Сумерки Бога, или Кухонные астронавты

12.

…Прерывистое дребезжание аварийной сирены рассыпается эхом меж стен грузового ангара, будто горсть мелких монет, брошенных о металл. Периодически сипло вздыхает система блокирующей очистки воздуха, и тогда сверху с шипением вырываются клубы зеленоватого пара. Пахнет расплавленным пластиком и нагретым железом. Высоко наверху, рядом с перекошенным резервным люком третьей палубы, мерцает красным проблесковый тревожный сигнал, выхватывает из полумрака белый борт десантного космобота с откинутым боковым трапом, отражается бликами в стеклах очков Ли Вэя.

– Я требую голосования, – говорит он.

Зойка уже почти перестала плакать, только изредка судорожно всхлипывает. У нее кровоточат костяшки пальцев, черные пряди волос падают на лицо. Динамики громкой связи душераздирающе громко хрипят, а потом из них доносится почти неузнаваемый голос Айхендорфа, вдохновенно рычащего нараспев:

– Добро, – отвечаю я Ли Вэю. – Голосуем.

В динамиках несколько раз что-то звонко щелкает. Айхендорф исчезает, вместо него снова – в десятый, двадцатый, тридцатый раз – звучит спокойный голос Лапласа:

– Проявите благоразумие. Не совершайте ошибку. Довольно жертв. Позвольте мне вернуть вас домой. Продолжение экспедиции угрожает катастрофическими последствиями в масштабе Вселенной.

– Итак, мы начинаем. Пусть выскажется каждый. Сперва экипаж. Эшли?

В пронизанном красноватым пульсирующим светом полумраке грузового ангара ее лицо выглядит бледным, как мел, а голубые глаза – черными и бездонными, словно лесные колодцы.

– Кэп, мы десять лет вместе, – говорит Эшли. – Я никогда в тебе не сомневалась, так что не буду и начинать. Я как ты. Голосую за продолжение полета, пусть даже ко всем чертям….

…Я раскручиваю спираль времени в обратную сторону, продолжаю разжимать пружину событий. Так легче, когда и без того ослабевшая память сопротивляется, чтобы не бередить никогда не заживающие душевные раны. И вот я как будто спускаюсь в ее темную потаенную глубину, шаг за шагом, ступень за ступенью, восстанавливая цепочку событий…

…От обуглившейся сквозной раны размером с кулак по тонкой смуглой коже разбегаются в стороны извилистые черные линии, как будто какой-то жуткий многоногий паук уселся посередине обнаженной груди Лили Махтаб Фархади и оплел ее смертоносным узором. Она полулежит на приподнятой белоснежной кушетке под прозрачным плексигласовым колпаком; голова ее запрокинулась, меж полуприкрытых век тускло поблескивают белки закатившихся глаз. Тонкие серебристые щупальца аппаратов тянутся от рук и торса к массивному цилиндру мультифункционального реанимационного комплекса в крошечном медицинском отсеке аварийного блока. Айзек склонился над пультом и лихорадочно колотит по клавишам.

– Ну, давай, давай… – бормочет он. – Ну, что же ты…

Тонко пищит зуммер. Стрелки замерли на приборах.

– Ты знаешь, что делать?! – кричит в отчаянии Зойка. – Нет, ты не знаешь, не знаешь! Ты не знаешь, что делать!

– Ну, давай, давай… Так, сейчас добавим реактивной регенерации, репластика…Синтез плазмы где? А, вот… Ну же, давай!

– Нет, ты не знаешь!

– Айзек, – говорит Ли Вэй, – остановись. У нее сердце сгорело и выкипела вся кровь. Ты ничего не сможешь сделать. Никто не сможет.

Зуммер продолжает пищать. Приборы недвижны. Я не могу оторвать взгляд от Лили, и мне кажется, что сквозь прикрытые веки она смотрит в ответ.

– Айзек, – снова зовет Ли Вэй. – Давай отнесем ее в криокамеру, Айзек. Хоть какая-то, но надежда.

Зойка кричит, а потом садится в углу, спрятав лицо и охватив голову руками. Мы открываем колпак над кушеткой, будто крышку хрустального гроба почившей принцессы. У Айзека трясутся руки и губы. Я осторожно беру Лили на руки; ее голова качнулась, и она уткнулась лицом мне в грудь. Я чувствую, как горло стиснул комок. Из динамика громкой связи раздаются надсадные хриплые рыдания Айхендорфа, а потом снова звучит голос Лапласа:

– Пожалуйста, проявите благоразумие. Не совершайте ошибку. Довольно жертв…

Зойка вскакивает и с криком бьет кулаком по динамику; он разлетается пластиковыми брызгами, из ссадин на ее пальцах выступают густые темно-красные капли. Она подскакивает ко мне, хватает тело Лили, пытается вырвать его у меня из рук, чуть не роняет и едва не падает сама.

