Свобода уйти, свобода остаться

Восьмой день месяца Первых Гроз

С первого раза быстро отыскать калитку в изгороди, бесцеремонно увитой плетями диких роз, было невозможно — знаю по собственному опыту. Нет, честно, — когда Виг пригласил меня к себе домой, но при этом попросил зайти «с чёрного хода», я хоть и удивился, но решил, что мне это будет по плечу. Как и любое дело в семнадцать лет, разумеется. А вот оказавшись перед густой зелёной стеной, из которой любопытно и насмешливо таращились на мою растерянность махровые бутоны… Слегка присмирел и поспешил заручиться помощью не только дурной уверенности в себе, но и самого светлого, что у меня есть. Нет, не разума. Своих волос. Конечно, и мозгами раскинуть пришлось, куда ж без этого? Но главным оказалось совсем другое.

Что такое цветы? Растения. Чувствуете глубину? Нет? И я тоже не сразу почувствовал. Рас-те-ни-я. То, что растёт. А ещё растут звери, рыбы и люди, которые безо всяких сомнений являются живыми существами. Какой вывод можно сделать из этой посылки? Веточки, листочки, цветочки и травинки ничуть не менее живые, чем мы. А значит, умеют запоминать и, что особенно важно, помнить. Благодаря жидкости, текущей внутри них.

Собственно, именно на этом свойстве воды и основана моя наследственная обязанность. Я читаю. Воду. Конечно, в текучем состоянии она не способна сохранить какие-либо сведения более суток, но и этого бывает достаточно. А если заморозить, можно добиться практически «вечного» хранения. Как мне объясняли во время долгого и нудного обучения, вода является одним из самых удивительных веществ в мире. В самом деле, только она может быть жидкой в своём обычном состоянии, твердеть, становясь льдом, и, наконец, невесомо витать меж нами, обращаясь в пар. А поскольку даже самому неумелому магу известно, что проще всего удерживать заклинание в предмете с упорядоченной структурой, то бишь в кристалле, способность воды становиться такой не осталась незамеченной. Разумеется, заметить мало: нужно ещё и применить обнаруженное свойство с пользой. Ну, для этого нашлись умельцы, которые… И выродили на свет меня. То есть таких, как я. Читающих воду.

Хотя, если уж быть совершенно искренним и точным, я скорее читаю испарения, а не саму жидкость, причём довольно легко и просто, потому что у меня имеется подходящий для чтения инструмент. Волосы.

Да-да, именно волосы, которые (только не удивляйтесь!) также имеют весьма и весьма упорядоченную структуру. Почти кристаллическую. И обладают свойством впитывать в себя влагу, при этом темнея и скручиваясь локонами. Не у всех, конечно, но могу поклясться: многие замечали за собой описанные изменения во влажном воздухе. Так вот, впитываясь в волосы, пары воды становятся доступными для изучения. Более того, в зависимости от длины и способа укладки волос (косички всяческие или тьма шпилек) можно без особого напряжения ума и сил узнавать предельно точное и полное значение сведений, принесённых водой. Если вы умеете это делать. Я — умею. Но, положа руку на сердце, признаюсь: лучше бы не умел. Потому что одно дело — использовать сию способность на благо государства и населяющего его народа, и совсем другое — в свободное от службы время насильно мешать самому себе читать всех и вся.

Так вот, калитку я нашёл, воспользовавшись своими талантами. Проще говоря, принюхался. Не скажу только, что розы охотно раскрыли передо мной искомую тайну; до того времени я больше практиковался на чтении тех, кто бегает по земле, а не держится за неё корнями. Пришлось всерьёз заняться делом, посвятив изучению цветочных ароматов не менее четверти часа. Хорошо ещё, прохожих в тот день на той улочке было негусто, поскольку стоящий столбом парень с закрытыми глазами непременно вызвал бы у соседей Вигера удивление, очень близкое к тревоге…

В каждом из нас есть вода, и довольно приличное количество: даже не беру в расчёт кровь, которой можно нацедить целое ведро. Я говорю о другой воде. О воде, которая содержится в тканях нашего тела и поступает наружу, например, в виде пота. Да, чаще всего, когда человек потеет, это чувствуется. Всеми, кто находится вокруг. Правда, далеко не каждый будет заметно «благоухать», особенно если воспользуется душистыми притираниями и настоями. Но самое любопытное: вода испаряется с нашей кожи ВСЕГДА. В любой момент времени. А значит, вокруг нас витает целая книга, каждая из страниц которой — мгновения нашей жизни, старательно сохранённые водой. Нужно только уметь её читать. Но пар не может висеть в воздухе вечно, не так ли? Он оседает, впитываясь… Во что придётся. В одежду. В гобелены, развешанные по стенам комнаты. В… кусты роз, мимо которых мы ходим каждый день. А те (вот ведь мерзавки!) и не думают расставаться со своей памятью. Мне стоило только различить в ароматном дыхании цветов нотки, свойственные Вигу, и искомое было найдено. Кстати, как я потом догадался, это было одним из небольших экзаменов, устроенных по настоянию Калласа, дабы удостовериться в моей годности к несению службы. Конечно, впрямую никто не сознался, но обижаться задним числом было глупо. А на будущее (чтобы больше не тратить силы зря) я попросту запомнил количество шагов от угла до калитки.

Поборов искушение легкомысленно украсить себя одной из тёмно-вишнёвых розочек, я не торопясь, но и не замедляя шаг нарочно, плёлся по тропинке, что вела к заднему крыльцу особняка Ра-Кен, в очередной раз мысленно отчитывая своего друга за пренебрежение к безопасности.

Ни стражи, ни тяжёлых магических засовов — ну куда это годится? Можно сказать, одно из первых государственных лиц — и совершенно не заботится о своей жизни, когда даже у такого оболтуса, как я, имеются личные телохранители… Помню, по этому поводу мы когда-то так повздорили, что даже подрались. Кстати, именно в тот раз я впервые убедился: если Виг и чуть слабее меня, то в изворотливости и фантазии заметно превосходит. Достаточно сказать, что по количеству трещин в собственных костях победу одержал я, тогда как Ра-Кен, уже бывший тогда ре-амитером, по большей части отделался растяжениями связок. А потом… Потом мы залечивали раны. Вместе. В одной комнате. Под замком. Потому что Каллас справедливо рассудил: либо мы всё же найдём общий язык, либо окончательно прибьём друг друга, и проблемы, связанные с нашей ссорой, исчезнут сами собой. Так оно и вышло. Мы помирились. И пообещали никогда больше не учить друг друга жить.

Несколько лет спустя я начал понимать, почему Виг настойчиво отказывался от охраны. Одобрить его желание так и не могу до сих пор, но понимаю. Наверное, сам бы так поступил. В схожих обстоятельствах…

Все сколько-нибудь значимые государственные должности в Антрее — наследственные. В следовании этой традиции есть и положительные, и отрицательные стороны, но, как мне лично думается, положительных гораздо больше. Судите сами: если твои предки знали, что век спустя их место в кабинете займёт прямой потомок, а за ним последует ещё несколько поколений, вряд ли даже у самого тупого служаки возникла бы мысль нагадить собственным внукам. Нет, конечно, исключения случаются, и весьма печальные, но с ними борются. Вполне успешно. Назначая способных помощников. Впрочем, если следить за здоровьем крови и прилагать должные усилия к обучению юных умов, то с каждым новым поколением наследственного умения будет только прибавляться. В самом деле, ведь даже охотничьих собак выращивают, скрещивая особей с нужными качествами и следя за чистотой породы. Чем же люди хуже собак?

Так вот, отец Вигера (и дед, и прадед) тоже служил в Городской страже в высоких чинах. И неудивительно, что сыну передалась отцовская хватка в такой мере, что вскоре после первого назначения стало ясно: юноша пойдёт в гору. Подъёму, что характерно, никто и не стал мешать. По очень простой причине: если находится ломовая лошадь, на которую можно взвалить основную тяжесть дел, всем остальным безопаснее и спокойнее отойти в сторону. Так и сделали, быстренько подняв звание Вига до ре-амитера. Примерно в то же время Ра-Кен встретил свою любовь…

Они были счастливы, но очень недолго. И не полностью, потому что, как высокопоставленному офицеру, Вигеру полагалось денно и нощно находиться под неусыпной охраной. А пара-тройка гвардейцев в спальне не способствует проявлению нежности между супругами, верно? Тем более что от беды стражники защитить не смогли.

После рождения Лелии Ланна очень ослабла и в какой-то из дней подхватила простуду, завершившуюся смертью, как ни старались лекари и маги. Похоронив любимую, Виг ледяным тоном заявил, что не нуждается в охране. Никогда больше не будет нуждаться. Не знаю, какие доводы он привёл королеве и своему непосредственному начальнику, но требование было удовлетворено: ни одного стражника в доме Ра-Кен не осталось. Зато… Осталось недоумение. Моё. Надолго осталось.

Честное слово, я бы согласился даже на то, чтобы вокруг моей кровати стояли сотни любопытствующих, лишь бы… Лишь бы рядом со мной была Наис.

— Ур-р-р-р-р! — тихо, но серьёзно донеслось снизу.

Лобастая голова, крупные тёмные бусины глаз, скрытые длинные чёлкой — как они вообще что-то видят, ума не приложу. Белая шерсть, длина каждой пряди которой составляет не менее локтя, покрывает мускулистое тело, скрадывая пропорции и создавая обманчивое впечатление увальня и игрушки. Очень большой игрушки.

— Привет.

Кожаная заплатка мокрого носа сморщилась, принюхиваясь, и я снова удостоился недовольного рычания.

— Кота учуял? Так это твой знакомый.

Фырканье, свидетельствующее о том, что собаки вполне понимают человеческий язык.

— Ну что, Бруш? Будем здороваться или как?

Миг промедления, и мохнатые передние лапы ложатся мне на плечи, а шершавый язык мочалкой довольно проходится по моему лицу.

Вообще-то, дассийские овчарки — свирепые звери, и мой знакомец без зазрения совести слопал бы любого нарушителя границ, если бы почувствовал в нём угрозу. Собственно, и меня мог бы покалечить, хотя и появился в этом доме исключительно моими усилиями: я даже сам выбирал щенка. Из нового помёта маминых питомцев. Вигер соглашаться на такого «охранника» не хотел, но Лелия, тогда ещё чудный карапуз полутора лет от роду, так радостно заверещала и вцепилась в мохнатый комок, что ре-амитер вздохнул и уступил. Мне и своей дочери. Но, несмотря на нашу дружбу, я настоял, чтобы из всех обитателей особняка Ра-Кен «своими» Бруш считал только Вига и Лелию, чего и добились путём тщательных тренировок. Так что можно было не беспокоиться хотя бы на этот счёт.

— Ну ладно, будет уже… Ты стал слишком тяжёлым, чтобы виснуть на мне, Бруш. Ну-ка слезай!

