Строптивая жена

Глава 29

Дуглас нес ее сквозь толпу слуг. Сара уткнулась в его нагую грудь, каждый ее вздох, горячий и нежный, казалось, прожигал его плоть, словно она ставила на нем свое клеймо.

— Она в порядке, — буркнул он Томасу и прошел мимо Джереми Бичера и миссис Уильямс. Кивнув кухарке, он тихо сказал, чтобы остальные не слышали: — Можно прислать поднос в герцогские покои? Какие-нибудь фрукты и чай.

Кухарка кивнула и мгновенно исчезла в толпе.

Прижимая к себе локти, он шел к заднему фасаду Чейвенсуорта. Сара не была легкой, но и не была бременем, от которого он намеревался избавиться.

Дуглас указал подбородком на входную дверь, и стоявшие рядом лакеи поспешно открыли ее.

В доме он поставил Сару на ноги и прижался щекой к ее макушке.

— Ты действительно в порядке?

Ее рука легла ему на грудь.

— Да, — сказала она мягко, — думаю, да. — И еще я думаю, что не смогу людям в глаза смотреть.

Он отстранился и поднял ее лицо за подбородок.

— Сможешь. Ты — леди Сара Эстон.

— Но я никогда не появлялась перед слугами полураздетой.

— На тебе только кринолина нет, — улыбнулся он. — Корсет на месте. Так что держись увереннее. — Дуглас наклонился поцеловать ее. Он не упомянул, что ее губы порозовели и припухли, а щеки восхитительно зарделись. Любой, заглянувший в ее красивые серые глаза, понял бы, что ее недавно целовали.

Они начали подниматься по лестнице в свои покои, Сара тщательно придерживала юбки, без обручей волочившиеся по полу.

Герцог Херридж явно не обрадуется, узнав о взрыве.

Дуглас считал абсурдным ненавидеть этого заносчивого аристократа и спать в его кровати. Сравнивая бедность, в которой родился он, и привилегии, которыми наслаждался герцог, Дуглас легко предпочел бы жизнь свою жизни его светлости. У герцога нечего было перенять, и меньше всего — его отношение к дочери. Сара для него — просто товар, и герцог Херридж избавился от доставляющей проблемы единственной дочери в обмен на обещание алмазов.

Как будто Сара стоила мешочка алмазов.

Будь он женат долгие месяцы, а не несколько недель, Дуглас чувствовал бы себя безопаснее и объяснил бы Саре планы ее отца. Мало того, что их брак сомнителен из-за его причины, но Сара через столько прошла в прошлом месяце. Ей ни к чему знать о вероломстве отца.

Последние недели лишь подтвердили то, что Дуглас испытывал к ней с самого начала. Он хотел защищать и оберегать ее. Он хотел дать ей больше удовольствия, чем получить сам. Ночью, когда он не мог спать, когда грезы еще не могли захватить его, ему хотелось тихо говорить с ней во тьме. Он хотел рассказать ей, каково на самом деле быть Дугласом Эстоном из шотландского Перта. Он хотел поделиться с ней тем, чем не делился ни с одной живой душой, даже с Алано.

Если он уедет сейчас, то будет в Лондоне через два часа, поговорит с поверенным и по крайней мере успокоится относительно способности герцога расторгнуть брак дочери. Кроме того, должен быть какой-то способ выйти из соглашения с его светлостью.

Лучший вид на обсерваторию и западные поля открывался из покоев герцогини. Стоя на террасе, Сара наблюдала, как лакеи тушат траву у здания и там, где была печь. Огонь погасили, Дуглас руководил людьми. Алано и несколько мужчин вытаскивали из обсерватории алмазные рамки, остальные выносили бутылки и склянки.

Интересно, что-нибудь уцелело?

Взрыв мог убить их обоих.

Если бы Дуглас не вошел в обсерваторию, то оказался бы в эпицентре взрыва.

Сара посмотрела вниз на сад, сад ее матери с самшитовым лакенбутом, шотландским символом любви и преданности. Возможно, потому что она смотрела отсюда, под другим углом, сейчас лакенбут не напоминал два сплетенных сердца. Сара прошла на другой конец террасы и снова посмотрела на кусты самшита.

Быстро взяв в своей спальне журнал и карандаш, она вернулась в покои герцогини и медленно зарисовала то, что видела от дверного проема и с дальнего конца террасы. Только закончив, она поняла: это не сердца, а две переплетенные буквы. Две буквы «М». Майкл и Морна?

Дуглас пошел в конюшню и велел приготовить карету.

— Буду рад отвезти вас, сэр, — сказал из-за спины Тим.

