Суд линча

Глава четырнадцатая

Коммерческий директор фирмы «Русь-Люкс» Волконский сидел за письменным столом, разложив на нем газету, допивал чай. Он скомкал и кинул в корзину кусок вощеной бумаги, в которую были завернуты только что съеденные бутерброды. Волковский поправил на своем хрящеватом носу очки в тонкой золоченой оправе и ладонью смахнул с газеты хлебные крошки. Денисов опустился на стул и, оглядев пыльный захламленный кабинет, спросил, можно ли взять на завтрашний день отгул.

– Старый приятель за город приглашает, – пояснил Денисов. – У него как раз жена уехала на юг, вот он и решил отдохнуть.

– Да что ты мне это объясняешь? Хочешь – езжай, отдыхай на здоровье, хоть до конца недели. Сам знаешь, что у нас творится, работы пока нет, – начальник вздохнул. – И, видно, уже не будет.

Денисов сделал удивленные глаза.

– Ну, что ты так смотришь? Бандиты, друзья Кудрявцева приберут к рукам все имущество фирмы. Ты разве не знал, с какими людьми имел дело Кудрявцев, кто контролировал всю эту лавочку?

Волковский вроде бы человек честный, не болтливый, но и с ним не следует быть излишне откровенным. Он хотел жить красиво, безбедно и при этом оставаться чистеньким. Жил себе на островке благополучия, твердо ступал по земле, но вдруг почва сделалась зыбкой, начала уходить из-под ног, а островок того и гляди исчезнет в бушующем океане. Но не в светло-голубых водах. Это океан грязи и дерьма. В этом океане Волковский не только испачкается по самую лысину – утонет. Сейчас он боится, он мечтает спастись. Что ж, пусть попробует выбраться.

– Я предполагал, – сказал Денисов. – Но я не думал, что все настолько серьезно.

– Серьезнее некуда. Я вчера разговаривал с этими ребятами. Они позвонили мне домой и назначили встречу у театра на Чистых прудах. Сюда они сунуться пока боятся. Думают, наша контора на прицеле у милиции. Тем лучше, пусть так и думают и не суются сюда. Они боялись, что имущество «Русь-Люкс» конфискуют и продадут с аукциона, если в милиции накопают компромат. Ясно, что до этого дело бы не дошло, но у них почему-то такие опасения возникли. Теперь выяснилось, что бояться нечего. И убийство, видимо, совершено на бытовой почве, к нашей деятельности отношения не имеет.

– Может, нет худа без добра, после гибели Кудрявцева «Русь-Люкс» наконец выйдет из-под бандитской крыши?

– Из-под бандитской крыши так просто не выйти. У покойного Кудрявцева с бандитами были свои счеты. Потом он легализировал бизнес, хотел уйти от бандитов. Но поздно, он увяз, с него тянули деньги. И он платил. Даже его смерть не решила эту проблему. Как только закончится следствие, у нас начнутся неприятности. Это, конечно, между нами, ты сам, Сергей, понимаешь: «Русь-Люкс» отбрасывает копыта.

– И ничего нельзя исправить?

Волковский снова снял очки, посмотрел стекла на свет и, найдя на одном из них тонкий волосок, сдул его. Коммерческий директор обхватил высокий лоб ладонью, будто боролся с головной болью.

– И кто встанет на дороге бандитов? Я, что ли? Свою жизнь я ценю выше, чем это кресло, – Волковский хлопнул ладонями по кожаным подлокотникам. – Может, я не молодой человек, но свое ещё не пожил.

– А чего, собственно, хотят эти бандиты?

Денисов посмотрел на Волковского с жалостью. Должно быть, коммерческому директору действительно неудобно сидеть в своем мягком кресле, когда душу терзает, разрывает на части страх.

– Это хороший вопрос: чего они хотят, – Волковский подскочил, казалось, выброшенный из кресла катапультой, принялся расхаживать по кабинету, стряхивая пепел сигареты себе под ноги. – Они много чего хотят. Для начала они хотят получить все наше имущество, оргтехнику, автомобили. К счастью, они точно не знают, в какую недвижимость вложены деньги фирмы. Я сказал им, что все документы в милиции, там их проверяют. Но тянуть резину до бесконечности невозможно. Бандиты узнают все, что их интересует не сегодня завтра. Они поговорят с бухгалтером, с Модестовой поговорят. Достанут все финансово-хозяйственные документы. Это ближайшие перспективы. А пока они составили договор продажи имущества «Русь-Люкс» какой-то фиктивной фирме и требовали, чтобы я его подписал. Я ответил, что не имею права этого делать, пока идет следствие.