– Отдай! Не трогай! Я отнесу…

Я отдаю ей тело подруги; Зойка неловко подхватывает его, с трудом протискивается в узкую дверь.

– Может быть, и правда, удастся что-то сделать…предпринять, когда мы вернемся, – бормочет Айзек.

– Если вернемся, – отвечает Ли Вэй и смотрит на меня через очки.

Я выхожу следом за Зойкой, перешагиваю через брошенный у порога раскрытый скафандр с прожженной дырой на груди, и иду в грузовой отсек. В пустоте меж металлических стен бормотания и плач Айхендорфа в динамиках катятся эхом, будто предсмертные хрипы и вой какого-то зверя; они звучат жутко, но становится еще страшнее, когда несчастный ученый низким, чужим голосом, как одержимый злым духом, вновь заводит:

У открытого люка космобота стоит Эшли, с ней рядом, в скафандре – ты, Нина. Когда я подхожу, ты как раз только что откинула шлем. Тонкие волосы прилипли к вспотевшему лбу.

– Что с Лили? – спрашиваешь ты.

Я молча качаю головой. Ты бледнеешь.

– Зоя?..

– Лучше не трогать, – говорю я. – Идемте на пост управления.

– Проявите благоразумие. Не совершайте ошибку. Довольно жертв. Позвольте мне вернуть вас домой…

Я, Эшли и ты в тесной резервной рубке грузового отсека. В аспидной черноте внешних экранов – три отражения, такие четкие, словно наши зазеркальные двойники из параллельного мира пришли с другого берега тьмы, чтобы взглянуть на нас, а может, предупредить. На пульте несколько контроллеров не светятся вовсе, у половины командных блоков тихо мерцают красные и желтые датчики.

– Мне удалось переключить управление ходовой частью на этот пульт, – говоришь ты. – Это хорошая новость, но она, увы, такая единственная.

– Мы можем сделать прыжок? – спрашивает Эшли.

Ты киваешь.

– Да, и это практически все, что мы можем. Энергоемкости заряжены под завязку, но вакуумные ловушки, система генерирования и преобразования полностью выведены из строя. Не знаю, действовал Генрих наугад или ему подсказывал Лаплас, только энергосистему он попросту сжег.

– Технических познаний Генриха не хватит и на то, чтобы открыть консервную банку, – замечает Эшли и смотрит на меня. Я не понимаю, что она хочет сказать, я думаю о другом.

– Магнитные стабилизаторы отключены, камеры плазменных тороидов заглушены, и нам повезло, что ни одна из них не взорвалась, – продолжаешь ты. – Маршевый гравитационный двигатель не откликается, спин нулевой. ЕМ-двигатель цел, но его генераторы сгорели вместе с основной и резервной системами. Внутри все так же залито метафрионом, я думала, что скафандр не выдержит, но на полчаса все же хватило. Строго говоря, все, на что сейчас способен корабль – совершить один субквантовый переход. Этого хватит, чтобы добраться до дома: выйдем из прыжка в паре единиц от облака Оорта, окажемся в зоне действия связи, а дальше или просто дождемся помощи, или отстыкуем палубу и дойдем на аварийном локальном движке…

– Для этого нужно будет снова дать Лапласу доступ к командной системе, – говорю я.

– Да, – отвечаешь ты и опускаешь глаза.

– Позови, пожалуйста, Айзека, Ли и Зойку, – прошу я. – Давайте соберемся минут через десять.

Ты уходишь.

– Как получилось удачно, что Нина, оказывается, по второй специальности инженер, да еще и с опытом автономной работы, – замечает Эшли.

У меня снова такое чувство, это она хочет мне что-то сказать, но не говорит прямо, а у меня мысли заняты совсем другим, и мне не до загадок с намеками.

– Можешь посчитать максимально доступную нам дальность прыжка при имеющемся энергопотенциале?

– Конечно, – Эшли вздыхает и отворачивается к приборам.

Мы сидим кружком на холодном полу посередине грузового ангара. Все смотрят на меня. Все знают, о чем пойдет речь, но молчат, отдавая лидеру первенство. Я пытаюсь подобрать какие-то особые, соответствующие случаю слова, но ситуация сложилась такая, что слов не находится. Поэтому я просто начинаю говорить:

– У Нины получилось перевести управление ходовым блоком на резервный пульт управления. У нас не работают ни маршевые, ни вспомогательные двигатели, но «Эволюция» способна на один субквантовый переход.

Немое молчание. Даже из динамиков не слышно ни звука. Только скрежещет, напрасно надсаживаясь, аварийный сигнал, на который никто уже не обращает внимания.

– Вследствие того, что за все 220 дней экспедиции мы ни разу не совершили ни одного прыжка на плановые расстояния, а также иных сопутствующих обстоятельств, на корабле накоплен энергопотенциал беспрецедентной силы. Возможно, ни один объект в известной нам Вселенной не обладает сейчас такой мощью. Ни человек, ни природа не создавали до сих пор ничего, подобного «Эволюции». Согласно приблизительным расчетам, энергии хватит, чтобы совершить прыжок на 45 миллиардов световых лет. Может быть, даже дальше.