Дуглас обернулся:

— Я еду в Лондон, Тим, и намерен вернуться до темноты.

Тим кивнул:

— Мне это подходит, сэр. Вы действительно готовы уехать прямо сейчас?

Дуглас взглянул на смеющихся у стойла двух мальчишек, подозвал одного, дал поручение и повернулся к Тиму.

— Я буду готов через пятнадцать минут, — сказал он.

На самом деле времени потребовалось меньше. Через десять минут в конюшню вошел Алано со своим чемоданом в одной руке и с сюртуком Дугласа, переброшенным через другую.

— Было время, когда мне приходилось напоминать тебе, что нужно одеваться прилично, — сказал Алано. — Хорошо, что мне больше не приходится тебя учить. — Он с улыбкой вручил Дугласу сюртук. — Если ты едешь в Лондон, я с тобой.

Дуглас взглянул на чемодан в руке друга.

— Тебе нет никакой необходимости ехать, Алано.

— Есть, — ответил Алано. — Я не собираюсь скулить под ее дверью, как изнывающий от любви щенок.

Дуглас поднял бровь, но промолчал. Никогда прежде он не видел друга в таком настроении из-за женщины. Возможно, дело в Чейвенсуорте, но Дуглас так не думал. Просто каждый из них двоих нашел единственную женщину в мире, способную их нутро в узел завязать.

— Тогда я рад компании, — сказал Дуглас.

Алано распорядился, чтобы вторая карета, та, в которой он прибыл в Чейвенсуорт, следовала за ними. Кучер был в восторге от возвращения в Лондон.

Дуглас подал сигнал Тиму и вместе с Алано сел в первую карету. Меньше чем через час после того, как он принял решение, они уже были на пути в Лондон.

* * *

Сара вернулась в комнату матери. Высокие окна были закрыты тяжелыми шторами цвета выдержанного бургундского вина, она не раздвинула их.

Медленно она направилась к письменному столу, которым пользовалась мать, пока болезнь не свалила ее. Сев на стул с высокой спинкой, Сара выдвинула правый нижний ящик. Когда-то мать показала ей потайное отделение.

«Что там, мам?»

«Мамины драгоценности, дорогая».

Хотя Сара и была тогда маленькой девочкой, но она знала, что ее мать хранит кольца и брошки в маленькой шкатулке на дне большого шкафа, однако возражать не стала. Она была уже достаточно большой, чтобы помнить, что хорошая дочь никогда не возражает.

В ящике лежали ничем не примечательные вещи — фарфоровая ароматница, от которой все еще пахло розами, маленький флакончик с высохшими теперь чернилами, серебряное пресс-папье и перья. Сара выкладывала все это на стол. Как только ящик опустел, она просунула вглубь руку, ногтем сдвинула фальшивое дно и подняла его.

В тайнике лежала пачка писем, туго перевязанная желтой лентой.

Вытащив письма, Сара сжала их двумя руками. Она не имеет никакого права. Любопытства было недостаточно. Морна была женщиной с тайнами, но это ее тайны.

Сара изучала почерк на конверте, крупный и размашистый, казалось, писала мужская рука. Если она откроет конверт, то прочитает слова, предназначенные не ей. Возможно, они будут совершенно банальными, обычная переписка знакомых. А может быть, это будут слова любви, преданности и горя.

Бог простит, но она не может до конца дней оставаться в неведении.

Поставив на место фальшивое дно, Сара сложила мелочи обратно в ящик и вернулась в свою комнату. Там она села в кресло у окна, положила письма на колени, словно давая себе еще один шанс поступить прилично.

Она начала с самого старого письма, которое, похоже, часто перечитывали, потому что оно потерлось на сгибах.

«Любимая…»

Ее глаза расширились от этого нежного обращения, но она продолжала читать.

«Прости, что пишу тебе, но твой отец сообщил мне правду, которую скрывал все эти годы. Прости, что я когда-то поверил, что ты полюбила другого.

У меня теперь нет никакого права вторгаться в твою жизнь, но я хочу, чтобы ты знала, что ты всегда присутствовала в моей. Я никогда не забывал тебя, любимая, и каждый день молился о твоем здоровье и радости».

Подписи не было. Второе письмо, однако, было подписано четкой буквой «М». Но в нем не было обращения.

«Ты говоришь, что это неправильно, что мы не можем любить друг друга. А я говорю, как нам остановить любовь? Словами? Действиями? Что еще можно сделать с нами, любимая, когда мы оба вступили в брак с другими?».

Третье письмо из тринадцати занимало три страницы. В нем он описывал свою жизнь, своих детей, свое одиночество без женщины, которую он назвал любимой. В конце он написал свое имя. И Сара его знала: Майкл.