– Да не волнуйтесь вы, Павел Анатольевич, – Денисов потянулся и зевнул. – Ведь время на раздумье ещё осталось. Подумайте обо всем спокойно.

– Какое уж тут спокойно, – Волковский рухнул в кресло, погасил окурок и вытащил из пачки новую сигарету. – На вашем месте, Сергей, я бы стал искать себе другую работу.

– Спасибо за совет. Я сам уже об этом думал.

Денисов ждал Романа Ткаченко, не вылезая из машины. Место встречи выбрано не лучшее, это он понял только сейчас. Слишком оживленное движение, перекресток двух широких улиц, автомобили идут непрерывным потоком, море пешеходов, аж в глазах рябит. Пожалуй, что этот Ткаченко, такой бестолковый, не сразу найдет его машину, станет бегать по тротуару, суетиться и, в конце концов, решит, что встреча назначена вовсе не здесь, а в каком-то другом месте.

Вздохнув, Денисов пожелал себе терпения и ещё раз терпения. Проверив, в кармане ли зажигалка, он вышел из машины и перешел на тротуар, встав возле фонарного столба, заклеенного рукописными объявлениями. К вечеру заметно похолодало, порывы влажного ветра трепали бумажки на столбе, мешали Денисову прикурить сигарету. Рабочий день закончился, мимо шли люди, асфальт блестел под серым небом. К входу в метро, накрытому стеклянным кубом на металлическом каркасе, подъезжали автобусы, и новые пассажиры спускались в глубь тоннеля.

И тут Денисов увидел Ткаченко. Тот приближался странной прыгающей походкой. Похоже, Создатель сделал ему ноги не из плоти и костей, а из резины. Денисов усмехнулся этой мысли, разглядывая нескладную костистую фигуру Ткаченко, съежившегося в кургузом сером пиджачке и синих брючках. Черт возьми, до чего себя довел этот тип, а ведь он ровесник Денисова.

– Здравствуйте, Сергей Сергеевич. Прошу прощения, опоздал.

Первый раз Денисов увидел Ткаченко абсолютно трезвым. Роман немного посвежел, спала похмельная одутловатость лица.

– Здесь стоять нельзя, а ты где-то ходишь, – Денисов облегченно вздохнул, хорошо хоть Ткаченко вообще пришел. – Полезай в машину.

Ткаченко потянул за ручку, неуклюже забрался на переднее сиденье и хлопнул дверцей. Денисов сел за руль и перед тем, как тронуть с места, зябко передернул плечами и потер одна о другую ладони.

– Ну и холодина сегодня, – Денисов обрулил микроавтобус. – Жду тебя, как девушку. Такое впечатление, что эта работа мне нужна больше, чем тебе.

– Извините, я с этим переездом к сестре совсем затыркался, – Ткаченко тяжело вздохнул. – Сейчас лежат на полу эти узлы, как на вокзале. А из тех денег, что вы мне за комнату заплатили, я сразу ей четвертую часть отсчитал. По честному. Она ахнула. Ясное дело, сестра таких денег отродясь в руках не держала, затряслась вся. Она мне все талдычила: тебя обманут с продажей этой комнаты. Жилье у тебя отнимут и тебя подпоят, а когда утром проснешься, протрезвеешь, шиш в кармане найдешь.

– Ты паспорт с собой взять не забыл? – оборвал Денисов болтовню. – А то проездим только попусту.

– Паспорт первым делом взял, – Ткаченко полез во внутренний карман пиджака, пошарил там ладонью, но документы не вытащил. – И военный билет тоже взял. Мало ли что, при оформлении на работу спросить могут.

Ткаченко сунул в рот и прикурил от спички сигарету. Салон наполнился голубым вонючим дымом.

