Суд линча

Глава пятнадцатая

Директор завода «Стройпластмассы» Вячеслав Игоревич Дюков уже второй час вел муторный, какой-то вязкий разговор со следователем МУРа Мельниковым, сломавшим все сегодняшние планы, весь деловой календарь, расписанный плотно, по минутам. Этот Мельников старался придать их беседе непринужденный характер, ни протокола, ни вопросов с подковырочкой, даже рассказал пару забавных историй из своей жизни и анекдот с длинной бородой, давным-давно слышанный Дюковым. Чтобы сделать собеседнику приятное, директор с усилием расхохотался, хотя чувствовал себя внутренне скованным и напряженным.

С раздался телефонный звонок и некто Шатров, представившийся сотрудником МУРа, предупредил Дюкова о визите следователя, который уже якобы выехал на встречу с директором. Дюков попытался перенести встречу со следователем на следующий день, сославшись на неотложные дела в Москве, но сделал только хуже. Этот Шатров на другом конце провода как-то сразу изменил интонацию голоса, заговорив холодно и надменно. «Знаете, – сказал Шатров, – когда к вам в гости едет муровец, неудобно от него бегать и придумывать себе всякие там дела. В ваших интересах находиться на рабочем месте». Шатров повесил трубку.

Когда Мельников наконец явился и начал задавать свои вопросы, у директора немного отлегло от сердца. Мельникова интересовала деятельность малого предприятия «Арт-Полимер», арендовавшего на заводе площади пустующего цеха и разорившегося ещё год назад. От этого малого предприятия и следа не осталось. И Дюкову скрывать нечего.

– Да, так оно и было, – Дюков предложил Мельникову тонкую сигару, но тот отказался. – А я грешным делом люблю сигары, настоящий табак, – он развернул целлофановую обертку и откусил кончик сигары. – Не пью, но в хорошем табаке себе не отказываю. Так вот, этот Ярцев появился на заводе где-то полтора года назад. Видный мужчина, хорошо, даже изысканно одевается, в общем, внушает доверие.

– Он сам по себе появился или его кто-то рекомендовал? Этот Ярцев ведь не с неба упал.

– Да, я как раз хотел об этом сказать, – Дюков замялся, подбирая слова. – Его действительно рекомендовал заместитель начальника нашего главка Егоров, ныне покойный. Старичок все работал, хотя давно на пенсии. Он мне и рекомендовал Ярцева. Говорит, мужик он дельный, а лишняя копейка тебе, то есть твоему заводу, не повредит. Я и подумал: почему бы и нет? Собственно, от меня ничего особенного и не требовалось. Нужно только предоставить Ярцеву пустующие производственные помещения и часть складов под готовую продукцию.

– А с чего вдруг возник избыток площадей?

– Знаете ли, сейчас с этим проблем нет, – Дюков послал к распахнутому окну облачко сигарного дыма. – Езжайте на любое предприятие и сами в этом убедитесь. У нас, правда, картина несколько иная. Лет десять назад начали строить новый корпус. Собственно, он полностью готов. Осталось лишь завезти оборудование. Но в то время не оказалось средств на его закупку. Висел пустой цех на моем балансе.

– Тут-то Ярцев и подвернулся?

– Я давно подумывал найти арендаторов, – Дюков прислонился затылком в подголовник кресла. – Но мало желающих вкладывать деньги в производство. Поначалу я радовался этому предложению. Весь цех, такой огромный, Ярцеву не нужен. Так он мне и сказал при первой встрече, ему более чем достаточно и половины. Мы заключили договор о сотрудничестве. Ярцев обязался выплачивать большую часть арендной платы не наличными, а готовой продукцией, линолеумом. А на линолеум покупатель найдется, это те же деньги.

– Почему Ярцев собирался выпускать именно линолеум, а не что-то другое, резиновые коврики, например?

