Свинцовая воля

Глава 8

На исходе была вторая неделя, как пропал оперуполномоченный отдела по борьбе с бандитизмом Илья Журавлев. Ожидание любой весточки от него с каждым днем становилось все тягостнее, и даже временами случалось, что Семенов неожиданно ловил себя на мысли, что дело это напрасное и совсем безнадежное. Последние дня два он вообще не находил себе места, не зная, чем занять свободное от работы время, чтобы мыслями постоянно не возвращаться к парню, к которому успел прикипеть душой.

Сегодня днем он звонил с главпочтамта в МУР; горячась и сбиваясь, на понятном только им двоим языке докладывал своему непосредственному начальнику капитану Копылову о непредвиденно сложившейся ситуации, которая по независящим от него обстоятельствам выходила из-под контроля, вследствие чего срывалась секретная операция по внедрению агента НКВД в банду. И что он ему на это ответил?..

А ответил Макар Копылов соответственно своему железному характеру, весьма холодно посоветовав Леонтию не паниковать и не распускать нюни, как безвольная баба, а подождать еще каких-нибудь трое-четверо суток, прежде чем озвучивать свои необоснованные предположения; он же со своей стороны будет держать данный вопрос на контроле.

– Ты только и можешь, что держать все на контроле, – грубо нарушая субординацию, не сдержавшись, со злостью ответил Семенов. – А человек – не иголка в стоге сена, чтобы исчезнуть без следа.

– Ты, Семенов, говори, да не заговаривайся, – тоже со злостью, но стараясь все же держать себя в руках, сурово осадил его интеллигентный Копылов. – А насчет Журавлева ты верно заметил: не тот он человек, чтобы дать себя в обиду. Так что не паникуй! Все! Отбой!

С раздражением повесив трубку на рычаг, громыхнув так, что молоденькая телефонистка вздрогнула, испуганно вскинула голову, глядя округлившимися глазами на неуравновешенного посетителя, Семенов вышел из застекленной кабинки.

– Мужчина, – окликнула его девушка, – не хулиганьте, пожалуйста!

– Извините, – буркнул Леонтий, изобразив на расстроенном лице подобие жалкой улыбки. – День тяжелый выдался.

Демонстративно обидчиво сложив полные губки сердечком, телефонистка осуждающе покачала головой, протяжно вздохнула и позвала в освободившуюся кабину следующего посетителя.

Как и неделю назад, как и все последующие дни, Семенов привычно отправился на набережную, чтобы в очередной раз «впасть в крайность», как это у него теперь называлось, когда он снова не находил весточки от Журавлева. Затем он вернулся в Управление, где до позднего вечера вместе с ярославскими коллегами корпел над уголовными делами, связанными с загадочными убийствами с особой жестокостью четырех граждан, для раскрытия которых, собственно, и был сюда прикомандирован из МУРа.

Около десяти уставшие сослуживцы разошлись, и Семенов остался один. Он еще некоторое время усердно трудился в наступившей тишине, рисуя для себя на чистых листах бумаги замысловатые схемы, мысленно отрабатывал несколько выдвинутых версий. Но очевидно, эта непривычная тишина во всегда шумном отделе и сказалась не самым лучшим образом на его самочувствии: глаза стали непроизвольно слипаться, в ушах появился протяжный звон, и голова налилась такой тяжестью, что о дальнейшей плодотворной работе нечего было и думать.

Наказав дежурному старшему сержанту Валехину в случае совершения очередного преступления – убийства, разбоя или налета – срочно сообщить ему по телефону, а то и прислать за ним нарочного, Семенов отправился в милицейское общежитие, которое располагалось на улице Урицкого в бывшем особняке купца Растрехина.

До революции купец Растрехин, мужчина необъятных габаритов, славился тем, что легко мог выпить две четверти водки, не закусывая, отчего, в конце концов, и пропил свой особняк, заложив его банку «Товарищество взаимопомощи». Зато после свершившейся трудовым народом революции у него нечего было реквизировать, вследствие чего, естественно, не за что было и расстреливать. Очень счастливый оттого, что остался в смутные времена живой, поговаривают, купец до конца своей жизни благотворил бога виноделия Бахуса. Но хоть он и стал после этого пить в меру, служа простым клерком в учреждении «Заготсырье», купец все равно умер от цирроза печени.