– Сестра теперь на меня другими глазами смотрит: богатый человек. Она просто обалдела, когда такие деньги увидела. Но я не собираюсь ей на шею садиться. Она тоже человек, у неё своя жизнь должна сложиться. Только сестра одно условие поставила. Говорит, если жить в моей квартире станешь, тогда с пьянством завязывай. Это её условие.

Денисов слушал в пол-уха. Он думал, сегодня удачный день, начался удачно, значит, все задуманное должно получиться.

– С тем, что мне лечиться надо, я согласен, – Ткаченко бросил окурок на дорогу. – Честно вам скажу, кроме этого дела ничего в жизни хорошего не видал. А теперь надо завязывать. А то, может, когда придется писать автобиографию. Чего я там напишу? Вся жизнь в одну строчку влезет: родился и пью. Как думаете, получится бросить?

– Не знаю, не пробовал.

– Вашей тетке не очень моя комната понравилась, я заметил, – сказал Ткаченко, неожиданно меняя тему разговора. – У неё был такой грустный вид, когда она переезжала. Ведь она одна там станет жить, без вас, так я понял?

Денисов молча кивнул. Выехав из города, он не стал прибавлять скорость, позволяя другим машинам легко обгонять свою, теперь спешить уже некуда. Солнце, выглянув на минуту из-за низких туч, пропало где-то за лесом. Ткаченко замолчал и уставился на серое полотно дороги в полосках свежей разметки.

– Вы мне лучше расскажите, что это за работа такая за городом? Вы тогда сказали по телефону, хорошая работа, большие деньги платят, нужен свой человек. Я и клюнул. Потом, правда, прикинул: на хрена попу гармонь? Деньги у меня на книжке есть, а непыльную работу я и в городе найду, если приспичит. Потом решил, что от меня не убудет, если я съезжу посмотреть. Тем более, вы говорите, они жилье дают служебное.

– Вот именно, жилье дают, – Денисов не отрываясь смотрел на дорогу, – а это для тебя сейчас самое главное, первое дело, жилье.

– Так что же это за работа? Может, меня и не возьмут туда?

– Возьмут, – Денисов повернулся к Ткаченко и подмигнул ему. – Когда я рекомендую человека на место, его туда берут без всяких яких. А работа… Ну, как тебе сказать, в общем, не переломишься. Это по хозяйственной части, но без материальной ответственности. Не бей лежачего называется. Подсобное хозяйство Академии наук плюс небольшой домик с удобствами для отдыхающих. Там всякие шишки из начальства останавливаются. Приезжают отдохнуть на природе, с удочкой на пруду посидеть. Там вырыли пруд шикарный, мальков зеркального карпа пустили. Там его за год столько развелось, теперь не знают, чего с этой рыбой делать.

– А возьмут меня? – снова спросил Ткаченко.

– Я же тебе уже отвечал. У меня знакомый мужик директор этой богадельни. На днях мы с ним виделись по делу. Он спросил: нет у тебя человека ко мне на хозяйственную работу? Не обязательно чтобы с образованием или опытом, главное, своего, проверенного, не жулика. А то последнего с этой должности за воровство согнали. Вагонами добро вывозил, все, что под руку попадет. Привлекать не стали – пятно на коллектив. Вот он и спрашивает, нет ли у меня знакомого порядочного человека. Я сразу о тебе вспомнил. Говорю, есть такой знакомый, но у него опыта мало. Ничего, говорит, главное, чтобы не воровал.

– За это не беспокойтесь, никакого воровства.

– Да, ты уж меня не подведи. А там годик поработаешь, закрепишься и сориентируешься по обстановке. Может, где что и прихватишь лишнее. В общем, на месте разберешься. Ты сестре насчет своего нового трудоустройства что-нибудь говорил? Наверное, похвастался, не удержался?

– Что я раньше времени языком чесать стану? – Ткаченко фыркнул. – Сказал, что уезжаю с приятелем за город дня на два-три. Она только спросила: от чего тебе отдыхать?

– Там, в бардачке полбутылки коньяка, – сказал Денисов. – Хлебни, если жажда совсем замучила.

– Мне ж к начальству идти, представляться, – на лице Ткаченко отразился процесс мучительной борьбы с соблазном, таким близким и желанным. – Нет, не буду, все-таки к начальству идти.

