Сумерки Бога, или Кухонные астронавты

9.

Порой от прочитанной книги почти не остается воспоминаний о героях или последовательности событий; однако всегда запечатлеваются эмоции, настроение, атмосфера, с помощью которых, при желании, можно попробовать воссоздать в памяти и сюжет, и интригу.

Атмосферу наших последних трёх дней на «Эволюции» последовательно определяли тревога, страх и отчаяние.

Я только что перечёл свои записки об экспедиции и заметил не без удивления, как мало в них о тебе, дорогая Нина. Может ли быть, что я начал тебя забывать? Или это связано с тем, что в течение бесконечно долгих, погруженных в бессветную тьму тридцати недель путешествия через войды ты по большей части была незаметной и за общим столом в нашей кухне, и в библиотеке? Как бы то ни было, но я хорошо помню, что тем ранним утром первого из трех страшных дней сначала я увидел тебя.

Исступленный вой тревожной сирены раскатывался по кораблю. Я выскочил из каюты; ты стояла рядом и показывала рукой туда, где с другой стороны главного трапа белый, словно песок, Айзек Рубин все еще сжимал в кулаке рычаг аварийной сигнализации; кажется, он говорил что-то, но рев глушил все слова, и только рот разевался беззвучно и чернели на бледном лице округлившиеся глаза, уставившиеся вверх: там вместо входа на первую палубу краснел яркий, как свежая рана, герметичный люк блокировки.

Командного блока с главной рубкой и обсерваторией больше не было.

Из соседней каюты выскочила растрепанная Эшли; выбежала в коридор полуодетая Зойка, на ходу застегивая комбинезон; появились испуганная Лили, заспанный Ли Вэй, снизу высунулся встревоженный Ойуун; я отметил, что нет Айхендорфа, но вот и он бежит со стороны резервного поста управления, а сирена продолжала выть, и реветь, и мгновения казались минутами, пока Али, мягко положив ладонь на вцепившуюся в рычаг руку Айзека, не поднял ее вверх.

Сирена смолкла, и в оглушительной тишине отчетливо громко прозвучало Зойкино:

– Господи. Девочки.

Мы переглянулись. Двери кают Акико и Юкико оставались закрыты.

Последней, кто видел сестер Сато и разговаривал с ними, была Эшли. Меня они встретили рядом с каютой примерно в 23.35, а потом поднялись в обсерваторный отсек. В полночь сестры сменили Эшли на вахте в главной рубке; она ушла спать, передав Юкико контрольный ключ и отчет по параметрам, что было, конечно, совершенной формальностью, как, собственно говоря и сама вахта: пилотирование и ходовые системы полностью контролировались Лапласом, корабль шел самым простым из возможных заданных курсов по условной прямой в совершенной пустоте войда, что практически полностью исключало необходимость оперативно вмешиваться в управление. Никаких неожиданностей быть не могло – так мы думали.

Согласно показаниям бортового самописца, в 00.23 произошла расстыковка первой палубы с основным корпусом «Эволюции», проведенная, по всей видимости, без каких-либо признаков спешки или, тем более, паники: контур пилотирования и контроля был переориентирован на резервный пост управления жилого блока, заглушен внутренний звуковой сигнал – это исключило возможность для экипажа услышать, что происходит неладное. Лишь почти три часа спустя, Айзек, которому не спалось и который должен был сменить сестер Сато в рубке, решил сделать это пораньше, вышел из каюты в 3.17, увидел ярко-красный люк аварийной заглушки и сразу же врубил тревогу.

Обнаружив пропажу матроса, морской капитан может вернуться назад и прочесывать океанскую гладь с неплохим шансом спасти бедолагу; успех предприятия будет зависеть от непогоды, течений, акул и выносливости незадачливого моряка. Ну, и времени, разумеется. После того, как Акико и Юкико отстыковали командный блок от корабля, «Эволюция» продолжала идти вперед с маршевой скоростью в 0,92с, покрыв за три часа расстояние, примерно равное пути от Земли до Урана, может, чуть больше. Если бы отсоединение первой палубы было случайным, то, благодаря ускорению, она продолжала бы нестись рядом со звездолетом, но случайности не было, а значит, сестры Сато могли задействовать на полную мощность компенсаторы и воспользоваться двигателями малой тяги, что давало возможность потеряться в сферическом объеме пространства, равного примерно двум третям солнечной системы. В таком масштабе восьмидесятиметровый командный отсек не был не то, что одиноким матросом посреди океана – он был меньше самой малой песчинки, погружающейся в его бездонную глубину.

