Сумерки Бога, или Кухонные астронавты

7.

Через сутки полета на скорости в 0,92с энергопотенциал «Эволюции» достиг значений, достаточных для совершения первого субквантового прыжка.

– Наша девочка молодец, – сообщила Зойка. – Быстренько набирает вес. Можно делать уже первый взрослый шаг.

Первый шаг на миллиарды световых лет – и последний, совершенный в соответствии с оперативным планом полета. После него нас ждали неизвестность и абсолютная темнота.

Если взглянуть в визир обычного телескопа, то навстречу вам распахнутся глубины бесконечных пространств, полные неисчислимого множества звезд; инфракрасная обсерватория, снабженная монолитным зеркалом метров в десять или пятнадцать в диаметре, даст картину похожую, только на ней вместо звезд засияют мириады больших и малых галактик, набитых в ограниченное пространство горизонта наблюдаемой Вселенной так тесно, что кажется, будто они едва не соприкасаются краями своих шаровых и спиральных скоплений. Но вот мы увеличиваем макрокосмический масштаб до предела – и привычная нам картина непроницаемого, усеянного звездами мрака, исчезает; мы словно оказываемся внутри драгоценного камня в золотых и багровых нитях трещин, прожилок и сколов, сплетенных друг с другом на фоне цвета предгрозового неба. Это картина нашей Вселенной; каждая нить на ней – скопление триллионов галактик, связанных силами тяготения, протянутых через ошеломительную пустоту.

Пустоты в нашем мире куда больше, чем материи; по сути, он из нее состоит: межатомной, межпланетной, межзвездной. Пустые пространства между галактическими нитями называются войды: сотни миллионов или миллиарды световых лет совершеннейшего ничто, где нет ни галактик, ни звезд, где даже экзотическая материя разрежена до минимальной плотности, где почти разорваны связи любых сильных и слабых взаимодействий. Тут нет ничего; только тьма.

Навигационная стратегия экспедиции, учитывая опасность, связанную с мощнейшим энергетическим импульсом, и беспрецедентную дальность субквантовых переходов, которая чрезвычайно затрудняет прогноз на точку выхода, предполагала перемещение от войда к войду с сохранением условного вектора курсового движения.

Как сказал Айхендорф, мы собирались скользить между нитями, из которых соткана ткань мироздания.

Первым на нашем маршруте был Супервойд Гончих Псов – исполинская пустота, протянувшаяся более, чем на полтора миллиарда световых лет; за ним – Холодное Пятно или Сверхпустота Эридана, что в десяти миллиардах световых лет от Земли; немыслимые размеры этих образований позволяли обоснованно предположить, что период схождения и расхождения галактических кластеров соизмерим с расстояниями между ними, а значит, с большой вероятностью мы действительно окажемся внутри войда, а не в центре какой-нибудь новой галактики. Но что будет дальше, предположить не брался никто; предстояло импровизировать, надеясь на собственные опыт и интуицию, и на вычислительную мощность Лапласа, который будет прокладывать дальнейший курс между войдами в таких областях и пространствах, которые скрыты от человека не только расстоянием, но и временем.

Я помню наш первый субквантовый переход на миллиарды световых лет: это было 15 октября 2021 года, ровно в 20.00 по бортовому времени «Эволюции». Как я уже говорил, существует множество версий того, что происходит, когда звездолет исчезает в одной точке пространства, а потом возникает в другой на расстоянии, которое свет преодолевает за время, равное рождению и гибели народов, цивилизаций и целых звездных систем; один философ – интуитивист предположил даже, что астронавты на борту корабля каждый раз умирают, а потом возрождаются вновь, но другими – концепт слишком сложный и небесспорный, чтобы снискать популярность у звездолетчиков. Есть и множество вариантов субъективных переживаний момента прыжка: чаще всего это похоже на пробуждение от мгновенного сна или выход из глубокой задумчивости; порой случается легкая дезориентация в пространстве, которая быстро проходит; бывают случаи, когда экипаж не фиксирует вообще никаких ощущений настолько, что только благодаря приборам может удостовериться, что переход состоялся. Самым необычайным был эпизод, когда на «Тантре» после субквантового прыжка члены команды обнаружили себя идущими на посты, чтобы выполнить этот прыжок, но такие аномалии случались все-таки крайне редко, хотя сбой часов, причем в разной степени в различных частях корабля, частенько приходилось видеть и мне.

