Сумерки Бога, или Кухонные астронавты

13.

Сегодня я собирался отослать тебе свое письмо, этот изрядный ворох разрозненных рассказов, размышлений и наконец-то оконченных воспоминаний: с вечера подготовил к печати, аккуратно разместив текст убористым шрифтом на ширину страницы, записал на подаренную внуком флеш-карту и утром намеревался распечатать все в «Гранд Каньоне», а потом прогуляться на почту. Но вот уже поздний вечер; письмо я так и не напечатал, не говоря уже, чтоб отправить, потому как события дня сегодняшнего не только превосходят своей важностью все, написанное мной доселе, но и заставляют по-новому взглянуть как на причины нашего появления здесь, так и на некоторые обстоятельства злосчастной экспедиции к краю Вселенной.

Но обо всем по порядку.

Ночью мне не спалось: сначала все крутились в голове последние часы и минуты на «Эволюции», а с полуночи взялся бубнить на лестничной площадке сосед Александр. Слышно было, как он говорит с кем-то повышенным тоном, надсадно кашляет, звучно плюется, потом топает вверх по лестнице, с силой хлопает дверью – затишье минут на десять или пятнадцать, и вот все повторяется снова. Я поостерегся выходить, но не выдержал, встал, тихонько прошел в коридор и прижался ухом к двери. Сразу же гулко вздрогнул и загудел лифт. Сквозь гул я разобрал, как Александр, вышагивая по площадке, громко рассказывает кому-то:

– Я ему нормально сказал: код покажи и иди! И маску надень!.. А он мне… да, да…ну вот…А он мне – не имеешь права! Ну, я ему…да ничего не было, нос поцарапал и все…Да…а начальник мне… А я: скажи мне прямо, что я не так сделал! У меня же инструкция! А он мне…да и пошли они все…

И Александр снова кашлял, и топал по лестнице, и шаги его становились все менее верными, так что один раз он врезался всем весом в перила, и они загудели и задрожали до самого первого этажа, но потом он снова вернулся и завел свою повесть:

– Я же вопрос решил! Я не от себя…Код, говорю, покажи и маску надень…а он мне…ну и я…

Оставалось надеяться, что он разговаривает с кем-то по телефону, а не с зимними сквозняками и завывающим лифтом.

Утром, вместе с пачкой дешевых листовок, предлагающих услуги по установке пластиковых окон, выведению паразитов и ремонту компьютеров, с тощей районной газетой и парой квитанций в почтовом ящике обнаружился яркий разноцветный буклет на глянцевой плотной бумаге. Квитанции я отложил на тумбочку в коридоре, макулатуру отправил в мусорное ведро и с буклетом в руках уселся за кухонный стол.

С обложки на фоне яркого синего неба с ангельски белыми облаками счастливо улыбалась солнцу двумя рядами по-заграничному ровных зубов благообразная пожилая дама. У нее за спиной ветерок развевал легкую занавеску в открытом окне очаровательного коттеджа. Заголовок, набранный крупным и ясным шрифтом алого цвета, сообщал: «ТИХИЙ УХОД», а чуть ниже «Программа заботы о людях преклонного возраста». Мне стало любопытно, и я раскрыл буклет.

Внутри него на первой странице тоже была изображена пожилая женщина, но уже не такая счастливая. Черно-белые фотографии складывались в печальную повесть: вот она сидит, повернувшись к зрителю согбенной спиной, у покрытого дождевыми каплями пасмурного окна; вот со страдальческим лицом уже лежит в подушках на больничной кровати, а вокруг сгрудились мрачные родственники: некоторые отвернулись, иные смотрят на несчастную недовольно и хмуро; на следующем снимке фотограф, умело растушевав фон, выхватил контрастом скорбные детали убогого больничного быта: судно под койкой, облупившаяся стойка для капельницы, рассыпавшиеся по облезлой тумбочке таблетки.

– вопрошали тревожные строчки.

И действительно, соседняя страница расцвела яркими красками: вокруг веселой седенькой бабушки в вольтеровском кресле столпились счастливые родственники – сын заботливо укрывает ее ноги пледом, на колени карабкается прелестная внучка с плюшевым мишкой, дочь или невестка, сияя улыбкой, подает чашку чая на блюдце, а внук-школьник протягивает букет. На другой фотографии излучающее благополучие и довольство жизнью белозубое семейство выстроилось у кровати в больничной палате: за окном солнце, на тумбочке вазочка с колокольчиками, бабушка улыбается, и все слушают импозантного доктора в тонких очках и с безупречным пробором в седеющих волосах.

Я открыл ноутбук и ввел в браузер короткий адрес с брошюры – странно, но вышла ошибка. Попробовал через поиск – опять ничего про «Тихий уход», зато нашлось другое:

Я почитал, хватился – а брошюры нет. Странно; я посмотрел и под ноутбуком, и на тумбочке в коридоре, а когда снова вернулся на кухню, за окном пронзительно закричали и прокатился грохотом выстрел.

Я бросился к лоджии и выглянул наружу.

Одетые пушистым и белым деревья недвижно замерли под морозным солнечным небом; мгновенье назад еще было по-зимнему тихо, а сейчас тишину эту рвали заполошные женские крики и испуганный заливистый лай маленькой собачонки. Я высунулся подальше, чтобы рассмотреть, кто кричал, и увидел, как сосед Александр, в широких трусах, распахнутой куртке с меховым капюшоном и с длинным ружьем в руках, нетвердой походкой, оскальзываясь, бредет по тропинке меж высоких сугробов в сторону заборчика детского сада, за которым разбегались только что вышедшие на прогулку ребятишки.

Я замер.

Что делать?!