Тем не менее Зойка экстренно сбросила скорость до 0,61с, а я развернул «Эволюцию» по широкой дуге, пока Эшли рассчитывала новую постоянную курса с тем, чтобы звездолет описывал круги по условной поверхности сферы диаметром в 20 астрономических единиц. Она же запустила сканирование области; пропавший командный блок вполне попадал в зону действия прямой радиосвязи и средств локации, к тому же, и пустота войда давала дополнительные надежды: сигналу не могли помешать ни пыль, ни случайные метеориты, ни даже гравитационные искажения – но минуты шли за минутами, а экраны радиолокационного обнаружения оставались пусты.

Сестры Акико и Юкико Сато исчезли в бесконечной непроницаемой тьме.

Через час все собрались в библиотеке.

Мы были астронавтами, повидали немало и еще к большему были готовы, но произошедшее выходило за рамки самых сумрачных ожиданий. Мы не просто потеряли товарищей; от случившегося веяло каким-то стылым безумием, призраками брошенных кораблей, легендами об одержимости, всеми самыми архаическими и темными страхами времен детства цивилизации, притаившимися до поры в подсознании и готовыми вновь обрести силу здесь, в бездне вне времени и пространства, во мраке никогда и нигде. Мы старались игнорировать чудовищно иррациональную суть самого поступка несчастных Акико и Юкико, не думать о том, что сейчас может происходить в безнадежно затерянном в аспидной пустоте командном блоке, превратившемся в одинокую шлюпку, и не представлять, что неизбежно случится дальше. Все молчали; только Лили всхлипнула, взглянув на двух золотых рыбок, плавно двигающихся в зеленоватом сумраке за толстым стеклом. Зойка взяла ее за руку.

– Радиолокационное исследование области не дало результатов, – сказала Эшли. – Тем не менее, мы снизили скорость, встали на круговой курс и будем продолжать поиск, пока…

Она запнулась.

– Пока не будет принято решение, – закончил я.

– Какое решение, кэп? – негромко спросил Ли Вэй.

Я знал, какого ответа он ждет; собственно, его ожидали все. Потеря членов экипажа в космической экспедиции – это однозначное показание к тому, чтобы вернуться домой. И причина тут не в естественных человеческих чувствах, но в основаниях исключительно рациональных: исчезновение или смерть человека – происшествие чрезвычайное, и почти всегда является или следствием системной ошибки, которая не была вовремя ни замечена, ни исправлена, или же обстоятельств непреодолимой силы, которых, опять же, не предвидели, которые не смогли парировать, а может быть, вступили с ними в противоборство и проиграли. Продолжение полета в каждом из перечисленных случаев означает почти неизбежную последующую гибель и других участников экспедиции. Однако то, что случилось с сестрами Сато, было необъяснимо и не следовало ни из гипотетических системных ошибок, ни из столкновения с непреодолимой силой, если только таковой не считать саму беспрецедентную экспедицию к краю Вселенной; с этой точки зрения следовало хотя бы попытаться найти причину произошедшего, а не разворачиваться для моментального бегства. Для меня лично существовало и второе, более важное соображение: вернуться сейчас означало обессмыслить и страшную жертву двух наших товарищей, и все 217 суток тяжелейшего полета через неизвестность. Поэтому я ответил:

– Пока у нас не будет объяснения или хотя бы приемлемой версии случившегося. После этого будем решать, как поступить дальше.

– Что ж, – медленно проговорил Ли Вэй, – в таком случае я снимаю с себя полномочия лидера научной группы. Я допустил потерю двух членов своей команды и не уверен, что смогу уберечь от такой же судьбы остальных. Поэтому я не имею морального права и дальше исполнять лидерской роли.