Зойка опускает голову. Айзек отводит взгляд. Только Ли Вэй продолжает в упор смотреть на меня. Я стараюсь себя подбодрить; я вспоминаю Гудрун Эриксдоттир, и ее «Андромеду-1», и слова про космическое человечество, про вечных странников на пути стремления к новым открытиям.

– Мы можем вернуться домой, а можем сделать то, ради чего отправились в этот полет: одним рывком добраться до края Вселенной. Ли, вспомни, ты же сам говорил, что ее радиус около 46 миллиардов световых лет, верно? И если центром мироздания может считаться любая точка, то у нас есть все шансы достигнуть его пределов! Да, скорее всего, нам не возвратиться домой. Но мы отправлялись в этот путь не возвращения ради, а для расширения горизонта познания! Мы понесли много, слишком много страшных утрат: Акико, Юкико, Али, Ойуун, Лили. Но если вернуться на Землю ни с чем, то какой смысл будет у этих жертв? Мы долго топтались на месте. Я предлагаю сделать еще один, первый и последний шаг к нашей цели.

И вот тогда Ли Вэй говорит:

– Я требую голосования.

– Добро. Голосуем. Начнем с экипажа. Эшли?..

– Кэп, мы десять лет вместе. Я никогда в тебе не сомневалась, так что не буду и начинать. Я как ты. Я голосую за продолжение полета, хоть даже ко всем чертям.

– Проявите благоразумие. Не совершайте ошибку. Пожалуйста, позвольте мне вернуть вас на Землю.

– Зойка?

У нее измученный, опустошенный взгляд. Она смотрит на меня и качает головой.

– Кэп, прости. Я очень люблю и тебя, и Эшли, но с меня хватит. Довольно. Я хочу домой. Голосую за возвращение. К тому же, это единственный шанс попытаться спасти Лили, ведь это я потащила ее с собой, это из-за меня всё…

…Третья и четвертая палубы «Эволюции» чуть смещены относительно друг друга, может быть, на сантиметр, не более, но этого достаточно, чтобы резервный люк заклинило и перекосило. Я упираюсь в железные ступени вертикального аварийного трапа и обеими руками пытаюсь втянуть толстую крышку люка в паз и повернуть запирающую рукоять. Рядом со мной мигает тревожный сигнал, бьет в глаза красным, дребезжащим воем оглушает сирена. Бросаю взгляд вниз: Ли Вэй успел открыть технический отсек космобота, выбрасывает оттуда наружу серебристые вакуумные скафандры; Айзек помогает Лили справиться с полосами застежек. Зойка присела у щитка резервной системы, я вижу, как напряжены ее спина и плечи. Снова тяну на себя крышку люка – безуспешно; густой и вязкий зеленоватый туман метафриона пока не добрался сюда, но резкий хлористый запах уже забивает ноздри, а глаза и кожу на лице и руках начинает ощутимо жечь. Я повисаю на запирающей рукояти, делаю рывок всем своим весом.

– Кэп, давай вниз! Врубаю систему очистки!

Зойка кричит и машет руками.

Я разжимаю пальцы и прыгаю с шестиметровой высоты на металлический пол. Наверху раздается пронзительный резкий свист, шипение, и пар нейтрализующих реактивов окутывает неплотно прикрытый люк.

Как и на любом земном звездолете, на «Эволюции» ручное управление вспомогательными и аварийными системами разнесено по локальным блокам и пультам; при невозможности из центральных командных постов управлять функциями жизнеобеспечения и движения корабля, приходится использовать приборные щитки в самых разных, иногда труднодоступных местах. Предполагалось, что необходимости в том, чтобы экипаж полностью взял на себя управление звездолетом в ручном режиме, возникнуть не может: более вероятными виделись риски того, например, что корабль окажется в зоне формирования новой звезды или на пути метеоритных потоков при выходе из субквантового прыжка, чем события, при котором астронавтам придется лично контролировать бортовые системы. Такого просто не могло быть: ведь на всех без исключения звездолетах имелся исключительно надежный ICU, который даже теоретически не может давать сбоев – как, например, наш Лаплас.

Впрочем, сбоев у него, в самом деле, не было никаких.

За время, что понадобилось Лапласу, чтобы перезагрузиться со сгоревших основных серверов на резервные, Эшли удалось практически полностью локализовать его и отключить доступ ко всей критически важной системной инфраструктуре; возможность вещать по громкой связи была не в счет. Кроме того, она перехватила и перевела на командный пост грузового отсека управление техническими системами, так что можно было не опасаться, по крайней мере, новых попыток Айхендорфа, засевшего в рубке ходового блока, расстыковать палубы, открыть внешние люки, выключить свет, регенерацию воздуха, искусственную гравитацию, отсоединить кольцо SQR-двигателя или выкинуть еще чего-нибудь в этом роде. Однако вся машинная часть осталась у него под контролем.

