Свинцовая воля

Глава 11

Во дворе стояла привычная для загородной местности зыбкая тишина. Высунув мохнатую голову из конуры, шумно дышал волкодав, от нестерпимой жары вывалив набок шершавый розовый язык. С влажного языка стекала липкая, тягучая слюна. На жердочке старого, потемневшего от времени и дождей скворечника выщелкивал свою замысловатую песнь скворец, сияя на жарком полуденном солнце иссиня-черным опереньем. Где-то за забором, видно, в соседнем дворе, встревоженно кудахтала курица.

Уютно пристроившись на низеньком березовом чурбаке в тени разросшейся сирени, Илья с увлечением вырезал из липовой чурки на потеху Шкету боевой истребитель Ил-2. Удобно вытянув босые ноги, Журавлев с наслаждением шевелил бледными пальцами, чувствуя исходящую от травы легкую прохладу.

Примостившись возле него на корточках, облокотившись на свои острые грязные колени, выглядывающие из рваных штанов, сидел сам Шкет, зачарованно наблюдая за ловкой работой умелых рук старшего товарища. Бросая мимолетные косые взгляды на мальчишку, Илья представлял себе, что это его уже подросший сынок, которому он мастерит очередную новую игрушку. Думать так было приятно: может, и в самом деле когда-нибудь настанет такое время, когда он женится и заведет себе кучу детей.

– А я ведь раньше мечтал, когда вырасту, обязательно выучусь на летчика, – проглотив вздох, вдруг тихим голосом признался мальчишка.

– Чего ж тогда в бандиты подался? – вполголоса поинтересовался, как бы между прочим, Илья, не отвлекаясь от своего дела, чтобы не привлекать лишнего внимания Ноябрины, чистившей неподалеку принесенную Шкетом речную рыбу, и, судя по ее нерасторопным движениям, прислушивалась к их разговору: отчего-то сегодня она особенно рьяно проявляла к нему нездоровый интерес, непонятно чем обусловленный. – Мог бы и в Суворовское училище… Все лучше.

Задумчиво поковыряв пальцем в сопливом носу, густо усыпанном веснушками, Шкет тщательно вытер мокрый палец о штаны и без тени сожаления, а как само собой разумеющееся, обстоятельно ответил:

– Мать погибла под бомбой в сорок первом, когда фашисты бомбили завод «Шинник», а отец в тот же год на фронте сгинул. Я ее весь день искал, как будто она исчезла неведомо куда. Опознал я свою мать по клочку цветной косынки, которую ей отец до войны на праздник Октябрьской революции подарил. Там и собирать-то было нечего… Но ты не думай, я все до кусочка собрал в мешок и собственноручно похоронил ее на нашем кладбище. Даже крест вкопал, тоже сам сбил, а не своровал с другой могилы. Так я и остался горемычным сиротой. А тут еда сытная, свобода… Не то что в твоем паршивом училище.

Мальчишка замолчал, очевидно, уйдя мыслями в тот далекий день, когда разом потерял своих родителей.

– Долго ты так не наживешь, – внушительно сказал Илья, сокрушенно покачав головой. – Или сам в лагерях сгинешь, или твои же кореша свернут тебе вязы.

– Ливер заступится, – беспечно ответил Шкет. – Он знаешь, какой сильный?

Мальчишка оценивающим взглядом оглядел на вид крепкую, но сухощавую, фигуру Ильи, которая, по всему видно, особого впечатления на него не произвела, потому что в его голосе сквозили откровенно пренебрежительные нотки, когда он ответил: – Таких, как ты, он одной левой троих завалит и не заметит.

Илья мельком взглянул на Шкета, лицо которого расплылось в довольной улыбке.

– Ливер – это кто? – спросил он, тоже улыбаясь, чтобы мальчишка не заподозрил его в желании выведать секретную тайну. – Дядя твой?

– Сам ты дядя! – захохотал мальчишка и звонко выкрикнул: – Это наш пахан!

Ноябрина настороженно замерла, не поднимая головы, даже убрала мизинчиком, – чтобы не испачкать руками свое холеное лицо, – ниспадавший локон за ухо, для того чтобы лучше слышать, и предусмотрительный Илья мгновенно перевел разговор на другую тему.