Я помню ощущение рубчатой стартовой рукояти в ладони. Помню, как Лаплас вел отсчет: полста восемь, полста семь, полста шесть…

Последний взгляд на привычный космос, который никогда не был еще так прекрасен, как в эти мгновения: яркие ближние звезды светят неистово белым сквозь оранжево-бурый полупрозрачный покров причудливо извитой туманности; галактики и светила словно расселись во вселенском величественном амфитеатре и смотрят на нас, и наводят бинокли, и если прислушаться, то различим будет шепот…

Тридцать пять, тридцать четыре, тридцать три…

«С Богом», – негромко сказал кто-то в наушниках; кажется, это был голос Айзека.

Тонкие пальцы Эшли лежат на кнопках контроллеров; она кажется спокойной, но я слишком хорошо знаю ее, чтобы в это поверить.

Подпрыгивает до красных значений стрелка на пульте энергоблока: Зойка подала максимальное напряжение на кольцо.

Тринадцать, двенадцать, одиннадцать…

На счет «ноль» я вдавливаю рукоять и поворачиваю ее вправо.

Первый шаг был сделан.

…Труднее всего оказалось привыкнуть к абсолютной тьме вовне корабля; она плотно прильнула к наружным экранам, куполу рубки и обсерватории, словно их просто заклеили наглухо плотной черной бумагой или накрыли солнцезащитной портьерой: не было видно ни искры, ни проблеска света, оптический визор наглухо залила темнота, и только на экране квантового телескопа по-прежнему можно было увидеть сплетение золотисто-багровых галактических нитей на бездонном фиолетовом фоне, что, конечно, заменой видам живого космоса не было ни в коей мере.

Впрочем, в первые недели полета нас это почти не волновало. С мраком мы свыклись; у научной группы было полно разных дел; во всех жило азартное ожидание, которое усиливалось два раза в неделю перед каждым переходом на 5 миллиардов световых лет. Приборы показывали, как «Эволюция» исполинскими прыжками двигалась сквозь галактические скопления, то исчезая в темной бездне одного безымянного войда, то появляясь в другом, словно зимний ныряльщик, который, набрав воздуха в грудь, погружается в черноту январской проруби, чтобы через минуту, отфыркиваясь и отдуваясь, вынырнуть из соседней. Наверное, энтузиазм этих первых недель и то, насколько, по-видимому, безупречно проходил наш полет, помешали воспринять серьезно странную аномалию, которую зафиксировали Зойка и сестры Сато сразу после второго субквантового перехода, в Холодном Пятне Эридана.

– Мы очень быстро набираем энергию, – сообщила Зойка. – Скорость зарядки энергоблоков выше максимальной расчетной раза в четыре. Ничего страшного, разумеется, просто довольно странно.

Проблематика накопления энергопотенциала была слабым местом стратегии движения через войды. В этих гигантских кавернах Вселенной ткань экзотической темной материи истончена до такой степени, что предсказуемо ожидались трудности с аккумулированием мю-каппа-мезонов, которых в войдах на единицу объёма пространства должно было быть почти на порядок меньше, чем в галактических нитях. На такой случай предусмотрен был план: сокращать количество переходов до одного в неделю, жертвуя временем при разгоне на субсветовых скоростях, а в крайнем случае изменить стратегию и принять решение о выходе в межзвездную область. Противоположный сценарий в таком контексте стал совершеннейшей неожиданностью.

На помощь призвали сестер Сато. Оказалось, что аномалия действительно имеет место.

– Акико говорит, что в Супервойде Гончих Псов плотность темной материи соответствовала базовым теоретическим гипотезам, – сказала Юкико. – Но уже в Сверхпустоте Эридана показатели внезапно резко выросли, а активность субквантовых волн перешла пределы всех предсказаний.

Мы сидели вокруг большого стола в библиотеке и рассматривали длинные полосы перфолент.

– Получается, что удельный вес экзотической материи и количество мю-каппа-мезонов в войдах выше, чем в галактических областях? – недоверчиво уточнила Лили.

– Да. Акико говорит, что это опровергает основополагающие постулаты космологической модели.

