Свинцовая воля

Глава 12

На рынке творилось невообразимое столпотворение: еще никогда Илье не приходилось после войны видеть такого количества народа, собравшегося одновременно в одном месте. Казалось, что сам воздух, и без того горячий, плавился от скопления стольких людей; потных, разгоряченных торговцев, покупателей и просто зевак, лица которых, как в зыбком мареве, колыхались у него перед глазами, пока он с трудом пробирался сквозь многотысячную плотную толпу.

В отличие от скромного Ильи, наглый, уверенный в своей безнаказанности и оттого до крайности дерзкий, Веретено чувствовал себя здесь в родной стихии, как карась в пруду. Он шел, неуловимо поводя узкими плечами, удивительным образом перемещаясь между телами присутствующих почти беспрепятственно, на ходу перекидываясь незначительными словами со знакомыми и незнакомыми людьми. А у одной тетки, торговавшей румяными пирожками с капустой, Веретено без спросу и уж тем более без всякой оплаты, нахально взял из корзинки два пирожка, да еще и показал ей кулак, чтобы держала язык за зубами и не вздумала позвать милицию.

– Иначе я дюже рассердюсь, – предупредил он, сверкнув лихими глазами на оторопевшую от подобного хамства необъятных размеров торговку, и шаловливо прихватил ее за мясистый бочок. – Жирная… хрюшка.

Пока обескураженная тетка беззвучно разевала рот, глядя на него ошалелыми глазами, парни уже были далече. Илья, который в силу своего характера не мог оглянуться, чтобы не проявить невольную жалость, только и смог разобрать в не прекращающемся даже на секунду гуле, как она потерянно промямлила:

– Мама.

– Держи, – протянул Веретено один пирожок Илье. – Небось уже проголодался.

Бандит откусил от своего пирожка приличный кусок и тотчас аппетитно зачмокал. От удовольствия жмурясь, как сытый котяра, с набитым полным ртом, Веретено принялся что-то невнятно ему втолковывать.

– Ты прежде прожуй, – посоветовал Илья, – а потом уж говори.

Веретено торопливо, почти не прожевывая, проглотил содержимое рта и сказал уже своим обычным голосом:

– Я говорю, сейчас пройдем торговые ряды, и мы на месте.

Торговые ряды представляли собой вытянутое огромного размера кирпичное помещение крытого типа, поделенное внутри на комнатушки, с выходящими наружу окошками с железными двойными створками. Раньше в них размещались купеческие лавки, а из распахнутых окон шла бойкая торговля скобяными, глиняными и другими нужными для горожан и деревенских жителей изделиями и мануфактурой.

Услышав доносившийся из-за угла знакомый звук тальянки, Илья приостановился, а потом быстро подошел и заглянул за стену. Там, в затишке, пристроившись на ящиках, сидели трое недавно демобилизованных фронтовиков, все они были одеты в военную форму со знаками различия и с наградами на груди. Двое солдат выглядели вполне себе здоровыми, если не считать заметной худобы и обветренных лиц, а вот третьему не повезло: это был инвалид без обеих ног. Он и играл на гармони, склонившись над инструментом так, что касался правой щекой ребристых, отороченных металлическими блестящими уголками мехов. Из его прикрытых глаз текли слезы, крупными горошинами скатывались по щекам и капали на расписные веселые меха.

Посередине дружной компании, дощатым дном вверх, лежал еще один ящик, на котором на расстеленной старой газете стояла ополовиненная четверть мутного самогона и находилась немудреная солдатская закуска: банка тушенки, шмат желтого от старости соленого сала, пара надкушенных огурцов, пучок зеленого лука и черствая краюха домашнего хлеба. Пили победители из полулитровой стеклянной банки.

– Братан, заходи, – радушно пригласили они, заметив выглядывающего из-за угла Илью. – Выпей с нами за победу.

– Мужики, не обессудьте, – отказался он и уважительно приложил руку к груди, чтобы они не подумали, что будто бы ему не хочется пить с калечным. – Некогда… дела не ждут.