– При нынешних объемах строительства дешевый линолеум только дай. Сейчас многие химические комбинаты выпускают поливинилхлорид, а это основное сырье для производства линолеума. Вот Ярцев и решил заняться этим делом, наладить выпуск дешевой продукции. Технологически это выглядит так: поливинилхлорид доводится до пастообразного состояния, на эту пасту сверху наклеивают цветную пленку, получается линолеум, вернее его суррогат. Внешне продукция выглядит, как настоящий линолеум, но при употреблении она приходит в негодность уже через год. Кроме того, этот суррогат очень ядовитый. При всем этом покупателей на такой линолеум хоть отбавляй. Он дешевле импортных образцов в три-четыре раза. Ярцев взял кредит в банке, закупил оборудование. Он мог бы быстро обогатиться на этом предприятии. В смысле, года через три.

– Так почему же он отказался от рентабельного производства?

– Он мыслит другими категориями, три года – это слишком долго. Ярцев познакомился со студентом экономического института, тот долларов за пятьсот составил Ярцеву блестящий бизнес-план. Если верить этому плану, выходило, что через год-другой Ярцев сделается едва ли не крупнейшим российским промышленником. Имея на руках такую бумажку, Ярцев быстро наладил связи с несколькими коммерческими банками. Там получил крупные займы по кредитным договорам якобы на расширение производства, закупку сырья и оборудования.

– А вы, конечно же, не имели представления об этих мошеннических операциях? – Мельников закурил.

– Конечно, не имел ни малейшего представления, – Дюков замотал головой. – Все это я узнал позже. То оборудование, под залог которого Ярцев получал банковские кредиты, было уже десять раз продано перепродано различным предприятиям. А Ярцев все набирал кредиты. А однажды он просто не вышел на работу.

– И все? – удивился Мельников.

– Ну, почти все. Приехал кто-то из кредиторов, кто первый пронюхал об исчезновении Ярцева, предъявили мне бумаги и вывезли оборудование, каландр и ещё некоторые агрегаты и приспособления. Позже появились другие кредиторы, их было много, они бродили по пустому цеху между голых стен и ругали Ярцева и самих себя. Им не досталось ничего. Все обманутые банки направили заявления в отдел по экономическим преступлениям областного УВД. На территории завода появились милиционеры, мне пришлось объясняться. Но я ведь тоже оказался обманутым, Ярцев не заплатил мне ни копейки арендной платы, не выполнил договор о сотрудничестве. Парочка банков обратилась с исками в арбитраж. Счет «Арт-Полимера» арестовали, но на нем, естественно, не оказалось ни копейки.

– Почему вы думаете, что милиция не проявила рвения в поисках Ярцева?

– Вот уж скоро полтора года, как Ярцев смылся с деньгами, – Дюков усмехнулся. – А его все ищут. Какое уж тут рвение. А цех мой по-прежнему пустует. Ждет новых проходимцев. Разрешите вопрос? Уж полтора года минуло, как закрутилось дело с мошенничеством. И вдруг Ярцевым снова интересуются. Почему? Это простое человеческое любопытство.

– Милиция обнаружила на шоссе бесхозную машину, в багажнике которой лежал мешок, а в мешке пара горстей этих белых гранул, то есть поливинилхлорида. Искали хозяина «Жигулей», а его и след простыл. В самой машине нашли женщину со следами насильственной смерти. Поэтому хозяину «Жигулей» нет никакого резона отыскиваться. По моим расчетам, на этой машине в последнее время ездил ваш бывший компаньон Ярцев.

– Это вы напрасно, он мне не компаньон, – Дюков поморщился. – Я в этой истории пострадавшая сторона. Думаю, Ярцев сейчас находится далеко от России. С такими деньгами не пожить в свое удовольствие просто глупо.

– А я уверен в том, что Ярцев сейчас в Москве. Я рассчитывал, вы хоть чем-то поможете в его поисках.

Дюков вытащил из чернильного прибора ручку и повертел её в пальцах.

– Значит, убита женщина? Некоторое время я был знаком с Ярцевым. Могу сказать твердо: мокрые дела не его профиль. Ярцев не выносил вида крови. Однажды наша работница угодила кистью руки между двух валов. Это такие огромные стальные цилиндры, между которыми прокатывают линолеум. Можете представить, что стало с её кистью? Кровавый блин, тонкий-тонкий. Ярцев увидел это, чуть в обморок не упал.

