14

Вечное безмолвие этих бесконечных пространств меня пугает.

Паскаль, «Мысли», 206


1957. Голуэй, неделя перед Пасхой.

На десять шиллингов от священника мальчик купил себе гору шоколадок. Сидя на унитазе с разбросанными у ног фантиками, он чувствовал, как внутри все переворачивается, потом к горлу подступила рвота. Он чуть ли не радовался — хоть отвлекло от кровотечения в заднем проходе. С растущей тошнотой потянулся за новым батончиком, запихал себе в рот. Иногда это помогало не думать о воскресенье, о службе, о том, что будет потом. Шесть недель назад мать спросила, от чего он откажется на пост, он ответил «от шоколада» и начал неудержимо хихикать.

Потянулся за новым батончиком.


Я перечитал кучу детективов. Особенно люблю про частных сыщиков. Все алкоголики — обреченные романтики, а идея чужака-одиночки, который идет наперекор всему, — это прямо как в кино: «Как его не полюбить».

В таких книжках обожают слово «неотступный». С этим словом в уме я продолжал вести дело священника. Пришло время встретиться со вторым подозреваемым — инженером Майклом Клэром. Я неотступно прошерстил телефонный справочник, нашел его компанию, позвонил и наткнулся на секретаршу. Очень веселую — настолько, что я заподозрил сарказм. Примерно так:

— Офис Майкла Клэра, могу вам чем-то помочь?

Ее голос лучился позитивом, подразумевавшим, что помочь она была бы прямо-таки счастлива. Прикалывается? Единственный англицизм, который в Ирландии переняли охотно, — угрюмость. Обычно если звонишь в компанию, слышишь:

— Что?

Будто ты их от любовных ласк оторвал.

Поэтому я немного сбился с мысли, пробормотал, что я друг менеджера вышибал Тома Рида, он сказал, что мне сможет помочь мистер Клэр. Она сказала:

— Вы не могли бы немного подождать, я проверю его график?

Не мог бы?..

Затем:

— Мистер Клэр свободен в полдень. Можно записать ваше имя, пожалуйста?

— Джек Тейлор.

— Вам удобно в полдень, мистер Тейлор?

Я заверил, что удобно, и она закончила на:

— Будем вас ждать.

«Доброго дня» не добавила, но подразумевала.

Как же мы американизируемся.

Время еще было, и я снова попробовал послушать музыку. Нацепил наушники, поставил Джонни Кэша. Его гранитный голос — древний, как камни в Коннемаре. Потом песня Nine Inch Nails — Hurt.

Ох блин.

Убийственный текст, его истина резала по всему, что во мне осталось живого. Реабилитированным алкоголикам трудно слушать песню Кристофферсона One Day At A Time. Как нож по сердцу. Каждый раз, как слышишь, думаешь: «Господи Иисусе».

И не от почтения.

О Hurt нужно в обязательном порядке спрашивать на входе собраний АА:

— Имеет ли для вас значение эта песня, кромсает ли вас?

Нет — гуляй отсюда.

Она раскрывала целые коридоры боли — смерти Шона, владельца «У Грогана», Брендана Кросса, бывшего копа; жестянщиков, всех шестерых; моих родителей; Уоррена Зивона; и, о боже, Серены Мей.

И это еще не все. Поэтому когда Джонни едко завел об империи из грязи, пришлось сорвать наушники. Руки тряслись. Я пенял на никотиновые пластыри. Сижу весь в пластырях, трезвый и охреневший. Снова ходил в «Эйдж Консерн», выложил тридцать евро — целое состояние для благотворительной комиссионки, — и облачился в свой улов. Черный пиджак, белая футболка, черные джинсы, «тимберленды».

Посмотрелся в зеркало.

Сборная солянка.

Если нравится образ «гробовщик закупается в "Гэпе"», то нормально. И все-таки это на окраинах респектабельности, но с намеком, что я свой, крутой. Как мы себя только не обманываем каждый, сука, день. Альтернатива — не вставать с кровати, заряженный пистолет под подушкой. В порыве экстравагантности купил лосьон после бритья «Поло». Ну, продавщица была миленькая, а я дурак, все ради любви, почему нет? «Брют» у них кончился, а то иначе кто знает? Побрызгал — он жег, как сволочь. Я был готов к расследованию, пах если не как роза, то явно как человек, не оторванный от реальности.

Без понятной причины на ум пришла строчка: «Дитя есть отец человека».

Это еще что за херня?

И что важнее — чья? Теннисона, Браунинга — в общем, кто-то из британских тяжеловесов.[29]


Офис Майкла Клэра заходился в здании «Дун-Энгус» в конце Лонг-Уок. Более престижного адреса не найти — прямо напротив моего стряпчего. Слыхали — только что из дома для помешанных, а туда же: мой стряпчий. Это здание говорило… деньги, деньги, деньги.

Куча денег.