Он смотрел мне в глаза. Я выдержал взгляд и спокойно сказал:

– Это твое решение, и ты имеешь на него право. Кто станет лидером вместо тебя?

Лили лишь качала головой; Айзек отвернулся, и я только сейчас заметил серебряные нити у него на висках; Айхендорф словно хотел сказать что-то, но удержался, и тогда ты, Нина, ответила:

– Я возьму на себя лидерство группы. Если никто не против.

Все промолчали.

– Хорошо, – согласился я. – Давайте продолжим. Али?

Али за прошедший час похудел будто бы вдвое, а его кожа из глянцево черной стала какой-то безжизненно серой. Он был врач, а причины поступка сестер Сато представлялись слишком очевидными.

– Последние семь недель каждый из нас проходит ежедневный тест психического состояния, – сказал Али. – Я понимаю, что инцидент…трагедия выглядит очень похожей на следствие мощного приступа космической клаустрофобии…как на «Таймыре» в 2019-ом, помните?

Мы помнили. Тогда на третьем месяце изучения межгалактических пылевых облаков космолог-исследователь чуть не погубил звездолет, протаранив атмосферным ботом ворота шлюза на нижней палубе. Только чудом обошлось без человеческих жертв.

– Так вот, я со всей уверенностью заявляю, что ни у кого из нас нет даже начальных признаков космической клаустрофобии. Есть другое, по мелочи…не знаю, корректно ли…

– Корректно, – подтвердил я.

– Ну, у Лили повышенная тревожность и нарастание депрессивного компонента, пока, впрочем, в пределах допустимого…у Айзека тоже тревожность, у Зои эмоциональная нестабильность, наложенная на тип личности…

Зойка фыркнула. Я ожидал, что Али скажет про Айхендорфа, но нет.

– Тем не менее, у всех без исключения психические флюктуации коррелируют с обстоятельствами и не выходят за рубежи приемлемой нормы, понимаете? А у Акико и Юкико показатели стабильности психики и вовсе самые высокие в экипаже. Они совершенно ментально здоровы, кэп…были.

– Принято. Ойуун?

У кибернетиста отросли длинные волосы, черные и прямые, которые он перехватил на лбу тонким кожаным ремешком с тремя разноцветными бусинами. Такой же был надет на левой руке.

– От злых духов, – объяснил он.

Я взглянул на Али. Тот только повел плечами.

Я спросил, почему Лаплас не остановил сестер Сато.

– Лаплас – машина, – тихо ответил Ойуун. – Иногда его владение естественным языком может вводить в объяснимое подсознательное заблуждение, но это является простым инструментом пользовательского интерфейса, таким же, как кнопки и рычаги, только более удобным. Он не мог, да и не должен был никого останавливать, потому что не имел на то ни полномочий, ни прав. Свободная воля.

Все знают три закона робототехники Азимова; кому-то известны еще и другие пять, десять, пятнадцать; в нашей реальности все они сводились к главному: машина не препятствует свободной человеческой воле за исключением случаев, когда ее проявление несет прямую и явную угрозу другим людям. В случае с Акико и Юкико ситуация для Лапласа укладывалась в рамки этого основного закона: он предупредил сестер о возможной опасности расстыковки для них лично, попросил подтвердить решение голосом – Юкико ответила утвердительно за себя и сестру, после чего помог переориентировать управление на резервный пост и пожелал счастливого пути.

Мы несколько раз слушали запись, и в последних словах Лапласа перед расстыковкой чудилось что-то дьявольское. Впрочем, в то утро дьявол мерещился нам во всем.

Али попросил нас еще раз пройти тест и углубленный ментальный скрининг. Все с энтузиазмом дали согласие. Ему очень сочувствовали и пытались поддержать, как могли.

– Полные результаты завтра, – сказал он. – Хочу все перепроверить.

Я честно отсидел свои пятнадцать минут в шлеме с электромагнитными сенсорами, потом снял его и пошел в каюты сестер Сато.

