Свинец в крови

46

После вынужденного ухода на пенсию в каноническом семидесятилетнем возрасте монсеньор Лантана, бывший секретарь Администрации по делам наследия Святого Престола, нашел прибежище в монастыре в глухой провинции, километрах в пятидесяти от Рима.

В этом месте, отрезанном от мира, расположенном на труднодоступном холме, он мог наконец посвятить свои дни размышлениям и чтению Священного Писания — в течение сорока лет высокие обязанности отвлекали его от этих занятий.

По официальной версии, его отправили в это идиллическое местечко, чтобы вознаградить за неизменную преданность, проявленную на службе у трех понтификов.

Но, по сути дела, Лантану против его воли сослали в богадельню для престарелых священнослужителей высокого ранга. Папа Иоанн Павел I, угасший через месяц после восшествия на престол, не успел принять много решений. Но первым из них стало постановление об избавлении от обузы в лице этого кардинала, выказывавшего нежелание отчитываться перед Папой и стремившегося диктовать ему свою политику.

Эта ссылка, как принято в таких случаях в Церкви, должна была стать пожизненной и предполагала полный отказ от какой бы то ни было апостолической деятельности.

Для того, кто привык железной рукой управлять всеми финансами Ватикана, удар оказался очень тяжелым. Лантана, некогда определявший политические установки Святого Престола, теперь был вынужден влачить свои дни в крохотной келье. Подчиняясь ритму молитв и постов.

Тененти позвонил в несколько мест, чтобы убедиться, что Лантана еще жив. Два часа спустя он затормозил перед воротами доминиканского монастыря Царя Небесного. Может быть, это и был дом отдыха, но располагался он в укрепленной крепости, обнесенной десятиметровой стеной с бойницами на середине высоты.

Несмотря на то что с вершины холма открывалась панорама окрестностей, мы не увидели вокруг ни одного живого существа, если не считать огромной стаи ворон, рассевшихся на деревьях вдоль дороги. В этот момент мне пришло в голову, что после поворота, находившегося километрах в двенадцати от монастыря, на нашем пути не попалась ни одна машина.

В довершение картины вокруг клубился густой, прямо-таки киношный, туман, и это делало атмосферу окончательно мрачной. Где-то поблизости безусловно бродил призрак Вильгельма Баскервильского в сопровождении верного Адсона, самого глупого из когда-либо описанных в литературе послушников.

Глядя на эту местность, я размышлял о том, куда же правители Ватикана ссылают священников, которые им не угодили? Наверняка прямо в котел с кипящим маслом или же в тюремные камеры, выдолбленные под базиликой Святого Петра, с кляпом во рту, чтобы туристы не слышали их отчаянных криков. Теперь я начинал лучше понимать суть кризиса религиозных призваний.

Тененти подошел к воротам, поднял и отпустил тяжелый бронзовый молоток, глухо стукнувший по дереву. Звук, словно смягченный туманом, растворился во влажном воздухе. По ту сторону ворот ничто не нарушало тишину.

Это место пугало меня. Я попытался уговорить Тененти развернуться и уехать обратно в цивилизованный мир.

— Серджо, я продрог. Давай уедем... Сейчас выяснится, что они тут умерли один за другим, а у последнего не было сил предупредить власти. Все о них забыли, и трупы медленно разложились. «Ты прах...» и все такое. Ты же это знаешь. Давай я угощу тебя завтраком. Где-нибудь поблизости наверняка есть симпатичная таверна.

Тененти не удостоил меня ответом и не шелохнулся. Он так и стоял, уставившись на ворота.

— Серджо, кончай дурить! — настаивал я. — Не можем же мы торчать тут все утро! Поехали отсюда. Какое-то зловещее место.

Эти слова не произвели на моего спутника ни малейшего впечатления. Я всегда думал, что самое упрямое существо на свете, не желающее подчиняться разумным советам, — это Лола. Я ошибался.

Вопреки всем ожиданиям, Тененти постучал в ворота еще раз. Когда смотровое оконце приоткрылось и в нем показались два темных глаза, на его лице не отразилось никаких особенных эмоций. Из маленького отверстия послышался замогильный голос:

— Наш монастырь не принимает посетителей. Уезжайте туда, откуда приехали.

Сухой щелчок — и оконце захлопнулось. Ничего не скажешь, эти ребята отлично продумали все эффекты.

Тененти снова взялся за молоток. На сей раз долго ждать не пришлось. В оконце снова появились глаза привратника.

— Я же вам сказал, что...

— Мы приехали повидаться с монсеньором Лантаной, — перебил его Тененти.

— Это невозможно. Все братья участвовали во вчерашней вечерне. Его высокопреосвященство молился вместе с нами всю ночь. Сейчас он не в состоянии принимать посетителей.

— Скажите ему, что мы приехали по поводу взрыва пятнадцатого мая тысяча девятьсот семьдесят восьмого года. Может быть, его высокопреосвященство согласится выслушать то, что мы собираемся сказать ему?

