эти вопросы нельзя было ответить.

Сквозь французские окна виднелись проносившиеся тучи, цвет их от мягкого серого переходил к почти черному. Сверкали молнии.

Маленькой девочкой она боялась грозы, всякий раз сжимаясь в кровати. Дождливая весна наводила на нее ужас. И не сосчитать, сколько раз мать сидела с ней, стараясь развеселить ее. Морна рассказывала ей одну историю за другой, в которых звук грома превращался в стук молота Тора, в смех Бога, или приводила дюжину других бесполезных аналогий, которые ни на йоту не ослабляли страх Сары.

Она переросла свои детские страхи и полюбила грозы, чувствуя странное созвучие с ними, особенно сегодня, когда в небе над Чейвенсуортом ползли тяжелые тучи.

Сара нежно погладила руку матери. Она сегодня казалась еще холоднее, чем вчера, как будто мать умирала постепенно.

Сара, вздохнув, глубоко задумалась. О чем можно сказать матери, чтобы не разволновать ее, если она действительно слышит? О финансовом положении Чейвенсуорта? Никогда оно не было таким мрачным в те времена, когда о поместье заботилась Морна. О своем замужестве? О том, что Дуглас Эстон подстрекал ее сдаться, что она никогда не чувствовала себя такой порочной и возбужденной? Возможно, это вовсе не вина Дугласа, а что-то не так в ней самой. Или о том, что утром ее охватило разочарование, когда она, проснувшись, увидела, что он уже ушел.

Она встала, подошла к французским окнам, открыла их и вышла из комнаты. Прежде чем стать обителью больной, это была летняя гостиная, выходившая в греческий сад и маленькое патио, как и покои герцогини этажом выше.

Обхватив себя за талию, Сара подняла глаза к небу. Действительно ли Бог обитает на небесах? Или он везде и всюду?

Ветер играл ее волосами, угрожая результатам кропотливой работы Флори. Саре хотелось вытащить из волос все шпильки, бросить их на землю, беспечно и смело, дерзнув перед Богом и надвигающейся грозой.

Никто не назвал бы ее безответственной. Никто не считал ее бунтаркой. Если возникала недосягаемая цель, она, так или иначе, достигала ее. Если складывались невыносимые обстоятельства, она справлялась с ними. Леди Сара всегда справлялась.

Услышав какой-то звук, она обернулась и увидела, что Хестер открывает дверь.

— Вернитесь, леди Сара. Там опасно в грозу.

Ей не хотелось возвращаться в комнату, не хотелось безопасности. Кроме того, разве где-нибудь есть настоящая безопасность? Она поехала в Лондон, в дом отца, и в результате оказалась замужем. Она вернулась домой, в Чейвенсуорт, и ее мать умирала в его стенах. Где безопасность?

— Все будет в порядке, — сказала она, но ей пришлось повысить голос, чтобы перекричать шум ветра. — Просто мне нужен свежий воздух.

Сиделка с сомнением смотрела на нее, но Сару утомляла ее забота. Пусть Хестер одаривает состраданием ее мать. Весь мир должен плакать, потому что эта нежная и щедрая душа умирает.

Сара миновала патио и его живую изгородь, пошла вниз мимо розария и изящного парка, обсаженного самшитом. Тучи опустились еще ниже, порывы ветра пробирались ей под юбку, вздымая ткань совершенным кругом.

Как нескромно.

Ее это не волновало. Как странно, ведь всегда волновало. Она всегда была очень прилична, даже когда болела. В те редкие моменты, когда она не поднималась с постели, она настаивала, чтобы ее лицо было вымыто, волосы расчесаны и уложены приятным образом.

Она никогда не распускалась.

Все, что Дуглас сделал накануне ночью, произошло с ее сознательным участием. Тем не менее это казалось таким порочным и непристойным, что ее даже теперь в жар бросало от мыслей об этом. Он касался ее шелковистыми пальцами, нашептывал греховные слова, и ее тело вилось вокруг него как лоза. Сара была девственницей, но после минувшей ночи считала себя лучше осведомленной если не о самой страсти, то о собственной реакции на нее.