– Нам бы теперь раздобыть где-нибудь консервную банку, – с сожалением, что разговор не склеился, сказал он. – Я бы тогда из жести сделал подкрылки на шасси и пропеллер. Да парочку пружинок от каких-нибудь ненужных механизмов, чтобы смастерить рессоры. Тогда наш истребитель будет выглядеть как настоящий. Один в один, только размером меньше.

– Это можно! – обрадованно воскликнул Шкет, вскочил с корточек и побежал к хозяйке дома, оглашенно крича на весь двор: – Нора, у тебя пустой консервной банки нет?!

– Тебе зачем? – отозвалась Ноябрина, с недоумением взглянув на мальчишку.

– Для дела, – коротко ответил Шкет, не расположенный к долгому разговору.

Резко затормозив босыми в цыпках ногами возле девушки, он с нетерпением воззрился на ее красивое лицо правым глазом, прищурив левый от ослепительно яркого солнца, дожидаясь положительного решения своего вопроса.

– В дровяном сарае посмотри. Недавно там видела.

Юлой развернувшись на задубевших от постоянного соприкосновения с землей и нагретым на солнце асфальтом толстокожих пятках, Шкет, сверкая грязными подошвами, стремительно побежал к сараю, находившемуся в дальнем углу тесного двора.

Проводив его долгим взглядом, девушка посмотрела на Илью. В эту минуту он как раз весь сосредоточился на кабине, со скрупулезной точностью вырезая мужественное лицо летчика, которое отдаленно напоминало юное личико Шкета. Высунув от усердия кончик языка, Илья с великой осторожностью делал ему глаза, бережно зажимая потными пальцами ручку перочинного ножика с лезвием острым, как бритва.

Несколько секунд поколебавшись, Ноябрина по-быстрому сполоснула руки под алюминиевым с погнутыми боками рукомойником и, на ходу тщательно вытирая каждый пальчик по отдельности сухой тряпкой, решительно направилась к Илье, поминутно оглядываясь на сарай, в котором скрылся мальчишка. Остановившись против Ильи, нервно теребя в пальцах тряпку, она уставилась на него прищуренными глазами. В их глубине, в сжатых до крошечных точек зрачках в эту минуту было что-то отталкивающее, такое, что даже Илье, обладавшему лихостью и молодецкой удалью, немного стало не по себе, он машинально передернул плечами.

Его непроизвольное движение, по всему видно, не ускользнуло от внимательных холодных глаз девушки, потому что ее губы тронула едва заметная улыбка, на какой-то миг обнажив с левой стороны влажные зубы. Это было похоже на дьявольский оскал, что еще сильнее не то чтобы напугало Илью, а вдруг испортило ему настроение, которое до этой минуты было настолько приподнятое, что хотелось петь.

«Начинается, – мелькнула у него неприятная мысль, и в следующую секунду он озадаченно подумал: – И что ей сегодня от меня надо?»

– Послушай… тамбовский, – начала Ноябрина вкрадчивым невинным голосом, не сводя пронзительно сверлящего взгляда с Ильи. – Хотелось бы мне у тебя одну вещь прояснить…

– Я весь внимание, – ответил Журавлев как можно спокойнее и даже насильно улыбнулся, старясь обезоружить суровую девушку своей очаровательной улыбкой. – И между прочим, меня Илья зовут, – напомнил он.

– Так вот, Илюха, – с бесцеремонной откровенностью обратилась она, напрочь отметая те условности, которые обычно сохраняются в разговоре наедине между парнем и девушкой, – просвети меня насчет того, почему это ты вдруг спас Косьму? Ведь он тебе ни брат ни сват, совсем чужой человек. К тому же бандит конченый.

«Во-он оно в чем дело, – наконец сообразил Илья, догадавшись теперь о причине ее пристального к нему внимании именно сегодня. – Вот, оказывается, что беспокоило Нору с самого утра. Интересно, чье поручение она выполняет? Ливера… или по собственной инициативе?»

– Мы ж в одной лодке находились, – решил он отшутиться, собственно, сказав сущую правду. – Как же я его мог бросить? Да и не по-товарищески это.