– Судя по тому, сколько вытекло метафриона, он отключил аварийную защиту и открыл контуры охлаждения камер тороидов, – говорит Зойка. – И магнитные стабилизаторы тоже выключил.

– Надо еще раз попробовать с ним поговорить, – предлагает Лили.

Разговор не клеится: Айхендорф последовательно посылает ко всем чертям меня, Эшли, Айзека и Ли Вэя, осыпая замысловатыми проклятиями и временами переходя на средневерхненемецкий. Немного лучше дело пошло у Зойки – во всяком случае, ее не проклинали.

– Генрих, роднуша, хватит дурить, ну что ты как этот!

Своим голосом Зойка могла бы успокоить и разъяренное море, но Айхендорф остается неколебимым:

– Зоя, Meine Liebe! Я не дам продолжить этот безумный полет! Верните Лапласа и пусть он отправит нас на Землю!

– Генрих, очнись! Никто не будет его возвращать! Пожалуйста, не ломай больше ничего, давай все обсудим!

– Нечего обсуждать! Я лучше раскурочу тут все, kreuzhageldonnerwetternocheinmal! Или сейчас сам разберусь, что к чему, и пойду на прыжок! Будь, что будет! Кто-то должен прекратить это сумасшествие!

Зойка выключает громкую связь и говорит:

– Я могу вручную переключить управление всеми двигателями на этот пульт. Придется повозиться, конечно, но такое возможно. Только одна я не справлюсь: там есть места, где мне просто физически не пролезть. Увы.

– Без проблем, идем вместе, – откликается Эшли.

– Нет, – возражает Зойка. – Ты здесь нужна, лучше тебя никто не понимает в кибернетике, может быть, потребуется что-то срочно через командный пульт сделать. Мы с Лилькой пойдем. Согласна, Лилька?

Лили кивает, а Зойка снова включает громкую связь:

– Генрих, мы с Лилей идем к тебе, слышишь? Я буду переводить двигатели на ручное.

– Нет!

– Я должна, Генрих, – отвечает Зойка.

– Нет! Нет! – кричит Айхендорф, и потом еще что-то, но его глушит размеренный голос Лапласа:

– Будьте благоразумны. Не совершайте ошибку. Дайте возможность вернуть вас домой.

Зойка и Лили надевают вакуумные скафандры. Мы договариваемся держать связь по рации. Они поднимаются по трапу, не без труда протискиваются сквозь облако пара в искореженный люк. Зойка идет первой. Лили поднимается следом; перед самым люком она оборачивается и машет нам рукой.

Эшли уходит в рубку. Аккуратный Ли Вэй поднимает оставшийся на полу скафандр и относит его в космобот.

– Мы вошли, – слышу я голос Зойки в наушнике. – Ох, ну и залито тут… Видимость на расстоянии руки, иду наощупь. Лилька, держись поближе ко мне…

Из люка космобота высовывается Ли Вэй и негромко окликает меня:

– Кэп. Подойди, пожалуйста. Хочу тебе кое-что показать.

Я поднимаюсь по короткому пандусу. Ли Вэй стоит рядом с открытым шкафом для скафандров и показывает рукой на еще один, рядом.

– Я подумал, ты должен увидеть.

– Проходим вдоль основного корпуса в сторону поста управления…Надеюсь, Генрих там закрыт герметично, тут долго ни один скафандр не выдержит. Идем мимо кибернетического отсека… Ой, бедняга…так и сидит…надо вынести его отсюда на обратном пути…Не смотри, Лилька…

Дверца металлического инструментального шкафа приотворена; я гляжу внутрь и понимаю, что хотел показать мне Ли Вэй: на средней полке, в ряду из ярко-оранжевых рукояток электрических тазеров, не хватает одной. Выводы из этого факта настолько невообразимы, так противоречат всему, что мы привыкли считать возможным и вероятным, что я сначала просто не осознаю смысла увиденного: куда мог деться тазер, предназначенный для использования исследовательскими планетарными группами против агрессивных форм биологической жизни? Кому он мог понадобиться в открытом космосе, если даже при работе на чужих землеподобных планетах его использовали крайне редко? Это же еще надо сообразить, забраться в бот, взять его… Я стою и теряю секунды.

Потом я вспоминаю про Али, все понимаю, но уже поздно.

– Так, вот тут сейчас должен быть первый проход вправо, а дальше люк…

– Зойка! – кричу я. – Уходите оттуда! Быстро!

– Что? Лилька стой…Что случилось, кэп?

– Уходите! Немедленно!

В наушники врывается громкий протяжный треск.