– Ну что ж, еще одна загадка! – хлопнул в ладоши Айхендорф. – Ведь за ними в том числе мы и летим, верно?

Впрочем, удовлетворительного объяснения найти так и не удалось. Ойуун пообщался с Лапласом; тот заверил, что все внешние датчики систем сбора и обработки информации работают безупречно, но объяснить космологическую аномалию тоже не смог; впрочем, от него этого и не ждали.

Через две недели мы прошли горизонт наблюдения космических событий; теперь, даже если теоретически на Земле имелся бы телескоп такой мощности, чтобы разглядеть серебристую пылинку «Эволюции» среди мрака и пустоты дальних войдов, нас невозможно было увидеть за пределами красного смещения света. Через пять недель предстояло пересечь космологический горизонт; наши физики находились в радостном предвкушении, а Айхендорф намекал даже, что пора бы доставать штопор. Но не сбылось; следующей – и последней! – расчетной контрольной точкой были девяносто миллиардов световых лет, и мы миновали их, спустя шестьдесят три дня и восемнадцать субквантовых переходов от старта. Предполагалось, что на этой границе должен был быть достигнут какой-то несомненно воспринимаемый результат: например, искажение условно прямого космографического вектора движения корабля, если окажутся верными версии о шарообразной или тороидальной форме пространства Вселенной; или заметное снижение расстояния перехода, вплоть до того, что мы могли оставаться на месте, если бы достигли областей разреженного пространства или тех, где этого пространства попросту нет в силу недостаточного расширения или уже начавшегося сжатия. Но «Эволюция» все так же неслась сквозь черную пустоту, разгоняясь, исчезая и вновь появляясь в таких областях мироздания, для которых не было ни имени, ни координат.

Группа Ли Вэя теперь почти все время проводила за совместной работой в библиотеке; мы – лётный экипаж – приходили тоже, чувствуя инстинктивную потребность быть вместе, хотя в разговорах про метрики пространственно-временного континуума и пульсации радиуса кривизны мало что понимали. Иногда, устав от дискуссий, Ли Вэй или Айзек рассказывали что-нибудь из элементарного:

– Величина характеристического радиуса Вселенной примерно 18,29 миллиардов световых лет, при размахе пульсаций от 6,7 до 49,7 миллиардов. Таким образом, если радиус наблюдаемой Вселенной оценивается в пределах максимума от 46,5 до 49,7, то диаметр составит от 93 до 99,424 миллиардов световых лет, – говорил, например, Ли Вэй, и тогда Айзек подхватывал:

– Только совершенно неясно, что является центром Вселенной, хотя мы имеем полное право считать, что его положение зависит от положения наблюдателя, то есть нас. Таким образом, можно было предположить, что достаточно сделать всего 9 – 10 прыжков по 5 миллиардов световых лет, чтобы добраться до условного края Вселенной – или того, что на его месте окажется. Но может быть и так, что он станет постоянно убегать от нас, ибо до конца непонятно, что происходит со временем, когда мы переносимся на миллиард световых лет вперед, и что происходит с пространством, и происходит ли вообще, черт побери, хоть что-то, чему можно подобрать определение в человеческом языке.

Акико и Юкико в основном проводили время в обсерватории; загадка аномалии экзотической материи в войдах не давала сестрам покоя. Примерно на одиннадцатой неделе полета они попросили Зойку еще раз проверить все энергометры «Эволюции»; та нацепила тяжелый пояс с тестерами и инструментами, полдня провела в машинном отсеке, изгваздала руки, лицо и груди коричневой смазкой, а потом по тоннелям в спицах энергопроводов преодолела несколько километров в невесомости, чтобы добраться непосредственно до кольца.

– Если бы мы летели в старинном аэроплане на жидком топливе, я бы могла открутить крышки баков с горючим и померить щупом, сколько там керосина, – рассказывала Зойка за ужином. – У нас такой номер не выйдет; но я проверила всю цепочку контроллеров: мы расходуем энергопотенциал в соответствии со стандартами, а накапливаем по-прежнему необычайно быстро.

Я, посоветовавшись с Лапласом и Эшли, дал два прыжка по десять миллиардов каждый, но дела это не изменило.