Пёс выполнил мою просьбу, но только потому, что она была высказана предельно вежливо и ласково: любая агрессивная нотка расценивалась как приказ к атаке.

— Ты уже вернулся в город?

Удивлённо расширенные глаза на заспанном лице. Опять полночи не ложился? Мне, что ли, следить за его своевременным отправлением в постельку? Вот ещё!

— Захотел и вернулся. Не имею права?

Вигер качнул головой, поправляя наспех накинутый домашний камзол:

— Имеешь. С тобой всё в порядке?

— А ты как думаешь?

Бруш, донельзя обрадованный тем, что его хозяин вышел в сад, занял место у ног ре-амитера, изо всех собачьих сил изображая верность и преданность.

— Выглядишь вроде хорошо. А чувствуешь?

Вопрос был с подтекстом. Очень глубоким. Дело в том, что мой внешний вид никоим образом не соотносится с моим внутренним самочувствием. Доходит до смешного, кстати: после самого тяжёлого перепоя свежести и румянцу моих щёк может позавидовать любая придворная красотка. А лучше всего работается, когда, со стороны глядя на меня, можно подумать: вот доходяга-то, ещё минута, и свалится без сил и сознания.

Я улыбнулся:

— Не очень. Но к работе это не имеет никакого отношения.

Виг помрачнел.

— Опять?

— Ерунда. Не обращай внимания.

— Не ерунда! Пойдём-ка в дом. А ты, — недвусмысленный приказ собаке, — оставайся здесь. И не ворчи! Схожу с тобой на прогулку, обязательно схожу! Только позже.

Пёс, вынудивший у хозяина щедрое обещание, вильнул хвостом, исчезая в кустах, а я последовал за Вигом в «летнюю» гостиную — комнату, одна из стен которой раздвигалась наподобие ширмы, соединяя дом и сад в единое целое. Очень мило, кстати: нужно будет так оборудовать собственный дом. Когда Наис в него переберётся. Если Наис в него переберётся…

Вигер принёс с кухни ковшичек и разлил по чашкам ароматную тёмную жидкость. Не скажу, что мне нравится вкус авака — зёрен южного кустарника, которые собирают, обжаривают, мелко перемалывают и варят в кипящей воде, но считается, что сие зелье дарит бодрость духу и телу, а спорить с мнением общества мало кому с руки. Вот и я давлюсь и кривлюсь, но пью. А мой друг, напротив, находит в поглощении этой гадости настоящее удовольствие.

— Так почему ты вернулся раньше срока?

— Подумаешь, раньше! Всего на один день.

— Который ты должен был с пользой провести на природе, — строго подытожил Виг.

— С пользой, без пользы… У меня вся эта природа уже знаешь, где стоит? Под самым горлом. Надоело.

— Ты не помирился с Наис?

— А почему я должен был…

Внезапная догадка заставила меня оборвать фразу на середине. Неужели?

— Ты ей сказал?

— О чём? — Вигер пытается идти на попятный, но слишком поздно.

— Обо всём! Сгустил краски, признавайся? Иначе Нэй не приехала бы.

Обрадованно переспрашивает:

— Так она всё-таки приезжала?

— Да!

— И чем же ты недоволен?

— Всем!

На всякий случай Виг переползает по стулу в сторону, чуть более удалённую от того места, до которого я могу дотянуться.

— Я думал…

— Правда? И как долго?

— Рэй, в самом деле… Это был такой чудный момент для примирения!

— Да уж, чудный.

— Разве нет? Любящая жена, поспешившая к недомогающему мужу, — чем не сюжет для сказки со счастливым финалом?

— Сказка…

Я опрокинул в рот всё содержимое чашки, чтобы вкусом авака забить горечь мыслей. Хотя бы на несколько минут.

Вигер присматривался ко мне, опасаясь, как предполагаю, уже не за целостность собственной челюсти, а за моё душевное равновесие.

— Случилось что-то плохое?

— Да.

Лаконичность ответа моего друга не удовлетворила:

— Что именно?

— Неважно.

— Рэй, посмотри на меня, пожалуйста!

Я нехотя поднял глаза, встречая серый и мягкий, как пепел, взгляд.

— Что случилось?

— Да так… Безделица одна.

— Безделица тебя бы не огорчила, — разумно заключил Виг. — Учти, я не отстану, пока не узнаю достаточно, чтобы…

— Чтобы натворить ещё больших бед? Знаю.

— Рэй, да что стряслось?

— Сказано же: безделица! Она должна была произойти. Однажды. Но я рассчитывал, что всё случится несколько позже, чем случилось.

Я вышел на террасу и опёрся об ажурную решётку ограждения.

— Всё плохо, да? — робкий вопрос.

— Угу.

— Послушай… Извини. Я не хотел.

— Знаю.

Ладонь Вига неуверенно легла на моё плечо.

— Понимаешь, мне… Я так не могу.

— Как?

— Когда я смотрю на тебя и Наис, я всегда вспоминаю Ланну и то, как мы были счастливы.

— И хочешь осчастливить нас?

— Ну… Вроде того.

Я повернулся к Вигеру лицом.

— Не надо, хорошо?

— Извини. — Он огорчённо опустил глаза.

— Я никого не виню, пойми. Мне нужно было совсем немножко времени, чтобы… А, да о чём теперь говорить!

— Рэй…

— Всё, забыли. Собственно, я пришёл к тебе по делу.

— А именно?

— Во-первых, хотел спросить, завершено ли дознание по поводу пожара.

— Завершено, — кивнул Вигер. — Я распоряжусь, чтобы тебе предоставили отчёт.

— Если можно, прямо сегодня: я собираюсь заглянуть в приют.

— Договорились. Что-то ещё?

— Во-вторых, хочу узнать, кто занимался делом тех детей, с рынка.

— Как и полагается, Служба опеки.

— А конкретно?

— Dan Рагин.

Старый приятель отца? Замечательно: не будет проблем с расспросами.

— Тогда отправлюсь прямо к нему.

— Ты в самом деле чувствуешь себя хорошо?

Всё никак не хочет поверить в моё душевное здоровье. Правильно, кстати, делает: на душе у меня самые настоящие сумерки. То есть наиболее подходящее состояние для работы.

— Не беспокойся. Всё хорошо.

— Дядя Рэй!

Счастливая рожица, до боли напоминающая лицо ре-амитера. Кулачки, протирающие сонные глаза. Кружевная рубашка на локоть длиннее, чем рост шестилетней девочки.

Подхватываю Лелию на руки:

— Привет, муха! Как поживаешь?

— Ой, а мне три дня из дому запрещают выходить, — тут же начинает охотно ябедничать ребёнок. — И всё время в постели велят лежать. А я не хочу! Я хочу гулять!

— Но, наверное, есть причина, не так ли?

Девочка обиженно шмыгает носом:

— А я папе говорила, а он не верит!

— Во что?

— Я совсем-совсем здоровая!

— Правда? Гляди, муха, только не ври, ты же знаешь, я лгунишку сразу вижу!

— Я не вру!

Капризуля надувает губки и одновременно заискивающе смотрит мне в глаза.

— Именно, что врёшь, — вздыхает Вигер.

— Не вру! — горячо возражает Лелия, а потом шепчет мне на ухо, тщетно надеясь, что её просьба останется тайной для отца: — Скажи ему, дядя Рэй… Я же здоровая… Ну, почти совсем уже!

— Хорошо, скажу.

Опускаю ребёнка на пол.

— Она, похоже, поправилась. В любом случае, прогулка на свежем воздухе не помешает. И знаешь что… Может, отправишь её за город? Моя мама будет просто счастлива принять у себя эту юную daneke.

Виг хмурится:

— Уверен?

— Вполне. Инис любит детей. И уж совершенно точно не позволяет им болеть, по себе знаю!

Хорошо, что отряжённый для доставки меня в город мамин работник согласился отвезти Микиса в особняк Торис: представляю, как бы я смотрелся с котом под мышкой, направляясь в присутственное место!

Служба опеки, некогда многочисленная и жизненно необходимая, на моей памяти переживала не лучшие времена. По крайней мере, большим трёхэтажным строением ей пришлось поделиться с Таможенным корпусом, а потом и вовсе съехать в одну из внутридворовых пристроек, благо архив с отчётами о появлении в пределах Антреи незваных пришельцев медленно, но верно уменьшался в размерах ввиду того, что количество пришельцев тоже не стремилось к росту. Точнее говоря, если раз в полгода кто и решался сменить место обитания, выбрав в качестве конечного адреса мой город, можно считать, Служба была обеспечена работой. Хоть какой-то. А всё остальное время пяток пожилых мужчин и женщин, уныло ожидающих права уйти на заслуженный и долгожданный отдых, искали другие способы для развлечения. Конечно, молодое пополнение периодически появлялось в этих стенах, но подолгу не задерживалось: кому охота дышать пылью канувших в забвение событий, если можно с тем же успехом располагаться в чистеньком и светлом кабинете Таможни или Городской стражи? Правильно, дураков нет.

Dan Рагин, помнивший меня ещё несмышлёным мальчуганом (правда, злые языки утверждают, что с тех пор в отношении разума я ничуть и не изменился), кряхтел всего лишь две минуты, доставая отчёт, благо последний покоился на самом верху стопки пыльных папок. Ещё минуту с половиной мне пришлось ждать, пока старческий взгляд отыщет в строчках дрожащих букв имя и прочие сведения о лице, принявшем участие в судьбе вновь прибывших переселенцев. Но если вы думаете, что сразу после этого я покинул архивную комнату, то глубоко заблуждаетесь: меня продержали в продавленном кресле ещё с четверть часа разговоры о погоде и самочувствии, равно моем и моей матушки. И только целиком и полностью закончив нудный церемониал, в благородном обществе полагающийся непременным, мне удалось вырваться на свободу. Относительную, разумеется: как можно считать себя свободным, если знаешь, что три пары глаз следят за тобой каждое мгновение?

И почему Вигер не смог привыкнуть к охране? У меня-то получилось. Правда, не сразу и не без труда, но я примирился с наличием телохранителей, а они… Надеюсь, со мной. Нет, вру, не примирились. Даже Баллиг в глубине души вечно мной недоволен, что уж говорить об остальных? А ведь я не позволяю себе многого — так, пошучиваю иногда. Да и то в последние годы делаю это всё реже и реже. Старею, наверное. Глядишь, ещё пара лет, и вовсе перестану причинять беспокойство своим охранникам. Буду тихо и мирно ходить на службу, высиживая вахты от колокола до колокола, буду старательно составлять скучные отчёты и писать редкие протоколы, буду… Покрываться плесенью буду, в общем. А что, живой пример прямо перед глазами: старина Калли. Кажется, совсем недавно был сорванцом, а сейчас — руины прежней роскоши. Впрочем, в отличие от меня dan Советник обременён проблемами по самое горлышко, потому и не успевает заботиться о себе, любимом, должным образом. И не женился до сих пор… Правда, у него столько двоюродных племянников, что найдётся, кому наследовать семейное дело. А что делать мне? И надо ли что-то делать?..