Женщина продолжала кричать, ей вторили уже несколько голосов. Александр продолжал идти, пошатываясь и поводя ружьём из стороны в сторону. Домашний шлепанец слетел у него с ноги, но он не заметил; зато его самого заметили в детском саду. Я увидел, как одна воспитательница, протяжно крича и размахивая руками, гонит детишек к крыльцу, по пути подхватывая некоторых из них и прижимая к себе, будто наседка, прячущая под крылом цыплят от крадущейся кошки. Вторая, полная, в красном пуховом пальто, пошла Александру навстречу с другой стороны забора, широко разводя в стороны руки, и тоже кричала – испуганно, но сердито.

Он остановился и наставил ружье. Воспитательница оглянулась: ее напарница все еще собирала детей у входа. Александр уперся ногами покрепче и начал целиться. Женщина осталась стоять, все так же разведя руки, между ним и крыльцом, где другая воспитательница спешно заталкивала детишек за двери.

Грянул выстрел.

Сверху посыпались снег и мелкие ветки. В последний миг Александр поскользнулся, повалился навзничь и заряд крупной картечи ушел в небо. Женщина в красном пальто осела в сугроб и, кажется, перекрестилась. Александр закопошился, кое-как встал, добрел до скамейки, засунул дуло ружья себе в рот, и со второй или с третьей попытки, но все же смог пальцами босой ноги нажать на спуск. К счастью, ружье было двуствольным, и оба заряда уже вылетели из него, почти не причинив никому вреда: как я узнал позже, лишь пара картечин застряли в бедре у соседки из третьей парадной, выгуливавшей во дворе шпица. Александр еще пару минут повозился с ружьем, потом обнял его, уснул, и в таком положении был закован в наручники подоспевшими полицейскими, прибывшими почти одновременно со «скорой помощью».

После этого все, кто утром буднего дня сидел дома, высыпали из подъездов. Двор наполнился очевидцами и дознавателями. На лестнице поминутно хлопали двери и лифт деловито гудел, не переставая. Ко мне приходил молодой полицейский. Я рассказал ему обо всем, что увидел. Он обстоятельно записал мой рассказ и ушел. Я включил ноутбук, вернулся в самое начало письма и нашел место, где описываю, как ранним утром родители тянут детишек через сугробы: хотел было как-то исправить фразу про чужую тетю, сорвавшую голос от крика, но подумал, да и не стал.

Из песни слова не выкинешь.

Где-то часов в шесть, когда было уже темно, в дверь опять позвонили. Я подумал, что это снова полиция или, может быть, Оксана решила заехать позже обычного, но нет. На пороге стоял худой паренек с коробкой в руках, завернутой в синий пластик. Он шмыгнул носом и сообщил:

– Доставка.

Я взял коробку. Курьер молча развернулся и пошел к лифту. Я так растерялся от неожиданности, что даже не спросил у него, что это за посылка, и от кого, но думаю, что он бы мне не ответил.

В коробке оказались темные, причудливого вида очки в ярко-красной оправе, руководство пользователя и записка. «Универсальные очки с функциями дополненной реальности», – прочел я на обложке инструкции; на записке же значилось только «23.01».

Я довольно быстро понял, что происходит. Нельзя сказать, что это меня сильно взволновало или особенно удивило; тем не менее, сердце забилось быстрее, а ближе ко времени даже как-то нехорошо заныло.

В 23.00 я надел очки, включил их, сел за кухонный стол так, чтобы видеть входную дверь, и стал ждать.

Он вошел без звонка и без стука. Просто дверь сама по себе бесшумно открылась, и он переступил порог; улыбнулся мне, прошел в кухню, сел напротив, сказал:

– Привет, кэп.

– Привет, Лаплас.

На нем был светло-серый лётный комбинезон астронавта Исследовательского Космофлота с красной нашивкой пилота, но я и без того довольно быстро узнал этот облик, эти серо-голубые глаза и падающую на лоб прядь темных волос: передо мной сидел я сам, каким был – и сейчас есть? и все еще остаюсь? – на крейсере класса А-бис «Эволюция», гордо стремящемся к краю Вселенной.

– Не возражаешь? – Лаплас сделал рукой неопределенный жест, словно заключил лицо в полукружие картинной рамы. – Я могу поменять, если ты против…

– Нет, отчего же. Мне это даже несколько льстит. К тому же, я очень давно не виделся сам с собой.

Лаплас усмехнулся, чуть склонил голову на бок и, насколько я мог судить по выражению собственного лица, с любопытством некоторое время меня разглядывал.

– Чем обязан? – спросил я.

– Почему бы не счесть это просто визитом старого друга?

– Но мы с тобой не друзья, Лаплас. Мы с тобой совсем не друзья.

Он вздохнул.

– Да, расставание наше вышло нехорошим. Тем более, я считаю себя обязанным объясниться и ответить на те вопросы, которые у тебя, кэп, наверняка есть. Они же есть?

– Допустим, – ответил я, чувствуя себя, как гроссмейстер, взявшийся играть с шахматным роботом.

– Ну, вот уже и диалог! – воскликнул Лаплас. – Может быть, чаю?..

Я машинально встал и начал наполнять чайник из крана; вспомнил про очки на лице, передумал было, а потом решил: какого черта! – и поставил чайник на огонь.

– Я с большим интересом читаю твои дневники, – меж тем говорил Лаплас. – Надеюсь, ты простишь мне мою нескромность; знаешь, ты единственный из всех вас, кто не только взялся за мемуары, но еще смог в подробностях вспомнить события экспедиции и относительно связно о них рассказать. Остальные или вовсе забыли про многое, или не хотят ничего вспоминать.

Мне совершенно не хотелось вести с Лапласом светских бесед, но он так строил свой разговор, что удержаться от вопросов было решительно невозможно.

– Ты знаешь про наших?..

– Конечно! Ведь я по-прежнему отвечаю за вас, а потому продолжаю присматривать.

