Сумерки Бога, или Кухонные астронавты

10.

Потому что на утро 219-го дня экспедиции врач крейсера «Эволюция» Али Шейх Махмуд бесследно исчез.

В четыре утра нас с Эшли сменили Зойка с Лили; несмотря на то, что я освободил научную группу от несения вахты, та тоже решила не оставлять подругу наедине с притаившейся за экранами внешней тьмой, коварной и хищной, в которую превратился космос. Я ушел спать, но даже с электростимуляторами сна провел в забытьи не более трех часов, и в семь утра уже постучал в каюту Али.

Ответа не было.

Интуитивное чувство беды сразу стиснуло сердце, но, прежде чем вскрывать двери каюты, я прошелся по второй палубе, словно бы невзначай заглянул в лабораторию, в спортзал – привет, Нина! – в пустой и темный медицинский отсек, на кухню – доброе утро, Айзек, приятного аппетита, Генрих! – в библиотеку, и наконец даже открыл переборку, разделяющую аварийный эвакуационный блок с главной палубой, за каковым занятием меня и застал Ли Вэй.

– Что-то потерял, кэп?

Он был в очках для чтения, и темные суженные глаза поблескивали сквозь стекло.

– Нет, просто проверяю кое-что, – ответил я, и немедленно почувствовал себя скверно.

Еще хуже мне стало, когда я позвал к себе в каюту Эшли и Зойку, чтобы сообщить о пропаже Али. Всякая секретность совершенно противна здоровой социальной культуре; она свидетельствует или о совершаемом преступлении, или о том, что прибегающие к секретности считают преступниками других. Но я не хотел, чтобы только что получивший тяжелый удар экипаж был вынужден потерпеть еще один, не менее, а может, и более тяжкий; а еще, и сейчас я могу признаться и себе, и тебе в этом честно, я не знал, как оправдаю продолжение экспедиции, если Али не удастся найти.

Потому что полет я намеревался продолжить во что бы то ни стало.

Итак, мы собрались втроем за закрытой дверью в худших традициях заговорщиков или порочных властителей прошлых времен. Я рассказал про Али; мы сразу приняли, как очевидное, что человек не может ни бесследно пропасть с корабля, ни спрятаться на борту так, чтобы его было невозможно найти, а потому взялись за дело: Эшли отправилась в грузовой отсек, Зойка взяла на себя ходовую палубу, а я, оглядевшись, как вор, сгорая от стыда и тревоги, вошел в каюту Али.

Когда я рассказывал это Егору, он спросил, почему было просто не посмотреть камеры, и изрядно удивился, когда я сказал, что камер у нас на борту не имелось ни одной. Были самописцы на постах управления, специальные приборы фиксировали технические действия автоматики и экипажа, но никогда никому и в голову не приходило устанавливать оборудования для слежения за экипажем.

Зачем?

– На четвертой палубе его нет, – сказала Эшли через четверть часа. – В аварийных блоках тоже. И я на всякий случай проверила записи автономных регистраторов: ни один внешний шлюз не открывался, да и все скафандры на месте.

Зойка тоже не нашла Али, зато обнаружила кое-что другое.

– Случайно увидела, – рассказывала она. – Лазала по энергоблоку и обратила внимание, что на датчиках двух средних камер плазменных тороидов разные цифры. Стала проверять и оказалось, что один из тороидов в 3.03 ночи прерывал работу на 8 секунд. Я не хочу о таком думать, но если, к примеру, кому-то захотелось бы превратиться в пучок элементарных частиц, то он мог бы вручную отключить магнетроны, открыть камеру, забраться туда, и…

– Такое можно провернуть одному?

Зойка помотала головой.

– Категорически нет. Кто-то должен помочь закрутить на болты крышку и заново запустить тороид.

– Для этого же нужна инженерная подготовка, да? Кто мог бы сделать такое?

– Я, кэп, – Зойка стиснула руки. – Я могла бы.

Эшли и Зойка ушли. О своих находках в каюте Али я им не рассказал.

В отличие от Акико и Юкико, наш врач активно пользовался электронной рабочей станцией. Последним документом в ней были результаты ментального скрининга экипажа, проведенного накануне. Я перечитал его несколько раз.