Трехэтажный, старинной постройки кирпичный дом, известный на весь город своей необычной историей, находился от Управления областного НКВД в сорока минутах езды на трамвае восьмого маршрута. На втором этаже, в угловом помещении с крошечным оконцем, забранным чугунной решеткой, где Растрехин хранил запасы алкоголя, Леонтию Семенову и была предоставлена небольшая комнатка для проживания на время его командировки.

Вначале Семенов пожелал пройтись пешком, так сказать, развеяться, но пройдя с километр, его вдруг одолела невыносимая лень, он на ходу запрыгнул в проходивший мимо трамвай. Заняв свободное место у окна, Леонтий рассеянно скользнул глазами по полупустому салону и от неожиданности даже вздрогнул, вдруг разглядев впереди сутулую фигуру рецидивиста-карманника Семы Абрамса по кличке «Семь Копеек».

Этот пятидесятилетний деятель не гнушался воровать не только у зажиточных людей, но и у простых горожан, имеющих при себе незначительные средства в сумме каких-нибудь нескольких паршивых рублей, за что и получил свое позорное прозвище. Семь Копеек имел вид презентабельный: короткий, по моде, пиджак в коричневую и синюю клетку был распахнут, узкие в светлую полоску брюки туго обтягивали его тощий зад и удивительно длинные, какие и у барышень-то не всегда встретишь, ноги, аккуратно обутые в блестящие лакированные черные туфли. Завершала его наряд замысловато плетеная соломенная шляпа с вызывающе красной лентой. Глядя на него, никогда не подумаешь, что этот человек является известным в определенных кругах вором, потому что выглядел он, скорее всего, как человек из артистической среды.

«Тот еще артист, – невольно подумал с недоброй ухмылкой Леонтий, никак не ожидавший встретить здесь карманника, за которым давно охотились коллеги, но так и не смогли его прихватить с поличным на месте преступления, а тут вдруг такой удачный случай подвернулся. – Сейчас я тебе устрою представление на бис, сейчас ты у меня, как безмозглый карась, наживку заглотнешь».

Семенов был человек в городе новый, и не сомневался, что в лицо его ни сами бандиты, ни тем более такая шушера знать не могли. Он демонстративно вынул из кармана пиджака кожаный потертый бумажник, повозился в нем кончиками пальцев, сделав вид, что долго считает купюры, коих в действительности было всего ничего. Потом вернул бумажник на место и привалился плечом к окну, продолжая следить сквозь прикрытые ресницы, как будто он задремал, за действиями Семи Копеек. Леонтий видел, как тот заволновался при виде бумажника и стал потихоньку пробираться в его сторону.

Пока карманник с независимым видом приближался, на остановке в салон вошла высокая женщина лет сорока. Ее дородную фигуру с большими грудями бесстыдно облегало платье розового цвета, на две ладони выше ее полных округлых колен; в руках она держала желтую сумочку, застегнутую посредине на единственную блестящую защелку в виде шариков. Судя по золотым увесистым сережкам в ушах и золотому перстню с алым камушком, в сумочке у новой пассажирки запросто мог находиться кошелек с приличной суммой внутри.

Пройти мимо столь роскошной женщины у Семи Копеек, по всему видно, не хватило ни духу, ни отчаянной решимости, он приостановился. Раздумывал Сема не более нескольких секунд, потому что содержимое таинственной сумочки притягивало его немигающий взгляд, как магнитом, а может, алчный карманник хотел обокрасть сразу их обоих: и легкомысленную женщину, так неосмотрительно вырядившуюся на ночь глядя, и самого Леонтия.

Семенов настороженно наблюдал, как Семь Копеек, разминая пальцы левой руки, изящно потер их подушечки о сухую ладонь, затем, затаив дыхание, осторожно расстегнул сумочку и запустил руку внутрь.