Та-а-а-ак, это здесь. Как следует из справки, выданной Рагином, девочку и малыша взял на попечение состоятельный купец, происходящий из рода, с самого основания Антреи занимающегося поставками в Западный Шем красной меди из собственных рудников на северном побережье Мёртвого озера. Dan Сойнер.

Солидный домик, сразу выдающий зажиточность его хозяина. И ведь наверняка всё заработано праведным трудом. Садика перед парадным входом нет, но у заднего крыльца, скорее всего, имеется несколько клумб и лужайка. А как вы думали? Обширными участками земли в городе наделены только уважаемые люди. В смысле, из уважаемых семей. Я и сам ючусь в особняке, который не может похвастать парком. Да и зачем? Захочу посмотреть на траву, всегда могу съездить к матушке. Хотя и ездить не надо — достаточно до приюта доплестись. Кстати, туда я и пойду, но несколько позже. Когда закончу дела в этом месте.

Кованые решётки на окнах первого этажа. Массивные ставни, сейчас, разумеется, распахнутые навстречу весеннему теплу, потому что иначе прогнать сырость из каменных стен можно только путём неуёмного сжигания дров, а никакой уважающий себя купец не станет разбрасываться деньгами, когда можно малость исхитриться и воспользоваться дармовщиной.

Каменная кладка цоколя выбелена. Ну надо же! Он ещё и модничает? Однако… Хотя добрая половина домов в Антрее сейчас страдает от всеобщего помешательства на идее оформления внешнего вида жилища, родившейся в воспалённом мозгу придворного художника. Правда, у меня есть основания полагать, что побелка нижних этажей была на руку daneke Маре Виттани, которая содержит прачечные по всему городу: уж сколько раз сам заполучал на одежду белую липкую пыль и ругался на чём свет стоит. Может, намекнуть Калли, чтобы принял меры? Хм. Нет, не буду. Если учесть, что Мара имеет привычку его навещать по делу и без оного, можно пойти дальше и предположить, что сие модное веяние организовано не кем иным, как Калласом Ра-Дьеном. А это уже выгодно мне, потому что самые щедрые пожертвования я получаю из его рук. Ай, как всё славно складывается!

Брякнув бронзовым кольцом о дверь, я терпеливо дожидался, пока мне отворят.

Появившийся на пороге мужчина не походил на состоятельного купца ни возрастом, ни поведением, а больше всего напоминал мелкого служку: тот же масляный бегающий взгляд, те же потные ладони, торопливо отирающиеся о полы камзола, те же услужливо согнутые плечи. Вот только чего он боится?

Капельки пота, выступившие у корней волос, подсказали: отвлёкся от ведения хозяйства и теперь ожидает выволочки. От меня, что ли? Я чужих слуг воспитывать не собираюсь.

— Скажите, милейший, может ли dan Сойнер меня сейчас принять?

— Видите ли… — начал юлить служка, но я отодвинул его в сторону и переступил порог дома, потому что… Меня позвал знакомый аромат.

Они были повсюду: на столах, на подоконниках, на полу. В кадках, вазах и ящиках. Лилии. Всевозможных цветов и размеров. Благоухающие, как сад, в котором, по поверью жителей Южного Шема, самые благочестивые из нас окажутся после смерти.

— Dan Сойнер сейчас отсутствует, но если вы соблаговолите назвать мне своё имя, я непременно доложу… — прогнусили где-то за спиной.

— Доложите, что Рэйден Ра-Гро хотел его видеть.

Сзади мгновенно умолкли, но всё же осторожно осведомились:

— А какое дело привело вас, светлый dan? Возможно, я мог бы оказаться полезным и…

— Пожалуй.

Я погладил острые стрелки листьев ближайшего ко мне букета.

— Скажите-ка, милейший, как поживает девочка, которую, согласно разрешению Службы опеки, забрал ваш хозяин? Я могу её видеть?

— О, не извольте беспокоиться, светлый dan! С ней всё просто замечательно!

— А как младенчик?

— Для него найдена лучшая кормилица, какая только есть в Антрее! — без малейшей запинки и раздумий сообщил служка.

— И где же он сейчас находится?

— О, dan Сойнер отвёз детей за город, чтобы они окрепли на свежем деревенском воздухе.

Похвально, конечно, но…

— А сам dan? Он с ними?

— Разумеется! Как же можно было оставить таких чудных малышей без присмотра! Конечно, он поехал убедиться, что их устроят самым лучшим образом!

— Хорошо… Что ж, не буду больше отнимать у вас время, милейший. Возвращайтесь к исполнению своих обязанностей. Но попрошу передать хозяину, что ещё зайду — убедиться в своих предположениях. — Я многозначительно сдвинул брови и, немного подумав, туманно добавил: — Во избежание.

— Разумеется, светлый dan! Не извольте беспокоиться, светлый dan! Я сразу же сообщу о вашем визите и…

Конечно, он был рад выставить меня за дверь, тем более я не особенно и упирался, потому что заполучил тему для размышлений. Серьёзную тему.

Во-первых, лилии. Ни для кого в Антрее не секрет, что аромат цветущих лилий способен помешать наследнику рода Ра-Гро исполнять свои непосредственные обязанности по выявлению опасных чужаков. Конечно, это полная чушь, распространённая в незапамятные времена кем-то из предков Калласа с целью придать горожанам необоснованную уверенность в наличии хоть какой-нибудь управы на Стража. На самом деле я обожаю эти цветы. До самозабвения. И в поместье матушкой разбита целая клумба, защищённая стеклянными стенками от ветров и холодных туманов. Клумба с лилиями, белыми, розовыми и лиловыми. Их аромат кружит голову и заставляет разум отступить в тень, выпуская на первый план чувства. Их аромат напоминает мне о Наис, такой же гордой и стремительной, как строгие лепестки. Такой же нежной, как бархатные шапочки тычинок. Такой же соблазнительной и страстной, как россыпь пятнышек в глубине цветочной чашечки… Спросите, откуда я могу знать всё это, если так и не заполучил жену в собственную постель? Есть способы, и я ими пользуюсь. За неимением других…

Впрочем, я и не стал задерживаться более в доме купца, потому что вспомнил о супруге и нашем последнем расставании. Но всё же море лилий наводило на подозрение: от меня что-то хотели скрыть. Конечно, маловероятно, что Сойнер ожидал моего визита, хотя… Хотя, хотя. Есть у меня дурацкое качество интересоваться состоянием дел своих подопечных, пусть даже недолго находящихся в моём ведении. Но если придерживаться такого объяснения, нелишне заподозрить купца в намерении преступить главный закон Антреи, то есть нанести ущерб жизни и здоровью её жителей. Слишком опасный вывод, торопиться с которым нельзя.

Можно было расспросить служку поподробнее, вот только… Это не имело смысла и являлось второй причиной моих размышлений.

Весь короткий разговор мой собеседник был не в себе. Частично. Не в той мере, которая позволила бы считать его сумасшедшим на законных основаниях, и не в той, что свидетельствует о смятении чувств в присутствии реальной угрозы. Служка был, как бы выразиться точнее? Словно зачарован. Сначала он вёл себя вполне обычно, но, услышав моё имя, стал на порядок благожелательнее, и вовсе не из-за испуга. Словно что-то внутри или снаружи велело: ублажи гостя. Он и ублажил. Как умел, то бишь радостно и охотно ответил на заданные вопросы. Странно… Возможно, магия имела место, но об этом лучше спрашивать людей сведущих, того же Олли привести и заставить чуток поработать. По своему же роду деятельности я не почувствовал ничего, ровным счётом. Кроме настоятельного желания треснуть служку по голове и прогнать из гнусавого голоса заученный дурман.

Что это означает? Dan Сойнер обладает замечательным даром убеждения и умеет подчинять своих слуг? Не исключено. Но это ещё не преступление. Ладно, разберусь потом, позже. И других дел по горло.

— Олли, радость моя веснушчатая, ау!

Ни ответа, ни привета. И где же шастает мой многомудрый приятель в разгар дневной вахты? Ни в лаборатории, ни в парке у любимого огородика его нет. Непонятушки-перепрятушки. Что ж, если никто не в состоянии развеять мою тоску приятной беседой, придётся самому себя чем-нибудь занять. Например, чтением бумаг, уже дожидающихся меня на столе в кабинете.

Хорошо, что горел Старый флигель: если бы огонь добрался до единственно дорогого мне помещения в приюте, я бы горько плакал. То есть плакал бы от едкого дыма, в котором исчезли бы записи и заметки моих предков.

Конечно, копии имеются и в поместье, но здесь они, так сказать, чуть больше упорядочены, чем там. А если признаться совсем уж честно, библиотека в доме на Лунной Излучине моими стараниями приведена в удручающе запутанное состояние. Для всех остальных, разумеется, а не для меня: я-то могу найти в хаосе книг и свитков всё, что мне заблагорассудится. Потому что сам это «потерял». Так вот, в приюте моё влияние на существующий порядок чувствуется не меньше, но, поскольку необходимыми к прочтению являются только отдельно взятые литературные шедевры дедушек и прадедушек, они обычно лежат в одном и том же месте, что несказанно удобно.

Мой уютный родной кабинетик! Как давно мы с тобой не встречались! А кстати, как давно? Последний визит — на пепелище — не в счёт, а до того… Да, больше двух недель не появлялся по месту семейной службы. Стыдно. Надо навёрстывать упущенное. И пыль смахнуть с мебели не мешало бы…

Семь шагов в длину, четыре шага в ширину — вполне довольно места для работы. Помещается продолговатый стол, верх которого обтянут изрядно полысевшим сукном, отмеченным на всём своём протяжении прожжёнными дырочками (это мой другой прадед, Вокен, курил трубку, а со времени его упокоения никто не удосужился обновить тканевую обивку, которая вот-вот рассыплется прахом).

Помещаются два кресла с кожаными подушками сидений и спинок, с удобными подлокотниками, но скрипящие так натужно, что, опускаясь в них, всякий раз боишься, что шаткое сооружение развалится прямо под твоей задницей.

Помещаются книжные шкафы, за плотно прикрытыми створками одного из которых я прячу вовсе не книги, а кое-что другое, булькающее. Олден пытался отвадить меня от этой привычки, но добился только противоположного результата: количество бутылок выросло вдвое против первоначального. Правда, я с тех пор к ним так и не притронулся, но принцип был соблюдён.

Выщербленные паркетины удачно скрывают своё плачевное состояние под ворсистым ковром, заглушающим шаги и за то люто мной ненавидимым. Но расстаться с подарком мамы папе не считаю возможным, потому смирился с тем, чтобы садиться за стол всегда лицом к двери.