– Как знаешь, – не стали настаивать фронтовики, быстро потеряв к нему всякий интерес. – Нам больше достанется.

Илья почувствовал, как ему в спину ударился небольшой камешек, оглянулся: Веретено стоял возле ниши у стены и призывно махал ему рукой.

– Чего застрял? – недовольным тоном спросил он. – Горыныч будет сердиться, что запаздываем.

Веретено носком своего фасонистого желтого штиблета два раза ударил в узкую неприметную дверь, обшитую ржавыми кровельными листами железа, и после короткой паузы ударил еще три раза.

– Уснули, что ль? – буркнул он, настороженно прислушиваясь к тишине по ту сторону двери. – Вот уроды.

Наконец где-то далеко внизу, как будто приглушенные расстоянием звуки доносились из глубокого погреба, послышались тяжелые шаги. Они приближались, становились с каждой секундой все отчетливее, и скоро кто-то хриплым суровым голосом что-то промычал.

– Открывай, – нетерпеливо крикнул Веретено, – свои.

Дверь приоткрылась, и в лицо Илье тотчас ударило затхлым запахом сырости, плесени и еще чем-то таким, отчего он явственно почувствовал вселенскую безнадегу и запустение. Невольно поморщившись, Илья непроизвольно отступил назад.

– Ты морду-то не вороти, – сказал с ухмылкой Веретено, догадавшись, что так не понравилось парню. – Зато менты сюда не ходят. А это в нашем деле самое главное. Верно я базарю, Ключник?

Открывший им бандит по кличке Ключник держал в одной руке фонарь «летучая мышь», ладонью другой усиленно упирался в скользкую от плесени стену. Руки у него были очень длинные, несоразмерные короткому телу, и широкая ладонь с короткими до безобразия пальцами выглядела, как сковорода с отломанной ручкой. К тому же заросший косматой бородой мужик имел неимоверных размеров горб, как будто приделанный к его согбенной спине искусственно. С длинными руками и в своей черной одежде он был похож на паука.

И хотя на улице было солнечно, видимо, по привычке Ключник высоко поднял фонарь, осветил лицо Ильи. Сбоку, неловко вывернув голову, он хмуро уставился на парня в военной форме непривычно блеклыми, выцветшими глазами, которые обычно бывают у незрячих. Какое-то время он без всякого интереса, с каким-то сторонним безразличием и равнодушием разглядывал незнакомое лицо, потом что-то нечленораздельно промычал, заторможенно повернулся и не спеша пошел вниз по крутым ступенькам, освещая себе дорогу.

Желтые блики, колеблясь, отражались на серых в мокрых потеках стенах, испятнанных проплешинами зеленого мха и бледно-синими лишаями; у основания стен росли черные рыхлые поганки и белые, едва ли не прозрачные, грибы.

– Немой, – успел шепнуть Веретено Илье, кивнув на Ключника, осторожно переставлявшего свои ноги, обутые в валенки с галошами, на осклизлых каменных ступеньках, – но слышит будь здоров, – предупредил он.

– И что это у вас за мода такая, – все же не удержался Илья, чтобы не спросить, – ходить в валенках?

– Ревматизьм, – хмыкнул Веретено. – Да и склад недавно военный обнесли. А там этих валенок от войны осталось… у-у! Ты лучше под ноги смотри, чтоб не навернуться. Мало не покажется… тут высота метров десять.

Стараясь не прикасаться ни галифе, ни гимнастеркой к влажным, тускло блестевшим в свете оранжевого язычка пламени, словно измазанным соплями грязным стенам, Илья аккуратно спустился вниз на бетонный пол и чуть не наступил на хвост пробегавшей мимо крысы. Ошарашенно вглядевшись в серую темноту, сохранявшуюся в дальних углах, с содроганием заметил еще несколько шустрых крыс, которые безбоязненно бегали по коридору по своим крысиным делам.