– Начальство, ты уж скажешь, – Денисов ухмыльнулся. – Там директор мировецкий мужик. Рубль за сто даю, мы приедем, а он уже датый. Он считает, святое дело после рабочего дня.

– Значит, мой будущий шеф и сам не дурак по этой части? – он потянулся к бардачку, поднял крышку и вытащил початую бутылку коньяка с пластмассовой пробкой, он внимательно рассмотрел этикетку и, приложив горлышко к носу, принюхался, облизал губы. Ткаченко приложился к бутылке, пустив в неё несколько воздушных пузырей, крякнул и похвалил коньяк.

Денисов смотрел на дорогу и думал о своем.

Тетка, что теперь с ней станется? Что произойдет со старухой, когда ей сообщат о трагической гибели племянника Сережи? Два дня назад он поцеловал тетку в щеку и подхватил свои чемоданы. «Самолет через два часа, нужно спешить», – сказал Денисов, переступив порог теткиной комнаты и оглянувшись на неё в последний раз. «Езжай с Богом», – тетка хотела заплакать, но он не стал дожидаться слез. Спустившись к машине, он погрузил чемоданы в багажник. Он направился не в аэропорт, а в другой конец города, в район новостроек, где снял однокомнатную квартиру. Он заплатил хозяйке, старухе с жуликоватым взглядом, вперед за квартал. Хотя плата за скромное жилье оказалась высокой, он не стал торговаться, решив, что в этом районе люди плохо знают друг друга и не станут приглядываться к новому жильцу. Этого-то ему и надо.

В первую же ночь Денисов понял, что с квартирой ему не повезло. Долго топали соседи наверху, затеявшие к ночи перестановку мебели, под раскрытым настежь окном гомонили за врытым в землю столом доминошники. Лаяли собаки, как в деревне. Нужно было выбрать квартиру не на втором этаже, а, по крайней мере, на десятом, – решил Денисов и с этой мыслью забылся сном. Но спал недолго. Мужик и женщина наверху, видимо, решили сделать перестановку мебели, вбить в стену пару гвоздей и до конца дособачиться друг с другом. Денисов постанывал и ворочался на короткой для его роста жесткой софе, принадлежащей старухе хозяйке.

Перед тем как получить свои деньги и убраться из квартиры, хозяйка долго смотрела на Денисова своими черными жиганскими глазами и со слезой просила эту софу, новую, на последние деньги купленную, не пачкать. «Только уж вы её не пачкайте, – в десятый раз повторила хозяйка, позволившая себе одну-единственную улыбку лишь после того, как пересчитала доллары. – Не пачкайте, я ведь с пенсии софу покупала», – повторяла она, пятясь к двери. Старуха исчезла, оставив после себя крепкий неистребимый запах нафталина. Этот запах почему-то не выветривался, не выходил в распахнутые окна. Денисов ворочался, прислушиваясь к шумам наверху, софа поскрипывала. Он утешал себя тем, что человек привыкает ко всему на свете: несколько ночевок на новом месте, и он научится спать, как ребенок.

Денисов убаюкал себя этой мыслью и снова задремал, но уже через несколько минут открыл глаза. Голоса верхних соседей стихли, доминошники разошлись, но появился новый звук. Это был мужской голос, резкий, с неприятным металлическим тембром, адресовавший неизвестно кому бессвязные фразы вперемежку с проклятьями. Видимо, какой-то пьяница занял место за столом, только что оставленным доминошниками. «И кого ты прикармливаешь? Ты кобеля этого прикармливаешь? Его, да? А моя жрачка где? Черт побери, мать твою… А он жрать горазд, только дай…» В ночной тишине казалось, что голос звучит над самым ухом, а идиотские вопросы адресованы ему, Денисову. Он заворочался и произнес вслух: «Господи, дай мне терпения». «Я, в конце концов, тоже не должен всю жизнь мучиться», – отчетливо сказал голос на улице. Денисов поднялся с софы и закрыл окно.