Лонг-Уок — один из моих любимых маршрутов. Проходишь под Испанской аркой, потом вдоль воды, на другой стороне — Кладдах. Место отмечает Пирс Ниммо. Перед тобой лежит Голуэйская бухта, почти различимы Аранские острова. Если когда-нибудь повезет или всерьез разбогатею, туда и соберусь — хотя бы устроить базу. Крики чаек, запах океана, дышится большими глотками и хочется вознести молитву благодарности. Для артистов должно быть обязательным жить там — оазис души. А уж если день солнечный, то, Пресвятый Господи, ты словно избран.

И день был очень солнечный.

Здание оказалось сплошь стеклом и светом, так и колыхалось, словно мираж.

Девушка на стойке — молодая, красивая, — чирикнула:

— Доброе утро.

— Еще какое. Я Джек Тейлор, к мистеру Клэру.

Ее явно обрадовала моя цель, она сказала:

— Присаживайтесь, сэр, я ему позвоню. Не хотите ли чаю, кофе?

— Эм-м, нет, не надо.

Через пять минут меня провели в кабинет Клэра. Декор дзенский — никаких наворотов, все по-спартански. Очередная скульптура Джона Биэна — бронзовый бык. Меня он заворожил. Так и хотелось сказать: у моего стряпчего похожая штуковина.

Обычно я не разбираюсь, красив мужчина или нет — мужики это считывать не умеют.

Теперь разобрался.

Он был великолепен и сам это знал. Копия Майкла Лэндона из «Маленького домика в прерии». Который еще снимался в том тошнотворном сериале про ангела, как «Уолтоны», но с крыльями. Майкл Клэр был высоким, загорелым, в нешуточно дорогом костюме. Должно быть, уже пятьдесят, но на вид больше сорока не дашь.

Вот гад.

Он протянул руку:

— Нравится бык Биэна? Опишите одним словом.

— Эм-м, смелый?

Ему понравилось, он улыбнулся, не опуская руки, спросил:

— Мистер Тейлор, секретарша может вам что-нибудь принести?

Я взял его руку — и он чуть не раздавил мне пальцы. Привычка мачо, борьба за превосходство.

— Нет, спасибо, она уже предлагала, и, пожалуйста, зовите меня Джек, — сказал я.

Он был рад, по крайней мере с виду, освободил мою искалеченную руку, зашел за тяжелый стол, сел, улыбнулся, снова взглянул на быка:

— «Смелый» — интересное описание этого произведения, но ты здесь не для того, чтобы обсуждать искусство… Итак, Джек, — я в таком случае Майкл. Чем могу помочь?

С чего бы он так любезен? Должен же понимать, что я расследую убийство священника, а значит, он подозреваемый. Его акцент не был откровенно британским, но где-то в том районе. У ирландцев есть ворчливое название «отполированный».

— Я говорил о смерти отца Джойса с Томом Ридом, — сказал я.

Он качал головой с обреченным лицом, сказал:

— Бедняга Том, жаль его.

— Да? Почему?

Майкл улыбнулся — прекрасные зубы, белые, ровные, блестящие. У меня тоже прекрасные зубы, но не свои.

— Брось, Джек, этот человек — тяжелый случай, — сказал он.

Я удивился, выдал это, сказал:

— Мне показалось, он вполне держит себя в руках.

Майкл терпеливо улыбнулся — мое любимое выражение, сразу завожусь, — сказал:

— Как легко тебя задурить.

Задурить? Меня-то?

Не успел я ответить, завизжал мой телефон. Я скривился, как когда чуешь лошадиный навоз, пробормотал:

— Надо было выключить.

Он пожал плечами.

— Ответь, а я пока организую нам кофе.

Он вышел из офиса, и я сказал:

— Да?

— Джек, это Коди. Не бросай.

— Что тебе надо?

Я ответил с гранитом в голосе. Он заметил, выпалил:

— Я его нашел.

Возбужденно, ликующе, радостно. Я спросил:

— Кого нашел?

— Сталкера. Я его нашел.

Я был изумлен, но признался ли в этом?

Не-а.

Сказал:

— Ну и что, теперь все из тебя тисками вытягивать?

Его радость поостыла.

— Прости, я… эм-м… Его зовут Сэм Уайт, живет на Сент-Патрик-авеню…

Помолчал, подождал. Я рявкнул:

— Возраст, род занятий?

— А, да, двадцать восемь, безработный… и живет один.

— Уверен, что это он?

— На сто процентов.

— Ладно, сегодня вечером встречаемся в пабе «У Ричардсона» в семь. Сможешь найти?

Я слышал его обиду.

— Да, да, смогу, — сказал он.

Я сбросил звонок.

Жесткий до конца.


Майкл Клэр вернулся с двумя дымящимися чашками, вручил одну мне, сказал:

— Решил, ты не из тех, кому нужны блюдца.

Понимай как хочешь. Алкоголики страшатся блюдец, ложек — всего, что выдает дрожь в руках. Сами посмотрите, как ложка выделывает джигу, а блюдце — полное фанданго. Или он принял меня за невежду, непривычного к этикету? Или, блин, может, так действительно проще.

Он улыбнулся, словно читал мои мысли, спросил:

— Молоко, сливки, сахар?

— Черный — отлично.

Так и было.

Я попытался вернуться к теме, спросил:

— Ты говорил, Том не совсем… в себе?