У меня, если верить Али, обнаружилась мегаломанная паранойя.

Я пролистал дальше и нашел еще одно заключение по результатам исследования трехдневной давности, где среди прочего значилось:

Я почувствовал себя капитаном космического «Летучего Голландца» с экипажем безумцев, заброшенных в бездны Вселенной без надежды на возвращение. Никогда еще за все время полета я не был так близок к решению лечь на обратный курс. Мы необъяснимым образом потеряли трех человек; от дома нас отделяли сотни миллиардов световых лет и долгие месяцы пути в темноте; продолжать экспедицию очевидно было нельзя – но и вернуться после всего это представлялось немыслимым.

Я лег на койку и попытался собраться с мыслями. Так или иначе, но приходилось принять, что в ICU корабля происходит какой-то сложный сбой, генерирующий ошибки в различных системах анализа и управления; степень и масштабы его до конца нельзя было определить, однако не исключалась возможность, что именно он послужил причиной трагедии с сестрами Сато. Пусть так; но вряд ли техническая ошибка, какой бы она ни была, могла сфальсифицировать данные о последних четырех минутах перед расстыковкой командного блока, синтезировать голос Юкико и подделать документы в рабочей станции Али! И уж точно никакая машина не смогла бы вручную открыть камеру плазменного тороида, чтобы… Додумывать не хотелось, но очевидно было, что приходилось принять или невероятную версию критической ошибки в системе Лапласа, которую не заметил или проигнорировал Ойуун, или еще более неправдоподобную гипотезу злого человеческого умысла, которая противоречила основам моей картины мира больше, чем аномальное состояние темной материи в войдах – базовой космологической модели. При этом ни одна версия не была исчерпывающей до конца: расстыковать командный блок с кораблем могли и сами сестры Сато, и ошибка Лапласа, и Ойуун; он же мог и сфальсифицировать данные самописца. Наверное, Ойуун способен был вносить и странные коррективы в курс, но это же в состоянии была сделать и Эшли, о чем я думать не хотел вовсе – но и отказываться от такого предположения в текущей ситуации тоже не мог. Али или сознательно лгал о диагнозе сестер Сато и психическом состоянии экипажа – зачем?! – или кто-то подделал его заключения – и тоже, зачем? Наконец, сам Али без помощи человека не попал бы внутрь камеры плазменного тороида, если, конечно, это безумное предположение верно, и тогда человеком этим должна была быть только Зойка, потому что никто, кроме нее, не разбирался настолько в инженерных системах, и никакая ошибка в алгоритмах ICU такого сотворить была не в состоянии. Однако сама же Зойка и рассказала о паузе в работе тороида, не говоря уже о том, что невозможно было представить ни того, чтобы она или кто-то еще добровольно и тайно помог Али совершить столь жуткий самоубийственный акт, ни того, чтобы кто-то совершил не менее кошмарный акт насилия. Впрочем, если принять за истину психиатрические диагнозы, обнаруженные в записях нашего пропавшего без вести доктора, ни одной вероятности категорически нельзя было исключать…

Я ничего не решил. У меня не было убедительных версий происходящего. Я никому не мог верить; по большому счету, я уже не верил даже себе. Ночью мне снились кошмары, которых я не запомнил, и только под утро забылся тяжелым и вязким сном. Разбудил меня звонок интеркома: ты приглашала меня на собрание в библиотеку.

Так начался последний, 220-й день на «Эволюции».

Я помню, как вошел в библиотеку; все разом замолчали и стали смотреть на меня. На дальнем конце стола расположился Ли Вэй; перед ним лежали несколько исписанных листов бумаги. Здесь же были Айзек, Айхендорф, и Лили; ближе всех к двери сидели Зойка, Эшли и ты, Нина.

– Привет, – сказал я, стараясь держаться непринужденно, и тоже сел.

– Ойуун у себя, но слышит нас через интерком, – сообщил Ли Вэй.

– Привет, кэп, – послышалось из динамика.

– Привет, Ой, – отозвался я.

– Прежде, чем мы начнем, – продолжил Ли Вэй, – позволь спросить у тебя, что случилось с Али?

– С чего ты взял, что с ним что-то случилось?