Голос стал тише, но совсем не исчез. Зато появилось множество новых запахов: свежей краски, обойного клея, бабкиного нафталина и другие, резкие и непонятные. От этих запахов, казалось, начинала слегка кружиться голова, ломило в висках. Сев на софе, Денисов выкурил сигарету, приспособив под пепельницу свою чашку. Бросив окурок на её дно, он лег, но духота в комнате стояла такая, что пришлось подняться уже через минуту, чтобы снова открыть окно. Рассеянный свет далекого фонаря отражался в полировке бельевого шкафа, легко вместившего все пожитки Денисова, привезенные с собой. Три костюма, сорочки, ещё кое-какие мелочи. Денисов вспомнил Ирину, подумал, что так и не подарил ей колечко с камушком, это колечко так и лежит в кармане его пиджака, с левой стороны, у самого сердца. Напоминает об Ирине. Ничего, он сделает этот подарок позже. А сейчас для Ирины его нет в городе, он временно уехал. Неожиданная срочная командировка. Так лучше для них обоих, главное, безопаснее для него.

Как только он закончит все дела, они встретятся, Ирина получит подарок, который он носил у самого сердца все это время, пока они были в разлуке. Он вглядывался в голубую от света фонаря полировку шкафа, образ Ирины возникал и исчезал на этом призрачном фоне. «Ты уезжаешь надолго?» – спросила она во время последнего телефонного разговора. «А ты будешь ждать моего возвращения?» «Конечно, буду ждать, даже очень, – голос Ирины казался напряженным, будто она чувствовала, что с Денисовым происходит что-то неладное. – И надолго затянется твоя командировка?» «Пока не знаю, это ведь не от меня зависит, – ему так много хотелось сказать, но он не мог сказать ничего. – Это зависит от разных обстоятельств разных». Он представил себе глаза Ирины, эти глаза возникли перед ним отчетливо и ясно.

«Так ты и будешь прикармливать эту суку? – громко спросил кого-то за окном знакомый мужской голос. – Я так и знал, так я и знал, мать твою. Со стола тыришь. А ты думала как? Все через это прошли…» Мужчина говорил, как репродуктор на железнодорожной станции. «А-ля-ля-ля, буду ждать, ля-ля-ля-эх…» Песня полилась над пустым двором, тишина закончилась. Денисов застонал в голос.

Наутро он вышел из подъезда, осмотрел голые, безлистные, словно объеденные козами, кусты, вбитый в землю стол и две скамейки, бутылочные осколки на песке. После бессонной ночи он чувствовал себя разбитым и угнетенным. Ни сил, ни времени для переезда на другую квартиру не было. Нужно скорее закруглять дела.

– Что-то мы едем медленно, все нас обгоняют, – голос Ткаченко вывел Денисова из задумчивого состояния. Этот голос звучал бодро, даже весело. Коньяка в бутылке заметно поубавилось, а Ткаченко хотелось пошевелить языком.

– Просто спешить некуда, ты расслабься, радио включи, – Денисов подумал, что Ткаченко не умеет пользоваться автомобильным приемником, сам нажал кнопку и остановил выбор на джазовой мелодии. – И ещё я дорогу плохо знаю, боюсь наш поворот пропустить.

– А он случайно не еврей? – Ткаченко потрогал Денисова за локоть. – Ну, начальник не еврей?

– Нет, не еврей, – Денисов глянул на разомлевшего в кресле Ткаченко. – Раньше с пятым пунктом на эту работу вообще не брали. Не брали инвалидов пятой группы. А он старый хозяйственник, кадровый. И всю дорогу в Академии наук. А это все-таки фирма. Директор сам меня спрашивал: твой протеже не еврей случайно. Мне лично наплевать: еврей, не еврей. Мне это без разницы. А для него важно. Человек старой закалки.

– Вы ему скажите, если ещё спрашивать будет, – Ткаченко потряс в воздухе почти допитой бутылкой, – пусть не сомневается, даже в голову не берет насчет того, что я еврей. Если бы я был евреем, на эту ответственную работу даже проситься не стал. Даже не приехал. Я же понимаю – фирма, не лавочка какая-нибудь коммерческая.

– Да ты не беспокойся об этом, – Денисов кивнул головой. – Он тебя увидит, сразу все поймет. Все сомнения отпадут, что ты еврей.

– Ну, и слава Богу, – Ткаченко облегченно вздохнул. – Кстати, у меня есть один кореш, лучший мой друг, можно сказать. Его нельзя туда пристроить, в подсобное хозяйство? Очень душевный мужик, душа любой компании.