– В той смерти не было ничего такого: крови, каши из костей. Женщине просто сделали укол, сердце остановилось.

– Все равно, убийства не его профиль, – Дюков упрямо помотал головой. – Он хищник, из кто расхищает собственность, проворачивает крупные мошенничества. Ему просто не нужна кровь.

– Могу вспомнить пару эпизодов, когда хищники становились мокрушниками. Ведь это один шаг, от хищения к убийству. И сделать его не так уж трудно, даже если человек панически боится вида крови.

– Вы рассчитывали на мою помощь, но помощник из меня, как видите, никудышный, – Дюков поднял брови. – Я слишком мало знаю, а все, что знал, уже сообщил тем людям из отдела по экономическим преступлениям.

– Мне известны ваши показания, – Мельников рассматривал на подоконнике какие-то несвежие, словно умирающие в своих тесных горшках, герань и фиалки. – Вы заключили договор с Ярцевым, предоставили ему производственные площади и так далее. А он, нехороший человек, вас обманул. Использовал ваших рабочих при монтаже оборудования, ваш транспорт и многое другое и даже арендной платы не внес. Так дело было?

– Точно.

– Хорошо. А теперь хотелось бы посмотреть то помещение, тот цех, что арендовал у вас Ярцев.

– Посмотреть-то можно, но ничего интересного там нет, – Дюков встал на ноги, через окно взглянул на крышу хозяйственной одноэтажной постройки во дворе, отражающую прямо в глаза солнечный свет. – В цехе ничего нет, голые стены и только.

Беспокойство, появившееся с приездом Мельникова, постепенно улеглось. «Этот милиционер, в общем-то, не вредный мужик, по-своему даже приятный, спокойный, – решил Дюков. Но посмотреть помещение, конечно, можно».

Мельников расправил плечи, поднялся со стула, шагнул к двери и распахнул её перед директором. В тесной приемной, где безликая секретарша разговаривала по телефону, Дюков на секунду остановился.

– Если кто позвонит из начальства, я на территории, – сказал он и строго посмотрел на женщину.

Вслед за Мельниковым он спустился по лестнице, вышел во внутренний дворик, тесный, отгороженный от мира низкими стенами цехов и складов. Дюков рукой показал, в какую сторону следует двигаться, и направился туда, держась на полшага впереди Мельникова. Они вышли на площадку между цехами, прошли мимо длинных, похожих на солдатские казармы складов, обошли стороной груду ржавого металлолома.

Через распахнутые настежь ворота, минуя кучи битого кирпича и строительного мусора, прошли внутрь цеха. Мельников похлопал ладонью по толстой металлической опоре.

– Ничего себе помещеньице, больше Казанского вокзала, – сказал он. Его слова отлетели эхом от стен. – Да, строили с размахом, – он задрал голову и посмотрел на переплетение несущих балок под потолком. – Хоть сегодня завози станки и начинай работать на благо родины,

– Я, знаете ли, после той истории с Ярцевым никому не доверяю, – сказал Дюков. – Пустишь какого-нибудь бандита, а он захочет все к рукам прибрать. А мне устроит похороны за казенный счет. Картонный гроб и искусственные венки от завкома. Времена сейчас, знаете какие. Законов нет, – Дюков снова вздохнул. Он подумал, что Мельников все же милиционер и откровенничать, говорить с ним по душам нечего. – Хорошо ещё с этим Ярцевым все именно так закончилось, могло быть и хуже.

– Вот тут вы ошибаетесь, ничего ещё не закончилось, – сказал Мельников. Солнечные лучи, проходящие через стеклоблоки в вышине цеха, меняли естественный цвет человеческой кожи, лицо Мельникова сейчас выглядело серым и злым. – Ничего не кончено, – повторил он жестким голосом.

– То есть как? – Дюков внезапно ощутил внутреннее напряжение. – Дело о хищении кредитов закрыто. Ведь все сроки вышли.

Дюков вдруг спросил самого себя, зачем этот Мельников затащил его сюда, в пустой цех, подальше от людей? Что, собственно, следователь хотел здесь увидеть? И не нашелся с ответом. Только сердце застучало в груди сильнее и тревожнее.