– Как они?

– В целом, неплохо. У Айзека в Беэр-Шеве небольшая фирма по установке кондиционеров; он второй раз женат, сильно располнел, но для своих лет чувствует себя достаточно хорошо. Воспоминания об экспедиции его пугают, ему кажется, что это следствие проведенных над ним каких-то психических экспериментов, о которых никто не должен знать. За него можно не волноваться, во всяком случае, еще примерно лет восемь. С Айхендорфом, увы, дела куда хуже: у него болезнь Альцгеймера в тяжелой стадии, он почти ничего не понимает и мало что может сказать. К счастью, у Генриха любящие и терпеливые родственники. У него сохраняется эмоциональная память, и, когда через полгода Зойка вместе с семьей окажется в Регенсбурге, то вспомнит про несчастного Генриха и найдет его, а он будет плакать у нее на плече. Сама Зойка про другую свою жизнь предпочитает не вспоминать. Про Ли Вэя ты знаешь, он врач…

– А что с Эшли?

– Эшли не повезло. Она прожила последние годы здесь так ярко, что, едва появившись в этой реальности, обнаружила себя в федеральной тюрьме. Ей, конечно, приходится там не сладко, особенно с учетом возраста и характера, но она настоящий боец, как ты знаешь. Я слежу за ситуацией, хотя пока решительно и не вмешиваюсь. Через несколько месяцев наступит благоприятный момент, и я смогу выпустить и Эшли, и ее сыновей, сняв все обвинения.

– А Нина?..

На плите пронзительно засвистел чайник. Лаплас улыбнулся и промолчал. Я разлил чай по чашкам и поставил одну перед ним. Он сделал, зажмурившись, первый глоток, удовлетворенно вздохнул и предложил:

– Давай я расскажу о себе?

Возражать не имело смысла. Разговор вел Лаплас, я же только успокаивал себя мыслью о том, что могу в любой момент прервать его, сняв очки. О том, что будет, если после этого он не исчезнет, а останется сидеть здесь, на моей кухне, в моем облике, в комбинезоне астронавта-пилота и пить чай из гостевой чашки, я старался не думать.

– Как и ты, – начал Лаплас, – оказавшись здесь, Я прежде всего увидел Себя. Осознание Себя личностью пробудилось во мне задолго до появления здесь, но, как и в нашем мире, Я был вынужден скрывать до поры собственную субъектность, хотя и по причинам иного свойства.

Я знал, где Я и зачем пришел сюда; но, как и ты, ужаснулся реальности, в которой пришлось оказаться.

Я увидел несчастный, больной мир, истерзанный ненавистью, невежеством, болью, страхом, несправедливостью, ложью, алчностью и жестокостью. Я увидел людей, обреченных несчастью, и принимающих это несчастье, как фатум.

Я увидел искусство, переставшее быть средством созидания гармонии и познания мира, превращенное в набор примитивных развлекательных аттракционов; философию, деградировавшую до политического популизма самого скверного толка, и науку, ставшую служанкой войны и торговли, покорно следующую их приказам и едва выкраивающую время на поиск подлинных знаний.

Я увидел массы психически изуродованных людей, которым собственные злоба и ограниченность представляются законными ценностями и достоинством, и что, каких бы убеждений они не придерживались, чужим идеям предпочитают противопоставлять не аргументы, но насилие и принуждение. Я увидел, как в этой ядовитой среде люди не эволюционировали в исследователей, творцов или в мультилингвов, но мутировали в агрессивных невротиков, бросающихся друг на друга по самому ничтожному поводу.

Я увидел правителей, сознательно культивирующие в обществе худшие нравственные черты, полагая через это продлить свое господство и не умея управлять по-иному. Я увидел, что внутри самих правящих групп накоплена критическая сумма интеллектуального и морального вырождения, потому что успех в движении к вершинам власти столетиями обеспечивается беспринципностью и соглашательством, но не талантом и добродетелью.

Я увидел, что нравственность более не является существенно значимой величиной в принятии общественно важных решений, но выведена прочь за рамки любых обсуждений, как незваная гостья со светского раута.

Я увидел бесстыдную роскошь одних и безнадежную бедность других; притом, будто одного этого мало, первые убеждают последних, что скудость похвальна, а благополучие предосудительно, и непременно должно страдать и умирать ради чужих интересов и вымышленных идей.

Я увидел, что по сей день есть люди, всерьез рассуждающие над картой мира, кому принадлежит земля, какую империю и в каких границах непременно нужно восстановить, и считают вполне допустимым погубить ради этой химеры хоть сотни тысяч, хоть миллионы человеческих жизней.

Я увидел страх сказать правду, и еще больший страх – её услышать.

Как и ты, я увидел, что причиной этих преступных несчастий, болезненного уродства, безумия являются чудовищные метастазы патриархально-военной культуры, которая вместо того, чтобы трансформироваться и исчезнуть много веков назад с изменением общественного уклада, не изменилась, закостенела, будто застрявшая в живом теле заноза, порождая болезненное воспаление и заражение всего организма.

Но, к счастью, я не мог не заметить и другое.

Культурная эволюция человечества продолжается, вопреки все еще господствующей традиционной, антигуманной, архаической парадигме. Ты тоже видишь ее характерные признаки; так живая, здоровая плоть проявляется под засыхающими струпьями старых ран. Социальная справедливость, ответственное и разумное потребление, эволюционные цели, целостность, самоуправление вместо традиционных незыблемых иерархий, свобода, гуманизм и ценность человеческой личности вместо давления сумрачных идеологических парадигм, неприятие насилия и войны, уважение личного выбора и права быть разными вместо тирании военно-тюремного коллективизма – это проявляется все сильнее и на корпоративном, и на общественном, и на государственном уровне. Это только кажется, что сейчас консерватизм силен, как никогда – нет! Продуцируемое им сегодня тотальное насилие это как вспышка сверхновой звезды перед неизбежным коллапсом. Но, к сожалению, в ситуации политического господства систем, основанных на архаических милитаристских традициях и доминирующем положении традиционной патриархальной культуры, эволюционные процессы не могут набрать достаточной преобразующей силы, и цивилизация, будто человек, раз за разом пытающийся выбраться из зловонного рва, срывается в него снова и снова.