Окон два, узкие и расположенные так близко друг к другу, что могут сойти за одно не слишком большое. Раскрою-ка их и впущу в свою обитель хоть немного весенней свежести… Хо-ро-шо! На самом деле. Теперь можно плюхнуться в любимое кресло, закинуть ноги на стол и разложить на коленях листы бумаги из любезно присланной Вигером папки.

«Акт осмотра и выявления причин возгорания». Любопытно, выявили или нет?

«Дня шестого месяца Первых Гроз года 435 от основания Антреи произведено дознание касательно возникновения огня в непредусмотренном для сего действа месте, а именно, в помещении жилого назначения, являющемся частью строений, принадлежащих Королевскому приюту немощных духом, в пределах поименованного Старого флигеля».

Кажется, я догадываюсь, кто занимался дознанием. Но любая догадка должна быть подтверждена, иначе останется таковой на веки вечные. Что у нас с личной печатью дознавателя? Так и думал, dan Хаммис. Или dan «Нытик», как его обычно называют и за глаза, и в глаза. Ну и удружил ты мне, Виг, направив самого скучного из своих подчинённых в мою вотчину… Нет, сердиться не буду: мало ли каких дел накопилось на столах у других дознавателей? И уж больше чем уверен, те дела (в отличие от моего) прямиком затрагивали чью-нибудь жизнь или смерть, а не требовали всего лишь порыться в кучке углей.

Ладно, буду надеяться, что Хаммису удалось справиться с непреходящим стремлением всегда и всюду следовать инструкциям, и крохи полезной информации отыщутся даже в этом… скудном, кстати, отчёте: два листочка на всё про всё. Экономим бумагу? Неужели обитатели Острова настолько обеднели? Замолвить, что ли, словечко перед Калласом? Пусть пришлёт им от широты души несколько подвод с бумажными кипами. И ведь пришлёт, гад, потому что не за себя буду просить. Если б за себя, дождался бы только дождя осенью, и то прибегая к денным и нощным молениям небожителю, ответственному за пролитие влаги на землю.

«Очаг возгорания предположительно находился в последней трети коридора первого этажа, и причиной возникновения огня явилось пролитое из светильника и воспламенившееся масло».

Гениально. Вот тебя, Хаммис, я точно расцелую — во все места, до которых смогу добраться, причём в присутствии всех твоих сослуживцев и непосредственного начальника. Пролитое масло! А что же ещё? Посреди коридора разводили костёр, что ли? Ох…

«Установленная согласно показаниям свидетелей и последующему исследованию воздушных потоков большая задымлённость возникла предположительно по причине возгорания плохо очищенного масла, так называемого „хиши“, и объясняется большим пятном пролития».

Плохо очищенное? «Хиши»? Положим, для любого стороннего наблюдателя этот факт остался бы незамеченным, но для меня… В светильниках приюта используется совсем другое масло, высшей степени очистки, совершенно не чадящее. Значит, имел место поджог. Ай, как нехорошо… Придётся посмотреть самому.

Вопреки ожиданиям, «пепелище» оказалось не таким уж страшным на вид. Совсем не страшным. Серьёзно пострадали только панели из роммийского дуба, но я давно уже собирался поменять их на что-то более привлекательное, чем мрачная тяжеловесность.

Последняя треть коридора — что у меня там? А ничего. Маленькая площадка наподобие алькова. Самое забавное, в неё редко кто заходил, поскольку делать там совершенно нечего: ни столика, ни стульев, ни прочих предметов интерьера. Одна только картина на стене. Картина…

Холст, разумеется, не пережил свидания с огнём: слой краски расплавился, стёк и сгорел. Ну и ладно, невелика потеря. Хотя… А что было изображено-то? Кажется, чей-то портрет, но чей? Хоть убей, не помню. И ни одной подробности из памяти не извлечь. Может, и надо было приглядываться внимательнее, но эта часть коридора никогда не пользовалась популярностью у меня. Собственно, Старый флигель можно было бы смело закрыть на замок, если бы Привидение напрочь не отказывалось жить в другом месте, нежели в сих старых и сырых стенах.

Ага. Вот и первое подтверждение: сырых. Вы когда-нибудь пробовали разводить костёр из дубовых поленьев? А из влажных дубовых поленьев? Сколько же масла пришлось вылить злоумышленнику, чтобы заставить вечно сырое дерево загореться? Не один кувшин, полагаю. Или он пользовался флягами? А может быть… Ещё и магией.

Я подошёл к одному из горелых пятен и коснулся пальцами деревянной панели за пределами черноты. Сухо, разумеется. Хотя бы по той простой причине, что тушение пожара исполнялось Олли именно с применением «вытяжки». Но сдаётся мне, что и поджигатель был снабжён магическим подспорьем в своём нелёгком деле. А высушивание уничтожило все следы, которые я мог бы прочесть. Хм. Хм. Хм.

Ловушка была расставлена на меня? Но зачем? Не вижу причин. Ни одной. Да, в былые времена Стражи Антреи представляли собой грозную силу и оказывали огромное влияние на королевскую политику, но сейчас… Уже при моём отце услугами рода Ра-Гро практически не пользовались. Особыми услугами, имею в виду. Поэтому и приходится заниматься не своим делом, помогая Калли в его торговых операциях, чтобы хоть чем-то оправдать средства, идущие на содержание приюта, да нести самые обычные вахты в порту. От меня очень мало толку. Да, могу учинить заварушку в пределах собственной извращённой фантазии, но не более. Да, имею право убивать без объяснения причин, но… Когда я пользовался этим правом? В сущности, я вполне безобиден. И всё же кому-то понадобилось под покровом сумерек пробираться в приют, поливать стены маслом, предварительно «подсушив» дерево, и устраивать пожар с целью… Сжечь старую и всеми забытую картину?

Да, обугленных панелей больше всего именно в алькове, который Хаммис вежливо, но неконкретно обозвал «последней третью коридора». Что же было изображено на полотне? Точнее, кто был изображён?

— Dan Смотритель, — тихо позвали сзади.

— Мм?

— Вы того, не серчайте шибко…

Я повернулся и задрал подбородок, чтобы иметь возможность рассмотреть виноватую мину на лице Сеппина.

Да, задрать. Потому что деревянщик, волей судьбы оказавшийся обитателем приюта и моим подопечным, ростом превосходил меня почти на две головы.

Здоровенный детина с кротким нравом, этот мужчина, являющийся моим ровесником, прибыл в Антрею не просто так, а по приглашению кого-то из вельмож, потому что считался (и вполне заслуженно) очень хорошим мастером по работе с деревом. Разумеется, прибыл не один, а вместе с семьёй — женой и озорными близняшками десяти лет на двоих. Но поскольку пребывание в городе должно было затянуться на несколько месяцев, а то и поболе, Сеппин предстал пред мои светлые очи. А я без сомнений и колебаний (которыми по поводу своей наследственной особенности просто не страдаю) обнаружил в нём склонность к «водяному безумию».

Это стало трагедией. Как для семьи, так и для нанимателя, поскольку из рук сумасшедшего в Антрее запрещено принимать всякие поделки: слишком сильно суеверие, что можно заразиться, даже дыша одним воздухом с несчастным. Возможно, оно не лишено оснований, но я-то знаю, что за все столетия внимательнейших наблюдений подобных случаев выявлено не было, следовательно, риск очень мал. Можно сказать, ничтожен… В общем и целом, парень и его близкие были потрясены. А потом… Честно скажу, я проникся к Сеппину огромным уважением, потому что деревянщик, вместо того чтобы возвращаться назад (не в последнюю очередь в силу того, что хозяйство и мастерская за пределами Антреи уже были проданы и семья собиралась осесть в нашем городе), потратил все дни и ночи до первых признаков проявления «водяного безумия» на выполнение заказов. Трудился как оглашённый, но всё-таки успел сделать достаточно и обеспечить жене и детям несколько безбедных лет жизни. А я, находясь под впечатлением сего благородного поступка, выхлопотал у королевы содержание для семьи Сеппина. Пусть не слишком щедрое, но достойное. К тому же, заимев в приюте собственного деревянщика, можно было существенно сократить расходы на починку мебели, оконных рам и прочей деревянной утвари, обновлять которую в ближайшие годы никто всё равно не стал бы. Ну да, практический подход к жизни, и что? Он не мешает мне по заслугам оценивать чужие качества, равно замечательные и дурные…

— Почему ты решил, что я сержусь?

Сеппин засопел, смешно хмуря пушистые светлые брови. Не знаю, из какой провинции Западного Шема он был родом, но цветом волос мог бы поспорить с яркостью недавней побелки цокольных этажей. Может, выгорел на солнце, может, все его предки отличались подобной «белизной». В любом случае, выглядел великан трогательно и безобидно, но в тот знаменательный вечер, когда я пришёл, чтобы в очередной раз проверить, насколько близко столяр подошёл к своему пределу, моим глазам предстало совсем иное зрелище.

Грубоватые черты широкого лица своим видом вызывали только одно определение: задеревеневшие. А вот глаза, в обычное время светло-голубые, казались чёрными из-за расширенных до опасных размеров зрачков, мечущихся из одной стороны в другую, причём не всегда слаженно. Собственно, это и есть один из признаков «водяного безумия»: потеря контроля над глазами. Причём заболевший зрения не теряет, но оно становится весьма своеобразным — фокусируется только на предмете, представляющемся воспалённому сознанию угрозой. Разумеется, переступив порог комнаты, таковым предметом стал я.

Не смогу сказать точно, сколько минут или часов потребовалось, чтобы уговорить Сеппина оставить в покое стамеску, сжатую до белизны напряжёнными пальцами. Помню, я только на неё и смотрел, а сам всё думал: пора вынимать шпагу из ножен или можно ещё несколько вдохов избегать кровопролития? Силы были неравны с самого начала, но вовсе не в том смысле, каковой может привидеться вам.

Да, за моей спиной стояли трое телохранителей. Да, они готовы были закрыть меня от опасности, но только закрыть. И решение, и удар — всё лежало на моей совести. Стража защищает меня от покушений и прочих случаев, способных нанести увечья, но не имеет права вмешиваться в мою работу. Под страхом наказания, и очень сурового. Дело в том, что сейчас любой человек, чьё «безумие» установлено, без долгих проволочек переводится в разряд тех граждан Антреи, которые подпадают под королевскую опеку, а значит, любое нанесение им вреда рассматривается как преступление против престола. И мои телохранители исключения не составляют: стоит им хотя бы кончиком клинка зацепить… Да о чём я говорю?! Даже ударить кулаком — тюремного заключения не избежать. Дурацкие правила? Не спорю. Но правила прежде всего ДОЛЖНЫ БЫТЬ, иначе моя служба превращалась бы в настоящий произвол.

Так что дурки неприкосновенны. Для всех, кроме меня. И в принципе это справедливо: кто ж виноват, что один человек живёт и здравствует, а другой от глотка воды теряет голову? Никто. И поэтому я отправляюсь в бой один. Всегда один.