Привратник заколебался, но потом понял, что Тененти не сдвинется с места, пока не добьется своего.

— Подождите немного.

Мы услышали скрип его шагов по гравию. Через несколько минут ворота наконец открылись. Привратник в темной накидке, надетой поверх сутаны из грубой ткани, пропустил нас внутрь.

— Наш настоятель, отец Гаяццо, ждет вас в своем кабинете. Прошу следовать за мной.

Мы пересекли двор и вошли в главное здание. Внутри монастырь выглядел не более приветливо, чем снаружи. Судя по всему, монахи не имели ни малейшего понятия о современных удобствах. Несколько лампочек под потолком слабо освещали балки коридора, по которому нас вели. Несмотря на весну, здесь царил леденящий холод.

— У вас никогда не топят? — спросил я у нашего проводника.

— Мы здесь не для того, чтобы вкушать ничтожные радости существования. Холод — это ничто в сравнении со страданиями, которые претерпел Господь наш. Условия, в которых мы живем, всех нас совершенно устраивают.

Он снова замолчал и продолжал петлять по коридорам. Наконец он остановился перед открытой дверью.

— Это здесь. Соблаговолите войти, пожалуйста.

В комнате нас ожидал другой монах. Ему было лет шестьдесят, и выглядел он сурово — вроде людей, которые позволяют себе улыбнуться раз в году, когда после долгих месяцев воздержания пропускают наконец глоточек безалкогольного пива.

При нашем появлении он не встал, а просто указал нам на стулья, стоявшие напротив его письменного стола.

— Я — отец Гаяццо. Я имею честь ведать судьбами здешнего монастыря. Ради чего вы бы хотели увидеть монсеньора Лантану?

— Мы расследуем теракт, унесший жизнь матери моего спутника, — ответил Тененти, чье спокойствие нимало не поколебалось, несмотря на очевидную враждебность хозяина кабинета. — Когда взорвалась бомба, она возвращалась после встречи с его высокопреосвященством. Мы хотели бы узнать, о чем они беседовали.

— И когда произошел этот теракт?

— В тысяча девятьсот семьдесят восьмом году, за несколько месяцев до его ухода на пенсию.

— Понятно... Сомневаюсь, что уместно было бы нарушать покой его высокопреосвященства из-за таких давних историй. Он уже очень стар. Найдя убежище в этих стенах, он отринул все воспоминания о своей предыдущей деятельности. Сегодня монсеньор Лантана — безымянный монах, затерявшийся среди своих братьев. Лучше будет оставить его в покое, вы должны прекрасно понимать это.

Несмотря на полную неискушенность в церковной риторике, я вроде бы понял, что таким образом отец Гаяццо сформулировал решительный отказ. Я пожалел, что не захватил с собой журналы, в которых меня называли убийцей. Может быть, этот святой человек, исполненный высокомерия, снизошел бы до наших проблем, если бы понял, что перед ним — законченный психопат.

Я очень хотел доказать, что не зря заслужил такую репутацию, но Тененти не дал мне возможности проявить мои новые таланты. Неизменно управляя своими эмоциями, он заговорил прежде, чем я успел среагировать.

— Я вижу, что ваш монастырь — настоящая крепость, отец Гаяццо. Монсеньор Лантана — не единственный, кто нашел здесь убежище. Мне показалось, что я узнал человека, приведшего нас к вам — некогда он был очень известен. Ведь перед тем, как перевоплотиться в доминиканца, ваш привратник служил наемником, не так ли? И если мне не изменяет память, еще до того, как он отправился свирепствовать в Африку, в Италии его разыскивали за убийство, совершенное во время кражи со взломом? Когда же это было? Где-то в середине восьмидесятых, правильно?

Самонадеянность отца Гаяццо сразу же испарилась.

— Вы ошибаетесь... — пролепетал он. — Вы с кем-то спутали этого человека...

— К великой радости, жизнь порой преподносит нам счастливые случайности. В тысяча девятьсот восемьдесят восьмом году, когда я повстречал этого господина, я и сам находился в Анголе. Он попросил меня сфотографировать его перед трупами двух сторонников президента Агостиньо Нетто, которых только что замучил до смерти. В то время он командовал личной гвардией повстанца Йонаса Савимби. Я и не знал, что он пережил такое прекрасное перевоплощение. Если хотите, я могу прислать это фото вам, а нет — так в компетентные органы.

Тененти расслабился и, не моргая, уставился на монаха. Потом он слегка кивнул головой, как будто в голову ему внезапно пришла какая-то идея.

— Кстати, отец Гаяццо, а вашим вышестоящим известно, что вы прячете у себя преступника? Заметьте, они, безусловно, закрывают на это глаза. Этот мерзавец, наверное, оказал им какие-то ценные услуги, раз его так скрывают. Да, если подумать хорошенько, наверное, мне надо при встрече рассказать об этом друзьям-журналистам.

— Хорошо, — согласился монах, — можете не продолжать. Вы увидите монсеньора Лантану. В любом случае никакой пользы от этой встречи вы не получите.

