Судьба

1

Радио тонко поет на углу —

тропинкой скрипка

по мыслям тянется.

Сидит за столом сержант,

еще мальчишеская хрупкость

не отлетела с легких плеч.

Полусклоненное лицо

раздумьем мягким и обширным

от губ до лба освещено,

и, как осколки от луча,

алеют канты на плечах,

А у стола

в теткиной душегрее

с рукавами до половиц

голова,

как в платке кулич,

и видать из платка

лоб да глаза,

да улыбка еще видна.

А скрипка живет

у самого неба —

недосягаемо высоко,

и тянется сердце

за тоненьким звуком,

но не может, безглазое,

двери найти.

Или от тихости комнаты славной…

или от милых звучаний

у парнишки от пальцев

по узкой спине

голубые бегут ручьи, —

разливаются синью в глазах,

и в прозрачных висках

родники выбираются вверх.

И даже сама душегрея теткина,

преобразясь на тоненьких руках,

как в чистейший праздник,

из звуков высоких

крыльями вычертила рукава.

У сержанта раздумье ушло с лица

и решение, сузив зрачки,

замкнулось в тонких губах,

как в грань листа…

Он безнадзорных список взял,

взял красный карандаш,

и равнодушие людей

и жесткость голую ночей

перечеркнул косым крестом,

и красным надпись написал:

«Направить в школу —

Гнесиных».

2

И снова сидит

у стола сержант…

Сухощавая строгость

на скулах видна,

и зрачок в острие штыка

суживает глаза,

и в уголках рта

добрейшая улыбка

мелькнет ковыльной струей,

и опять тишина на лице.

Перед ним девчонка стоит,

чуть скуластая на лицо.

С округлого лба назад

волос зачесан гладко,

из опушки густых ресниц

черный умнейший глаз

по-птичьи глядит на вас.

Пред сержантом лежит альбом

сочнейшей раскраски —

был он девчонкой сотворен

из упаковочной бумаги.

И утверждался па листе,

как солнце палевое, Пушкин.

Из глин цветных

так вылепляет русский

своих славян богатырей,

их красит огненною краской

и золотит одежды их,

потом внутри жилищ своих

их на комод старинный ставит.

И Пушкин в пестряди цветной

был как герой прекрасной сказки.

В солдатской кофте на плечах

девчонка, голову подняв,

сказала басом у стола:

«На героиню я

приехала учиться!»

И сжался рот

в рябиновый плод

на дерзостном лице, —

она не скажет про себя,

как без билета, затаясь,

она запряталась под лавку

и скрылась с контролерских глаз…

А сержант и без слов

понял ее беду,

и, бережно касаяся листов,

девчонки он закрыл альбом, —

и стало добрым строгое лицо.

— Есть хочешь, девонька? —

сказал сержант

и встал.

За дверью кто-то ложками бренчал…

был воздух хлебом напоен.

Северный вокзал

1950