Денисов свернул с шоссе на узкую асфальтированную дорогу, ведущую мимо песчаного карьера к дальнему лесу.

– Если человек хороший, место всегда найдется, – ответил он серьезным голосом. – Ты давай мне сейчас сразу паспорт и трудовик, чтобы потом не забыть. Я первый пойду поговорю.

Ткаченко вытащил из кармана паспорт в целлофановой обертке, потрепанную на углах трудовую книжку и протянул документы Денисову. Проехали дачные участки, слева остались высокие отвалы песка, похожие на горы. Мелкие капли дождя покрыли лобовое стекло, и Денисов включил «дворники».

– Погода испортилась, – заметил Ткаченко. – Жаль. А то могли бы сегодня карпа половить.

Денисов съехал на грунтовку, сбавил скорость, чтобы сильно не трясло на ухабах.

– Вот гадский папа, – сказал он. – Что-то дорогу плохо узнаю. Хоть бы указатель повесили.

– Ничего, доберемся, – ободрил Ткаченко, выпил последний глоток коньяка, опустил стекло и выбросил бутылку.

– Нет, надо дорогу посмотреть.

Денисов остановил машину, вынул ключи и выбрался из салона, сильно хлопнув дверцей. Обойдя машину, он открыл багажник, наклонившись, отодвинул в сторону запаску и домкрат. Завернутый в кусок мешковины обрез лежал на прежнем месте, в глубине багажника. Вытащив обрез, он бросил тряпку обратно. Переломив обрез, он убедился, что патроны в патроннике. Он снова нагнулся над багажником, держа оружие в левой руке, передвинул на другое место, ближе к себе, полную канистру с бензином. Выпрямившись, он поднял голову и посмотрел на небо, серые закатные сумерки быстро сменились почти полной темнотой. Несколько легких дождевых капель упали на лицо, и Денисов вытер их ладонью.

Он глубоко с удовольствием вдохнул запах леса, прелой хвои и вечернего дождя. Этот запах пьянил и возбуждал. Денисов подумал, что не выбирался из города уже целую вечность и совсем забыл эти запахи. Вдалеке послышался шум проходящего поезда, свист локомотива, ровный гул рельсов, видимо, шел товарный состав. В высоких острых кронах ближних деревьев запела незнакомым голосом птица.

– Чего это вы тут стоите? – рядом с Денисовым бесшумно выросла фигура Ткаченко. – Что это у вас в руках?

Денисов чуть не вздрогнул от неожиданности. Он положил обрез обратно в багажник, но закрывать его мешковиной не стал.

– Что делаю? – переспросил он. – Дышу воздухом. Чувствуешь, какой аромат? – Денисов повел носом. – А ты чего под дождем мокнешь?

Ткаченко почувствовал неладное ещё в тот момент, когда Денисов остановил машину в этом безлюдном глухом месте и зачем-то начал копаться в багажнике. Приятное опьянение прошло, словно его и не было, но алкоголь сыграл свою злую шутку. Каменной тяжестью налились ноги, когда он увидел в руках Денисова ствол обреза, тело сделалось чужим, непослушным. Нужно бежать, бежать, куда глаза глядят, подальше отсюда в эту черную чащу, в этот спасительный лес, надрывался внутри него чей-то голос. Но Ткаченко лишь переступил с одной непослушной ноги на другую непослушную ногу и зачарованным взглядом посмотрел на вороненый ствол в глубине багажника.

– Ты хоть чувствуешь, какой воздух? – спросил Денисов, сделав шаг вперед. – Ядреный воздух, крепкий. Природа-мать, – Денисов сделал ещё один шаг вперед. – Чувствуешь запах-то?

Ткаченко удивился, каким непослушным вдруг стал его язык, непослушным и сухим.

– Чувствую, – выдавил он из себя и шмыгнул носом.

В эту секунду он получил такой удар кулаком в лицо, что устоял на ногах лишь потому, что вцепился мертвой хваткой за край багажника, а свободной рукой, чтобы сохранить равновесие, проделал в воздухе серию замысловатых пассов.

– Чувствуешь, значит? – весело спросил Денисов, развернулся и снова ударил кулаком в лицо Ткаченко. Денисову стало жарко, захотелось снять пиджак.