– Вот это мне и непонятно, – сказала она, и на несколько секунд лицо у нее стало по-настоящему растерянным, что без всяких слов говорило о том, что девушка действительно находится в состоянии полного недоумения. – Зачем тебе, молодому, полному здоровья… и симпатичному парню нужно было рисковать своей жизнью ради мужика, который тебя же при первой опасности предаст? Даже не почешется. Неужели его никчемная жизнь для тебя дороже своей? Ни за что не поверю. Ну, так что было причиной?

Илья как-то неопределенно пожал плечами, как будто и сам был несказанно удивлен своим поступком. Он поднялся с чурбака, положив на свое место недоделанную модель самолета, задумчиво почесал обросший русыми волосами затылок, ощущая подушечками пальцев бугристый шрам от удара кастетом, совершенным этим недоумком Лиходеем, и неожиданно для Норы выпалил, желая посмотреть на ее реакцию:

– А черт его знает! Если честно.

– Так не бывает, – разочарованно протянула девушка. – Причина всегда имеется. Я бы, например, так не смогла… По мне пускай хоть десяток, хоть сотня человек погибнет… – внезапно забормотала она, как ненормальная, полыхая на Илью глазами, полными отчаяния и скорби: нижнее веко у нее нервно подергивалось, словно от тика, длинные пальцы мелко дрожали, да и сама вдруг от охватившего ее непонятного возбуждения стала заметно дергать головой, грудь от участившегося дыхания высоко вздымалась, тело ходило ходуном, – мне ни на столечко не жалко. – Она на мизинце отмерила ногтем большого пальца крошечный кусочек, наглядно показывая, насколько ей не жалко всех этих проклятых людишек.

«Чего это она вдруг так разошлась, что не может себя контролировать? – с недоумением подумал Илья, одновременно с опаской и жалостью наблюдая за ее сумбурными жестами. – Ишь как колошматит».

– Мне моя жизнь дороже, – продолжала исповедоваться Ноябрина, находясь словно в горячечном бреду. – А то что ж получается? Я, значит, умру, а эти ушлепки все так же будут радоваться жизни? Видеть новые рассветы и закаты, рожать своих недоносков и так до старости. Неправильно это! – воскликнула она трагическим голосом. – Не бывать этому! Умри ты сегодня, а я завтра!

«Оно и неудивительно, – невесело хмыкнул про себя Илья. – С кем поведешься, от того и наберешься. Старо как мир».

Глядя, что она расходится все больше и больше и может своим неадекватным поведением напугать мальчишку, который должен вот-вот вернуться, Илья грубо посоветовал:

– Ты это… обороты сбавь… Ты все же девушка, – последние слова он сказал уже более мягким голосом, не желая дальше выслушивать ее ахинею, – к тому же очень красивая.

Ноябрина, по всему видно, не ожидала от парня подобной реакции, потому что на полуслове запнулась, смешалась, гордо вскинула голову, как норовистый конь, раздувая ноздри и глядя на него расширенными глазами, которые постепенно приобретали осмысленное выражение. Потом как-то быстро поникла, повернулась и опустошенная пошла в дом, слегка покачиваясь на ослабевших от пережитого волнения худых ногах, забыв про рыбу, очищенную, но еще не потрошенную.

– Просто мне по-человечески стало его жалко! – крикнул вслед Илья Журавлев, чтобы поставить в произошедшем между ними, очевидно, для нее очень важном разговоре, жирную точку, стараясь быть перед девушкой хоть в этом откровенным. – По-другому я поступить не мог!

Она, не оглядываясь, отмахнулась от него рукой, вошла в дом и плотно притворила за собой дверь.

«Обиделась, – подумал Илья. – Ну и бог с ней. Тоже мне… барыня.

Из сарая с радостным криком «Ура-а!» выскочил Шкет, размахивая над головой ржавой консервной банкой. Он вихрем пересек двор. От стремительного бега на спине у него пузырем надулась голубая выцветшая рубаха.

– Братуха, – заорал он, подбегая со счастливым лицом, – вот она, родненькая!

Шкет с ходу сунул банку в руки опешившему Илье, а сам поспешно схватил с чурбака самолет, с жадным любопытством рассматривая свое лицо у летчика.

