Свинец в крови

7

Сара так и не привыкла к смерти. Она не имела ничего общего с героями криминальных сериалов, которым нравилось жить среди покойников. Ее трупы не были куклами из железа и силикона, истекавшими кетчупом, они не восставали из мертвых, чтобы пожрать ваш мозг и отправиться на завоевание мира.

Они были настоящими и так и оставались лежать в холодных комнатах, упакованные в пластиковые мешки. Их близкие плакали настоящими, горькими и трагическими слезами.

В мире, в котором жила Сара, любой исход был окончательным.

На самом деле она не дралась за умерших. Она не сразу признала это. В самом начале она подолгу плакала над фотографиями жертв, разложенными на столе. Ей казалось, что, превратив свой кабинет в траурный зал, она сможет защититься от жестокости окружающего мира.

В первые два месяца работы в угрозыске она почти не выходила из кабинета, ее приводила в ужас одна мысль о том, что любой из прохожих может в один прекрасный день пополнить ее мрачную коллекцию фотографий. Любые человеческие отношения, даже самые поверхностные, казались ей никчемными и опасными. Для всех, но особенно для нее самой.

Она не приносила никакой пользы, но Лопес не ругал ее. Он позволил ей разбираться в собственных чувствах в течение нескольких недель, вплоть до того дня, когда Сара поняла, что не должна носить траур по каждому погибшему. Это было уделом детей, супругов, родителей, всех тех, кто жил рядом с жертвами и любил их. Она не имела права лишать их этой привилегии.

Она осознала это в тот день, когда Лопес поручил ей сопровождать в морг молодую, лет тридцати, женщину. Ее четырехлетнего сына нашли в зарослях в нескольких сотнях метров от дома. Ребенка изнасиловали и задушили. На хрупкой шейке еще виднелись следы пальцев того, кто лишил его жизни.

Тремя этажами выше руки с этими самыми пальцами, тонкие и изящные руки всемирно известного музыканта, были прикованы наручниками к подлокотникам кресла.

Когда Сара расстегнула «молнию» на мешке, мать сдвинула мокрые от дождя волосы со лба мальчугана, а потом надолго прижалась губами к вымазанной в грязи коже. Потом из ее горла вырвался хрип, простой всхлип, он становился все громче и громче и, наконец, превратился в страшный крик боли.

Этот вопль немыслимой силы прошел сквозь стены, потолки и полы и достиг кабинета, в котором допрашивали музыканта. Его лицо исказилось — он сразу все понял. И изящная уверенность человека, находящегося под защитой презумпции невиновности, улетучилась, как по волшебству. Он признался в убийстве не только этого ребенка, но и девочки, найденной годом раньше.

Этот крик стал для него самым страшным наказанием, гораздо более жестоким, чем пожизненное заключение, к которому его приговорили на суде. Он звучал в его голове каждую ночь в течение года, по истечении которого музыкант повесился в камере на полотенце.

А для Сары этот крик стал откровением. Отчаяние матери пробудило в ней новые силы. С того дня она стала работать только ради этой женщины. Чтобы придать смысл ее отчаянию и предотвратить повторение подобных сцен.

В своей бесконечной работе она преследовала лишь одну цель: потенциальные преступники должны осознавать неотвратимость наказания. Если хотя бы один из них в самый последний момент испугается и не осуществит своего преступного намерения — значит, она победила.

Сара дралась за живых, и в этом заключалась ее сила.