— Что вы имеете в виду?

— Время поработало над ним, как и надо всеми нами. Монсеньор очень сдал. Ему отказали ноги, руками он едва владеет. Кроме того, пострадали и его умственные способности. Он испытывает огромные трудности с выражением своих мыслей и плохо понимает, что ему говорят. Может быть, он даже не заметит вашего присутствия. Ну, я вас предупредил...

Отец Гаяццо поднялся, сопровождаемый сухим шуршанием ткани. Как и привратник, он был одет в простую черно-белую сутану, доходившую почти до пола. Он провел нас к келье, расположенной на втором этаже монастыря, прямо над галереей.

Он не обманул нас относительно состояния кардинала Лантаны. Прелат, сидя в инвалидном кресле лицом к окну, с полуприкрытыми глазами, созерцал горизонт. Трудно было сказать, смотрел ли он на что-то конкретное, или его взгляд неопределенно блуждал по бескрайним далям.

— Монсеньор, к вам гости, — сообщил отец Гаяццо.

Кардинал никак не отреагировал. По его телу лишь пробежала легкая дрожь, почти незаметная под пледом, прикрывавшим его от плеч до ног.

— Эти господа хотят задать вам несколько вопросов, — предпринял новую попытку отец Гаяццо. — Я взял на себя смелость привести их к вам.

Казалось, кардинал его не услышал. Никак не отреагировал он и на то, что в нескольких метрах от его окна пролетела пара ворон.

Отец Гаяццо указал пальцем на усохшее тело бывшего администратора Святого Престола.

— Вы видите, я не солгал вам, описывая состояние, в котором пребывает его высокопреосвященство. Ничего больше сделать для вас я не могу.

— А вы уверены, что он жив?

В ответ на мою скверную шутку отец Гаяццо только пожал плечами. Потом он вышел из комнаты и закрыл за собой дверь.

Я подошел к окну и присел на корточки возле кресла.

— Монсеньор Лантана... Монсеньор...

Старик не ответил. Только равномерное движение его грудной клетки при каждом вдохе доказывало, что он еще не умер.

Далеко ушло то время, когда это человек железной рукой устанавливал порядки в Ватикане. Теперь от монсеньора Лантаны осталась лишь пустая и бесполезная оболочка.

Я положил руку ему на плечо и осторожно потряс его.

— Монсеньор, проснитесь.

Старый священник что-то пробурчал. Он повернул ко мне изможденное лицо, обрамленное длинными седыми прядями, и устремил на меня невидящий взгляд.

— Монсеньор... — продолжал я. — Меня зовут Алекс Кантор. В тысяча девятьсот семьдесят восьмом году вы встречались с моей матерью, непосредственно перед ее гибелью. Я пытаюсь понять, почему ее убили. Вы слышите меня, монсеньор?

Старик по-прежнему молча смотрел на меня.

— Постарайтесь припомнить, монсеньор. Это было пятнадцатого мая тысяча девятьсот семьдесят восьмого года. Мою мать звали Франческа. Франческа Поцци. Она погибла при взрыве. Она была активисткой «Красной борьбы».

Последние слова словно бы пробудили в Лантане какие-то воспоминания. В его глазах появился неясный проблеск сознания.

— «Красная борьба», — настойчиво повторял я. — В тот день вы принимали мою мать. Я хотел бы знать, о чем вы беседовали.

Монсеньор Лантана явно силился что-то сказать. Его рот беспрестанно открывался и закрывался, но из него не выходило ни одного членораздельного звука.

— Сделайте усилие. Вам уже почти удалось...

Скрюченные пальцы старого священника поднялись к моему лицу. Они скользнули по моей щеке, потом сомкнулись на воротнике моей рубашки.

Наконец, в крошечной келье зазвучал голос, дрожащий и почти неслышимый.

— Парки... — с трудом произнес он. — Это все они...

Я прочел в его зрачках, что ясность сознания вот-вот оставит его. Я предпринял последнюю попытку помешать ему снова впасть в оцепенение.

— Вспомните. Что произошло в тот день?

Но кардинал Лантана уже не слышал меня. Его рука разжалась и упала вдоль тела, а грудь снова начала мерно вздыматься.

— Я не понимаю, — настаивал я. — При чем тут Парки?

— Алекс, оставь его в покое, — сказал Тененти. — Ты же видишь, что больше из него ничего не вытащить. Этот чертов Альцгеймер уже разобрался с его мозгами.

Он помог мне подняться и довел меня до двери. Я машинально следовал за ним по лабиринту ледяных коридоров. Мы дошли до машины, не встретив ни одной живой души. Даже привратник с темными глазами покинул свой пост.

На протяжении всего пути обратно я размышлял над абсурдом ситуации. Я проделал весь этот путь для того, чтобы услышать, как выживший из ума старик лепечет что-то из греческой мифологии.

И от сознания того, что истина была так близко, что она затерялась в каких-то умирающих нервных окончаниях, мне хотелось выть.