«Пора! – сам себя подстегнул Леонтий, уже было собрался вскочить и схватить карманника за руку, как в этот момент перед ним неожиданно возникла приземистая фигура знакомой кондукторши, заслонив собой Сему Абрамса.

– Какие лю-у-ди, – нараспев произнесла она, обрадованная нежданной встречей и тотчас быстро-быстро заговорила, как видно, давно уже желавшая знать, что ж произошло с тем беспризорным мальчишкой, которого она помогла задержать этому мужчине на прошлой неделе. – Ну здравствуйте, господин хороший! А я тогда враз догадалась, что вы из милиции… Ну не может обычный прохожий гоняться за малолетней шпаной…

– Гражданочка, – болезненно поморщился Леонтий, стараясь заглянуть через ее плечо, чтобы увидеть, чем в данную минуту занимается Семь Копеек, – вы ошиблись.

– Неужели не признали? – несказанно удивилась женщина, вытаращив свои глаза так, что больше уже некуда, и обеспокоенная тем, что ее не признают, принялась с горячностью объяснять: – Вы еще меня тогда поблагодарили за того паршивца… Ну, который пытался от вас сбежать. Аль не помните? – Она вдруг понимающе улыбнулась и шаловливо погрозила Семенову пальцем: – Шутите? А я уж и вправду поверила, что вы меня не узнали. У меня глаз-алмаз, – заверила женщина. – Ежели я кого хоть раз увидела, на всю жизнь запомню.

– А я говорю, что вы о-шиб-лись, – сурово пресек ее дальнейшие попытки сблизиться Леонтий, сильно переживая, что карманник, хоть и был в это время занят своим преступным ремеслом, услышит их разговор. Перейдя на зловещий шепот, хищнически скаля прокуренные зубы, он сказал: – Возьмите за проезд и у-хо-ди-те.

– Ну, знаете, – возмутилась от подобной наглости кондукторша, посчитав себя оскорбленной до глубины души, – не больно мне и надо, чтобы вы меня угадывали! Тоже мне народная милиция. А ведет себя как…

Сема Абрамс хотя и был туговат на одно ухо, однажды угодив под яростную бомбежку фашистских самолетов, но все-таки слово «милиция» расслышал. Он вздрогнул, будто через него пропустили электрический ток, быстро разжал чуткие пальцы внутри сумочки, которые уже цепко держали тугой кошелек, и заторопился к выходу, с тревогой поминутно оглядываясь на Семенова.

– Стоять! – заорал Леонтий. – Милиция!

Внезапно вскочив с места, он с силой оттолкнул от себя возмущенную кондукторшу, которая так и не успела договорить, и рванул следом за мужчиной в шляпе.

– Кому говорю, стоять, сволочь!

К его вящему удивлению, Семь Копеек не побежал, как должно было произойти на самом деле, а послушно замер на месте, безропотно вскинув перед собой руки с длинными гибкими пальцами.

– Что такое? – невозмутимо забормотал Сема Абрамс, прикинувшись простаком: – В чем дело, гражданин начальник? У вас ко мне имеется неотложное дело? Я весь внимание.

– Кошелек вынимай, – приказал Леонтий, крепко беря карманника за грудки, комкая от ярости его голубую рубаху. – Ну!

– Я вас не понимаю, – начал придуриваться Семь Копеек, нелепо хлопая глазами.

– Быстро! – отрывисто бросил Семенов и, оглядываясь вокруг, звонко крикнул: – Этот гражданин только что украл вон у той женщины ее кошелек!

– Что вы говорите?! – воскликнул Семь Копеек, нарочито сделав испуганным лицо и тотчас с обидой выговорил: – Я… честный гражданин… украл… кошелек? Да как у вас может язык повернуться такое сказать? Вот уж никогда бы не подумал, что милиция способна наводить тень на плетень. Ай-яй-яй, как нехорошо.

Сема Абрамс, распсиховавшись, нервным движением вывернул карманы брюк наизнанку, затем карманы пиджака и даже не поленился вывернуть внутренний карман.