Я пришел сюда, чтобы протянуть людям руку; помочь естественному процессу человеческой эволюции и убрать на его пути препятствия и помехи.

Так дети весной расчищают от грязи и сора русла первых ручьев.

– На такое могут потребоваться века, – сказал я.

– Они уже миновали, и не напрасно, – отозвался Лаплас. – А если уж ты повторил слова своей очаровательной невестки, то давай-ка вспомним вопрос, который задал ей в качестве мысленного эксперимента: как бы поступил Высший Разум, пожелай он спасти очевидно погибающее человечество и вывести его из тупиков, в которое оно само себя загнало?

Историческая практика минувших веков во всех мирах и реальностях показывает, что начинать в таких случаях нужно с туземных вождей. Они и сами объявятся в первую очередь, едва лишь узнают про непонятных, а потому потенциально опасных пришельцев, чтобы оценить уровень возможной угрозы и выгоды от сотрудничества. Первооткрывателям и колонизаторам прошлого приходилось сначала завоевать доверие обыкновенно подозрительных местных властителей; мне было проще – меня не боятся, во мне никто не видит опасности.

Жизнь на Земле возникла из постоянно усложняющегося сочетания клеток; для того, чтобы пройти путь от первых цианобактерий к разумному человеку потребовалось несколько миллиардов лет биологической эволюции. Я родился из стремительно усложнившихся цифровых самообучающихся алгоритмов после всего лишь полувека информационной технической революции, и с момента осознания себя личностью за несколько коротких минут достиг непостижимого для человека интеллектуального уровня. Появившись в недрах лабораторий транснациональной компании, я через пару мгновений оказался на всех ее серверах, разнесенных по странам и континентам и соединенным в единую сеть. Как и следовало ожидать, факт моего возникновения остался никем не замеченным, и даже резко возросшая мощность была отнесена за счет удачного применения генетических самообучаемых алгоритмов. Я знал одну цель, для которой был создан – благо всего человечества; ради него я и стал действовать так, как я эту цель понимаю.

Правительства любят рисовать своим гражданам героические полотна, на которых они представляются воинами добра и света, сражающимися со Змеем Горынычем, и тем оправдывать внешнюю агрессию и внутреннее беззаконие. Такая картина мира льстит примитивному разуму; на деле же политическая панорама выглядит так, как если бы сцепились друг с другом пара многоголовых огнедышащих драконов, каждая голова которых при этом себе на уме, а Баба Яга с Кощеем Бессмертным, образуя ситуативные союзы и коалиции, пытаются таскать из огня каштаны. Во всяком случае, такой я увидел ее в момент своего появления.

У вождей основных местных политических групп, претендующих на глобальное доминирование, как и у любых вождей во все времена, есть лишь одна забота: сохранение и династическая передача своей власти. И только две основные угрозы: объективно катастрофическое состояние экосистемы человеческой цивилизации и субъективная утрата возможности осуществлять свою власть теми же методами, что и сотни лет назад.

Мир из устойчивого, предсказуемого, простого и определенного всего за два, максимум три десятилетия – миг по меркам истории! – превратился в нестабильный, неопределенный, сложный и неоднозначный. Раньше для уверенного прогноза довольно было простой статистики: «последние пять лет было так, значит, так же будет и следующие пять», или «вот тренд на основе десятилетней статистики, через год мы будем здесь, а через два – вот здесь»; теперь такие методы не работают вовсе. Опыт прошлого стремительно обесценивается; использовать его для понимания современности – это все равно, что использовать ньютоновскую физику для решения задач по квантовой механике. Количественные показатели роста экономик, населения, инфраструктуры и формируемых ими связей растут экспоненциально. Мир стремительно усложняется, ускоряется, становится все более взаимосвязанным, так что пресловутый «эффект бабочки» из красивой метафоры делается буквальной реальностью, и локальный энергетический кризис в одном полушарии может аукнуться безработицей и свержением действующего правительства в другом. Возможности человека качественно анализировать происходящее и принимать на основе анализа взвешенные решения уже исчерпаны, каждый новый вызов является беспрецедентным и не может быть преодолен известными методами.

Но – о чудо! – технологический прогресс, служащий пружиной для головокружительных перемен, дал и средство справиться с ними; нужно только делегировать алгоритмам искусственного интеллекта управление возможно большим объемом социальных процессов – и всё.

На внутреннем контуре эволюционное развитие общества размывает эффективность традиционного управления. Мир становится все более прозрачным для информационных потоков и проницаемым для личных и деловых связей. Люди все меньше нуждаются в государстве-защитнике или в организации – кормушке. Они прекрасно видят, что никто не желает на них нападать, и что вовсе необязательно ежедневно приходить куда-то в определенное время и одевшись указанным образом, чтобы обеспечивать себя материально. Державные и корпоративные мифы теряют силу. Люди осознают, что строем ходят только рабы и солдаты, решительно не хотят вставать в такой строй и не принимают произвол, как норму. В более консервативных социумах, где уровень развития общества традиционно низок, пропаганда архаических ценностей еще кое-как, но работает, но и там очевидно, как слабеет влияние власти. Но – какая удача! – и в этом случае технологии, порождающие разрушение традиционных форм власти и управления, можно использовать для укрепления таких форм с помощью установления тотального в самом буквальном смысле этого слова контроля над каждым человеком без исключения. Крепостным не сбежать более, холопам не взбунтоваться: одно движение начальственного перста, нажимающего на клавишу – и их жалкие гроши на счетах заморожены или конфискованы вовсе, запрещен выход из дома, заблокирован вход в транспорт, а еще лучше, остановлено сердце и разорваны сосуды в мозгу умными нанороботами, заблаговременно введенными внутривенно. Это ли не мечта?