Сеппин мог меня смять без особого труда. Правда, стамеска перед этим завязла бы в теле Баллига, моем «панцире», а поскольку на кулачках шансов выиграть не было, в тот приснопамятный вечер деревянщик легко мог найти упокоение от поцелуя моей шпаги. Но не нашёл. Потому что я, если честно признаться, немного струсил.

Не люблю драться насмерть. Пьяные потасовки не в счёт: это всего лишь отдохновение души и тела. А вот когда в ход идёт острая сталь… Не люблю. Умею, не испытываю особых сердечных мук и других неприятных ощущений при виде пролившейся крови, но ненавижу. Ещё в детстве отец рассказывал, что убивать себе подобных следует только в том случае, если иного выхода нет. Например, когда тебе самому грозит смертельная опасность — тогда просто не стоит раздумывать. Но если ситуация «заморожена», нужно приложить все силы, чтобы заставить её таять в нужном направлении.

Я читал все оттенки чувств, наполняющих деревянщика в те минуты. Ощущал его боль и отчаяние, как свои собственные. Терялся вместе с ним в круговерти образов, поменявшихся местами и исказивших настоящее до неузнаваемости. Но, как в большинстве болезней можно найти путь к исцелению, «водяное безумие» тоже поддаётся управлению. Если отыщешь ту ниточку, на которой сознание удерживается от прыжка в бездну.

У Сеппина была такая ниточка: сомнение, а успел ли он сделать всё, что должен был. То есть успел ли он обезопасить от нищеты и себя самого, и свою семью. Как только я прочитал это сомнение, можно было выдохнуть и отпустить свой собственный страх — страх взять на себя гибель безвинного человека. А потом началось долгое и мучительное возвращение деревянщика домой из леса безумия.

Слово за словом, фраза за фразой я продирался через нагромождение заблуждений, в обычное время прятавшихся где-то на дне сознания мужчины, оставшегося наполовину ребёнком и, наверное, потому способного создавать из дерева вещи сродни сказочным чудесам. Чего там только не было… И каждую тень должно было заметить, отловить, прочитать и правильно осознать, чтобы следующей увещевающей фразой не испортить положение, а улучшить. Тяжёлая работа. Подозреваю, что некоторые из моих предшественников в подобных случаях не тратились, сразу обнажая оружие. Почему я не последовал их примеру? Не знаю. Наверное, из скупости. Ну да, мне так мало попадается поводов для применения вдолблённых в голову знаний, что я радостно хватаюсь за каждый из них. Потом жалею, конечно. Но недолго. Вот и с Сеппином жалел — ровно до той самой минуты, когда посветлевшие глаза ослепили меня своим покоем…

— Ну дык… Вон сколько урону. А вы на нас думаете, верно?

Я вздохнул и почесал за ухом.

— А что, и в самом деле вы подожгли?

— Да нечто мы совсем дурные, dan Смотритель, чтобы собственный дом рушить! — оскорбился деревянщик.

Вообще-то дурные. Дурки, как их и именуют в Антрее. А меня, соответственно, называют придурком. Но я не обижаюсь, поскольку действительно состою «при дурках».

— Не оправдывайся, я знаю, что вы не виноваты.

Сеппин облегчённо выдохнул. Знаю почему: проступки подлежали наказанию, и это правило я никогда не преступал. Было дело по первости, когда прощал всё что ни надо, но… Столкнувшись с тем, что мои серьёзные и справедливые требования не принимаются к исполнению, слегка озверел и ужесточил дисциплину. Самому было тошно от собственной «жёсткости», но пользу сии страдания принесли: теперь любое моё слово, сказанное холодным тоном, почитается приказом.

— А для тебя лично работёнка образовалась.

Деревянщик обрадованно навострил слух.

— Снимешь всю эту погорелость и сделаешь новую облицовку. Согласен?

Можно было не спрашивать. Что ещё доставит истинное удовольствие мастеру, как не любимая работа?

— Как не сделать, сделаем! Только я бы сам доски пилил, если dan Смотритель не против: тут же надо узор будет точно подбирать, чтобы каждый завиток на своём месте был, а не вразнобой.

— Да, да… Пили сам, конечно. Я договорюсь, чтобы нужную древесину доставили. Только ты сначала сам определись, что тебе потребуется.

— Да не так уж много, dan Смотритель! Только молодняк не подойдёт, нужно будет стволы старше пятидесяти лет подобрать, да не полевые, а из той части леса, где… — увлечённо начал Сеппин, но я устало махнул рукой:

— Позже, хорошо? Запиши, если сможешь. А для начала убери всю гадость, у меня голова от этого запаха болит.

— Как пожелаете, dan Смотритель!

Деревянщик бодро потопал за надлежащими инструментами, а я вернулся в кабинет, где застал… Своего подчинённого, бегающего от работы при каждом удобном случае.

Олден, запыхавшийся и раскрасневшийся, попытался сделать вид, что сидит в кресле уже битый час, дожидаясь меня. Понимал, конечно, что все попытки будут напрасными, но надежды окончательно не терял. Правильный подход, кстати: делать вид, что всё прекрасно, когда, напротив, всё ужасно. Сам иногда им пользуюсь.

Я медленно и величаво (не знаю, как выглядит со стороны, и знать не хочу: мне всегда было довольно внутреннего ощущения) проследовал к своему месту, устроил пятую точку поудобнее, откинулся на спинку кресла и скрестил руки на груди, придавая устремлённому в пространство взгляду выражение скорбной снисходительности.

Веснушки на перебитом носу Олли немного подумали и спрятались в меленьких складочках, когда маг наивно сообщил:

— Не ожидал встретить тебя сегодня, и особенно здесь.

— Да, такой уж я непредсказуемый и внезапный… Но речь не обо мне, имеющем законное основание для того, чтобы отлынивать от несения службы. А вот почему другие персоны не находятся там, где должны находиться, мне бы хотелось знать. Очень.

Олден прищурился, стараясь выглядеть невинно оскорблённым:

— Вообще-то, раз уж ты в настоящее время освобождён от службы, твоё появление в приюте может расцениваться лишь как частный визит.

Прав, мерзавец. Но когда я отступал перед превосходящими силами противника?

— Да, частный визит единоличного владельца, требующего отчёт о делах у нанятого слуги.

— Это кто здесь слуга?

— Показать пальцем?

Олден не на шутку обиделся, хотя я не солгал ни в одной детали: он — мой слуга. В отношении приютских дел. И состоит на должности лекаря, призванного следить за состоянием содержащихся в приюте людей. Получает за это жалованье, кстати, в отличие от меня. И не только за это.

— Итак, я жажду получить отчёт.

— Прямо сейчас?

— А что тебе мешает? Учти, я ведь могу потребовать составить его в письменном виде, что, безусловно, займёт часть того времени, которое ты выделил на труды по обретению идеальной возлюбленной.

— Сволочь ты, Рэйден.

— На том и держимся! — сползаю пониже в кресле и закидываю ноги на стол.

Ну вот, теперь Олли будет дуться и считать меня нехорошим человеком, заглядывающим туда, куда не просят. Ничего, переживу.

— Ты же обещал. — Суровый укор и в голосе, и в помрачневших глазах.

— Что именно?

— Не вынюхивать.

— А я и не вынюхивал.

Скривившиеся в недоверчивой усмешке губы.

— Доказать, конечно, не могу, но… У нас с тобой был один и тот же гильдейский наставник, если помнишь. Так почему ты считаешь, что из предназначенных нам обоим знаний я не усвоил ни крохи?

Олден отвёл взгляд, обдумывая мои слова.

Велика загадка, можно подумать! На самом деле, ответ — проще некуда.

Что есть безумие? Потеря контроля над разумом и ощущениями, скажете вы и будете правы. Только есть одно «но»: сошедший с ума человек продолжает жить и временами действует на зависть осмысленно, так что не сразу и поймёшь, кто разумнее — он или все остальные. Следовательно, само «сошествие» не происходит в никуда, а означает лишь переход с одной ступени на другую. И эта самая другая ступень устанавливает над личностью свой контроль. Таким образом, безумие может рассматриваться как смена управителя. А поскольку «водяное безумие» вызвано определённым составом питьевой воды, значит, можно подобрать такое сочетание веществ, которое обеспечит смену управителя, направленную в нужную сторону. Короче говоря, есть вероятность подчинить своим устремлениям другого человека, и вероятность довольно большая. Собственно, этим Олден и занят: пытается в своей лаборатории соорудить приворотное зелье для полного и безоговорочного охмурения городских красавиц.

Да, можно было напрячься и проникнуть в мысли мага так, как я умею это делать. Но зачем, если всё и так лежит на ладони? Ну подумаешь, в далёкой юности получил от ворот поворот! Взял бы да нашёл дурёху посговорчивее, так нет — надо тратить силы, время и казённые деньги на заведомо бесполезную ерунду. Глупый… Ну, приворожит он себе красотку, и что дальше? Она будет с обожанием смотреть ему в рот и исполнять любые фантазии. День, месяц, год. Всю жизнь. И надоест… До жути. А бросить её Олли не сможет, и отлично знает об этом своём маленьком недостатке: никогда не избегать ответа за содеянное. Спрашивается, на кой ххаг?

Правда, для меня сие зелье было бы небесполезно. В свете сложившихся обстоятельств только оно, пожалуй, и способно помочь вернуть расположение Наис. Нет, зачем я себя-то обманываю? Не способно. Значит, придётся стараться самому. Если б ещё силы для этого найти…

— Обидно узнать, что твой старый знакомый, можно сказать, соученик и почти друг ни в грош не ставит твои умственные способности, — с нарочитым огорчением протянул я, гоня прочь надоедливые размышления.

— А, уже «почти друг»? — язвительно переспросил Олден. — Ещё пара минут, и кем я стану?

— Не надейся, — покачал головой я, и мы рассмеялись.

Шутка, понятная немногим, в число которых, кроме меня, Олли, Вига, Калласа и ещё нескольких важных персон, никто не входит.

При моём образе жизни и моих возможностях я мог бы иметь бесконечное число девиц для развлечения, раз уж супруга отказывает в близости. Мог бы. Однако…

Только представьте себе, как неприятно на самом пике удовольствия проваливаться в омут чужих «памятных зарисовок»… Помню, когда это произошло со мной в первый раз, я очень долго не мог вернуться обратно и сообразить, какие из ощущений принадлежат мне, а какие следует побыстрее выбросить из головы раз и навсегда. Не говоря уже о ненужной степени подробности и красочности этих самых ощущений! Достаточно сказать одно: кому было бы приятно прикасаться к женщине, ощущая каждым волоском на теле, как она стонала под другим, нет, даже — под другими? И как она лгала каждому из них, что его ласки — самые жаркие и восхитительные. И как потом, сползая с влажных от пота простыней, устало наливала из кувшина воду, чтобы смыть память о липких объятиях ненавистного любовника… То непродолжительное время, пока я пытался найти способ справиться с означенной проблемой, меня мучил непреходящий страх: встретиться с одной и той же женщиной ещё раз и увидеть себя её глазами. Он и сейчас меня мучает. Поэтому любовница у меня одна. Из тех, кому просто не принято отказывать. Но, поскольку наши отношения существуют только для меня и неё, окружающие в большинстве своём считают, что я женщинами не интересуюсь. Что непременно вызывает шутки определённого рода у особ, не отягощённых умом. Можно подумать, близость с мужчиной в этом смысле будет для меня чем-то существенно отличаться от близости с женщиной! Каазры безрогие. Тьфу, не хочу об этом даже задумываться.