– Закрыто ведь дело, – повторил Дюков.

– Это не проблема: закрыто – открыто, – Мельников оперся одной рукой о железобетонную колонну, другой рукой расстегнул пиджак, будто ему вдруг стало жарко. – Дело возобновят. Вернее так, дело о краже кредитов и убийстве женщины объединят в одно. И тут для тебя начнутся неприятности. Хищение денег и убийство с отягчающими обстоятельствами – это разные вещи. Тебя начнут трясти и на этот раз основательно. Ты все вспомнишь, что было и чего не было.

– Я, я только…

Начал Дюков, но почему-то сразу забыл, что именно хотел сказать. А, может, этому Мельникову в лапу сунуть? Господи, какие дикие в своей глупости мысли приходят в голову. Это от жары, конечно, от жары. Нет, надо договориться с этим Мельниковым, будь он проклят.

– Год назад ты пособничал мошеннику, – говорил Мельников. Его голос звучал зловеще в пустых стенах. – Не собрали доказательств, и ты остался чистеньким. А теперь выходит, ты убийце пособничал. Вот как все повернулось. Вот куда ты прыгнул, гад.

Мельников поднял выше руку, которой опирался на бетонную колонну. Пиджак широко распахнулся на груди и животе, и Дюков отчетливо во всех мелких деталях увидел рифленую рукоятку пистолета, торчащую из-под ремня светлых брюк.

– Ты думал как: одно сошло с рук и другое сойдет?

Мельников говорил прерывистым злым голосом, широко раздувая ноздри. Он казался страшным в своем возбуждении. Дюков, стараясь больше не смотреть на ручку пистолета, торчащую из-под ремня, отвел взгляд в сторону и собрал в душе все свое мужество. Но эта ручка почему-то настойчиво притягивала взгляд.

– Вы не имеете права со мной разговаривать в таком тоне, – выпалил он, голос дрогнул, дал петуха. – Я не какой-то уголовник, а директор завода. Уважаемый человек. И не смейте мне тыкать, я буду жаловаться, – запас мужества в душе растаял без следа, Дюков пожалел о своих словах.

– Волос у тебя на жопе не хватит, чтобы жаловаться, – Мельников снял руку с колонны и сделал шаг вперед. Дюков инстинктивно попятился спиной.

– По-твоему выходит, вы вместе с Ярцевым работали полгода, и ты ничего не успел узнать о нем за это время? – Мельников сжал пальцы в кулаки. – Ни общих знакомых, ни друзей, ни подруг? О чем же вы с ним разговаривали? О погоде или об отходах этих вонючих, производственных?

– Он, он очень скрытный, он ни о чем таком…

Слова путались в голове Дюкова и никак не выстраивались в связную фразу. Главное, ни под каким видом, даже под побоями не сказать, что брал с Ярцева наличными за свои услуги, решил Дюков. Только бы этого не сказать. Он поднял глаза на бледное, искаженное злобой лицо Мельникова – и стало страшно. Этот мент, видимо, потерял над собой контроль, он просто бешеный. Сейчас возьмет и изобьет его до полусмерти, до потери сознания здесь, посередине огромного пустого цеха, зверски изобьет. И ни одна собака не услышит его криков о помощи, нет, никто не услышит. Или пристрелит. Пустит пулю в живот, а потом вложит ему в ладонь, ещё живому, истекающему кровью, какую-нибудь заточку или нож. Мол, оборонялся, и взятки гладки. Дюков даже удивился своему животному страху. Можно попробовать бежать или позвать на помощь, думал Дюков, ощущая слабость в бедрах.

– Ничего не вспомнил? – спросил Мельников хриплым шепотом.

– Да, я кое-что не упомянул. Когда давал те показания год назад.

Дюков почувствовал, как у него защекотало щеки, будто по щекам провели сухой тонкой травинкой. Он поднес к щеке руку, повернул ладонь к глазам. Он увидел слезы собственного страха перед чужой силой.

– Думал, это неважно. У Ярцева была женщина. Какая-то актриса, что ли, театральная. Когда обосновался в Москве, он снимал у неё комнату. А потом не жил там, а просто приезжал, оставался на ночь.