После второго удара Ткаченко отбросило от машины, он повалился на бок в невысокую мокрую траву, перевернулся, ощутив животом холод земли, и застонал. Нужно ползти к этому черному лесу, в спасительную темноту. Он уперся ладонями во влажную землю, приподнялся на коленях.

– Вот и молодец, – сказал Денисов, приблизившись вплотную. – Не притворяйся, не так уж тебе больно, – он поднял голову Ткаченко, вцепившись ему в волосы правой рукой, ударил кулаком слева.

Ткаченко снова повалился на бок, перевернулся на живот, хватаясь пальцами за скользкую траву и вырывая её с корнем. Он уже перестал ориентироваться в пространстве и лишь стонал, пытаясь встать на ноги. Ткаченко даже поднялся на колени и простоял так несколько секунд. Денисов стоял перед ним. В полумраке он не видел отчетливо лицо Ткаченко, не видел его глаз, лишь светлое пятно со смазанными чертами. Ткаченко продолжал, постанывая, стоять на коленях и размазывать ладонями по этому белому лицу черную кровь.

– Значит, чувствуешь воздух-то? – Денисов с силой ударил носком ботинка в незащищенный худой живот.

Ткаченко охнул, упал на землю и поджал колени к самому подбородку. Он лежал молча, не издавая ни звука. Стало слышно пение незнакомой птицы, засевшей где-то в ближних деревьях.

Денисов подошел к машине и раскрыл заднюю дверцу. Вытащив с сиденья поношенный плащ защитного цвета и темную сумку, он отнес вещи подальше от машины, положил их на землю. Он провел рукой по волосам, влажным от дождя. Постояв минуту, вернулся к скорчившемуся на траве Ткаченко, наклонился над ним и дернул за волосы.

– Ну, чего ты там, в темноте ищешь? – он снова дернул Ткаченко за волосы. – Зубы что ли собираешь? Собирать-то нечего. Ну, вставай, вставай. Не трону.

Ткаченко заворочался, перевернулся на спину и закрыл лицо руками. Денисов наклонился над ним, крепко ухватив лацканы пиджака, приподнял Ткаченко, помогая тому встать на ноги. Наконец, Ткаченко поднялся, шатаясь из стороны в сторону, сделал неверный шаг назад, будто собирался снова упасть.

– Садись за руль, сука, – заорал Денисов не своим голосом.

Сделав несколько шагов вперед, Ткаченко, взявший в толк, чего от него хотят, обошел машину спереди, опираясь рукой на крылья и капот, и без конца охая. Денисов следовал за ним шаг в шаг, держа Ткаченко за шиворот двумя руками, помог сесть на водительское место, закинуть ноги в машину.

– Так и сиди, гад, – сказал Денисов.

Он вернулся к багажнику, вынул обрез, обтерев с него дождевую влагу мешковиной. Неизвестная птица перестала петь, лес замер, только в листве едва слышно шуршал дождь. Ткаченко сидел, свесив голову на грудь, опустив руки. Денисов вставил ключи в замок зажигания, захлопнул дверцу, через раскрытое окно приставил ствол обреза к верхней челюсти Ткаченко. Неожиданно тот поднял голову и посмотрел на Денисова.

– Хороший тут воздух, – сказал Ткаченко. – Воздух тут хороший, будь ты проклят.

Ткаченко засмеялся диким сатанинским смехом.

Денисов нажал на спусковой крючок. Ему на мгновение показалось, что вместо головы на плечах Ткаченко торчала банка с краской. И эта банка вдруг взорвалась, забрызгав своим содержимым весь салон «Жигулей». Денисов разрядил второй ствол в грудь Ткаченко. Несколько картечин срикошетили, разлетелись по сторонам. Лобовое стекло треснуло, покрылось мелкими узловатыми трещинками, стало похожим на полированный кусок льда.

Подойдя к багажнику и положив обрез на землю, Денисов вытащил канистру с бензином, раскрыл её, потянув вверх металлическую скобу. Затем он полил бензином салон «Жигулей», бросил пустую канистру обратно в багажник. Он присел над лужицей, образовавшейся в автомобильной колее, смыл с рук пороховую копоть. Завернув обрез в мешковину, он сунул оружие в спортивную сумку. Передохнув минуту, достал из багажника длинную промасленную тряпку, один конец которой опустил в бензобак.