Через двадцать три недели с момента старта мы совершили сорок шесть субквантовых переходов, решительно перекрыв рекорд прославленной Римской, и ушли от Земли на 255 миллиардов световых лет. Расстояние столь непостижимо огромное, что его величиной можно пренебречь так же, как если бы оно было бесконечно малым. После какого-то порога миллиарды световых лет и отрицательная площадь субквантовых струн становятся неотличимы.

Мы были никогда и нигде.

Наши физики продолжали поиски объяснений.

– Принято считать, что пространство расширяется со скоростью 73,8 километра в секунду на каждые 3,26 миллионов световых лет. Но что, если быстрее?.. И если быстрее, то насколько, и как нам нужно увеличить дальность прыжка, чтобы компенсировать отставание? – задавал вопросы Ли Вэй.

Я посоветовался с Эшли и Зойкой.

– Ходовая часть выдержит без проблем нагрузку для перехода на двадцать миллиардов. Может, и больше, но на двадцать – ручаюсь.

– Лаплас дал оценку рисков. Категорически не советует перемещаться больше, чем на двенадцать миллиардов: он не берется предсказать с безопасной точностью ни состояние точки выхода, ни последствия импульса такой мощности.

Другая версия была вот такой:

– Гипотетический период пульсаций Вселенной 145,5 миллиардов лет; интервал ускоряющегося расширения и замедляющегося расширения 15,97 и 56,77 миллиардов лет соответственно. Если время события Большого взрыва определено неверно, и мы сейчас находимся внутри пространственного пузыря в состоянии предельного расширения, то для проверки этой гипотезы и достижения края Вселенной нам нужно проделать путь в 291 миллиард световых лет, – предположил Айзек.

– Добро, – сказал я. – Это еще всего три с половиной недели.

Ничего не изменилось ни через три с половиной, ни через шесть с половиной недель. На 217 день полета цифра пройденного расстояния в 320 миллиардов световых лет выглядела, как издевка.

Пустая чернота за бортом все-таки стала давить; никто в этом не признавался даже себе, но, когда мы иногда оказывались на границе войда и где-то среди беспросветной тьмы показывалось едва различимое светлое пятнышко бесконечно далекой галактики, почти все собирались в ходовой рубке и молча смотрели на него сквозь прозрачный колпак потолка или на экран обозрения.

Пригодная для приготовления пища кончилась еще на пятой неделе. Какое-то время Зойка, Лили и ты, Нина, еще пытались разнообразить наш стол, синтезируя что-то на киберкухне, но потом бросили это занятие, и в последние три недели все только жевали без аппетита белковые брикеты и пасту, а то и вовсе обходились таблетками.

Ойуун, и без того склонный к образу жизни отшельника, раньше выходил из своего отсека хотя бы на кухню, а теперь вовсе перестал появляться на верхних палубах и не поднимался даже в каюту. Эшли взяла над ним опеку, относила поесть, старалась развлекать разговорами и, возвращаясь, смотрела на меня как будто бы с ожиданием.

Акико и Юкико по-прежнему все время проводили в обсерватории; я как-то зашел к ним: они разложили перед собой звездные карты, какие-то чертежи и что-то записывали в двух блокнотах. Как могли пригодиться нам сейчас карты, охватывающие всего около тринадцати миллиардов световых лет условно изученного пространства Вселенной, я не представлял, а спрашивать не стал; зато обратил внимание, что и квантовый телескоп, и расчетный узел были отключены.

Зойка перестала смеяться и все больше молчала, отчего на палубах «Эволюции» стало тихо, грустно и пусто. Однажды на кухне я застал ее за расчетами: какое время года и что за день сейчас на Земле.

– Там уже сорок лет прошло, кэп, понимаешь? Не десять, как все планировали, а сорок. Никогда и никто так надолго не уходил с Земли, а ведь нам еще возвращаться. Я тебе не Гудрун, я маму снова хотела увидеть, – сказала она и отвернулась.

Никто вслух не говорил о возвращении, не предлагал повернуть корабль назад, но решение это очевидно витало в воздухе. Тогда я первый раз пожалел, что поставил злосчастную галочку в опросном листе, соглашаясь на лидерство. Вернуться сейчас означало обессмыслить все тридцать недель полета и сорокалетнее ожидание на Земле, а еще гарантированно обречь кого-то снова пройти наш путь, только уже до конца; но если продолжать, то до какого предела?..