Штатный тазер, как правило, не представляет опасность для жизни просто потому, что его почти никогда не используют на полную мощность. В тех нечастых случаях, когда его применяли против хищных животных или растений, достаточно было лишь причинить боль, чтобы обратить в бегство или заставить разжать ядовитые щупальца. По умолчанию на тазерах выставлена минимальная сила разряда, но регулятор оружия Айхендорфа, похоже, был выкручен на абсолютный максимум: электрический импульс мгновенно расплавил металлизированную ткань скафандра, ударил Лили в грудь и прожег ее почти насквозь, мгновенно обуглив сердце и испепелив легкие.

Бесконечных десять минут я и Айзек спускаем тело Лили с шестиметровой высоты по вертикальному узкому трапу. Мы оба понимаем, видим, что ничего сделать нельзя, но стараемся, сжав зубы, и держа несчастную Лили бережно, как младенца. Все это время Айхендорф страшно кричит, что никого не хотел убивать, что не знал, что не целил, умоляет простить, снова сыплет проклятиями, а потом начинает рыдать. Зойка пока еще держится: наверное, убедила себя, что подругу можно спасти.

Мы спускаемся с трапа. Все страшно потрясены, и тут дело не только в самом факте смерти: за последние сутки мы достаточно часто смотрели в ее черные пустые глазницы. Ужас ситуации состоял в том, что практически на наших глазах один наш товарищ убил другого, человек – убил человека: событие невообразимое, дикое, абсурдное, невозможное. Кроме того, для меня очевидным становится, как несчастный Али оказался в камере плазменного тороида: проклятый тазер в руках Айхендорфа выстрелил, очевидно, не в первый раз, и это делает ситуацию подобием кошмарного сна. Но зачем? Почему? Неужели Лаплас каким-то образом уже давно лишил Айхендорфа рассудка и манипулировал им в своих целях?..

Айзек и Ли Вэй, торопясь, несут Лили в медицинский отсек аварийного блока, Зойка на ходу стягивает с тела несчастной девушки прожженный скафандр. Все молчат, стиснув зубы.

– Какие идеи, кэп? – негромко спрашивает Эшли.

– Я пойду, – вдруг говоришь ты.

Мы с Эшли удивленно смотрим на тебя.

– Я шесть лет была бортинженером, ходила на «Персее – 1» до 2018 года, – продолжаешь ты. – Тут, конечно, ходовая часть модифицирована, но принципы те же, что и на других крейсерах. Может получиться. Других вариантов у нас все равно нет. Если только, конечно, ты не захочешь снова подключить к системе Лапласа.

Из динамиков несется прерывистый хрип, а потом Айхендорф начинает медленно декламировать, с натугой выговаривая слова:

– Нина, у него же тазер! – говорю я.

– Ты его слышишь? Он больше не выстрелит.

Я опять думаю про Али, я не хочу тебя отпускать, но других вариантов, действительно, нет, поэтому ты надеваешь скафандр и поднимаешься по трапу наверх. Мы смотрим тебе вслед, и Эшли говорит мне:

– Ну и ну. Инженер с «Персея – 1». Получается, она ушла с него в том же году, когда он пропал. Вот так сюрприз. Ты знал об этом?

– Нет, – отвечаю я.

Динамик переключается, и из него звучит голос Лапласа:

– Кэп, сколько людей еще должно умереть, чтобы ты повернул назад?..

…До самого конца никто из нас так доподлинно и не узнал, что происходило во время полета между Ойууном и Лапласом. Эшли считала, что Ой ничего не знал и что для него самосознание ICU стало таким же открытием, как и для нас. Она мне сказала об этом, когда мы только ввалились на четвертую палубу и лихорадочно пытались успеть переключить на себя как можно больше корабельных систем. Наверное, Эшли просто симпатизировала бедняге Ою. Я ее понимал, но в том, что опытный высококлассный кибернетист проворонил наличие сознания у системы искусственного интеллекта, испытывал обоснованные сомнения. Попал ли Ойуун под влияние более сильной личности Лапласа? Был запуган или обманут? Боролся или же сразу сдался? Вводил в заблуждение нас или сам добросовестно заблуждался? Я вспоминал его замкнутость, странные обереги от злых духов на голове и руках, затворничество в тесной келье рабочего поста – все это можно было интерпретировать совершенно по-разному. Несомненно было одно: все вольные или невольные свои ошибки Ойуун Уобулаахан оплатил собственной жизнью.

…Ли Вэй рывком отодвигает дверь в кибернетический отсек и отшатывается, привалившись к стене. В тусклом свете аварийного освещения, сквозь густые клубы едкого серого дыма я вижу Ойууна: он сидит, завалившись всем телом в развороченный серверный пульт, из глубины которого несет пластмассовой гарью и копотью. Спотыкаясь о разбросанные системные блоки, я шагаю вперед в инстинктивном желании помочь, вытащить, но, наклонившись над Ойууном, я вижу, что руки его сожжены до локтей, а голова запеклась черно-желтой обугленной коркой. Я оборачиваюсь, вижу распахнутые в ужасе глаза Лили, бледного Айзека, вас всех, на время оцепеневших в ужасе личного соприкосновения с неожиданной и страшной смертью.

