Судьбы и сердца

Когда друзья становятся начальством,

Меня порой охватывает грусть.

Я, словно мать, за маленьких страшусь:

Вдруг схватят вирус спеси или чванства!

На протяженье собственного века

Сто раз я мог вести бы репортаж:

Вот славный парень, скромный, в общем, наш:

А сделали начальством, и шабаш —

Был человек, и нету человека!

Откуда что вдруг сразу и возьмется,

Отныне все кладется на весы:

С одними льстив, к другим не обернется,

Как говорит, как царственно смеется!

Визит, банкет, приемные часы…

И я почти физически страдаю,

Коль друг мой зла не в силах превозмочь.

Он все дубеет, чванством обрастая,

И, видя, как он счастлив, я не знаю,

Ну чем ему, несчастному, помочь?!

И как ему, бедняге, втолковать,

Что вес его и все его значенье

Лишь в стенах своего учрежденья,

А за дверьми его и не видать?

Ведь стоит только выйти из дверей,

Как все его величие слетает.

Народ-то ведь совсем его не знает,

И тут он рядовой среди людей.

И это б даже к пользе. Но отныне

Ему общенье с миром не грозит:

На службе секретарша сторожит,

А в городе он катит в лимузине.

Я не люблю чинов и должностей.

И, оставаясь на земле поэтом,

Я все равно волнуюсь за друзей,

Чтоб, став начальством, звание людей

Не растеряли вдруг по кабинетам,

А тем, кто возомнил себя Казбеком,

Я нынче тихо говорю: — Постой,

Закрой глаза и вспомни, дорогой,

Что был же ты хорошим человеком.

Звучит-то как: «хороший человек»!

Да и друзьями стоит ли швыряться?

Чины, увы, даются не навек.

И жизнь капризна, как теченье рек,

Ни от чего не надо зарекаться.

Гай Юлий Цезарь в этом понимал.

Его приказ сурово выполнялся —

Когда от сна он утром восставал:

— Ты смертен, Цезарь! — стражник восклицал,

— Ты смертен, Цезарь! — чтоб не зазнавался!

Чем не лекарство, милый, против чванства?!

А коль не хочешь, так совет прими:

В какое б ты ни выходил «начальство»,

Душой останься все-таки с людьми!