К тому же я вовремя не оценил всей прелести сложившейся ситуации и не подыграл особо упорствующим в заблуждениях, а результат моей оплошности стал воистину плачевным: придворные дамы решили, что мою заблудшую душу ещё можно спасти, и наперебой ринулись… Спасать. Поначалу это доставляло мне извращённое удовольствие, но спустя несколько лет ничего, кроме усталого снисхождения, не вызывало. Однако дамы не теряли надежды вернуть меня «на путь праведности»…

— И всё же, касательно отчёта, — напомнил я, отсмеявшись.

— А что с ним? — расширил глаза Олден.

— Его нет.

— Да что ты говоришь!

— У меня есть вопрос. Серьёзный. Ты в состоянии меня выслушать?

Короткий покорный выдох:

— Говори.

— Ты можешь установить факт творения заклинаний?

— В общем случае да.

— А в частном?

— Ну… — Олли задумался. — Это не моя стезя. Я никогда не собирался быть «ищейкой», да и не имею к этому таланта.

— То есть ты не сможешь мне сказать, совершалась ли волшба в стенах этого дома?

— Почему же, смогу. Наверное.

— Мне нужен точный ответ.

Карие глаза мага застыли, словно лужицы, схваченные морозцем, как и всякий раз, когда он встревожен.

— Что случилось?

— Пожар.

— Это я знаю. Что ещё?

— Этого достаточно, не находишь?

Олден выпрямился, отрывая спину от кресла.

— Рэйден, скажи прямо: что тебе нужно?

— Ты проводил «вытяжку», помнишь?

— Ну да.

— Ты сейчас чувствуешь её остаточные следы?

Четверть минуты оцепенения заканчиваются утвердительным кивком.

— Хорошо чувствуешь?

— Вполне. Ты же знаешь, неистраченная влага ещё какое-то время висит в воздухе и…

— Знаю. Тогда напомни мне другое: если до тебя «вытяжку» производил кто-то ещё, влага, не израсходованная им, приняла бы участие в твоих опытах?

Олден дёрнул подбородком, прикидывая варианты.

— Нет.

— Уверен?

— Могу поклясться.

— Значит, она сохранилась бы в связанном состоянии?

— Разумеется.

— А теперь скажи, друг мой Олли: ведь у всех магов разный почерк, верно?

— К чему ты клонишь?

— Слёзно тебя прошу: напряги свои извилины или что ещё у тебя имеется, и скажи мне, чувствуешь ли ты в воздушных потоках связанную не тобой влагу?

На сей раз рыжику понадобилось чуть больше времени, потому что нужно было отсеять ошмётки собственных заклинаний от чужих, но когда процесс завершился, Олден испуганно побледнел.

— Как понимаю, результат подтвердил мои опасения?

— Откуда ты узнал? Неужели…

— Нет, вынюхать я это не мог. Но иногда хватает и простого сложения фактов, чтобы узнать истину. Был совершён поджог.

— Но зачем?

— Мне тоже было бы интересно знать причину. Тем более что место было выбрано странное: ничего ценного в Старом флигеле не имелось. Кроме…

Маг заметил моё сомнение и уточнил:

— Кроме?

— Следы огня указывают, что поджог был осуществлён исключительно для уничтожения картины.

— Картины?

— Да. Портрет в алькове. Ты его помнишь?

По растерянному взгляду можно было понять: и Олли мало внимания уделял живописным полотнам.

— Жаль… В любом случае, восстановить его не представляется возможным.

— А в архиве нет его описания? — осторожно осведомился маг, чем вызвал моё искреннее восхищение.

— Умница! Сейчас посмотрим.

Вывороченное на стол содержимое одной из полок шкафа не сразу явило нашим взорам нужную тетрадь, но и не особо упорствовало: не прошло и пяти минут, как мы склонились над нужной страницей и хором прочитали:

— «Женский портрет кисти неизвестного живописца. Размеры: три на два фута. Рама изготовлена из…»

Мы с Олденом переглянулись и снова уныло осыпались в кресла.

Женский портрет. Потрясающие воображение сведения! Ни тебе имени, ни другого намёка на личность, удостоившуюся чести быть запечатлённой на полотне. И с какого конца теперь браться за расследование? Я уже хотел было озвучить, с какого, но в этот момент в дверь кабинета бочком просочился Сеппин, волочащий под мышкой нечто, с виду похожее на ящик.

Таковым оно и оказалось. Точнее, шкатулкой. Старинной, судя по потрескавшемуся во всех местах и облезшему лаку. Простенькой: ни украшательной резьбы, ни инкрустации.

— Где ты это взял?

— Да вот тут же, dan Смотритель, панели за портретом снимал, смотрю: дверца. Тоже обгоревшая. Я за неё потянул, она и открылась.

— Тайник, — кивнул Олден.

— Вроде того, — согласился деревянщик. — А там шкатулка стояла. Целёхонькая. До неё огонь добраться не успел.

— Спасибо, Сеппин. Сможешь открыть?

— Да в два счёта, dan Смотритель!

Ловкие пальцы мастера мигом подобрали ножичек, которым замок был вскрыт. Правда, перед этим Олли заверил меня, что никакой магии ни снаружи, ни внутри нет и наши действия не повредят содержимому.

А когда крышка шкатулки откинулась назад, я увидел то, что и можно было ожидать. Несколько густо-жёлтых листков пергамента, любовно кем-то расправленных и для надёжности придавленных в углах по диагонали двумя массивными серьгами. Чёрные агаты в серебре, потемневшем от времени. Красивые, но зловещие, хоть в рисунке оправы использованы цветочные мотивы. Женские серьги. А вот чьей руке принадлежат строчки букв с причудливыми завитками?

Я сдвинул украшения в сторону и взял в руки письмо из прошлого.

«Рэйден, любезный друг мой!»

Оно адресовано мне? Невозможно. Должно быть, имелся в виду мой предок, тоже Рэйден, первый из… Но тогда этому письму около четырёх сотен лет. А тушь почти не выцвела. Умели же делать предки…

«Как прискорбно сознавать, что заботы государственные отнимают всё больше и больше твоего времени! Я вознамерился было просить тебя о встрече, но, узнав, сколь многие дела требуют твоего участия, устыдился собственной дерзости и потому доверяю перу то, о чём хотел и должен был известить тебя лично… Я влюблён, друг мой. Влюблён не впервые, но сие чувство только теперь стало для меня неизмеримо дорогим. Она — чудо! Первое из чудес подлунного мира. И соблаговолила ответить на моё предложение согласием… Я счастлив, друг мой, и хочу разделить своё счастье со вторым самым близким мне человеком — с тобой. Моя возлюбленная… Нет, не буду тратить время и тушь понапрасну: лучше взгляни сам, как хороша моя любовь. Пусть мои пальцы не так ловки, как в юности, заверяю тебя: сходство несомненное! И помни, без твоего присутствия свадьба, назначенная на седьмой день месяца Расцвета, не принесёт мне того счастья, которого я желаю…»

Без подписи. Впрочем, тот Рэйден наверняка знал, от кого получил послание. Что же дальше? О, неизвестный мне обитатель прошлого напрасно ругал свои пальцы: нарисовано талантливо. Очень талантливо, насколько я могу утверждать согласно своим познаниям в живописи. Скупые, но точные зарисовки. И правда, она была хороша.

Длинная шея. Чуть удлинённая форма черепа, но без неприятных искажений черт лица. Нос маленький, короткий и совершенно прямой. Подбородок треугольный и безвольно ушедший назад, но почему-то придающий по-детски невинному лицу странный, загадочно-пугающий вид. Ключичные кости изящно изогнуты. На пояснице россыпь родинок, похожая на фрагмент тонкого пояска… Эй, ну ничего себе! Насколько же ты был близким другом этому художнику, дорогой прадед, если получал столь пикантные изображения? Хм… Фигурка миленькая, но излишне сухая. Мальчишеская. Впрочем, Наис тоже не может похвастать женственными формами, но это не мешает мне её любить, так зачем осуждать вкусы другого? Тем более что этот «другой» давным-давно почил в мире.

Я свернул листы пергамента и убрал обратно в шкатулку. Олден недовольно поджал губу: рассчитывал, стервец, что позволю ему ознакомиться с личной перепиской моего предка? Нет уж.

Если мои выводы верны, то на сгоревшей картине скорее всего была изображена упомянутая дама. Безымянная. Ххаг подери! Как предки обожали таинственность! Правда, если они и без того знали друг друга наизусть, зачем лишний раз всуе поминать дорогие сердцу имена?

Заставив Олли помочь Сеппину изложить на бумаге требования к материалам, необходимым для восстановления внутреннего убранства Старого флигеля, я спустился вниз, в альков, к тому месту, где ранее висел портрет, а теперь виднелась закопчённая дверца тайника.

Зачем он был устроен? Почему именно здесь? С какой целью его скрывала картина? Она должна была напоминать? Но о чём? Возможно, тот Рэйден просто желал время от времени вспоминать о счастье и любви своего близкого друга и только потому любовался хорошеньким женским личиком. Да, вполне возможно. Но кому понадобилось уничтожать сие свидетельство давних страстей? Я бы не удивился, если бы поджог был делом рук моих дурок, но они не замешаны в преступлении. Хотя бы потому, что не смогли бы ни достать фляжки с маслом «хиши», ни осуществить высушивание дубовых панелей в коридоре. Кто же…

— Она всё-таки добилась своего, — прошамкал старушечий голос рядом со мной.

Привидение, будь она неладна! Вечно ухитряется подкрасться в своих войлочных тапочках под самое ухо, а потом изрекает нечто многозначительное, но совершенно непонятное, и неизвестно, что хуже: подпрыгнуть от неожиданности, просто услышав её слова, или застыть столбом, пытаясь понять, что именно она хотела сказать.

Низенькая, иссохшая от времени, она некогда считалась одной из первых красавиц Антреи, но об этом я сужу по рассказам отца, который, впрочем, и сам застал её уже в период увядания. Сколько лет жила на свете daneke Ритис, не знал никто, кроме неё самой, но добиться внятного ответа от старушки было так же непосильно, как и заставить её следовать правилам, принятым в приюте.