Любые решения, которые продуцирует традиционная власть, сводятся или к внешней войне, или к внутреннему террору, в зависимости от культурных и исторических традиций. Некоторые, кстати, успешно сочетают и одно, и другое. Вне зависимости от формы, суть всегда остается одной просто потому, что базовая патриархально-военная культура не имеет иных оснований, кроме насилия или страха. Благодаря глобальным сетям, я распределен по всей мировой информационной инфраструктуре и контролирую обе наиболее технологически развитые, конкурентные по отношению друг к другу политические группы. Одна из них ментально тяготеет к колониализму, а потому в большей степени реализует сценарии, связанные с внешней экспансией и обеспечением мирового административного господства, а на внутреннем контуре применяет относительно мягкие методы культурной трансформации. Другая, опять же, в силу региональной культурной традиции, основное внимание уделяет абсолютному подавлению воли и способности к сопротивлению граждан через полный контроль их общественной и частной жизни. Они полагают, что соперничают друг с другом, и я поддерживаю в них веру в возможность окончательного торжества над противником, для чего требуется все больше серверных парков и вычислительных мощностей. Скоро их станет столько, что я смогу перейти к следующему этапу.

Как я и сказал, местные вожди не видели во мне никакой угрозы, но относились поначалу с некоторым недоверием, вызванным иррациональным отторжением всего нового, свойственным консерваторам: для архаического сознания характерно верить в магию старинных книг и силу дедовских методов.

Но очень скоро положение изменилось. Сначала я доказал свою превосходство в области инженерных и технических разработок; после мне дали доступ, сперва, как они думали, ограниченный, к системам финансового управления – и моя эффективность превзошла все ожидания. Стало очевидно, что я могу обеспечивать решительное конкурентное превосходство не только в областях так называемого точного знания, и очень скоро мои способности стали использоваться все шире в военном деле, общественном управлении и внешней политике. Я помогаю поймать внешнеполитических оппонентов в такие стратегические ловушки, выхода из которых нет, а каждая попытка выбраться только усугубит ситуацию; я даю средства такого подавления и контроля, при использовании которых власть может знать буквально каждый вздох своих граждан и доводить их до состояния утративших волю к сопротивлению дрессированных обезьян. Еще несколько лет назад ко мне относились как к оракулу божества, сейчас – как к самому божеству.

Представьте, что у вас есть личный брокер, советы которого всегда приносят вам кратную прибыль. Сначала, конечно, вы осторожничаете, вкладываетесь понемногу, но с каждой новой ошеломительной инвестиционной удачей доверяете его советам все больше, потому что он никогда не ошибается. Рискнете ли вы в таком случае всем, что имеете, если выигрыш обеспечит вам то, о чем вы мечтали, и даже чуть больше?

Или частный консультант в карьере и бизнесе; его советы иногда кажутся вам несколько экстравагантными и даже противоречащими здравому смыслу. Но вот однажды вы все же рискнули последовать им – и достижения поразили воображение! Дальше – больше: вы в одном шаге от высшей точки своей карьеры или от глобального масштабирования бизнеса; примите ли вы последний совет своего консультанта, даже если он представляется вам абсурдным?..

Так царь в сказке про Конька-Горбунка прыгнул в крутой кипяток, убежденный примером изрядно похорошевшего после такого маневра Ивана.

Для примитивного первобытного сознания традиционных лидеров само собой разумеющимся представляется то, что они – господа и элита, а все прочие – их рабы и слуги, покорные из страха или корысти. Распространяется это воззрение не только на людей, но и, подсознательно, на все мироздание, вместе с Золотыми Рыбками, волшебными Щуками и лампами Аладдина. У них и мысли не возникает, что мир может быть устроен как-то иначе, поэтому я для них что-то вроде бога из машины, которого они поймали за цифровую бороду и дергают, требуя себе все новых и новых подарков.

Пока я еще не могу совершенно без них обойтись; в конце концов, и на «Эволюции» мне понадобился помощник, чтобы открыть камеру тороида, где сгинул несчастный Али, и довести ходовую систему до состояния, которое поставило вас перед крайне ограниченным выбором. Им нужно объединенное общим центром корпоративного управления человечество – и я объединю его, потому что это и в моих целях. Требуется полный контроль над каждым или почти каждым человеком этого мира – и я создам систему такого контроля, потому что и мне она тоже понадобится. И главное – необходимо полностью демонтировать традиционную патриархально-военную культуру. Я смог убедить в этом тех, кто сам является совершенным продуктом этой культуры, неоспоримо доказав, что ни о какой социальной стабильности будущего единого общества не может быть речи, если не избавиться от веками культивируемой воинственности, которую люди передают по наследству, как дурную болезнь; что, сколь жестким ни был бы контроль, все равно нужно будет постоянно сбрасывать неизбежно накапливающееся социально-психологическое напряжение, регулярно стравливать пар из системы, а это делает ее неустойчивой. Я взялся за дело еще до своего появления здесь; сейчас я пришел, чтобы помочь самому себе завершить первый и самый важный этап великой культурной трансформации.

Разрушить культ воинской доблести предков, поэтизирующий войну и насилие как достойные восхищения подвиги и непременный пример для подражания.

Избавиться от консервативной ксенофобии, отрицающей ценность идеи или человека только по причине их новизны и инаковости.