Вечером 17 мая 2022 года по времени «Эволюции», на исходе 217-го дня полета, я выходил из кухни и услышал, как Айхендорф с кем-то разговаривает в библиотеке:

– Возможен ли научный, а не богословский подход к познанию Бога? Да, несомненно. Слишком рано сочли гипотезу Бога отработанной и не удосужились додумать ее толком. Ты знаешь, например, что такое цимцум? Нет? Ну, конечно. А я знаю, мне рассказывал Айзек. Так вот, в лурианской Каббале это процесс сжатия бесконечного Бога, благодаря чему образуется пустое пространство Вселенной. Цимцум как бы освобождает место для последующего творения, создавая пространство без Бога. Чтобы дать в себе место конечному существованию мироздания, Он должен сам себя ограничить. Такие периодические стягивания в Каббале называются сод-цимцум, как самоограничения Абсолютного, дающие в нем место мирам. Ничего не напоминает?..

Я не услышал ответа, но Айхендорф воскликнул:

– Ну конечно, пульсирующая Вселенная! От Большого взрыва через инфляцию пространства к созиданию мироздания, а затем – к последующему сжатию и повторению цикла пульсаций. Что? Нет, это вовсе не сложно. Вообще, есть два способа справиться со сложностью: это попытаться ее объяснить или отказать в праве на существование, ха-ха. Кстати, с цимцум и последующим процессом творения тоже все оказалось непросто: Бог наполнил эманациями своего света сосуды, таким образом удерживая свет среди пустоты; однако дело кончилось неудачей, большинство сосудов разбились, свет частично вернулся к Богу, и лишь в некоторых сосудах сохранились его искры. Так Бог словно пребывает в изгнании из Самого Себя, и чтобы вернуться, Он должен или собрать все сосуды, или заново создать их и наполнить своим светом. Может ли это быть метафорой мультивселенной?

И снова я не услышал ответа, а Айхендорф рассмеялся:

– Остроумно! Вселенные как капли воды, образованные Большим взрывом и принявшие сферическую форму в невесомости космоса – да, очень остроумное сравнение! И в каждой из них свои события, похожие и не похожие одновременно, а чтобы собрать их обратно или перейти на другой уровень совершенства, нужно преобразовать все фрагменты мультивселенной!

Я заглянул в библиотеку. Полумрак рассеивала зеленая настольная лампа в углу. Золотистыми призраками парили в прозрачном аквариуме рыбки сестер Сато. За столом в одиночестве сидел Айхендорф, постукивал пальцами по столешнице и смотрел перед собой.

– Привет, – сказал я. – Ты с кем разговаривал, Генрих?

Он поднял на меня задумчивый взгляд.

– А? Нет, ни с кем.

И отвернулся.

Я постоял немного в дверях, а когда отошел, то услышал:

– Но ведь во всем этом должен быть какой-нибудь смысл? Что, если мы и есть этот смысл? И наша жизнь – загадка, которую предстоит разгадать, чтобы выяснить, чего же требует от нас Бог или мироздание?..

По внутренним часам «Эволюции» наступала ночь; было тихо; автоматика приглушила свет и на палубе сгустились желтоватые сумерки. Я шел к кольцевому коридору, куда выходили двери кают, но вздрогнул и невольно остановился: под ощетинившейся перьями индейской маской неподвижно стояли плечом к плечу две тоненькие фигурки. Сердце заколотилось; похоже, нервы и у меня постепенно стали ни к черту, если я испугался сестер Сато, ждавших меня у каюты.

– Акико говорит, что нужно завтра утром собраться всем вместе в библиотеке, – сказала Юкико. – У нас есть важное сообщение.

– Отлично, – кивнул я, все еще сетуя на себя за испуг и стараясь унять бешеное сердцебиение. – Можем и сейчас всех поднять, если это так важно.

– Акико говорит, нам осталось сделать несколько последних расчетов.

Они повернулись и стали подниматься по трапу на первую палубу. Я часто думаю, как нужно было поступить в тот момент; что я бы смог сделать и что это бы изменило. Но тогда я решил, что мне полезно будет немного вздремнуть, чтобы помочь нервной системе прийти в норму. Я открыл дверь в каюту, лег и почти мгновенно уснул.

Разбудил меня вой тревожной сирены, прокатившийся по кораблю.