– Это я? – спросил он, задыхаясь от охватившего его восторга. – Ну скажи, Илья, это я?

– Ты, – не разочаровал его Илья и по-отечески ласково потрепал мальчишку по вихрастой теплой голове, волнительно пахнущей солнцем, пылью и еще чем-то неуловимо тончайшим, бередившим душу, неведомо какими путями добравшимся сюда из его далекого детства, напомнив ему о родной деревне. – Конечно, ты. Кто ж еще.

– Здо-ро-во! – протянул Шкет, от восхищения затаив дыхание, не в силах расстаться с самолетом. Еще раз как следует оглядев самолет со всех сторон, он с неохотой вернул его Илье. – Доделывай быстрее. Уж больно мне хочется в летчика поиграть.

– Терпение, брат, и еще раз терпение, – улыбнулся Илья, очень довольный, что его подарок пришелся по душе мальчишке, который в силу малолетнего возраста ничего хорошего в своей жизни повидать еще так и не успел. – К завтрашнему утру будет готов.

– Ты не отвлекайся, – посоветовал Шкет, не отводя жадного взгляда от самолета в его руках. – Не балаболь много…

Он опять присел на корточки возле березового чурбака, на котором вновь разместился Илья. То и дело шумно шмыгая носом, время от времени вытирая ладонью мокрые капли под носом, Шкет с глубоким почтением стал наблюдать, как Илья умело вырезает тупыми ржавыми ножницами полоску от консервной банки для подкрылков.

Ноябрина, по всему видно, действительно обиделась очень сильно на своего жильца, на то, как он без капли сочувствия отнесся к ее невольной исповеди, поэтому пока Илья находился во дворе, так из дома и не вышла. Собственно, ему и находиться-то во дворе пришлось недолго, так как буквально через полчаса – Илья еще не успел прикрепить к шасси готовые подкрылки – явился собственной персоной Веретено. На этот раз он был без своего верного дружка Лиходея, сопровождавшего его повсюду. Лиходей, видно, был так зол на Илью, что не хотел его видеть.

Хотя, если разобраться по-честному, то, что между ними вчера произошло, было справедливо: несколько недель назад Лиходей его по голове кастетом уделал, Илья его, в свою очередь, ребром ладони в основание шеи. Парни поквитались, счет ничейный 1:1, чего ж теперь друг на друга зуб держать.

– Мое почтение, господа хорошие! – еще от калитки жизнерадостно заорал Веретено, небрежным жестом смахнул с затылка кепку, ловко поймал ее за козырек и проделал нечто похожее на реверанс. – Прошу любить и жаловать!

По его оживленному виду даже несведущему человеку легко было догадаться, что бандит находился под воздействием алкоголя. Когда же он приблизился, то всякие сомнения, если они еще у кого-то имелись, отпали окончательно, потому что от него остро разило самогонкой.

Увидев в руках Ильи самолет, Веретено привычно осклабился.

– Мальца все потешаешь?

– Сам ты малец, – насупился Шкет, исподлобья глядя на чересчур веселого Веретено. – Напился… и помалкивай в тряпочку.

– Вот ты как заговорил, си-сенок, – вытаращил мутные глаза бандит, несказанно пораженный тем, что мальчишка, который еще вчера ему беспрекословно подчинялся, вдруг осмелился перечить. – Да я тебя… я тебя…

– Угомонись, – попробовал остудить его пыл Илья, и поднялся, оставив самолет на чурбаке. – Зачем пришел?

Веретено беспомощно огляделся по сторонам, и вдруг ему на глаза попался самолет. Он быстро шагнул к нему, протянул руку с растопыренными пальцами, желая проучить мальчишку по-своему, по-бандитски.

Мгновенно сообразив, что он сейчас безжалостно сломает его самолет, с таким трудом изготовленный умелыми руками Ильи, Шкет поспешно схватил лежавшие на траве ножницы и угрожающе выставил их перед собой острием вперед.

– Не тронь, – процедил он сквозь стиснутые зубы, с ненавистью глядя на своего недавнего дружка, целясь ему в живот между распахнутыми полами пиджака.