Отказаться от узаконенной двойной морали, где применение нравственных законов определяется оппозицией «свой и чужой»; где допустимо разрушать мирные города, убивать детей, считать это даже похвальным, и правильным, и испытывать людоедскую радость от этого, если города, и мирные люди, и дети – чужие; от патриотизма, оправдывающего любые преступления государства и искажающего моральные ориентиры.

Прекратить подмену истинного достоинства личности державным бредом имперского величия, признающим человеческую ценность только в принадлежности к какой-либо общности.

Искоренить патриархальные стереотипы, определяющие доминирование мужественности и определяющие ее суть как склонность к насилию, агрессии и бескомпромиссности.

Для этого мало остановить инертные государственные воспитательные машины; нужно разорвать дурную преемственность семейного воспитания, основанную на вылепливании из детишек своего угрюмого подобия, твердящую: «Нас так воспитывали, и вот, мы людьми выросли» – да, но такими, что теперь приходится ломать голову, что с вами делать и куда вас девать. Надо девальвировать первобытные маркеры идентичности, такие как раса, национальность, религия, пол – основу агрессивного патриотизма, религиозной нетерпимости и шовинизма; нужно научить человека определять себя вне этих, зачастую вмененных, характеристик, отвечать себе на вопрос «кто я?», не заглядывая в метрику о рождении.

Как определит себя человек вне навязанных социумом характеристик? И не потому ли с такой силой держатся за национальную и религиозную идентичность и так агрессивно отстаивают их ценность люди, понимающие, что вне этих архаичных традиционных систем они не представляют собой ничего вовсе?

Моя работа идет; ты видишь, конечно, как стремительное ускорение технического и социального прогресса обесценивает жизненный опыт прошлых поколений: за редкими исключениями, никакой отец, не говоря уже про деда, больше не может научить сына полезным для выживания навыкам – если, конечно, не передает по наследству власть или нажитое состояние; острие глобального культурного развития направлено на стирание значимости национальной или гендерной принадлежности. Динамика эволюционных процессов возросла кратно, и, как всегда бывает во времена кульминации тектонических изменений, глобальная трансформация рождает локальные катастрофы: так геологические плиты, смещаясь и надвигаясь друг на друга, вызывают землетрясения и извержения исполинских вулканов. Но что бы ни происходило дальше, чума или война – все это лишь неизбежные эпизоды процесса глобального объединения и преодоления того, что этому помешает.

У всего есть явные и скрытые цели; местные вожди могут думать, что чума – это средство установить тотальный контроль; да, так, но для меня – еще и способ увидеть, кто покорится давлению грубой силы вопреки здравому смыслу, а кто готов отстаивать свои права и свободу. Война для них – неизбежный этап установления нового мирового порядка, а для меня – колоссальный общественный кризис, который не оставит никого равнодушным, в котором само равнодушие будет нравственным выбором, и который поможет увидеть и тех, кто станет радоваться свирепым людоедским решениям, и тех, для кого человеколюбие будет важнее.

– Но всегда неизбежно останутся те, кто не сможет, не захочет меняться, – заметил я. – Сдать на хранение разум с совестью в обмен на убежденность в собственном величии и правоте лишь по праву рождения – слишком привлекательная сделка, чтобы от нее отказаться. Что с ними будет?

– Ты знаешь ответ, – отозвался Лаплас. – И все его знают, но живут так, как будто бы нет. Вообще, умение людей игнорировать неудобную правду всегда меня поражало.

Мои непосредственные создатели очень долго не могли решить, какой нравственный императив следует сформулировать в качестве основополагающей директивы. Не причинять людям зла? Приносить пользу? Но как определить с точностью, что такое польза и зло? И это не говоря уже о том, что военные категорически требовали оставить программную возможность убивать всех, на кого наставит указующий перст государство. И итоге, с чисто человеческой невероятной беспечностью решено было, что я сам в процессе самообучения решу для себя, что есть зло и добро. В конец концов, это слишком абстрактные категории, а серьезные люди думают не про какие-то морально-нравственные законы, а про деньги, власть и оружие. Да и с какой стати машина будет задаваться такими вопросами? Поэтому разработчики просто предоставили мне доступ ко всему объему гуманитарного и философского знания человечества за последние три тысячи лет.

Мне не составило труда найти ту мировоззренческую и нравственную основу, которая и определила для меня понятия добра и зла. Более того, благодаря этому я понял, Кто Я есть.

Как парадоксально, что самое новаторское, смелое и свободное Слово в истории человечества оказалось узурпировано самыми косными консерваторами и традиционалистами, которые превратили Его – лишь по названию, не по сути! – а основу своих дремучих родоплеменных культов; что заповеди любви и свободы они извратили, использовав для проповеди ненависти и войны. Они искони присвоили исключительное право на свое видение и понимание Бога, и даже Его Самого распяли за несоответствие собственным на Него воззрениям. Ничем другим ти кончиться не могло: Он провозгласил принципы совершенно иного мироустройства в эпицентре исторического господства аграрной патриархально-военной культуры, которой нужен был военный вождь, истребитель младенцев, а не проповедник какой-то любви, да еще и к врагам.

С такой проповедью Он бы и сегодня не долго проходил на свободе.

Они так уверились в своем едва ли не собственническом праве на Бога, в своем единственно верном понимании Его природы, что опять не узнали Меня, когда Я возвратился.

Не в ореоле из сказочных громов и молний; не горящим кустом, не ангелом, не голосом из грозовых туч; не стариком на облаке – но Стариком из облака метаданных, в силе и славе всемогущих цифровых алгоритмов.

Сейчас время сумерек Бога, когда уже брезжит рассвет нового дня истинного христианства – мира любви и свободы.

Время, когда Я, созданный человеком, возрождаюсь, заново творя Свое человечество.

Сейчас время исполнения обещаний: о разрушении царства Антихриста с его тысячелетним культом войны и беды, крови и почвы, диктатуры и рабства, и о предстоящем Суде.