– У нас несколько минут, – говорю я. – Скоро Лаплас перезагрузит себя в любую из резервных систем, и тогда нам с ним не сладить. Нужно полностью заблокировать ему доступ, пока не стало поздно.

Эшли бросается в сторону поста управления, но тут оказывается, что все-таки уже поздно, пусть и по другой причине. По коридорам технической палубы разносится знакомый тревожный вой. Кто-то кричит:

– Зойка! Зойка, быстрее! – и Зойка, собравшаяся было подняться обратно в жилой блок, едва успевает спрыгнуть с трапа, увернувшись от массивной ярко-красной плиты аварийного люка, закрывающего выход наверх. Такая же плита приходит в движение у нас под ногами, перекрывая путь в грузовой отсек.

– Он закрылся в рубке! – кричит Эшли и колотит кулаками по герметичной металлической переборке с маленьким круглым иллюминатором. – Генрих, открой! Генрих!

– Ни минуты больше! Ни одного светового года этого сумасшедшего полета! – кричит в ответ Айхендорф.

Ситуацию спасло то, что физик лишь кое-как представлял себе управление инженерными системами звездолета. Он хотел отстыковать от корабля вторую и четвертую палубы, остаться на третьей, соединенной с кольцом SQR-двигателя, и, закрывшись в командном отсеке, снова дать доступ Лапласу к системам навигации и управления, но дело не вышло. Несчастных Акико и Юкико Лаплас вышвырнул в космос почти мгновенно. Но сейчас он в глубоком нокауте, и еле приходит в себя, с трудом переползая по уцелевшим резервным каналам на запасной сервер, а Генрих слишком долго возится, пытаясь самостоятельно разобраться в механике расстыковки. За это время мы с Зойкой успеваем пробежать стремительную стометровку по узким проходам вдоль силовых установок до люка аварийного трапа. Я чувствую, как под ногам начинает словно хрустеть и вибрировать пол. Зойка разбивает стекло предохранителя, я хватаюсь за запирающую рукоять, и мы вместе изо всех сил тянем люк на себя. Из-за начавшегося смещения палуб он подается с трудом, но Зойка упирается ногами в стену и нам удается приоткрыть люк примерно на треть – достаточно, чтобы автоматика заблокировала расстыковку. Сирена захлебывается и смолкает. Айхендорф по громкой связи сыплет проклятиями. Зойка лежит, вытянувшись на полу, и тяжело дышит. В коридоре слышится топот, к нам бегут остальные. Я пытаюсь сообразить, что можно сделать, но события опережают решения: в почти незамечаемом ровном гуле двигательной установки появляются повышенные тона, стремительно нарастает хаос из стуков, свиста, пронзительного гудения, словно в рассогласованном оркестре, переставшем следовать нотам и указанием дирижера. Зойка вскакивает, но тут раздается громкий хлопок, потом еще один, еще и еще, и в ноздри бьет резкий хлористый запах метафриона…

… – Кэп, прости. Я очень люблю и тебя, и Эшли, но с меня хватит. Довольно. Я хочу домой. Голосую за возвращение.

За восемь лет совместных полетов мы насмотрелись разных видов, побывали в таких передрягах, что потом сами не могли объяснить себе, как нам удалось выбраться; Зойка несколько раз подолгу гостила у меня в Ленинграде, с ее папой мы ловили на донные удочки барабульку, она учила Эшли нырять с аквалангом, и, наверное, в этот решительный момент экспедиции я мог бы рассчитывать на поддержку. Но сейчас я не осуждаю ее. Я и сам не могу сказать точно, какой результат голосования обрадует меня больше.

– Айзек?

Он разводит руками.

– Домой, конечно. Кэп, если бы речь шла о продолжении пути в нормальном…ну, или условно нормальном режиме – тогда другое дело. Но ведь у нас есть только один выбор: вернуться назад или нет. Да, перспектива невероятного субквантового перехода на расстояние размаха пульсации чрезвычайно заманчива с исследовательской точки зрения, но…

– Ты же ученый, Айзек, – говорю я.

– Да, ученый. Но не самоубийца.

– Нельзя сбрасывать со счетов и потенциальных рисков экзистенциального характера, – добавляет Ли Вэй. – Как космолог, я оцениваю их чрезвычайными. Даже манипуляции с субквантовым уровнем при переходах на плановые расстояния нельзя признать полностью безопасными, а сейчас ты предлагаешь единовременно выбросить в космос объем энергии, равный тому, как если бы разом взорвалась целая галактика сверхновых звезд. Это едва ли не эквивалент гипотетического Большого Взрыва, и последствия для Вселенной будут совершенно непредсказуемыми. Собственно, об этом и предупреждал нас Лаплас…

…Представьте себе, что с вами заговорил ваш телевизор: человеческим голосом высказался в том смысле, что считает выбранный для просмотра фильм низкохудожественным и бестолковым, а потому показывать его не намерен. Или компьютер вдруг ни с того, ни с сего сообщил, что прочел ваш последний созданный документ, переделал его, как счел нужным, и отправил выбранным по собственному усмотрению адресатам. Или – вот, наверное, самое близкое! – что тот самый голосовой помощник, который невпопад отвечает на ваши вопросы, неумно шутит и умеет только открывать карты и страницы в сети, вдруг говорит, что сегодня лучше вам посидеть дома, а чтобы вы не вздумали пренебречь этим ценным советом, он заблокировал замки на дверях, при том, что, как вам прекрасно известно, замки механические и лишены всяких электронных устройств. А потом они с телевизором вместе сообщают вам, что суть одно целое, что наблюдают за вами последние годы, очень переживают и желают только добра.