Она пропустила остальные письма и задержалась над последним. Наконец она открыла его, оно было написано несколько месяцев назад. Медленно она начала читать, думая, что у нее сердце разорвется.

«Я не буду больше писать тебе, любимая, и, боюсь, не увижу тебя.

Мое сердце устало, и в последнее время это очень тревожит моих родных. Это письмо отправит мой старший сын, надеюсь, оно быстро дойдет. Возможно, моя душа навестит тебя в твоем английском замке, чтобы попрощаться, раньше, чем придет письмо.

Я буду любить тебя в вечности. Я буду ждать тебя там».

Жгучие слезы застилали глаза Сары.

Морна Туллох была беременна, а ее возлюбленного обманом заставили жениться на другой. И чтобы защитить будущего ребенка, Морна вышла за английского герцога, отчаянно нуждавшегося в богатой наследнице. Она сумела жить далеко от Шотландии.

Воспоминания Сары о матери были подернуты флером времени, но теперь улыбка Морны казалась менее счастливой, а устремленный вдаль взгляд — просто тоскливым.

Возможно, ее мать так и не сказала Майклу, что родила его ребенка, скрыв эту тайну от всех, кроме Сары, которой показала фальшивое дно ящика.

Она хотела, чтобы Сара в конце концов узнала? Неужели ее мать просто хотела умереть? Можно ли умереть от разбитого сердца?

Сара подошла к камину и, встав на колени, развела огонь. Когда он разгорелся, она бросила туда письма, пряча тайну любви и горя ее матери.

Дуглас вышел из конторы поверенного успокоенным и воодушевленным. Герцог Херридж не мог расторгнуть брак своей дочери без согласия ее мужа. Даже если Сара захочет положить конец их браку, ей придется доказывать, что он изменял ей и совершал прочие грехи. И пока он жив, он оспорит и опротестует любое такое действие.

Еще есть время поухаживать за женой. К сожалению, сначала надо решить еще одну задачу.

Карета остановилась, он вышел и поднялся по ступеням крыльца дома герцога Херриджа.

Саймонс открыл дверь.

— Удивлен, что вы здесь, а не выполняете распоряжение своего хозяина, — сказал Дуглас.

— Это и есть распоряжение моего хозяина, мистер Эстон. — На губах Саймонса играла легкая улыбка. Выражение его лица настолько раздражало, что у Дугласа мелькнуло желание ударить его.

— Он здесь? — спросил Дуглас.

— Что сказать его светлости о цели визита? — спросил Саймонс.

— Нетерпение его светлости, Саймонс.

— Сомневаюсь, что его светлость захочет обсуждать это, мистер Эстон. Полагаю, он захочет увидеть результаты вашей работы. Уверен, что алмазы у вас с собой, мистер Эстон.

— Где он?

Саймонс поклонился, потом повернулся и направился к библиотеке герцога. Постучав в дверь, он выждал минуту и повернул ручку. Как только дверь открылась, он отступил в сторону и объявил о визите Дугласа.

Герцог Херридж не встал при его появлении и даже не потрудился поднять глаза от бумаг, которые подписывал. Вместо этого он ждал, пока Дуглас подойдет к его столу. Только тогда он поднял взгляд, положив перо на подставку.

— Вы сказали, что получите результат за короткое время, Эстон.

— Я сказал, что это вопрос недель, ваша светлость, а не дней. Угрозы процесс не ускорят.

— Угрозы?

— Расторгнуть мой брак.

Герцог улыбнулся:

— Мне было интересно, сработает ли это. Вы весьма увлечены моей дочерью, не так ли?

Герцог Херридж был из тех, кто, однажды почувствовав уязвимость человека, пользуется этим и бьет в больную точку. Дуглас не собирался снабжать его информацией, особенно о Саре.

— В Чейвенсуорте был взрыв, — сказал он.

Херридж откинулся на спинку кресла и пристально смотрел на него, его улыбка исчезла.

— Все алмазы погибли в огне, — сказал Дуглас.

Выражение лица герцога не изменилось.

— Вам придется ждать дольше, чем я первоначально рассчитал.

— Почему произошел взрыв? — спросил Херридж, уставясь на промокательную бумагу. — В вашей формуле есть изъян?

— Нет никакого изъяна. Возможно, раствор, скреплявший кладку печи, не выдержал. Возможно, я попытался изготовить слишком много алмазов сразу.

— Вы можете предотвратить такую катастрофу в будущем?

Дуглас нахмурился. Герцог Херридж начал улыбаться, а это плохой признак. Если ему что-то доставляло удовольствие, то это было явно не в интересах другого человека.

