Судьба

Нет к нему

ни дорог, ни шоссе,

но ты отдал себя стихам —

и иди.

Будут душу

дожди мочить,

станут душу

молнии бить,

нет в пути

ни машин, ни крыш.

Вот и дом

посреди Москвы.

Печатают валенки

следьями пол,

и овчинный на мне кожух

груб, неуклюж.

И мне стыдно следьев моих

на зеркальном полу,

и швейцаров стыдно до слез.

Но множество мною

пройдено зал —

я, и это отринув,

иду.

И опять —

преградою на пути

не рукам,

не ногам,

а мыслям моим

и понятьям моим —

над последней ступенью в зал

мрамор стоит без одежд

в откровении белых линий —

творец ее

похитил у природы

изгибы вольные стеблей

и колыхание ветвей,

непринужденные поклоны

отягощенного цветка

на хрупкость тонкого плеча.

Я не привык так явно и открыто

смотреть на очертанья человечьи.

Но где пределы

торжествующих восхищений

пред телом моим и вашим?

И зеркало отразило

молодого поэта,

впервые идущего в Дом писателя.

Это ничего,

что лицо у поэта как степь…

Веруешь, что слова твои

высушат наговоры зла

и добро принесут стихи,

что поэмы людям, как хлеб

в голодающий день, нужны,

что ты голод насытишь их.

Если веруешь — так садись,

оставайся тут и живи!