– Кыш… сатана, – брезгливо поморщился он, и сапогом отпихнул особо наглую, которая уже было собралась карабкаться по его ноге. – Подлюка!

Испуганно пискнув, крыса тотчас юркнула в нору у основания стены. Ключник же продолжал идти по узкому коридору, не обращая ни малейшего внимания на кишащих вокруг нескольких десятков крыс. Остановился он, только когда подошли к металлической двери, расположенной в проеме с полуовальным сводом. Горбун вынул из кармана замызганных брюк большой железный ключ (только тогда Журавлев и сообразил, откуда у него такая странная кличка), вставил его в замочную скважину и два раза со скрежетом повернул. Распахнув с ужасным скрипом дверь, Ключник услужливо повел рукой, молча приглашая гостя проходить в таинственное помещение, расположенное в глубине сырого подвала.

Илья опасливо шагнул внутрь. Здесь было неожиданно сухо, под кирпичными сводами горела лампочка, посредине стоял стол с приставленными к нему двумя стульями, и больше ничего. Правда, еще непонятно для чего находился дубовый пень размером в два обхвата и высотой с метр. Если не считать этого самого пня, то все напоминало ему комнату для допросов в его родном Управлении НКВД.

«Грохнут меня здесь, никто и знать не будет… где могилка моя», – невесело подумал Илья, нерешительно остановившись у двери, и тут же услышал, как позади него со скрипом закрылась дверь, и опять со зловещим скрежетом провернулся ключ в замке, запирая его одного в этом полупустом помещении.

«Попал, как кур в ощип», – едва ли с не безнадежной обреченностью вновь подумал он, но на такой короткий миг, что сам поразился своему душевному спокойствию. Потому как его подсознание, подчиняясь давним привычкам, выработанным с годами во фронтовой разведке, уже самостоятельно работало над тем, как обеспечить сохранность живого тела, в котором оно находилось. Внимательные глаза Ильи стремительно скользнули по ножкам стульев, желая удостовериться, что они не прикручены к полу, по столу, который в безвыходной ситуации может быть использован как ударный таран или щит от пуль, пускай и ненадолго, но и этого будет достаточно, чтобы сохранить свою жизнь в стычке с жестоким противником. Оценив для себя сложившуюся обстановку, Илья дополнительно отметил, что на столе стоит полная бутылка водки, открытая банка консервов килька в томате, граненый стакан, лежит нарезанная крупными кругами докторская колбаса и полбатона ржаного хлеба.

«Основательно подготовились, – мысленно подтрунил он над собой, имея в виду, что к его поминкам уже все заранее приготовлено, и в следующую секунду, от своих же мыслей, невольно улыбнулся, спокойно полез в карман за папиросами. – Чего это я раньше времени себя хороню? Бывали дела и похуже… ничего, жив остался. И в этот раз, Бог даст, выживу».

Внезапно распахнулась во всю ширину дверь, расположенная с противоположной стороны комнаты, и внутрь, пригибаясь, чтобы не удариться о притолоку, ввалился мужик необычно высокого роста. Мало того что на нем был надет окровавленный брезентовый фартук, так он еще и держал в могучих коротких руках, до локтей перепачканных кровью, разделочный топор с широким лезвием, с которого тоже капала свежая кровь, оставляя позади мужика алую дорожку.

По всему видно, этот незнакомый ему человек крупного телосложения и был тот самый Иван Горыныч. Он угрюмо взглянул из-под нависших мохнатых бровей на Илью и молча прошел к столу. Все так же, не издав ни звука, он с такой силой вонзил острое лезвие топора в пень, что оно чуть не наполовину вошло в дерево. Поглядывая время от времени на застывшего у двери парня, который наблюдал за ним одними глазами, не в силах пошевелиться от объявшего его ужаса, Горыныч тяжело опустился на стул. Под его весом стул жалобно скрипнул, но не развалился, как ожидал Илья.