Я заметил, как Зойка порозовела и опустила глаза.

– Зоя рассказала Лили о том, что он пропал, – объяснил Ли Вэй. – А Лили не стала делать из этого тайну от коллектива. Итак?..

– Я не знаю, что с Али, – честно ответил я. – И где он, тоже.

Все молчали. Ли Вэй вздохнул.

– Ладно, оставим пока этот вопрос. Перейдем к существу дела, – он положил ладонь на исписанные листы. – Нами были изучены черновые записи Акико и Юкико. Конечно, они носят обрывочный характер, но мы с коллегами полагаем, что смогли прийти к такому же выводу, что и сестры Сато. Во всяком случае, так считаю я, Айзек и Лили. У Генриха особое мнение.

Айхендорф мрачно кивнул.

– Я просто не согласен.

– Он просто не согласен, – объяснил Ли Вэй. – И это его право, как ученого. А наше право, и в сложившейся ситуации, даже обязанность – изложить свою точку зрения. Начну с предпосылок. Итак, все началось с того, что Зоя обратила внимание на ненормально быстрое восстановление энергопотенциала двигательной системы корабля, а сестры Сато, опираясь на показания приборов, вынуждены были объяснить это аномалиями темной материи в войдах. Однако такое объяснение категорически противоречило базовой космологической модели и не устроило наших… наших товарищей. Не знаю, в какой момент, но они пришли к выводу, что не могут полагаться ни на системные датчики, ни на квантовый и радиотелескопы, которые, по сути, лишь интерпретируют картину мира, воссоздавая на экране изображение объектов, удаленных на многие миллиарды световых лет. Это похоже на то, как работает зрение человека: глаз воспринимает зрительную информацию, но обрабатывает ее мозг, и то, что мы видим, зависит в больше степени не от собственно зрения, а именно от нашего мозга. Акико и Юкико решили отказаться от доверия мозгу корабельного ICU и взялись за кропотливый труд визуального наблюдения и аналитических расчетов.

Ли Вэй снял очки и провел рукой по лицу.

– Честно говоря, я впервые в своей практике вижу работу такого уровня. Помните, как время от времени в поле видимости появлялись объекты, расположенные на окраинах войда? На основании их наблюдений, беспрецедентной аналитики и фантастически сложных расчетов, сестры Сато пришли к выводам, которые разделяем и мы с коллегами, сколь бы невероятными и драматическими они не являлись.

Ли Вэй обвел всех взглядом и остановил его на мне.

– Итак, согласно результатам исследований Акико и Юкико, мы по-прежнему находимся в Супервойде Гончих Псов. Понимаете? Мы даже до Сверхпустоты Эридана не добрались. Нами не были преодолены сотни миллиардов световых лет; семь месяцев кряду мы просто прыгаем от края до края одного и того же войда, покрывая за один раз не более миллиарда световых лет. Собственно, поэтому и энергопотенциал накапливается так быстро – это единственная объективная величина, с которой мы имеем дело. Ни показания расстояния пройденного пути или дальности субквантового перехода, ни цифры на любых контрольных приборах, ни проложенный курс, ни картинка на экране квантового телескопа к действительной реальности не имеют никакого отношения вовсе. Мы потратили больше двухсот дней и сорок земных лет на кувырки в пустоте. Сейчас мы в полутора миллиардах световых лет от Земли, то есть, с учетом возможностей «Эволюции», в одном дне пути, и можем быть дома завтра. В связи с этим, я от лица экипажа хочу предложить, нет – потребовать…

Но я уже не слушал. Ли Вэй так увлекся своей мыслью о том, что от Земли нас отделяют не тридцать с лишним недель полета, а всего один субквантовый переход, что не обратил внимания на самое главное.

Я вдавил клавишу интеркома.

– Ой, срочно отключи Лапласа от всех систем управления корабля! От всех, полностью! А лучше, выруби его вообще прямо сейчас!

– Я не могу, кэп, – голос Ойууна прозвучал слабо и как будто издалека. – Это уже невозможно.

– Что значит, не могу?! Выключай немедленно!

– Кэп, он же сказал, – раздался из динамика голос Лапласа. – Это невозможно.