– Ее звали Леднева Елена Викторовна?

– Нет, не Леднева. Ее звали Агафонова Маргарита.

– Если соврал, берегись, – сказал Мельников, повернулся и быстро зашагал к выходу из цеха.

Дюков посмотрел ему в спину, силы покинули директора. Он сел там, где стоял, прямо на бетонный пол, обхватил ладонями щиколотки и уперся лбом в твердые колени. Его тошнило от страха.

Девятиэтажную башню на южной окраине города, в которой жил Кирилл Лучников, Мельников разыскал с трудом, потратив на её поиски около получаса. Поднявшись на шестой этаж, в полумраке коридора он нашел нужную дверь и сделал два коротких звонка. Дверь открылась сразу, будто Лучников в длинных, достающих чуть не до коленок трусах и белой майке без рукавов, ждал звонков с другой стороны.

Его левую руку, забинтованную по локоть, поддерживала на груди переброшенная через шею перевязь. Лучников смотрел на Мельникова, внешне не выдавая своего удивления. Он только сделал шаг назад, в глубину коридора, и остановился, взявшись здоровой рукой за перекладину вешалки. Мельников вежливо поздоровался, но руки протягивать не стал, не рассчитывая на ответный добрый жест.

– Ты один? – спросил Мельников, закрыл дверь.

– К сожалению, один, – ответил Лучников, не двигаясь с места. – Вам повезло, мать пошла гулять с собакой. У меня здоровая овчарка, натасканная на людей. Если бы собака оказалась здесь, она бы вам горло выгрызла. Несчастный случай. Можно сказать, производственная травма со смертельным исходом.

– Не ври, Кирилл, нет у тебя никакой собаки. Где мы сможем поговорить?

– В кухне, – развернувшись, Лучников пошел по коридору в кухню. – Только разговаривать мне с вами не о чем.

Сейчас он жалел, что не посмотрел в глазок, а распахнул дверь не спрашивая. Мельникову бы он не открыл. В голове Лучникова вертелся десяток грязных оскорблений, которые так и просились на язык, но он не решился произнести ни одного из них. Надо бы выгнать этого мента из квартиры, пинком под зад выгнать, послать к такой-то матери, думал Лучников. Если надо, пусть вызывает повесткой, как положено. Пусть будет официальный допрос, протокол пусть будет, пусть в этот протокол занесут, что менты на рабочем месте сломали ему руку. Чем может кончиться такой демарш? Ясно, ничем не кончится. Ничем хорошим. Он опустился на табурет возле окна и вздохнул. Мельников тоже сел на табурет и предложил Лучникову сигарету. Тот отрицательно помотал головой.

– Что врач насчет руки говорит?

– Говорит, когда менты руку ломают, она долго не срастается, – Лучников выглянул на улицу. С его места была видна детская песочница, загаженная собаками, металлические качели без сиденья и пыльные кусты боярышника. – Надо завтра контрольный снимок сделать, – сказал Лучников, хотя желал произнести совсем другие слова.

– Болит рука-то? – спросил Мельников с неподдельным участием.

– Из-за вас меня с работы выгнали, вежливо попросили. Такую работу мне теперь уже не найти.

– Найдешь и получше работу. Как правило, человек сам виноват в своих бедах.

– А жить мне на что? МУР мне компенсацию не выплатит, а я сейчас сижу без копейки.

– Ну, деньги это так, не предмет для серьезного разговора, – Мельников полез во внутренний карман пиджака, достал портмоне и раскрыл его. – На лечение я тебе подкину. Все-таки моя вина, считаю, в этом есть, то есть в твоей травме, – он вытащил из бумажника несколько крупных купюр и положил их перед Лучниковым, подумал и добавил ещё несколько банкнот. – Витамины и все такое денег стоит. А тебе питаться лучше надо, усиленно питаться. Грецкие орехи, слышал, врачи рекомендуют при переломах.

Лучников потряс головой.

– Не возьму, ученый, – он уставился на стопку купюр, прикидывая, какая сумма лежит на столе. – Менты просто так денег не платят. А если платят, потом за каждую копейку отчет спрашивают.