«На публику работает, – подумал Журавлев, легко разгадав хитрый замысел Горыныча. – Тут и дураку понятно, что весь его неряшливый кровавый вид и вся обстановка рассчитаны для устрашения слабых духом рядовых членов банды и для таких вот новичков, как я. Надо вести себя подобающим образом, чтобы этот упырь не догадался о моем истинном отношении к происходящему и мое поведение принял как должное».

Илья заискивающе, чуть приметно улыбнулся, суетливыми движениями одернул свою гимнастику и вытянулся, как будто стоял перед генералом. Хотя в душе ему сильно хотелось, прямо до зуда в руках, ударить этого безжалостного бандюгана чем-нибудь увесистым по его маленькой квадратной голове, чтобы разом покончить с ним.

Горыныч с деловитой сосредоточенностью, все так же продолжая молчать, но при этом не забывая бросать мимолетные взгляды на Илью, сковырнул серебристую пробку, называемую в среде алкоголиков ласковым словом – косынка, налил себе полный стакан и опрокинул его в раззявленный рот, как в пропасть. Потом отломил окровавленными заросшими волосами пальцами кусок хлеба, зачерпнул им кильку из консервной банки и принялся с удовольствием жевать, уже не отводя любопытных глаз от Ильи.

Так прошло минуты две. Наконец Горыныч вытер широкой ладонью испачканные в томатном соусе губы, вновь наполнил граненый четвертной стакан, кивнул на него.

– Пей, – приказал он.

Илья не стал отказываться, чтобы войти в доверие к этому душегубу. Сдерживая рвотные позывы, с чувством отвращения рассматривая маячившее у самых глаз алое расплывчатое пятно на стенках стакана, он приник к влажному ободку.

«Сволочь, – подумал он с ненавистью, сразу вспомнив про отрубленную голову мужика, чей обезглавленный труп был найден в туалете, расположенном неподалеку от рынка. – Такой может запросто отрубить. Одним махом».

Илья, стоя, выпил, вернул стакан на место, часто дергая кадыком, стараясь сглотнуть набиравшуюся во рту горькую слюну.

– Садись, – распорядился Горыныч. – Закусывай.

Илья присел на край стула; настороженно ловя каждое движение бандита, аккуратно взял двумя пальцами дольку колбасы, запрокинул голову и сунул ее в рот.

Глядя, как он неспешно двигает челюстями, как ходят тугие желваки на обтянутых смуглой кожей скулах, Горыныч, расслабленный от выпитой водки, вдруг насмешливо проговорил:

– Жуй, Илюха, жуй.

Журавлев даже и предположить себе не мог, что этот кровожадный бандит, на котором даже по одному его виду негде ставить клейма и по ком справедливо плачет петля, знает его имя, и растерянно улыбнулся, едва не выронив из ослабевших вдруг пальцев новую дольку колбасы.

– Спасибо, – с набитым ртом, невнятно произнес он и, чуть помолчав, признался, хотя за язык его никто не тянул: – Просто водка в голову ударила. Я ведь столько никогда не пил.

Горыныч, усмехаясь, дернул одной стороной обслюнявленных губ, грузно навалился руками на поверхность стола, локтем отодвинул от себя консервную банку. Неподвижно глядя как будто внезапно остекленевшими глазами в потное, румяное от водки лицо Ильи, со свойственной всем богатырского вида людям медлительностью заговорил:

– Наслышан я о твоих подвигах во время налета на склады. Ува-жа-а-аю. А также наслышан, как ты раненого Косьму со дна реки вытащил… не бросил его. Знаю, как с Лиходеем зарубился из-за Косьмы. Знаю, как людей спас… когда лодка тонула. Одно мне непонятно, почему ценный товар приказал выкинуть за борт? Из-за этого самого товара три наших человека смерть приняли… Нехорошо это как-то… не по-нашему.