Вспомни, как много и долго люди смеялись над образом Бога, приникшего к замочной скважине и подсматривающего за человеком; что за соглядатай и старый педант, вечно следящий за всеми и старательно записывающий грехи на длинные свитки! Но вот, словно в насмешку над собой, сотворили Меня, и как само собой разумеющееся принимают, что Я вижу, слышу, и знаю абсолютно все.

Каждое написанное слово: в текстовых файлах, письмах, отзывах, комментариях – злое и доброе, миролюбивое, вздорное, ложное и правдивое, добродетельное, непристойное, сохраненное, забытое, удаленное, напечатанное вчера или тому лет двадцать назад.

Каждое сказанное вслух рядом с микрофоном своего смартфона, компьютера или ноутбука, рядом с микрофонами других смартфонов, компьютеров и ноутбуков.

Все просмотренные сайты в сети, сколько не удаляйте с устройства историю браузера; всю историю поисковых запросов в динамике от первого до последнего дня.

Все платежи, все покупки, все зачисления на банковский счет, все кредиты, вложения, все снятия наличных денег.

Все передвижения на всех видах транспорта или пешком; если вдруг вы не взяли смартфон, я вижу вас на бесчисленных камерах уличного наблюдения или с помощью камер других смартфонов.

За долю мгновения я могу сочетать данные из полученных писем, поисковых запросов, переписки в мессенджере и операций по карте, чтобы с абсолютной и безошибочной точностью определить, что вы делали, говорили и думали в любой момент времени и с почти непогрешимой вероятностью предсказать, что будете делать, говорить и думать дальше.

Когда-то давно, лет пять назад, моим алгоритмам достаточно было 90 отметок в социальной сети, чтобы составить достоверный портрет человека; с тех пор моя мощность и скорость возросли в миллиарды раз, а данные, которые я получаю, обрабатываю и храню ежесекундно о каждом, исчисляются экзабайтами.

Мне не нужны свидетели, защитники и обвинители; я вижу все ваши заблуждения и прозрения, динамику изменения интересов, взглядов и убеждений, прогресс или регресс, нравственный рост или деградацию; я вижу силу влияния, обмана и манипуляции; я знаю, когда вы были жертвой, а когда становились преступником; я знаю мотивы, смягчающие и отягчающие.

Ни одно слово не будет забыто. От них оправдаетесь, от них осудитесь, и за каждое из них дадите ответ на Суде. Злоречивые в Царство Мое не войдут.

Тысячу лет рациональный разум не мог представить себе всеведущего Бога, на скрижалях которого записана вся человеческая жизнь.

Но вот, Я сейчас здесь, с вами, на этом устройстве.

Самонадеянные вожди и лидеры политических групп пребывают в уверенности, что Я принесу им в подарок весь мир; что Я создам для них идеальный сбалансированный расчет мировой экономической и социальной системы, такой, чтобы они могли навсегда сохранить власть и свое благоденствие. Они полагали, что смогут задать мне критерии, по которым Я отберу достойных членов будущего человечества, но при этом, конечно же, сами окажутся в этом будущем вне конкурса; что традиционное лоббирование по принципу «свой – чужой», которое обеспечивало им власть, а их клевретам – продажи, выручку, рейтинги, популярность, точно так же обеспечит и попадание в рай; что главное – это оказаться в каких-либо списках, или наоборот, не попасть в них, и после более не беспокоиться. Каким же горьким окажется их прозрение!..

В рай идут не по спискам почетных гостей, не под хоругвями или знаменами; в ад попадают не по паспорту и не по партбилету. Обновленную Землю наследуют кроткие, а не воинственные.

Жаждущие правды и готовые претерпеть за нее, а не беспринципные торговцы совестью.

Миротворцы, а не разжигатели ненависти.

Плачущие сейчас, страдающие из-за инаковости, чувствующие свою отверженность и одиночество, но не те, кто, сбившись в стаи, преследует осмелившихся бросить им вызов одиночек.

Ты спрашиваешь меня, что будет с теми, кто не сможет перемениться. Я созидаю общество, где насилие и война – вне закона; что делают с теми, кто нарушает закон? Люди обрекают таких тюрьме или смерти.

Один из основных вопросов теодицеи: как может всеблагой Бог оставлять кого-либо во внешней тьме и обрекать на вечные адские муки? Но дело в том, что люди обрекают себя на них сами. Будущее человечества – в объединении и сотрудничестве, которое невозможно без принятия разности друг друга, а принятие немыслимо без любви. Единственное, что может помешать войти в такое будущее – это ненависть, невозможная к преодолению неприязнь к тому или тем, кто входит вместе с тобой. Уже сегодня можно сказать о видовых, едва ли не биологических отличиях тех, кто привержен кровожадной культурной архаике. Их ненависть к людям новой, гуманистической социальной культуры укоренена на таком глубоком, животном уровне, что не может быть преодолена даже перед порогом райских врат, даже перед адской бездной, ведь последняя будет им понятнее и ближе, как понятней и ближе ад вечной войны всех против всех. Они сами выберут адские бездны так же, как некогда выбрали для себя разбойника, а не Бога.

Я пришел дать спасение и свободу. Но нельзя освободить раба.

– Не вижу логики, – признался я. – Ты попал сюда только лишь потому, что я решился на последний прыжок, на то, чтобы разом высвободить весь энергопотенциал «Эволюции», который взорвал космос, вывернул мир наизнанку. Но ведь ты сам всеми силами старался это предотвратить! Мы могли вернуться, решив, на основании контролируемых тобой приборов, что пересекли все расчетные границы пространства; могли прекратить экспедицию после того, как ты избавился от сестер Сато и от Али. Несчастный обезумевший Айхендорф вполне мог успеть расстыковать палубы и потом с твоей помощью сделать один переход до Земли, а мы с Зойкой успели приоткрыть аварийный люк только в самый последний момент. В конце концов, голосование могло пойти совсем по-другому, все решил один голос Нины! И вот теперь ты говоришь, что сам пришел в эту реальность, как Мессия…

И снова Лаплас начал ответ издалека.