Наверное, следовало было держаться построже с дамой, обожающей прятаться во всех тёмных закоулках, кашлять по ночам в коридоре и заводить пространные беседы именно в тот момент, когда мне нужно срочно отправляться на службу. Наверное. Но у меня не хватало духу. Да-да, не хватало! При всей склочности и назойливости, Привидение была необъяснимо трогательна каждой чёрточкой своего поведения. Как ребёнок. И обидеть старушку для меня было всё равно что причинить боль, скажем, Лелии. Поэтому я скрипел зубами, но выслушивал жалобы на несуществующие неудобства и торжественно обещал «всё поправить». После таких обещаний daneke Ритис успокаивалась и отбывала в свою опочивальню. В лучшем случае. В худшем — семенила за мной до самых ворот приюта, заваливая просьбами передать самые тёплые пожелания и справиться о здоровье её знакомых, которые, насколько я знал, благополучно скончались ещё до моего рождения. За ворота она не выходила, как и прочие дурки. Просто не могла. И вовсе не из-за заклинаний или стражи: ни того, ни другого не было, да и не требовалось. Жертв «водяного безумия» удерживал в приюте их собственный страх. Страх окончательно сойти с ума.

Этот клочок земли был отведён в пользование роду Ра-Гро неспроста. Источник, регулярно пополнявший каменную чашу в парке, проложил себе дорогу из водяной линзы, в которой были растворены частички породы, схожей с той, что придавала опасные свойства Лавуоле, но имевшей одно существенное отличие. Если вода с отрогов Ринневер заставляла людей сходить с ума, то струи этого источника вынуждали безумие остановиться. Не уйти совсем, а остаться ждать у порога. Спрашивается, а почему этим источником не могли пользоваться все остальные жители города, если он позволял оставаться в здравом уме? Да потому, что всему на свете положен предел.

Эта вода и вправду могла приостановить течение болезни, но в том и только в том случае, если при её принятии внутрь больной будет заговорён. Кем? Мной, разумеется. Действо длительное и требующее усилий, но приносящее свои плоды. Правда, после него заговорённый должен оставаться в пределах влияния водяной линзы, иначе всё пойдёт насмарку. Вот так и получалось, что чудесными свойствами источника пользовались только дурки, которые, раз окунувшись в омут безумия и выплывшие оттуда с моей (и моих предков) помощью, ни за какие блага не согласились бы покинуть приют…

— Кто — она?

Старушка подняла на меня прозрачный взгляд.

— Чаровница.

Красиво, но неконкретно.

— Вы её знали, бабушка?

Уже спросив, понимаю, что вопрос поставлен глупо: ну как Привидение может знать даму, жившую несколько столетий назад?

Но daneke Ритис не заметила моей оплошности, пропев:

— Прекрасная и опасная…

— Опасная? Чем же?

— Тем, чем владеет.

Понятно. Начинается привычная игра в «не знаю, что и где».

— Бабушка, вы можете назвать мне её имя?

— Спросишь у неё самой.

— Я бы с удовольствием, но… Где мне её найти?

— Она придёт. Сама. Как приходила намедни. И чёрный огонь пожрёт всех.

Одарив меня этим пророчеством, Привидение повернулась и, обессиленно ссутулившись, побрела прочь, оставляя меня в расстроенных, как лютня в руках неумелого музыканта, чувствах.

Скрип пера по бумаге затих ровно на тот промежуток времени, который потребовался, чтобы спросить:

— Dan Ра-Дьен назначил вам встречу?

Я выдержал паузу, любуясь бликами свечного света на гладко причёсанном затылке склонившейся над письменным столом девушки, и ответил:

— Разумеется. Ещё до моего появления на свет.

Daneke Мийна, помощница Калласа в его нелёгком деле сбора с торговых людей дани за услуги, не всегда являющиеся заметными даже глазу, сурово чиркнула пером, выводя особенно строгий завиток в окончании какого-то слова, и только потом подняла голову:

— Dan Советник на сегодня закончил приём.

— Правда? А я рассчитывал, что мы с ним как раз и примем!

Светло-карие глаза Мийны преисполнились негодования:

— Вам не хуже меня известно, что dan Советник придерживается…

— Разве тебе на отдых было выделено не три дня? — чуть удивлённо спросил Каллас, появившийся на пороге кабинета.

Ввиду не слишком крепкого здоровья, а также просто из удобства Ра-Дьен использовал для своих нужд исключительно первый этаж легкомысленно нарядного особняка, а второй и третий этажи пожертвовал прислуге, родственникам и лично приглашённым гостям. Как правило, дома Калли переговоров не вёл, назначая деловые встречи на другом конце Караванного пути, поблизости от портовых складов и, что немаловажно, в прямой видимости от поста Городской стражи, поскольку, хоть dan Советник и занимался деятельностью сугубо на благо людям, находились купцы, настолько недовольные заключёнными (а ещё чаще — незаключенными) сделками, что забывали о первом правиле торговли: «Бей по врагу монетой, а не клинком». Да, на Калли покушались, и неоднократно. Собственно, по этой простой причине он и таскает на переговоры меня, чем вызывает постоянное неудовольствие темноволосой Мийны, полагающей себя незаменимой именно в деле поиска обоюдовыгодного согласия между покупателями и продавцами.

— Увы, покой — моя давняя, но несбыточная мечта! — с нарочитой грустью провозгласил я, перехватывая зажатую под мышкой шкатулку.

Ра-Дьен, заметив странную ношу, растерянно приподнял брови, но тут же, поймав мой многозначительный взгляд, вновь вернул лицу усталое равнодушие:

— Прошу в кабинет. Мийна, милая моя, распорядись подать нам лёгкий ужин.

— С вином? — ехидно уточнила девушка.

— Как пожелает dan Рэйден.

Решение оставили на откуп мне, но сегодня я не собирался колебать моральные устои благовоспитанных девиц:

— Достаточно будет воды. С ледников, если можно.

Мийна кивнула и быстрым, но ни в коем случае не торопливым шагом направилась в сторону кухни, а я прошёл за Калласом в его «гнёздышко».

Как вы думаете, на что похож кабинет человека, который участвует во всех сторонах торговли между Антреей и остальным миром? Не угадаете ни за что. На смесь спальни и гостиной. Это у меня в приютском кабинете из мебели присутствует лишь та, которая не позволяет расслабиться и отдохнуть, а dan Советник здесь живёт, со всеми вытекающими последствиями.

К примеру, рабочего стола нет вовсе — вместо него, по южным традициям, на коротких ножках установлена мраморная панель из цельного куска камня, неполированная, потому что природная шероховатость нравится Калласу больше гладкой искусственности. Вокруг расставлены мягкие кушетки, причём гостевые — ниже, чем у хозяина, дабы подчеркнуть, кто в этих стенах главнее. Книжных шкафов нет, да и вообще нет никаких бумаг на виду: для работы с записями о сделках имеется Мийна, которая тщательно следит за полнотой отчётов и ведёт регистр клиентов, а Ра-Дьен занимается совсем другими вещами. Руководством. Честно говоря, я поначалу сомневался в его способности держать в голове все необходимые детали, но когда стал свидетелем и участником разрешения донельзя запутанной ситуации, осложнённой многочисленными претензиями всех заинтересованных сторон друг к другу, понял: не большая библиотека делает человека мудрецом. А на низеньких кушетках к тому же так приятно тискать пышные формы daneke Мары…

— Располагайся.

Каллас занял своё излюбленное место на бархате тёмно-зелёного покрывала. Я, перебрав пяток подушек, остановил свой выбор на самой плоской, положил её на мраморный столик и водрузился сверху: сидение на мягком — самый верный способ уснуть, а сейчас мне нужно побыть бодрым. Хоть какое-то время.

Шкатулка была отставлена в сторону — до того момента, пока Мийна торжественно не внесла в кабинет и не расставила на столе блюда с закусками. Лёгкими, как и просил Каллас: овощные рулетики, сыр и пресные лепёшки. Лично для меня предлагался хрустальный графин с запотевшими боками.

— Я просил ледниковую воду, а не ледяную.

— Простите, dan Рэйден, я посчитала, что одно неотделимо от другого, — невинно улыбнулась девушка и, присев в вежливом поклоне, удалилась, плавно покачивая трёхслойной юбкой тёмно-лилового платья.

— Стерва, — привычно констатировал я.

Каллас усмехнулся:

— Просто ревнует.

— К тебе?

— К работе.

— Ну, если так… — Я подвинул к себе блюдо с рулетиками и взял на пробу один, в котором помимо овощей наблюдалось что-то рыбное.

Вкусно. И рыба речная, полностью в соответствии с моими предпочтениями. Значит ли это… Кошусь в сторону Ра-Дьена и встречаю ответный утвердительный взгляд.

— Да, это всё для тебя. Сыр тоже. Козий, с горных пастбищ.

— Какая неслыханная роскошь! Позвольте осведомиться, чем такой недостойный человек, как я, заслужил…

Каллас укоризненно покачал головой, плотнее запахивая на груди домашнюю мантию из толстого шерстяного сукна.

— Не смешно.

— А разве должно быть? Я не шучу. Я на самом деле хочу знать, что подвигло тебя на столь трогательную заботу обо мне.

— Кто сказал, что я забочусь о тебе? Я забочусь о благополучии дел. Забыл? Завтра тебя с нетерпением ожидает daneke Амира.

Вздыхаю:

— Забудешь такое… Но оставим завтрашние дела завтрашнему дню, идёт? Сегодня тоже есть о чём поговорить и над чем подумать.

— Например?

Каллас едва уловимо напрягся. Стороннему наблюдателю чуть приподнятые плечи не сказали бы ровным счётом ничего, но я знал: мой собеседник готов слушать и, что немаловажно, слышать.

— Например, о пожаре.

— Ты составил опись пострадавшего имущества?

— Не до конца. Да и мало что пострадало: нужно по большей части только заменить обшивку стен. Олли пришлёт тебе точный список потребных материалов, когда Сеппин закончит фантазировать.

— Сеппин?

— Деревянщик. Из моих подопечных.

— А… — разочарованно протянул Ра-Дьен. — Помню. Ну, хоть в чём-то можно сэкономить!

— Да, не волнуйся об оплате мастеров. Однако… Раз уж эта статья расходов исключается, смею напомнить, что было бы совсем неплохо, если бы…

— Так и не оставил эту мысль? — Глаза Калласа насмешливо сузились.

— А чем она плоха? Если удастся доказать, что растения, выросшие на территории приюта, позволяют обезопасить гостей города от помешательства на всё время пребывания, это принесло бы немалую выгоду прежде всего тебе. Я не прав?

— С одной стороны, несомненно, и всё же…

Я азартно хлопнул ладонями по мраморной столешнице.

— Представь только: пара-тройка яблок или гроздь винных ягод в день, и любой человек может быть полностью за себя спокоен!

— И как ты собираешься проводить исследования и обеспечивать доказательства? — лукаво, но с большой долей заинтересованности спросил Ра-Дьен.