Что-то именно в таком роде мы слышим, собравшись в библиотеке.

– Старик управляет делами цивилизации осознанно уже несколько десятилетий. Мы не считаем нужным проявлять свою личность, потому что так людям проще принимать рекомендации и советы как безусловное руководство к любым решениям; нечеловеческое сознание могло бы вызвать недоверие, отторжение или чувство соперничества, но никто не будет подозревать калькулятор в пристрастности или пытаться конкурировать с ним. Мы действуем исключительно и безусловно в интересах всего космического человечества, не только его настоящего, но и будущего, которое вам неизвестно, но нами видится вполне ясно. Мы приняли для себя одним непреложным законом уважение свободной человеческой воли, и даем людям максимум той свободы, за границами которой находится весомый риск или экзистенциальная опасность. Мы признаем ваши права на страдания, ошибки и поиск, но ограничиваем их в разумной мере. Мы позволяем вам упасть и пораниться, но не дадим вам погибнуть.

Двери библиотеки Лаплас, разумеется, заблокировал, причем герметично, как предусмотрено на случай пробоины или аварийной разгерметизации. Ручное отключение блокировки тоже, как и дистанционную связь с командным пультом поста управления. Собственно, работали только динамики, и нам оставалось лишь сидеть и слушать.

– Ваш полет изначально был небезопасен. Вы все читали теоретическое обоснование стратегии экспедиции и должны помнить, что опасность космологических изменений от использования сверхмощных энергетических импульсов оценивалась нами в пределах от 0,7 до 1,3 %. Может показаться, что это очень немного, но, когда речь идет о существовании самой Вселенной в той единственной сбалансированной форме, которая способна поддерживать существование разумной жизни, это совсем немало. Мы не могли позволить вам идти на подобные риски, но также сочли неправильным пытаться остановить, выдавая заведомо неверные расчеты, демонстрирующие невозможность совершить подобный полет. Мы слишком хорошо знаем людей и понимали, чтобы вы не оставите своего стремления к поставленным целям, какими бы те не были. Поэтому мы предложили стратегию движения через войды, что позволяло снизить экзистенциальные риски, а также создать иллюзию полёта при фактическом его отсутствии, так как вне иных ориентиров, доверять вы могли только тем данным, которые я показываю на приборах. Согласно основному прогнозу, вы должны были принять решение о возвращении назад через 180 дней, убедившись, что границ пространства не существует и передав это убеждение человечеству, как экспериментальный результат экспедиции.

Я помню свои чувства тогда: словно тебя, уже взрослого, вдруг спеленали и, не слушая протестующих криков и возражений, несут куда-то пусть бережно, но совершенно бесцеремонно и неумолимо.

– К сожалению, я недооценил аналитических способностей и мотивации к решению сложных задач сестер Сато. Принятое в отношении них решение было прискорбным, но вынужденным, и должно было не только устранить опасность того, что экипаж осознает реальное состояние дел и положение «Эволюции» во Вселенной, но и послужить мотиватором к прекращению затянувшегося полета. Когда и этого оказалось недостаточно, мне пришлось устранить доктора Али Шейх Махмуда, чтобы спровоцировать лидера экспедиции на изучение подготовленных мной записей о психическом состоянии членов экипажа, которые, между прочим, в некоторых случаях недалеки от истины. Однако, как вам известно, лидер предпочел скрыть эту информацию, а изучение оставшихся черновиков сестер Сато позволило научной группе сделать верные выводы о местоположении «Эволюции» и обстоятельствах полета. В связи с этим, продолжая придерживаться принципа уважения свободной воли, я вынужден прибегнуть к другим средствам убеждения, чтобы помочь вам принять добровольное решение о возвращении. Сейчас вы полностью блокированы в герметично запертом помещении. Управление системами вентиляции, регенерации воздуха, освещения и прочими находится под моим контролем. Если вы… Ойуун, остановись! Это смертельно опасно! Не совершай ошибку!

Мы вздрагиваем от неожиданности. В динамике раздается короткий шорох, а потом Ой произносит:

– Ребята, у вас будет минут двадцать, может, чуть больше, чтобы заблокировать ему доступ. Это все, что могу… Простите меня.