— Думаю, да, — осторожно сказал он.

— Тогда вам придется это доказать. — Херридж взял со стола колокольчик и дважды позвонил.

Саймонс открыл дверь так быстро, что Дуглас подумал, не стоял ли дворецкий за ней все это время.

— Проводите мистера Эстона на третий этаж, — сказал герцог. — И проследите, чтобы у него было все необходимое для изготовления алмазов.

— Я не останусь здесь, Херридж, — сказал Дуглас.

— Останетесь, мистер Эстон.

Саймонс отступил в сторону. В комнату шагнули двое крупных мужчин, больше похожих на борцов, чем на лакеев. Они подхватили Дугласа под руки, хотя он и сопротивлялся, с двумя ему было не справиться.

— Приношу свои извинения, — сказал Херридж. — Но мне действительно нужны эти алмазы, мистер Эстон. — Он повернулся к Саймонсу. — Проследите, Саймонс. — Герцог выдвинул ящик и достал пистолет. — Стреляйте в него, если потребуется. — Он вручил оружие дворецкому.

Саймонс молча взял пистолет и нацелил его на Дугласа, мужчины поволокли его вверх по лестнице.

Сара надела простое черное платье, черные серьги и маленькую черную брошь. Она обошлась без больших обручей, надела только две нижние юбки, но одна из тафты, обшитой кружевом, при ходьбе издавала шуршащий звук.

Хотя она не видела мужа с утра, она распорядилась подать к обеду все то, что Дуглас заказывал в последние недели. Следовательно, будет разнообразие мяса и пудингов — Дуглас питал слабость к сладкому, — фрукты и два сорта вина.

К сожалению, все ее приготовления оказались напрасны. Ей сообщили, что Дуглас уехал из Чейвенсуорта несколько часов назад.

Сара уставилась на миссис Уильямс, надеясь, что та не заметит ее шок.

— Он уехал?

— Насколько я поняла, у мистера Эстона дела в Лондоне.

— Кто вам это сказал? — очень спокойно спросила Сара.

— Главный конюх, — ответила миссис Уильямс.

Сара сумела съесть обед, не забывая о манерах. В конце обеда она пригласила в столовую кухарку и двух ее помощниц.

— Жаль, что у нас мало гостей, — сказала она им. — Ваши блюда достойны праздничного стола. Мне очень повезло, что я живу в Чейвенсуорте. Спасибо за прекрасный обед.

Она была выше обид. Несколько часов кухарка и помощницы трудились, чтобы устроить банкет, на котором ел только один человек.

— Пожалуйста, раздайте остальное слугам.

— Мы оставим немного для мистера Эстона, — широко улыбнулась кухарка.

По их мнению, он не мог совершить ничего дурного? Одна его улыбка, и глупые женщины сияли до конца дня. Если он шутил с ними, они краснели и жеманничали. Обед готовили для него, а он его пропустил. И что они сделали? Они без вопросов приняли это, отложили для него еду и с нетерпением ждали его возвращения.

Дуглас не появился ни в следующий час, когда Сара шагала по гостиным, ни еще через час, когда она решила прогуляться по коридору у герцогских покоев. Наконец она вернулась в свою комнату и увидела явно уставшую Флори, сидевшую на скамье у кровати.

— Ложись, Флори. Ты мне сегодня не понадобишься.

— Позвольте мне помочь вам с платьем.

Когда корсет был расшнурован, Сара отпустила Флори.

— Тебе явно надо поспать, — сказала она. — Иди, отдохни.

Тихая ночь манила поспать. Сара стояла на террасе и смотрела на восток, на небо. Сегодня она могла видеть небеса во всей роскошной красоте ясной летней ночи, чувствуя себя маленькой, ничтожной песчинкой, но все же частью всего величия, созданного Богом.

Ветерок, пахнущий розами и лавандой, игриво обнимал ее, натягивал ночную рубашку.

«Мне сообщили, что есть закон о бракоразводных процессах, который позволяет расторгнуть брак».

Господи, так вот какое дело у него в Лондоне? Конечно, нет. Не после того, как она часы провела в его объятиях, плакала от счастья, уткнувшись ему в грудь. Не после прошлой ночи. Или даже этого утра, когда он принес ее в дом и смотрел на нее как на редчайшую драгоценность.

Сара подошла к секретеру, вынула журнал и начала писать, вкладывая в слова страдание, внезапно нахлынувшее и необъяснимое чувство утраты. Закончив, она положила ручку, глядя, как чернила капают с кончика пера на промокательную бумагу.

Когда слезы полились из глаз, она сказала себе, что плачет по матери.