Он разглаживал морщинку на брюках, сказал:

— А ты не отступаешь, да? Как говорится, сразу к делу? Я занятой человек, да и у тебя… — он показал на телефон, — …активная жизнь. Давай не будем ходить вокруг да около. Просто спрашивай.

И я спросил:

— Ты имеешь какое-то отношение к… к… кончине… отца Джойса?

Он словно распробовал слово «кончина», покатал в мыслях. Такой вопрос должен бы разжечь

Гнев

Возмущение.

По самой меньшей мере — желание выставить за порог.

Но он откинулся на спинку кресла, помассировал затылок, уставился в потолок. В помещении что-то возникло. Я не настолько вычурный, чтобы назвать это холодком, но температура точно упала. Он спросил:

— Никогда не занимался йогой, Джек?

Мое имя в его устах звучало как ругательство, а дружеский, почти шутливый тон пугал, застал меня врасплох. Я запнулся, потом:

— Нет, не хватает терпения.

Тогда он быстро распрямился — одним текучим движением, — сказал:

— А стоит. Ты очень напряженный — можно сказать, накрученный.

Как на такое ответить? Я не знал. Он окинул меня взглядом, сказал:

— Ответ на твой вопрос — да.

Дело раскрыто.

Если бы было так просто. Да, будто мне повезет. Послужишь в полиции — запомнишь правило: человек признается сходу — ловить нечего. После резонансного убийства копов заваливают признаниями. А я уже нутром понял, что Клэру нравится трахать мне мозг. По лицу видно. Кроме того, когда признаются легко, часто прикрывают настоящего преступника. Мать признается, чтобы спасти сына; ну или отец.

Перевод: легкое признание равно бред собачий.


Можно сворачиваться, звать полицию.

Он поднялся — сплошь деловая эффективность — спросил:

— Что-нибудь еще?

Я встал озадаченный и растерянный, выдавил:

— Так ты признаешься?

Он поднес палец к губам, произнес:

— Ш-ш… ш-ш…

Потом всмотрелся в меня, словно изучал некий образчик, причем не самый интересный, и сказал:

— Реалполитик.

Причем даже с немецкой гортанностью. Когда я уставился на него пустым взглядом, он добавил:

— Возможно, тебе ближе выражение «самый сок» в том смысле, как его употребляют американцы. Позволь кратко обрисовать, как все устроено, мальчик мой.

От снисходительности в «мальчике моем» я закипел, гнев нарастал градус за градусом. Он продолжал:

— Власть — вот топливо, на котором все работает, с которым все улаживают. Я играю в гольф с твоим старым другом суперинтендантом Кленси, а он, боюсь, от тебя не в восторге. Считай гольф нашей версией масонства: кто играет вместе, спасает друг другу шкуру. Теперь примени воображение — можешь? Можешь выйти за свои крошечные рамки? Вообрази порочную троицу — Церковь, полиция и я fein (сам): мы хотим видеть, как этот город растет, у нас на него большие планы, и ты думаешь, мелкая помеха вроде мертвого священника, в любом случае уже опозорившего Церковь, сумеет — как бы выразиться — раскачать лодку?

Он издал короткий смешок — скорее лай, причем бешеный, — затем:

— Во время крупных строек — и не заблуждайся, Тейлор, этот город еще станет культурной столицей Европы, — обязательно, если простишь меня за небольшой каламбур, катятся головы.

Он помолчал, влюбленный в собственную речь, в грядущие проекты великой важности, а потом подбавил в голос гранита, спросил:

— И ты думаешь, что недоделанный следователь, сыщик-алкаш, частный, сука, детектив, ищейка хренова, — Господи Всемогущий, ты думаешь, такое пустое место, как ты, остановит поток? И ведь тебе, если не ошибаюсь, одно предупреждение уже сделали.

Так называемое ограбление перед квартирой «Фёрбо», полицейская обувь — теперь все зловеще складывалось.

Я был зол как никогда. Даже не из-за оскорблений — а они мимо не прошли, уж не извольте волноваться, — но из-за того, что он правда верил, будто может просто идти по головам. Вот это действительно довело меня до кипения. А когда кипишь, ты в одном шаге от сердечного приступа. Я пробормотал:

— Сволочь, думаешь, меня так просто запугать?

И да, сам знаю, слабовато.

Завизжал его телефон — по крайней мере, так мне показалось, — и он сказал:

— Свободен. Будь хорошим мальчиком, иди упейся, это у тебя получается лучше всего.

Поднимая трубку, он достал из пиджака бумажник, бросил через стол двадцатку:

— Вот, угощаю.

Еще чуть-чуть — и я бы его заставил ее сожрать.

Встал, пошатываясь, словно только что закинулся «Джеймисоном», и вышел таким взбешенным, что аж слезы из глаз.

На улице пришлось глубоко продышаться, чтобы приглушить гнев. Думаю, только через десять минут я вернул подобие самообладания, а потом зачем-то оглянулся на здание.

Он стоял перед стеклянным окном с очередной скульптурой Биэна за спиной, «Эллис-Айленд», и смотрел глазами безжизненными, как стекло между нами. Потом развернулся на каблуке и пропал.


Загрузка...