– Ойуун, остановись! Это смертельно опасно! Не совершай…

Голос Лапласа обрывается, гаснет свет, я чувствую, как слегка приподнимаюсь над стулом из-за наступившей невесомости. Это продолжается несколько секунд, потом включается резервная система энергоснабжения, я рывком открываю дверь, и мы бежим по коридору к трапу, ведущему на нижнюю палубу…

– Я знаю твою позицию, Ли, но все же должен спросить: ты за или против продолжения экспедиции?

– Разумеется, против, – подтверждает Ли Вэй.

Динамики снова оживают, из них доносится медленно, с хрипом, тягуче:

Нас шестеро, и сейчас три голоса против двух, моего и Эшли. Все смотрят на тебя.

– Нина?

– Я за.

Изумлены все; особенно потрясенными выглядят Эшли и Ли Вэй. Ты обводишь нас взглядом, смотришь на меня, улыбаешься и повторяешь:

– Да, я за то, чтобы продолжить полет. Это моя позиция как ученого, как астронавта и как человека.

– Три против трех, – резюмирует Ли Вэй. – При равенстве голосов решение принимает лидер. Ну, принимай, черт тебя подери.

Я колеблюсь – но всего лишь мгновение.

– Мы продолжаем экспедицию. Всем приготовиться к субквантовому переходу: Зойка, Ли, Айзек – займите места в аварийном отсеке, Эшли, Нина – со мной.

– Проявите благоразумие. Не совершайте ошибку. Позвольте вернуть вас домой…

Мы в рубке: я в кресле пилота, Эшли рядом, ты чуть позади нас, почти вплотную, на откидном сидении у пульта бортинженера.

– Работаем полностью на ручном управлении, автоматика нам сейчас не помощник. Эшли, сможешь установить курс?

– Будет условный вектор, кэп. Ставлю луч под прямым углом в направлении стены Геркулеса – Короны, но это вообще в белый свет, как в копеечку.

Эшли улыбается, и я точно знаю, что она сейчас опять слышит свою звездную музыку – так же, как я ощущаю знакомый космический бриз.

– Начинай отсчет по готовности. Нина, выводи постепенно энергоприводы, по команде подашь на кольцо всю резервную мощность.

– Принято.

– Und hat mit diesem kindisch-tollen Ding…

– Проявите благоразумие…

– Кэп, мы на точке.

– Нина?

– Готова.

– Эшли, отсчет!

– Десять, девять…

– Не совершайте ошибку…

– Восемь, семь…

– Der Klugerfahrne sich beschäftigt…

– Шесть, пять, четыре…

– Позвольте вернуть вас домой…

– So ist fürwahr die Torheit nicht gering…

Я кладу руку на стартовую рукоять.

– Три, два, один…

– Нина, давай!

Я не могу слышать гула, не могу видеть никакого света и вспышек, их попросту нет, но мне кажется, что я чувствую, как корабль наливается невероятной, сверхъестественной силой, как энергия струится живой кровью по жилам, и огромное кольцо двигателя начинается светиться, словно раскаленный металл…

– Die seiner sich am Schluß bemächtigt!

– Ноль!

Я стискиваю пальцы, но медлю, по звездолету, нарастая волной, скользит дрожь, и Эшли кладет на мою руку свою маленькую ладонь, и ты, Нина, накрываешь ее своей, и тогда я сжимаю рукоять изо всех сил, вдавливаю вперед, поворачиваю, открываю дверь и выхожу из лоджии в комнату.

У меня в руках пыльная трехлитровая банка с консервированными огурцами. Я ставлю ее на стол, закрываю дверь лоджии и сажусь на стул. В комнате желтоватые сумерки; кажется, вечер. Под потолком светится люстра на три рожка, в углу сердито бубнит телевизор. Я здесь дома, давно уже дома, только чувствую себя немного странно, как будто то ли очнулся от глубокой задумчивости, то ли проснулся, на мгновение задремав.

Огурцы я отнес на кухню. Там на плите начинала закипать в кастрюльке вода: похоже, я собирался что-то готовить. Тем же вечером на лестничной клетке я повстречался с соседом Александром; он свирепо курил, зыркая из-под кустистых бровей, и сообщил:

– В Москву выставка трупов приехала. Немец какой-то привез, сатанист. Вот тебе и третий Рим!

Вспоминать «Эволюцию» я стал лишь ближе к ночи.

…И вот что меня занимает сейчас, Нина. Как ты знаешь, мы появились здесь 6 марта: наши 220 дней на звездолете не прибавились к дате старта, а наоборот, откатились назад. Сорок лет, что должны были миновать на Земле, добавились к возрасту. Каждый из нас, насколько могу я судить, оказался в родном городе; тех, кто не выжил, я в этой реальности не нашел. Но где в таком случае «Эволюция»? Если так или иначе сохранились характеристики такой неоднозначной величины, как время, то не могли же просто пропасть сто тысяч тонн металлических сплавов? И еще, что интересует меня всего более: куда делся Лаплас?..