Сара вошла в греческий сад. Изучая здесь статуи, она узнала о противоположном поле больше, чем за два светских сезона в Лондоне. Когда она была ребенком, мать пару статуй нарядила в юбки, но Сара, оставшись одна, заглянула под подол. Только позже она узнала, что юбки назывались килтами, и это открытие привело к пониманию, что ее мать шотландка.

Дуглас физически был более одарен, чем статуи молодых греков в саду. Его бедра были мускулистее, икры лучше развиты. Густые черные волосы подстрижены немного короче, чем требовала мода. У него точеное лицо с высокими скулами и зеленовато-голубые глаза, так, должно быть, выглядит Средиземное море в летний день. Каждый раз, когда он входил в комнату, воздух, казалось, вибрировал, словно Дуглас важная персона, член королевского семейства, человек, вызывающий глубокий и всепоглощающий интерес общества.

Она обходила статуи, словно приветствуя старых друзей, отмечая про себя их состояние и необходимость ремонта. Возможно, пришло время переставить наиболее старые внутрь, по крайней мере на суровые зимние месяцы.

В центре сада стоял лакинбут, самшитовый формированный куст, — шотландский символ любви и преданности из двух переплетенных сердец и увенчанный сердцем. Его начали формировать, когда ее мать впервые прибыла в Чейвенсуорт. Садовники следовали ее плану, и теперь замысловатый узор составляли зрелые самшиты.

Уронив руки, Сара шла по тропинке, ведущей к пологому холму с его одиноким деревом, к месту многих пикников. Сколько раз они ходили туда вдвоем с матерью? В последний раз это было всего лишь два года назад, и уже тогда признаки слабости замедляли шаг Морны. К тому времени, когда они добрались до дуба, она запыхалась и еле переводила дух, и хотя она развеяла беспокойство Сары, под ее глазами лежали тени, а губы имели легкий синеватый оттенок.

Саре хотелось, чтобы небеса разверзлись и воздух побелел от ливня. Тогда никто не сможет отличить ее слезы от дождевых капель. Теперь они холодили ей лицо, высушиваемые ветром.

Она шла к конюшням по гравийной дорожке, потом резко свернула. Было одно место в Чейвенсуорте, где ее никто не потревожит. Только одно место, куда она могла пойти и рыдать там в одиночестве. Где ни лакей, ни горничная, ни экономка, ни управляющий не посмеют открыть дверь и нарушить ее уединение. С детства она всегда искала убежища в обсерватории ее дедушки. Тот же самый человек, который своим «подарком Хенли» добавил трудностей в ее сегодняшнюю жизнь, создал волшебное место, чтобы смотреть на звезды.

Когда ее отец переехал из Чейвенсуорта в лондонский дом, она ушла в обсерваторию. Когда ее мать начинала заболевать, Сара часто бывала там. Когда она воображала себя влюбленной во время своего первого сезона, а молодой человек предложил руку и сердце другой, она вернулась домой из Лондона, немедленно отправилась в обсерваторию и сидела долго, слушая шорох ветра вокруг здания необычной формы.

Как глупа она была тогда и какой глупой чувствовала себя сейчас. В этот миг она была не женщиной, миновавшей первое цветение юности, а ребенком. Ей хотелось успокоения от матери, которая не могла ей его дать. Она хотела, чтобы мать сказала ей, что все будет в порядке, но сама она очень боялась, что этого никогда не будет. Саре хотелось, чтобы мать села в кровати и объявила, что голодна, что пора ей подняться. Однако Сара знала, что как ни горячо желала она чего-то, ее желания часто не осуществлялись.

Посреди дорожки стоял фургон. Из обсерватории вышел Дуглас и взял из фургона очередной ящик. Подняв глаза, он увидел ее.

По крайней мере он полностью одет.

Но нужно ли ей помнить его наготу так ясно?