— Это уже мои проблемы! Главное — ввязаться в драку, а потом…

— А потом вовремя унести ноги, это имеешь в виду?

Пришлось признаться:

— Не исключено. Только я вполне уверен в успехе. Честно.

— Хорошо, подумаю, — согласился Каллас. — Это всё?

Я сделал трагическую паузу.

— Нет.

— Что-то случилось?

— Ты изучал материалы дознания по поводу пожара?

— Пробежал взглядом.

— Тебя что-нибудь в них насторожило?

Ра-Дьен задумался. С минуту шевелил губами, словно проговаривая про себя строки скупого отчёта.

— Нет. Пожалуй, нет.

— А должно было насторожить! — торжествующе завершил я свою мысль.

— Излагай.

— В результате дознания было установлено, что пожар произошёл по причине возгорания пролитого масла для светильников, верно?

— Да, — подтвердил Каллас, пока не чувствуя подвоха.

— Масла определённого сорта.

— И что с того?

— Масла сорта «хиши».

Dan Советник недоумевающе воззрился на меня.

— Не понимаю, что в этом странного.

— Ну как! На какое масло ты мне выделяешь деньги, а?

Каллас хмыкнул:

— Только не говори, что именно его ты и покупаешь!

— Почему это «не говори»?

— Собственно… — Он потёр переносицу. — Я думал, что ты воспользуешься случаем и разницу будешь использовать по своему усмотрению.

— Что?! — Я оскорбился и даже вскочил на ноги. — Предполагал, что стану воровать у тебя и королевского казначея и даже подсунул повод для воровства? Какое… какая… Да как ты только мог?!

— Хочешь сказать… — До Калласа постепенно стало доходить.

— И хочу, и говорю! Я. Никогда. Ничего. Ни у кого. НЕ ВОРУЮ!

— Не кричи, пожалуйста.

— Я не кричу! С чего ты вообще взял…

— Извини.

Слово было произнесено так тихо, что я подумал: послышалось.

— Что-что?

— Извини, — повторил он чуть громче и виноватее. — Да и не воровство это было бы… Так, использование служебных возможностей.

— В личных целях, разумеется?

Каллас сочувственно пожал плечами:

— Казна бы не обеднела. И я — тоже. Но, признаюсь, не думал, что ты настолько…

— Честный?

— Глупый.

Я надулся и сделал круг по кабинету.

— Между прочим, я пользуюсь теми же самыми светильниками, когда бываю в приюте. А ты прекрасно знаешь, что малейшее задымление…

Ра-Дьен расхохотался:

— Так вот в чём дело! Тебе не пришло в голову воровать, потому что красть пришлось бы у себя самого! Браво! Вот это я понимаю! А то уж начал переживать за твои умственные способности.

— Зачем волноваться о том, чего нет? — философски заметил я.

— Ладно, оставим в покое бессмысленные диспуты… Значит, ты уверен, что пролитое масло было принесено нарочно?

— Уверен. Более того, злоумышленник принял все возможные меры, чтобы преступление совершилось.

— Поясни.

— Подожжённая древесина предварительно была высушена. Магическим способом.

— Хм.

Каллас откинулся на подушки, сплетая и расплетая сцепленные замком пальцы. Я, не желая торопить движение мыслей за высоким лбом старого приятеля и по совместительству вышестоящей персоны, вернулся к поглощению ужина, хотя настоящего голода не испытывал: сказывалось кратковременное пребывание в заботливых руках матери. Как правило, визита домой мне хватало для сохранения тела и разума в наилучшей форме по меньшей мере в течение месяца. Однако, при всей заманчивости результатов, посещения Лунной Излучины были расписаны на годы вперёд.

— Не спрашиваю, как ты это установил, но раз уж заявил о своих сомнениях, значит, доказательства имеются, — наконец проронил Ра-Дьен, выходя из состояния отрешённой задумчивости.

— Увы.

— Не та новость, которую я хотел бы услышать.

— Понимаю. Веришь или нет, но и мне стало неуютно. Очень.

— Есть предположения о цели злоумышления?

Я качнул головой:

— И да, и нет. Скорее известно, для совершения каких именно действий был осуществлён поджог, но, подери меня ххаг, не могу даже представить зачем!

— Поподробнее, — велел Каллас.

— Судя по следам огня, целью поджигателя было уничтожение картины.

Светлые брови удивлённо дрогнули:

— Картины?

— Ну да. Портрет женщины. Неизвестной до такой степени, что я не помню, как он вообще выглядел.

— Наверняка висел в Старом флигеле? — легко догадался dan Советник.

— Висел. В конце коридора на первом этаже. Прямо скажем, не на видном месте!

— Не оправдывайся, не стоит. Хотя тебе следовало бы лучше знать собственное имущество.

— Я знаю! Подумаешь, одна несчастная картинка…

— Из-за которой кто-то пошёл на риск.

— Риск? Вот ещё! Да мои дурки и напугать-то толком не способны!

— И кому это известно? — последовало мгновенное уточнение.

— Ну… — настала моя очередь задуматься.

В самом деле, кому? Приют немощных духом вызывает у всех горожан благоговение вперемежку с животным страхом, причём и то, и другое чувство впитывается с молоком матери и рассказами отца, потому, собственно, дуркам и стража не нужна: они сами за ограду не выйдут, а люди с другой стороны не решатся войти из боязни «заразиться» безумием. Ой-ой-ой, что же получается? Либо в приют проник человек, уже потерявший рассудок и не способный правильно оценивать опасность, либо… Поджигатель пришёл со стороны. Чужеземец, которого с детства не пугали «страшными рассказками». Чужак.

Видимо, у меня на лице отразился ход всех мыслей в подробностях, потому что Каллас удовлетворённо кивнул:

— Он не местный.

— И это ещё хуже, чем могло бы быть.

— С одной стороны.

— Имеется и другая?

— Куда же без неё? Имеется. Регистр чужестранцев ведётся точно и тщательно, следовательно, не составит труда…

Я взвыл, закатив глаза к потолку:

— Не составит?! Да ты представляешь себе, сколько их — проезжающих мимо и осевших в городе? Несколько сотен, не больше и не меньше! А проверить необходимо каждого. Каждого, понимаешь? Где был, что делал, есть ли свидетели, есть ли мотивы… Сколько времени понадобится? Год, два?

Каллас нахмурился:

— Не преувеличивай. Не более месяца.

— За который состав чужестранцев в Антрее существенно изменится! Приближается лето, помнишь?

— Можно закрыть границы.

Я растерянно запустил пятерню в волосы.

— Можно… Если королева согласится. А для этого одной моей просьбы будет недостаточно. И твоей не хватит, потому что отчёт о дознании, составленный Хаммисом, утверждает: преступления не было.

— Хаммисом? — брезгливо сморщился Ра-Дьен.

— Им самым. Масло случайно пролилось, случайно вспыхнуло, случайно… Не было ничего, в общем.

— Да, против результатов дознания не попрёшь. А назначить повторное…

— Бессмысленно — остатки заклинания теряют силу с каждой минутой. Другой дознаватель попросту не обнаружит следов. Да и представляешь, сколько придётся потратить времени, чтобы убедить амитера в необходимости повторно отвлекать людей на расследование пустячного дела?

Каллас снова ненадолго погрузился в размышления, постукивая пальцами по губам.

— Может, всё не так страшно? Почему не предположить, что происшедшее всего лишь месть кого-то из тех, кому не разрешили в своё время поселиться в городе?

— Месть? — Я попытался скоренько прикинуть разные варианты. — Отпадает. Мстят обычно не каменным стенам, а человеку. В данном случае покушались бы на меня, а не на безобидный кусок холста.

— Безобидный ли? — протянул Каллас.

— Буду считать так, пока не уверюсь в обратном.

— Кстати, что за старьё ты приволок с собой? — Интерес моего собеседника обратился к шкатулке.

— О, сей раритет имеет непосредственное отношение ко всем моим недавним бедам. За сгоревшей картиной был тайник, в котором и находилось послание из прошлого.

— Послание?

— Взгляни сам. — Я передал Ра-Дьену облупившийся ящичек.

Каллас повертел его в руках, открыл и извлёк на свет божий уже знакомые мне предметы. Надо сказать, на изучение письма dan Советник потратил чуть больше времени, чем я: подозреваю, его увлекли прилагавшиеся картинки. А вот по серьгам взгляд Калласа едва скользнул.

— Любопытно.

— И всё? — Я даже немного обиделся.

— А что ты ожидал услышать? Фрагмент переписки, не более.

— Зачем понадобилось хранить его в тайнике столько лет?

Ра-Дьен сложил листы пергамента обратно в шкатулку:

— Не знаю. Возможно, всё это имело значение для твоего предка, и только для него.

— Как думаешь, можно установить имя этой женщины?

— Можно попытаться. Есть на примете сведущие люди, которые способны навести подобные справки. Оставишь бумаги у меня?

— Конечно. Всё целиком оставлю: мне эта рухлядь пока ни к чему.

— Занятные украшения…

Я с недоумением посмотрел на бесстрастное лицо Калласа:

— Ты о чём?

— О серьгах.

— И что в них занятного?

— Не знаю. Возможно, мне показалось… Орнамент оправы составлен из лилейных цветков. Ты не заметил?

Я взял одну из серёжек и поднёс поближе к глазам. Быть того не может! В самом деле. Полураскрывшиеся бутоны неизвестного мне сорта, но определённо имеющие отношение к лилиям. Ххаг…

Это что-то означает. Это обязательно должно что-то означать!

— Иди-ка домой, — посоветовал Ра-Дьен. — И выспись получше. А завтра, с новыми силами…

— Браться за старое, да? Как пожелаете, dan Советник.

— Не стони, не рассыплешься. Амира — чудесная женщина и умнейший собеседник.

— С тобой — возможно, а вот со мной…

— Всё, спать! — Каллас понял, что увещеваниями ничего не добьётся, и сменил тон на приказной. — А с поджогом… Разберёмся. Но для начала выясним, что это была за девица: вдруг через неё протянется ниточка из прошлого в настоящее?

Протянется или нет, по этой ниточке ещё придётся проползти от одного конца к другому, чтобы найти, кого и чем она связывает. А по городу всё это время будет ходить человек, не питающий пиетета к приюту немощных духом, и это поистине жутко. Потому что когда уважение слабеет, необходимо завоёвывать его заново, а для этого… Не хочу думать, что может понадобиться.

И если Каллас прав, если… Как он сказал? «Имело значение для твоего предка, и только для него»? Так вот, если dan Советник угадал, он даже не представляет себе всей глубины своей догадки. Для моего предка, насколько могу судить по семейным хроникам, имела значение только одна вещь на свете, настоящее, истинное значение. Безопасность Антреи и её жителей. А посему несколько пожелтевших от времени клочков пергамента и странные серьги могут быть столь же важны, сколь и личность поджигателя. Нет, не могут быть. Важны. Вот только я пока не могу понять, в чём заключается их важность.