– И где же вы увидели кошелек, гражданин начальник? – язвительно поинтересовался рецидивист-карманник. – Или вы перетрудились, и сон увидели плохой? Бывает, я не в претензии, – великодушно заметил он и уже сам громко обратился к той женщине, которую только что собирался обокрасть: – Гражданочка, проверьте свою сумочку!

Но женщина и без него уже лихорадочно копалась в сумке, как только услышала слова Леонтия о том, что она лишилась крупной суммы. Переворошив внутри все, что там находилось, она вскинула голову, глядя на Семенова выпуклыми, как два вареных яйца, крашеными без меры глазами.

– У меня ничего не пропало… – рассеянно призналась она, с трудом сглотнув пересохшим горлом. – Все на месте…

Семенов, еще не веря, что он так лопухнулся, сноровисто похлопал Семь Копеек по вывернутым карманам, потом за поясом, затем присел на корточки и тщательно обшарил его носки, надеясь, что хитромудрый карманник хоть что-нибудь туда спрятал. Но Сема Абрамс, по всему видно, только что заступил на свою опасную работу, еще не успел никого обнести, поэтому и держался настолько спокойно.

– Ошибочка вышла, – неохотно признался Леонтий, донельзя смущенный тем представлением, которое он тут устроил. – Но ты, гад, имей в виду, что я тебя все равно поймаю, и отправлю в Магадан на стройку века, – со злым выражением на красном от волнения лице пообещал он и на полном ходу выпрыгнул из трамвая.

– Несомненно, – не стал спорить предусмотрительный Сема Абрамс, снял шляпу и насмешливо раскланялся, свесившись в дверь, держась одной рукой за металлический поручень. – До встречи, гражданин начальник!

Очутившись на улице в полном одиночестве, Леонтий зло пробормотал, имея в виду словоохотливую кондукторшу:

– Дура баба!

Он ожесточенно сплюнул и размашисто зашагал в сторону общаги, которая находилась неподалеку.

«Кто тебя за язык тянул, – размышлял он, яростно топая каблуками ботинок по щербатому асфальту так, что глухое эхо от его шагов было слышно далеко окрест. – Всего пары минут не хватило, чтобы задержать этого деятеля с поличным. А она, дура, раскаркалась. Только опозорился перед законопослушными гражданами. Теперь каждый ярославец будет в меня пальцем тыкать, мол, это тот самый придурок, который отличился в поимке вора. А там, глядишь, и в Управе узнают, засмеют. И кого? Едва ли не лучшего сотрудника МУРа, Леонтия Семенова. Застрелиться, что ль?»

Некоторое время Семенов шагал, старательно отгоняя от себя невеселые мысли, которые чуть не привели его к самоубийству, потом резко остановился и выбросил перед собой кулак, сжатый в фигуру, именуемую фигой.

– А вот выкуси, паршивый семишник! – громко сказал он и сам испугался своего грубого голоса, быстро оглянулся по сторонам и, уже сбавив голос едва ли не до шепота, договорил: – Прищучу, мало не покажется. Бойся меня… Сема Абрамс. Ты теперь по жизни мой личный враг!

Леонтий прибавил шаг и вскоре уже подходил к общежитию. Горевшая еще вчера у парадного входа тусклая лампочка сегодня напрочь отсутствовала, отчего в темноте трехэтажный, с замысловатыми завитушками на карнизе старинный особняк выглядел мрачной коробкой.

– Вот сволочи, – вполголоса выругался, не сдержавшись, Семенов. – Даже здесь воруют. И небось кто-нибудь из своих, чтобы в комнате заменить перегоревшую лампочку.

Злой от недавней стычки с обхитрившим его карманником и от пропажи злополучной лампочки, он хотел было распечь дежурившего на входе молоденького сержанта, но тотчас передумал: лень было ночью затевать никчемный разговор, да и усталость все же брала свое, и Леонтий молча прошел мимо, кивнув милиционеру.