– Шкет, да ты вконец оборзел, – опешил на миг Веретено от такого неуважительного к нему обращения; а уже через секунду он злобно вращал глазами, неумолимо надвигаясь на мальчишку, держа правую руку на замахе, намереваясь дать пацану пощечину. – Рамсы попутал?

Илья ловко перехватил его руку, крепко сжал в запястье, слегка надавил на сгибе, тем самым показывая, что сломать ее для него трудности не составит. В упор глядя в глаза бандита, потерявшего от самогона разум, он сурово спросил:

– Веретено, ты по делу пришел… или с мальчишкой отношения выяснять?

Веретено хотел показать, что сломить его не так-то просто, трепыхнулся было, но ощутив отчетливую боль в запястье, которая еще немного и основательно взорвет мозг, натянуто улыбнулся, делая вид, что пошутил.

– А вы и пове-е-рили, – нараспев, по-блатному произнес он. – Я над вами угораю. Ладно, вопросов больше не имею.

Веретено неожиданно лихо сорвал с головы вкось надвинутую впопыхах кепку, скомкал ее в пальцах и с размаху ударил ею оземь.

– Извиняй, дружище Шкет, переборщил. Каюсь. Без обид. Лады?

– Лады, – неохотно буркнул мальчишка, еще не до конца веря в его доброту. – Только учти, что в другой раз не прощу, – пригрозил он, отбросил ножницы и трепетно прижал самолет к груди. – Тогда уж точно нашей дружбе конец. И на дело я с тобой больше никогда не пойду.

– Заметано! – воскликнул обрадованный Веретено. – Это по-свойски!

Бандит торопливо вынул из внутреннего кармана пиджака запечатанную газетной пробкой зеленого цвета пол-литру с плескавшейся на донышке мутной жидкостью, радушно протянул Илье.

– Выпьем за урегулирование военного инцидента между Лотарингией и Эльзасом. Так сказать, за международное сотрудничество.

– Я пас, – отказался Илья. – И тебе не советую.

– Насильно мил не будешь, – соглашаясь, кивнул Веретено и переместил руку с бутылкой в сторону мальчишки. – Глотни, Шкет, нервы хорошо успокаивает.

– У меня нервы в порядке, – буркнул Шкет. – Сам лечись.

– Понял, – хохотнул Веретено. – А я поправлюсь… без обид.

Он круговыми движениями раскрутил мутную, вонючую жидкость в бутылке, сунул горлышко в рот и торопливо допил остатки самогона.

– Ништяк, – с благоговением протянул он, занюхал рукавом пиджака и со стуком поставил пустую посудину на березовый чурбак. – Теперь к делу. Значитца так… – Веретено взглянул повеселевшими глазами на Илью, не сводившего с него насмешливого взгляда, – тебя старшой желает видеть… Разговор у него к тебе серьезный имеется. Собирайся.

– Что за старшой? – спросил без особого интереса Илья, старательно скрывая истинное отношение к этому персонажу, в душе крепко надеясь, что неожиданное приглашение и станет тем главным событием, когда его примут на общих основаниях в банду, а не будут использовать втемную, как обычную шестерку. – Не Лиходей ли? – хмыкнул он, чтобы позлить пьяного Веретено, вызвать его на откровенность. И не ошибся.

– Лиходей шелупонь, – сходу завелся Веретено. – Хоть он мне и кореш, но гнида, я тебе скажу, еще та… Бывает, сам готов его придушить, как паршивого кобеля. А наш старшой Иван Горыныч, – он возвысил голос, – это че-ло-век, у него лишнего слова не скажешь. Его все пацаны уважают. Железный человек.

– Про Змея Горыныча наслышан… от своей родной бабки Ефросиньи, – сказал Илья, притворяясь недалекого ума отсталым деревенским жителем. – А вот чтобы у человека такое отчество было, впервые слышу… Если это, конечно, никакая не кликуха.

– Ну почему же? – неожиданно обиделся Веретено за старшего, раскатав слюнявые губищи. – У него батюшку звали Горыня, – с почтением произнес он, даже поцокал от удовольствия языком. – Нормальное русское имя. Как… как Добрыня. – И не утерпел, чтобы не оскорбить собеседника, ухмыляясь во все свое разрумянившееся от выпитого лицо, с чувством превосходства сказал: – Да ты, Илюха, оказывается, отсталый человек.