Они тоже были похожими, как двойняшки: чистота, запах лаванды, минимум личных вещей; только у Акико на столе стояла немного оплавившаяся красная свеча, а у Юкико – желтая. За окнами у обеих – вид на залив со стороны холмов Нагасаки. Я присел на жесткую койку в каюте Юкико и прикрыл глаза. Когда и что я мог упустить? Лидер команды должен видеть и чувствовать каждого, и я всегда полагал, что у меня неплохо обстоит дело с эмпатией, но случившееся самым обескураживающим образом ломало мое представление об уровне собственного эмоционального интеллекта.

Они были замкнуты – да, но не только в последнее время, просто такой психический склад, один для обеих, словно не две сестры, а один ученый-отшельник. Постоянно были одни, как правило – в обсерватории; да, но потому только, что с первой недели вцепились в загадку неожиданно высокой плотности темной материи в войдах, что рушило ключевые посылки стандартной космологической модели. Пока все логично: это их специальность, их область исследовательских интересов; они даже Зойку просили лично проверить корректность показаний приборов в энергоблоке, на основании которых и были зафиксированы парадоксальные состояния космического пространства, но не готовы были принять аномалию, как данность, и продолжали свои изыскания.

«Завтра утром нужно всем собраться в библиотеке, – вспомнил я. – Акико говорит, что осталось сделать несколько последних расчетов».

В памяти рабочих станций Акико и Юкико оказалось совершенно пусто, так, словно за все тридцать с лишним недель полета они не сделали ни одной записи, ни одного вычисления, что было совершенно немыслимо. Я вспомнил, как с неделю назад видел сестер в обсерватории, склонившимися над звездными атласами и исписанными страницами блокнотов; судя по всему, основная часть их записок осталась в командном блоке, но в ящике письменного стола в каюте Акико я нашел несколько разрозненных черновиков, а у Юкико – большую четырехмерную карту участка пространства вокруг Супервойда Гончих Псов с красными карандашными метками.

Я собрал бумаги, карту, вернулся в свою каюту, сделал две копии всех документов, а потом позвал тебя.

– Над этим Акико и Юкико работали в последние дни, – сказал я. – Тут только фрагменты черновиков, но все-таки попроси ребят посмотреть, что это может значить.

– Мог бы сам поговорить об этом с Ли Вэем, это его тема – заметила ты.

– Ты теперь лидер научной группы. И мне кажется, что Ли не будет рад разговору со мной.

Вечером я сообщил по кораблю, что на предстоящую ночь все космонавты-исследователи освобождаются от несения вахты. В 20.00 я сменил на локальном, а ныне основном посту управления на второй палубе скорбного Айзека, сел и приготовился коротать в одиночестве ночь.

Резервный пост функционально практически не уступал основному, но был гораздо теснее, а вместо широкой дуги наружных экранов над пультами управления здесь имелось всего два продолговатых овальных иллюминатора, похожих на непроницаемо черные глаза какого-то зловещего насекомого. Я сидел в кресле пилота и играл в гляделки с кромешной тьмой. «Эволюция» сейчас шла круговым курсом, описывая в пространстве кольцо радиусом в полтора миллиарда километров со скоростью 0,61с, но она могла бы делать хоть «штопор», хоть «мертвые петли», кружиться как мельничное колесо вокруг поперечной оси, остановиться, дать задний ход, а на экранах по-прежнему оставалась бы эта тупая, упрямая чернота, плотно прильнувшая к нам извне. Компенсаторы тяги и генераторы искусственной силы тяжести не давали заметить ни ускорения, ни торможения, ни поворотов; в том, что мы продолжали движение сквозь пустоту на огромной, немыслимой по естественным меркам скорости, можно было убедиться лишь по цифрам на приборном табло, в то время как органы чувств однозначно сигнализировали, что мы не летим, не движемся, а просто застыли внутри непроницаемой тьмы, как в куске черной смолы.

Как на дне цистерны с густой нефтью.

Как в бункере глубоко под землей.

Какое из подобных сравнений, вдруг ставшее до ужаса реальным и осязаемым, свело с ума несчастных сестер Сато?..

С тихим вздохом за спиной отодвинулся люк. Эшли молча вошла и забралась в кресло второго пилота, подогнув ноги.