– Эти деньги через муровскую кассу не проходили, – улыбнулся Мельников – Это от меня лично. И никаких услуг от тебя не требуется. Бери и поправляйся. Тогда в автосалоне просто накладка получилась, ты упал неудачно. С кем не бывает, правда?

– Больно мягко вы стелете, – Лучников сгреб купюры со стола и быстро пересчитал деньги. – Пользуетесь моим бедственным положением. Фу ты, первый раз беру деньги от мента.

Он поднялся с табуретки, забрав деньги, ушел в комнату и там долго громыхал выдвижными ящиками шкафа. Когда он вернулся обратно, Мельников уже докуривал вторую сигарету. Лучников сел на прежнее место у окна, плеснул себе в чашку заварки из чайника и выпил её в два глотка. Мельникову надо бы понять, чаем его поить здесь никто не станет, а если Лучников и принял деньги, то это почти ничего не изменит, они по-прежнему остаются врагами.

– Хотел задать тебе вопрос, всего один вопрос, – начал Мельников.

– Вот, так я и знал, – Лучников заерзал на табурете, он хотел жалобно всхлипнуть, но вместо этого закряхтел. – У меня руку ломит, прилечь бы надо.

– Да брось ты со своей рукой, там только трещина в кости.

– Это ваш друг мне руку сломал, – забормотал Лучников. – Нанесение тяжких телесных.

– Брось, я же сказал, один вопрос, – Мельников положил на стол сжатый кулак. – Носишься со своей рукой, как курица с яйцом. Между прочим, в человеческом организме много всяких разных костей. Если при каждой нашей встрече ломать тебе по одной косточке, это будет почти незаметно. В конечном счете, ты привыкнешь к тому, что у тебя все время что-то сломано. То одно, то другое. Даже перестанешь обращать внимание на такие мелочи, – Мельников выразительно посмотрел на целую руку Лучникова. – Вот, скажем, локтевой сустав. Правда, это довольно болезненно.

– Ладно, давайте без этих шуток, – Лучников забегал глазами по кухне и остановил взгляд на разделочном столике, где лежал длинный тонкий нож. – Я не люблю черный юмор.

– И я не люблю, – Мельников перехватил взгляд Лучникова и улыбнулся. – Мы с тобой в чем-то похожи. Только я всегда слово держу, а ты врешь постоянно. А теперь вспомни хорошенько того мужика, что подсел за ваш столик в ресторане. Ты там отдыхал с Ледневой, а он подсел. Вы вместе поужинали и поболтали, приятно провели время. Что дальше?

– Я ведь уже говорил…

– Ты врал, – Мельников посмотрел Лучникову в глаза. – Он предложил развести вас по домам. Сперва отвез Елену Викторовну в её московскую квартиру, потом тебя. Что дальше?

– Он довез меня, остановил «Жигули» у подъезда, – Лучников почесал затылок. – Я его поблагодарил, стал вылезать из машины. Смотрю, он тоже выходит. Подошел ко мне вплотную и ударил кулаком в нижнюю челюсть, потом пнул ногой.

– И ты не попытался ответить?

– Да я просто обалдел, думал, он с ума спрыгнул, – Лучников чмокнул губами. – Мы ехали, болтали за жизнь, и вдруг такое. Я тоже захотел ему в морду съездить, когда очухался немного. Но у него в руке была пушка. И он так спокойно говорит: «Если ты, сучий рот, от этой женщины не отмотаешься, если подойдешь к ней ближе, чем на километр, считай, в тебе уже девять лишних дырок. В ментовку стукнешь – пуля, Елене скажешь – пуля. Ты меня понял?» Я говорю: «Все понял». А он сел в машину и уехал. Вот и все.

– Дальше что?

– Я на свой страх и риск ещё пару раз побывал у Ледневой на даче, попросил взаймы. Сказал, в карты проигрался.

– Ты испугался того человека?

– По виду серьезный мужик, хотя я о людях по их виду давно не сужу.

– А когда ты понял, что Леднева и этот мужик знакомы друг с другом? – спросил Мельников.