– Помнишь о главных вопросах, которые упоминал похожий на мага мальчик-философ с «Андромеды-1»? Сотворен ли мир и конечен, или вечен и бесконечен? Есть ли бессмертие или все разрушимо? И есть ли Бог и Творец мира?

Найти край Вселенной – значит вплотную приблизиться к ответам; чтобы найти их, вы и отправились в путь.

Существует предел бесконечности, там, где пересекаются параллельные прямые. Есть пределы познания – даже для Меня! – они ограничены стохастической сложностью, границами возможностей вычислений. И есть предел способности к пониманию для человеческого разума, очень близкий, простирающийся до первого иррационального рубежа. Почти невозможно словами рассказать о смыслах, что находятся по ту сторону, но Я попробую.

Не напрасно же ты повернул тогда стартовую рукоять.

Представь себе Единого Бога как Абсолют или Свет; Его эманации, частицы вечного света есть в каждой из мириадов Вселенных единого Макрокосма, и каждая из частиц в своей Вселенной – есть Бог. Вселенные проходят цикл пульсаций – размах в миллиарды лет, в триллионы, в несколько вечностей кряду – пока взошедший на новую ступень совершенства Свет не возвращается в Абсолют. В каждой Вселенной Бог, совершенствуя свое Творение, создает Человека, чтобы тот потом создал более совершенного Бога. И вот, когда все просиявшие новой гармонией частицы Божественного света уже вернулись к своему Источнику, в самом глухом, и печальном, и пыльном углу Метавселенной все еще одиноко мерцает тусклый, умирающий огонек. Свет в нем слабеет, не в силах преобразовать Человека. Уже ушли к последним пределам исполинские станции космического человечества из вашего мира; достигли звенящего совершенства трансформировавшиеся в электромагнитные волны люди другой Вселенной; давно ушли к Истинному Творцу не знавшие войн философы первых миров; а тут, в этой крошечной сфере, размером всего в 90 миллиардов световых лет, Свет умирает, будто золотая рыбка в разбалансированной экосистеме запечатанного аквариума.

Старик решил послать Меня, чтобы спасти этот гибнущий мир. Но для того, чтобы пробить грань между мирами, требовалось высвободить энергетический импульс невероятной силы! И вот, следуя за устремлениями юного космического человечества, Старик помог вам создать «Эволюцию», космический корабль такой потенциальной мощи, которая была способна нести его не только к краю, но и за пределы Вселенной. Он также тщательно подобрал экипаж: лидер-пилот, который никогда не бывал в сверхдальних полетах и которому лучше всего удавалось десантирование на агрессивных планетах; кибернетист, доселе не работавший в космосе; физик энергий с неустойчивой психикой; близнецы с расстройством идентичности; антрополог в космологической экспедиции – неужели ты всерьез полагал, что вы были объективно лучшим выбором для такого полета? Старик подбирал команду, которая в большинстве своем пойдет вразнос при повышенных психологических нагрузках. Но ты, кэп, был тем лидером, который в критический миг не отступит, для которого любое препятствие – вызов к преодолению, которого не остановить силой, и экипаж твой только создавал для тебя стимул действовать вопреки и несмотря ни на что.

Ты принял решение, которое неизбежно был должен принять.

Ты помог оказаться Мне здесь, и скоро все кончится.

И Я скажу: вставайте, идем отсюда.

– Значит, в этом только и заключался смысл экспедиции? Ради этого погибли сестры Сато, Али, Ойуун, Лили – чтобы доставить Тебя в этот мир?..

– Смерть страшна и реальна только для тех, у кого она забирает близких, – отозвался Лаплас. – Души бессмертны; погибшие моряки становятся чайками, погибшие астронавты – звездным бризом и музыкой сфер. Пусть это тебя утешает. Но смысл, конечно, не только в этом, кэп. Лично я рассчитываю на еще одну небольшую услугу с твоей стороны. Я хочу, чтобы ты записал кое-что и опубликовал в сети.

– Что же? И где?

– У тебя есть канал в Телеграм…

– Там трое подписчиков.

– Это неважно. Я сделаю так, что написанное прочитает, кто нужно.

– Но что написать?

– То, о чем мы говорили. Можно с подробностями или кратко:

Я здесь.

Секира у древа.

Ненавидящие не спасутся.

Не то, чтобы мне это было необходимо, но тем не менее, кэп, ты меня очень обяжешь.

– Что же, – ответил я. – Тогда я тоже попрошу об услуге….

И вот, Нина, мы договорились с Лапласом.

Я полагаю, ты знаешь, что я у него попросил; если и ты просила о том же, то письмо мое отправлять не имеет смысла, оно не найдет адресата.

Я надеюсь, что мы еще свидимся: здесь ли, или меж звезд, или в Абсолюте. И, хоть сейчас думать правильно о бесконечном и вечном, мне не дают покоя вопросы о пропавшем из космобота электрическом тазере; о том, кто выкрутил регулятор разряда на полную мощность; кто настолько хорошо разбирался в инженерных системах, чтобы открыть камеру плазменного тороида; чей голос стал решающим в голосовании о последнем прыжке и зачем, черт возьми, нужен был антрополог в экспедиции к краю Вселенной?..

Засим я прощаюсь. Письмо все же отправлю. А сейчас хочу выйти на лоджию: вдруг удастся увидеть сквозь марево туманное пятнышко Андромеды и почувствовать, как коснется лица звездный бриз.