Илья, торжествуя в душе, что ему хоть что-то удалось выведать о таинственном главаре банды отпетых урок по прозвищу Ливер, – впрочем, речь на самом деле могла идти вовсе и не о нем, – молча развел руками, мол, таким уж уродился, и ничего теперь не поделаешь.

Стоя поочередно то на одной ноге, то на другой, как цапля на болоте, Илья ловко намотал горячие от солнца портянки на босые ноги, топнул каблуками кирзовых сапог и сказал:

– Я готов.

В тот момент Шкет тоже без дела не стоял: проворно сунул босые в цыпках ноги в разношенные старенькие ботинки, накинул просторный пиджак на худое тело и лихо нахлобучил кепку по самые уши, топорщившиеся у него по бокам, словно небольшие листья лопухов.

– А ты куда? – вскинул удивленно брови Веретено.

– С вами.

– По поводу тебя, Шкет, распоряжения не было. Так что не обессудь.

Илья примирительно похлопал мальчишку по плечу, чтобы он был более осмотрителен и не вздумал по-новому учинить скандал, и они с Веретеном направились к калитке. Провожая суровым недовольным взглядом покачивающуюся спину Веретена, шагавшего с вызывающей расхлябанностью, с вывертом выбрасывая ноги в желтых штиблетах, Шкет сузил глаза до маленьких щелочек, собрал тугие, по-юношески алые губы в жесткую куриную гузку.

– Только попробуйте моего друга Илью хоть пальцем тронуть, – зло пробормотал мальчишка, решительно грозя им вслед испачканным кулаком, – не знаю, что я с вами тогда сделаю. Век воли не видать. – Ногтем большого пальца с черной от грязи окаемкой он чиркнул по верхним передним зубам. – Зуб даю!..

Поселок, выглядевший в глазах Ильи как беспорядочное скопление старых домов, полуразваленных хат, хибар и дощатых бараков, где в поисках выхода при отсутствии улиц можно напрасно плутать не один день, на самом деле оказался не таким уж сложным и запутанным, если знать тайные тропы. Веретено был местным жителем, и долго кружить им не пришлось: где дворами, где узкими кривыми улочками и переулками, где через тесный лаз в заборе, а где и через верх частокола они вскоре вышли на окраину городских улиц.

– Со мной, Илюха, никогда не пропадешь, – заносчиво сказал Веретено, как будто вывел живым Журавлева из какого-нибудь опасного лабиринта вроде того, который находился на греческом острове Крит, где жило чудовище с телом человека и головой быка по прозвищу Минотавр. – Так что мой тебе совет: держись меня, и тогда все будет у тебя в ажуре.

– Я подумаю над твоим советом, – вполне серьезно ответил Илья, справедливо рассудив, что такая дружба ему совсем не помешает, как человеку, внедряющемуся в преступное сообщество.

– А тут и думать нечего, – ухмыльнулся Веретено, возомнив о себе неизвестно что. – Не прогадай.

Он на ходу вынул их кармана пиджака пачку «Беломора». Красуясь перед Ильей, умелым приемчиком, должно быть, чтобы поразить его своей ловкостью, выбил выпуклым ногтем большого пальца одну папиросу; на лету поймал мундштук зубами, закурил. Пока он рисовался, из-за двухэтажного с отвалившейся штукатуркой дома, когда-то давно выкрашенного ядовито-желтой краской, которая и сейчас не потускнела, выехал трамвай восьмого маршрута, погромыхивая колесными парами на стыках рельсов.

– Черт! – выругался Веретено, торопливо сделал несколько затяжек, и щелчком выкинул недокуренную папиросу. – Айда!

Они прибавили шаг, а потом и вовсе перешли на бег, как будто соревновались между собой на скорость. Трамвай, не останавливаясь, проехал мимо, словно в насмешку, пронзительно прозвенев дребезжащим звонком, и им пришлось запрыгивать в него на ходу.

– Жить надоело? – через весь салон язвительно поинтересовалась знакомая Леонтия Семенова кондукторша, которая работала и в этот день. Широко расставив ноги в ботах, чтобы не упасть от неровного движения трамвая, она решительно направилась в их сторону. – Раз уж целы остались, – громко оповестила женщина, – попрошу оплатить проезд!