– В огне горит даже человеческое прошлое, – сказал Денисов самому себе.

Он надел плащ, захлопнул багажник и, чиркнув зажигалкой, зажег конец промасленной тряпки. Огонек быстро набирал силу. Денисов перебросил через плечо ремень спортивной сумки и зашагал к станции, стараясь не поскользнуться на мокрой траве. Машина рванула через пару минут. Денисов оглянулся. Издали похоже, стог сена горит. Внимательно осмотрев тыльные и внешние стороны ладоней в этом ярком огненном свете, он пошел дальше.

Ожидая электричку, он несколько раз прошелся взад-вперед по платформе, пустой, освещенной лишь парой тусклых фонарей. Пронесся мимо, призывно мелькнув желтыми огнями спальных международных вагонов, унося далеко от Москвы своих пассажиров, скорый поезд. Сигнальные огни хвостового вагона пропали за поворотом. Проводив их взглядом, Денисов вздохнул. Сегодняшний, уже прошедший день, показался ему бесконечно длинным. Сойдя с платформы, он сорвал пучок травы, вытер с ботинок налипшую на них глину, снова занял место у перил под фонарем.

Когда подошла электричка, опоздавшая почти на десять минут, Денисов выбрал последний полупустой вагон, заняв место у окна в его середине. Женщина, сидевшая напротив, опустила раскрытую книгу, бросила на него короткий взгляд и снова взялась за чтение. Видимо, книга попалась неинтересная, женщина то и дело зевала, прикрывая рот ладонью. Глядя на женщину, Денисову захотелось спать ещё сильнее.

Он стал разглядывать через окно, покрытое ещё невысохшими дождевыми каплями, огни безымянных деревень, полосу отчуждения у железнодорожной насыпи. Вошли контролеры в черных форменных кителях с блестящими пуговицами, совсем юный безусый парнишка и пожилой полноватый дядька с уставшим серым лицом. Даже не взглянув на Денисова, контролеры продырявили его билет, и пошли дальше, не произнеся ни слова.

Наверняка у сгоревшей машины сейчас топчется милицейский наряд, решил он. К утру менты слетятся, как мухи на дерьмо. Что ж, пусть устанавливают личность, копают, вынюхивают. Ему были нужны не просто новые документы, новая жизнь нужна. Он получил эту новую жизнь, отобрал у другого человека. Любая жизнь рано или поздно обрывается. Зачем было жить Ткаченко? Чтобы выпить ещё цистерну водки? Пусть другие выпьют, не он.

Итак, Сергей Сергеевич Денисов больше не значится в списках живущих на этой прекрасной земле. Он умер. Погиб. Какие-то нелюди отстрелили ему голову, а потом сожгли его прекрасное молодое тело, как полено. Прах Денисова теперь покоится в черном остове сгоревшей машины. Очень прискорбный факт. «Трагически оборвалась жизнь молодого мужчины», – так скажут сослуживцы и выпьют за помин его души. Погиб, пал жертвой бандитов, прекрасный человек, любящий племянник, такой чуткий и трогательный в своей заботе о судьбе престарелой тетки.

Одним хорошим человеком меньше. А один хороший человек – это так много. Он любил жизнь, и вот его нет. Мир оказался слишком жесток и несправедлив к Сергею Денисову. Примерено в таком стиле, высокопарном, но искреннем, выдержит свою речь на его похоронах тот же Волковский. А он непременно явится, не пропустит такое дело. Скажет от сердца, снимет очки и прослезится. И Модестова тоже прослезится. Мол, я отговаривала его ехать за город в такую погоду, в дождь, а он все-таки поехал. Оказалось, навстречу своей смерти.

Вагон трясло на стыках рельсов и покачивало из стороны в сторону. Денисов смотрел в слепое темное окно. Женщина, сидящая напротив, отложила книгу и задремала. Денисову вдруг стало так тоскливо, будто он действительно присутствовал при собственной кончине или возвращался со своих похорон. Он вышел из вагона за две остановки до Москвы, взял такси и добрался до квартиры. Едва стащив с себя плащ и костюм, он рухнул на софу и забылся тяжелым сном.