– В кабаке ещё и понял, только виду не подал. Так незнакомые люди друг с другом не общаются. Эта игра взглядов, жесты… Этого словами не передать. Я занервничал немного, уткнулся носом в тарелку и больше помалкивал. Ясно, думаю, они знакомы. Только зачем это от меня скрывать? А на следующий день додумался: Елена сама попросила эту суку меня пугнуть. Хотела отделаться и попросила меня отшить. Потом решил: нет, на такое она не способна. Не её это идея. Значит, инициатива исходила от этого мужика. Чем-то я ему помешал. Наверное, у него были на Елену свои виды, а я болтался под ногами. Она ведь во всем была со мной откровенна, вообще не умела хранить секреты. Так наш роман и закончился.

– Почему ты все это не рассказал тогда, в автосалоне?

– Вы его ищете, того мужика? Вот и ищите. Ищите и найдите, а когда найдете – убейте. Для моего душевного спокойствия.

Мельников вышел из подъезда и взглянул на часы: дело к вечеру. Налетел ветер, подняв с земли серую пыль и мелкий песок. Мельников хотел закурить, но передумал. «Ну, поехали, старушка», – сказал он, обращаясь к машине. На сегодня осталось одно последнее дело, которое надо успеть сделать.

К дому Маргариты Владимировны Агафоновой он подъехал, когда первые белесые сумерки поменяли резкие цвета окружающего мира на мягкие, чуть загадочные. Все тот же пыльный квадрат двора, бродячая собака, бегущая мимо, склонив голову к земле, две женщины беседуют у дальнего подъезда. Мельников вошел в уже знакомое парадное. Поднявшись на пятый этаж, споткнулся о верхнюю ступеньку. Лампочка на верхней площадке не горела, и свет проникал сюда через окошко между этажами. Нащупав кнопку звонка, Мельников вдруг вспомнил, что звонок не действует, снова выругался. Он постучал кулаком в дверь, которая скрипнула и приоткрылась на пару сантиметров.

Мельников, замерев на пороге, посмотрел в тусклое оконце между этажами, слушал чьи-то шаги внизу. Звякнули ключи, хлопнула дверь, и снова тишина. Откуда-то с улицы слышалась мелодия знакомой песенки и девичьи голоса, но вот исчезла и мелодия, и голоса. Мельников толкнул ладонью дверь и вошел в прихожую, чуть не споткнувшись о перевернутый табурет. Здесь было довольно темно, почти так же темно, как на лестнице. В большой комнате горела электрическая лампочка, и её свет достигал входной двери. Тошнотворный сладкий запах, который Мельников почувствовал ещё на лестнице, усилился. Достав из кармана носовой платок, он обернул указательный палец, и прикоснулся к кнопке выключателя. Под потолком вспыхнула стосвечовая лампочка без абажура на коротком шнуре.

В коридоре у стены на большом гвозде висела на веревке Маргарита Владимировна Агафонова. Ее сильно распухшие босые ноги едва касались пальцами пола. Мельникову на секунду показалось, что покойница дразнилась, показывая ему вылезший изо рта фиолетовый язык, смотрела вперед себя бесцветными немигающими глазами. Мельников шагнул к стене и отогнал ладонью муху с лица трупа. Он вгляделся в эти когда-то знакомые черты. Кровоподтек под левым глазом, ссадина на виске. На шее затянута скользящая петля, на верхнем конце веревки петелька, надетая на вбитый в стену гвоздь с кривой блестящей шляпкой.

– Обычная веревка, бельевая, – сказал вслух Мельников. В эту минуту ему хотелось услышать живую человеческую речь. – Худая она, килограммов пятьдесят пять. Если поднять труп, прижать к себе одной рукой, то другой рукой можно накинуть верхний конец веревки с петелькой на гвоздь. Остается отпустить тело, оно и повиснет. Но невысоко.

Мельников прошел в комнату. Пустая бутылка из-под водки, одна рюмка и какие-то объедки в тарелке на круглом столе под горящей лампочкой, рваная газета на полу. Кровать застелена светлым покрывалом в мелкую розочку. Он глянул на наручные часы, дальше задерживаться здесь нельзя. Мельников прошел в прихожую, потянул на себя дверь, держась за ручку через носовой платок.