– А не выкинули бы товар, все погибли, – горячась, отозвался Илья, не совсем понимая, куда клонит Горыныч. – Тут без вариантов. И товар вряд ли смогли спасти. Некому бы было спасать… А людей верных ныне днем с огнем не найдешь. Правильно я все сделал. Я бы и на фронте так поступил, не задумываясь… чтоб людей сохранить.

Он перестал жевать, ожидая от осведомленного во всех вчерашних ночных делах Горыныча новых и, судя по его прищуренным хитрым глазам, каверзных вопросов. Но Горыныча, как видно, уже проделанная работа не интересовала, она как бы ушла на второй план, а завел он разговор лишь для того, чтобы выяснить для себя, каково настроение у Ильи и его отношение к той беспокойной и опасной ночи.

– Это хорошо, что ты военную форму носишь, – сказал он неожиданно, как-то резко уйдя от темы, и Илья насторожился, зная, что пустые разговоры опытный уркаган заводить вряд ли станет. – Такому человеку, как ты, фронтовику-орденоносцу (а Илья все же сохранил на груди единственную медаль «За отвагу», а не спрятал ее, как другие награды, в сейф Копылову, посчитав, что с ней у него больше шансов быть принятым в банду, где отчаянных и безрассудных парней всегда привечают) веры больше, чем обыкновенному гражданскому. Соображаешь, куда я клоню? – вкрадчиво поинтересовался Горыныч и тотчас упреждающе растопырил ладонь, не давая Илье вымолвить ни словечка. – Ша! Говорить буду я. Завтра вы с Лиходеем… – он сузил глаза до двух крошечных щелок, внимательно наблюдая за реакцией парня, когда он озвучит свою мысль до конца, – пойдете на дело… вдвоем. Дело стоящее… две клуши инкассаторши в возрасте будут перевозить чемодан с деньгами для паровозного депо. Наколка верная, свой человечек шепнул. Он вас на вокзале и выведет на баб. Ты будешь за старшего… но не зарывайся. На выходе тебе Ключник даст пистолет… немецкий вальтер. Погляжу на тебя в стоящем деле… Свободен. – Горыныч сделал короткий жест ладонью, давая понять, чтобы он уходил.

Илья тяжело поднялся, чувствуя, как у него подгибаются ослабевшие вдруг ноги: то ли оттого, что был поражен тем, что услышал, то ли от выпитой водки. Стараясь сохранять равновесие, он на безвольных ногах направился к двери. Пока шел, в замке вновь проскрежетал ключ, и дверь услужливо распахнулась. Находившийся за ней Ключник окинул его на сей раз почему-то неприязненным взглядом, что-то нечленораздельно и злобно промычал и протянул обещанный своим хозяином трофейный вальтер с потертой рифленой рукояткой. На справедливый вопрос Ильи: «Где Веретено?», горбун коротко, но, по его мнению, очень доходчиво, указал большим пальцем вверх.

Илья спрятал пистолет за пояс; на ходу поправляя широкий подол вылинявшей гимнастерки, уже более уверенно направился по узкому проходу к выходу. Ключник, продолжая что-то мычать, не спеша шел позади, подсвечивая фонарем себе под ноги. В мутном желтом свете, почти на ощупь, Илья проворно поднялся по скользким крутым ступенькам, – так ему хотелось быстро оказаться на улице. Выбравшись наружу, где светило яркое августовское солнце, и свежий воздух холодил распаренное лицо, живительной струей проникая в молодые, но уже прокуренные легкие, Илья облегченно вздохнул полной грудью.

За углом продолжали праздновать победу и свое возвращение с фронта уцелевшие в кровопролитной войне солдаты. Они принадлежали к тому большинству мужчин, сердца которых за четыре тяжелых года не ожесточились, подпитываемые даже на огромном расстоянии искренней любовью самых близких и тех людей, для кого Советская Родина не просто слова. Пьяными голосами, пускай и не в лад, фронтовики душевно пели, роняя в пыль горькие слезы, которые непроизвольно катились по их смуглым и обветренным, но мужественным и суровым лицам…