– Ты че, дура, – привычно осклабился Веретено, донельзя злой оттого, что пришлось выкинуть почти целую папиросу, – рамсы попутала?

– Я нахожусь при исполнении и попрошу меня не оскорблять, – грозно проговорила кондукторша, и с настойчивой маниакальностью протянула раскрытую ладонь. – Озолоти тете ручку… раз ты такой умный.

– Ну ты и упертая, – удивился Веретено, никак не ожидавший, что женщина окажется настолько верна своей профессии. Видя, что она не собирается идти у него на поводу и протянутую ладонь не убирает, урка злобно сверкнул на нее глазами, зловеще пробормотал: – Цыц, курица, а не то… – не договорив, Веретено резко сунул руку во внутренний карман, где у него находился выкидной нож, устрашающе процедил: – Чичас так распишу твою физиономию лезвием, что родная мать не узнает.

Кондукторша испуганно отшатнулась, вытаращила от страха глаза. Неизвестно, как бы она повела себя дальше, если бы в это время трамвай не остановился у центрального рынка.

– Разрешите откланяться? – с иезуитской ухмылкой произнес Веретено и, сорвав с головы кепку, махнул ею.

Женщина, не ожидавшая от бандита столь любезного жеста, шарахнулась в сторону так, что едва сумела устоять на ногах. Веретено скабрезно захохотал и не спеша сошел на асфальт. Намеренно остановившись против дверей, не давая войти новым пассажирам, он запрокинул лицо, с прищуром глядя на солнце, мирно источавшее живительные лучи на грешную землю.

– Благодать.

Илья, волнуясь, вытащил из кармана галифе бумажный рубль; сгорая от стыда, неловко сунул его в потную от испытанного страха руку кондукторши.

– Возьмите… за билеты. За двоих… Извините… – просительным тоном пробормотал он. – Сдачи не надо… До свидания.

Взглянув на него полными слез глазами, кондукторша лихорадочно отсчитала сдачу мелочью, суетливыми движениями оторвала билет и все это поспешно выкинула в уже закрывающуюся дверь, успев хрипло выкрикнуть:

– Не нужны мне ваши подаяния!

– Вот сука, – сказал, озлившись, Веретено, быстро поднял камень и без замаха запустил им в трамвай, но не докинул. – Черт, – с сожалением произнес он. – Только настроение испортила.

Веретено раздраженно сунул руки в карманы брюк и в расстроенных чувствах стремительно зашагал к рынку. Глядя ему в спину недобрым взглядом, с отвращением наблюдая за его странной походкой, как он чудно выбрасывает ноги, почти не сгибая их в коленках, Илья вполголоса пробормотал:

– Мудила.

Сокрушенно мотнув головой, он снял офицерскую фуражку, тыльной стороной ладони вытер вспотевший лоб, затем растопыренными пальцами зачесал назад жесткие волосы, опять нахлобучил фуражку и широким шагом направился следом за быстро удаляющейся фигурой своего коллеги по противоправному ремеслу, стараясь нагнать это чертово мурло.

Между тем кондукторша, еще не совсем отошедшая от испытанного ужаса, стояла на задней площадке трамвая и, прижав бледное лицо к стеклу, плюща мясистый нос, пристально смотрела в окно, провожая усталым взглядом парней. Потом горестно вздохнула, тяжело колыхнув объемной грудью, покатые плечи ее обессиленно поникли, и она вдруг тоскующим голосом сказала, ни к кому конкретно не обращаясь:

– Когда же правильные мужики с фронта вернутся, чтобы эту шваль с корнем выдернуть из нашей советской жизни? Этот Жорик – шпана известная, а этот вроде бы и человек серьезный, и по обличью фронтовик, да, видно, не ту стезю выбрал, не на ту тропинку ступил… на кривую.

Она медленно развернулась, полным задом оттолкнулась от стены и валко пошла по проходу между сиденьями, неожиданно зычным голосом, как будто ничего не произошло, от души, крича на весь салон:

– А кто забыл приобрести билеты, ну-ка признавайтесь по-честному? Пока дешевые имеются…