– Решила, что тебе не помешает компания.

Она улыбнулась, я тоже; мы молчали, но все же тишина стала совсем другой, и уже не наваливалась смертной тяжестью пустота за бортом, и чернота в наружных экранах словно бы отвела взгляд. Человек всегда сильнее рядом с другими людьми, особенно близкими, и редко найдется настоящий отшельник, кто бы в здравом рассудке совершенно бежал человеческих обществ. Мне стало легче просто от присутствия рядом Эшли, моего старого партнера и друга; но почему же несчастным Акико и Юкико – сестрам, неразлучным с рождения! – не хватило сил, чтобы вдвоем противоборствовать тому, что заставило их совершить прыжок в бездну?..

Я рассказал Эшли про наш последний разговор с сестрами Сато и про бумаги, которые я нашел в их каютах и передал для изучения научной группе.

– Я тут тоже покопалась немного, – сказала Эшли. – В общем, даже на сверхвысокой релятивистской скорости, как у нас, мгновенное изменение массы движущегося корабля вызывает кратковременное отклонение по курсовому вектору, ничтожно малое, но все же заметное. Мы потеряли около 12 % массы; скорость и автоматика тут же компенсировали векторное колебание, но приборы его зафиксировали… В общем, согласно бортовому самописцу Лапласа, отстыковка командного блока произошла в 00.23, так? А отклонение по вектору курса автопилот парировал в 00.19. Четыре минуты, кэп. И это чертовски много в такой ситуации, потому что в эти четыре минуты уложились перевод управления на резервный пост и голосовые подтверждения расстыковки.

– Но мы их слышали, – сказал я.

Прозвучало преглупо.

– Да, мы их слышали.

– Откуда была дана команда на отстыковку палубы?

– Тут все в порядке, как и должно быть, с главного пульта. Но вот как быть с расхождением в четыре минуты…

– Технический сбой?

– Ну, в одной из систем точно, вопрос только, в какой именно и в чем причина. Но есть и еще кое-что, заметила сегодня, когда сводила круговой курс. Он простой, я его сама сделала за пять минут, Лаплас только подготовил перфокарты для ввода в систему. Все как обычно, но я почему-то решила взять и проверить еще разок перед загрузкой. Нормальная матрица, только у каждой узловой координаты стоит какая-то условная метка, как апостроф, знаешь. Я спрашиваю Лапласа, что это такое? А он отвечает: это маркер кругового движения, означает циклическое повторение итерации. А я точно помню, что точно такие метки видела на координатах основного курса перед каждым прыжком, и спрашивала тоже, но тогда это были маркеры направления, типа, для корректировки погрешности, чтобы не отклоняться от условной прямой. Запросила распечатку курса последнего субквантового перехода – никаких меток и маркеров, представляешь! Но я-то помню, что они были!

– С Ойууном обсуждала?

Эшли пожала плечами.

– Да, а что толку. Он твердит, что Лаплас машина, а если так, то и ошибаться не может.

Мы еще помолчали. Я думал о том, что мы знаем, где находимся, с какой скоростью и куда движемся только благодаря тому, что нам это через десятки тысяч датчиков и приборов сообщает Лаплас, и как всем повезло, что он не ошибается. Эшли задумчиво смотрела в черноту за внешним экраном и казалось, что размышляет примерно о том же, но она вдруг сказала:

– Знаешь, кэп, если мы вернемся, я снова подам заявку на материнство – и пошел этот космос ко всем чертям, вот что. Нарожаю побольше детей и буду с ними возиться.

– А если опять откажут?

Эшли усмехнулась.

– Не откажут. Я в прошлый раз все тесты успешно прошла и разрешение получила, просто в последний момент смалодушничала что-то и решила еще полетать год – другой. Да и за тобой должен же кто-то присматривать!

– Зойка присмотрит, – ответил я, улыбаясь.

– Ой, за Зойкой бы кто посмотрел! Нет, решено: возвращаемся – и все, на космосе точка. Только бы с ума не сойти тут…

– Что ж, об этих перспективах нам завтра подробно расскажет доктор Али, – сказал я.

И ошибся.