В здании стояла гробовая тишина. Стараясь особо не греметь ботинками, хмурый Леонтий торопливо прошел по гулкому коридору в свою комнату. Жрать хоть и сильно хотелось, но разогревать чайник тоже было лень; не зажигая света, он на ощупь достал с полки давнишний уже зачерствелый кусок хлеба и, как был в одежде, плюхнулся на жалобно скрипнувшую под ним кровать. Закинув ноги в пыльных ботинках на спинку, Леонтий принялся без особой охоты грызть сухарь, глядя воспаленными от недосыпа глазами в бледный при свете луны потолок, по которому изредка скользили блеклые лучи от фар проезжающих по улице машин.

Неизвестно, как долго он лежал, механически двигая челюстями, находясь в каком-то пограничном состоянии между дремой и явью, но в какой-то момент все же успел для себя машинально отметить, что в очередной раз лучи перестали двигаться по потолку, замерли на месте. А это, несомненно, означало одно: машина остановилась возле общежития. Через пару минут в коридоре раздались громкие шаги; человек, как видно, очень торопился, времени соблюдать покой усталых жильцов ему было некогда. Шаги приближались с нарастающим грохотом и вскоре в его дверь оглушающе громко забарабанили кулаком.

– Да, – в полный голос отозвался Семенов. – Открыто.

В комнату, громыхнув сапогами по деревянному полу, вошел, судя по силуэту фуражки, милиционер и нерешительно остановился у порога. Потом послышалось шуршание ладони по отставшим от стены обоям, нащупывающей выключатель.

– Товарищ старший лейтенант, – раздался в темноте знакомый голос младшего лейтенанта Заворыкина, молодого оперативника из ОББ, который дежурил в эту ночь в оперативной группе. – За вами приказали заехать. На склады, расположенные на берегу Которосли, напали бандиты…

Загорелся свет, Леонтий, жмуря глаза, сел на кровати, отложив недоеденный хлеб; энергично потряс головой, разгоняя остатки сонливости.

– …Сторожиха Емельянова недавно звонила, а потом куда-то пропала… не отвечает… Должно быть, эти сволочи ее убили. Собирайтесь.

Семенов вынул из-под подушки служебный ТТ, на ходу засовывая его в облезлую кобуру, широко шагнул к двери и бросил:

– Пошли!

Они скорым шагом направились к лестничному пролету, спустились вниз.

На улице их ждала с заведенным мотором крытая брезентом американская машина «студебеккер», служившая основным разъездным транспортным средством. Трехосный «студер», как его на русский манер называли фронтовики, имел высокую проходимость и пользовался в Управе почетом и уважением, потому что на нем можно было по любому бездорожью добраться в любую часть Ярославской области.

– Товарищ старший лейтенант, – окликнул не поспевавший за ним Заворыкин, – в кабине свободно.

– Я в кузов, – ответил с заметной досадой Семенов, подумав о том, что сотрудники специально не стали садиться рядом с водителем, чтобы предоставить шикарное место оперативнику из МУРа. – В кузов! – повторил он уже более сурово.

– Как знаете, – не стал настаивать сговорчивый Заворыкин и разместился в кабине сам, с довольным видом поглядывая в лобовое окно, очевидно, чувствуя себя в эту минуту старшим оперативной группы.

Ступив на фаркоп, Семенов ловко перекинул слегка раздобревшее тело через борт. В кузове, нахохлившись, словно большие зеленые птицы, кутаясь в плащ-палатки, сидели на скамейке шесть сотрудников. У них были хмурые лица.

– Семенов, – негромко обратился к нему сидевший у борта усатый милиционер в годах, старший лейтенант Володя Никишин, как видно, желая немного разрядить не совсем благостную обстановку, – ну ты и сиганул! Прямо как настоящий кузнечик!

Но его шутка не была принята людьми, безмерно уставшими от каждодневной напряженной работы, никто даже не шелохнулся. Леонтий тоже не был расположен к разговору и, неохотно ответив что-то нечленораздельное, занял место около потеснившегося шутника-неудачника. Сидевший спиной к кабине татарин лейтенант Олег Мухаматулин нетерпеливо стукнул локтем в заднее окно, и машина, взревев мощным мотором, тяжело тронулась с места. Люди разом покачнулись и опять замерли, угрюмо глядя перед собой.