Och ocon… это по-ирландски и в грубом приближении означает «Горе мне». Песня моей жизни.
Служка спрятал десять шиллингов от священника под матрас. Мать нашла, обвинила в краже. Он объяснял, пытался объяснить, что с ним сделал священник. Она взяла розгу и безжалостно его выпорола с криком:
— Если еще раз такое скажешь, голову тебе оторву, понял?
Теренс Браун, стряпчий.
Он смахивал на хорька с анорексией.
Причем будто это знал и ждал, когда об этом скажешь ты.
Я не сказал.
Его контора находилась на Лонг-Уок, с Атлантическим океаном за окном. Отчетливо доносился вопль чаек — меня от него всегда тянет плакать, пуститься в дорогу или все сразу. Он сидел напротив за большим столом, и я огляделся, остановив взгляд на чу́дной статуе бронзовой армии. Повергающей в трепет своими суровостью и величием.
— Джон Биэн, — пояснил он.
Я кивнул. Сам-то никогда не гнался за материальными благами. Будешь пить всю жизнь — единственной целью и истинным лечением похмелья станет наличка. Он пошуршал бумажками на столе. сказал:
— Мы уже подумали, вы и вовсе не покажетесь.
Я улыбнулся как умел — на собеседовании вот помогло.
— Я был занят.
Он откинулся на спинку, кожаное кресло скрипнуло. По крайней мере, показалось, что кресло, — если это его спина, хана мужику. Он сложил пальцами шалаш и прибавил к жесту «м-м-м-м». Я заинтриговался — так в юридических школах учат? А то это популярно у
Банкиров
Психиатров
Суперинтендантов полиции.
В двух случаях наблюдал то же самое у психопатов. Прочистив горло, он сказал:
— Что ж, хотите ознакомиться с своей ситуацией?
— Было бы здорово.
Не этого ответа он ожидал, но его желания невысоко стояли в моем списке приоритетов. Он начал:
— Миссис Бейли была чрезвычайно практичной женщиной. Как ни странно, живых родственников у нее нет.
Позволил себе улыбочку, показав желтые зубы и скоростную рецессию десен. Не сказать, чтобы прям усилил харизму. Затем:
— Полагаю, она их всех пережила. Если не брать небольшие пожертвования в благотворительность, она не могла передать состояние родным. Возможно, поэтому заверить завещание не составило труда.
Я ждал — если не терпеливо, то хотя бы с терпеливым видом.
— Вдобавок к значительной сумме денег она завещала вам небольшую квартиру на Мерчантс-роуд. Верхний этаж, очень простая — но, надо ли говорить, очень востребованная в плане расположения. Если захотите продать, могу порекомендовать хорошую фирму.
Я вперился на него глазами, сказал:
— Продавать не собираюсь.
Стряпчие — не любители скоропалительных решений: с ними на комиссии не заработаешь. Он терпеливо и величественно улыбнулся, сказал:
— Вы ее еще не видели.
Мне нравилось над ним издеваться:
— Давайте ключи, я это быстренько скорректирую.
Я думал, ему понравится «скорректирую». Не угадал. Он вздохнул, передал ключи с адресом на большой бирке, сказал:
— Если сообщите банковские реквизиты, я договорюсь о переводе средств.
Пауза.
— У вас же, разумеется, есть банковский счет?
Как тут не восхититься этим самодовольным гадом. Я назвал ему реквизиты. Он сказал:
— Жилье зарегистрируют на ваше имя. Если позволяет график, загляните на следующей неделе, я подготовлю документы вам на подпись.
И все.
Я знал, что он смотрел на меня свысока, но, черт, не он один. При расставании мы не пожали руки. Я направился в «Моча Бинс», решил отметить большим капучино. Может, вишневый маффин, да и вообще ни в чем не буду себе не отказывать. Пришел — и да, все занято. Пришлось делить столик с женщиной средних лет, уткнувшейся в «Айриш Таймс». Заголовок вопил об очередном скандале в Церкви. В Дублине на пятерых священников завели дело из-за обвинений в растлении. Что ни день, новые открытия. Подошла официантка, спросила с американским акцентом:
— Как сегодня ваши дела, сэр?
Господи, так и обдала позитивом. У нее был бейджик — Дебби. Я решил, что мне не пригодится, пренебрег маффином, сказал:
— Большой капучино, пожалуйста, без шоколадной крошки.
Мой выбор словно привел ее в восторг, она спросила:
— Что-нибудь поесть? Булочку только что из печи?
Женщина с газетой улыбнулась, я ответил:
— Нет, но спасибо за предложение.
Я задумался о Малачи, о цене, которую платил за прошлые расследования. Смогу ли расплатиться на этот раз? Я не знал. В организме разрасталось какое-то чувство, и я наконец узнал в нем шок.
Шок от возвращения в игру. Адреналин бил ключом.
Женщина отложила газету, спросила:
— Вы в отпуске?
— Нет, я родом из Голуэя.
Она задумалась, потом:
— Настоящий местный. Практически вымирающий вид.
Мы и правда стали городом, где поди еще найди местного. Принесли мой кофе, я отпил, гадая, будет ли такой дружелюбной эта незнакомка, если я ни с того ни с сего заявлю, что только что из дурки. Она встала, сказала:
— Хорошего вам дня.
И была такова.
Стоило ли подкатить? Древний вопрос, а ответ — слишком поздно.
Позже я отправился на Мерчантс-роуд, посмотреть новый дом. Здание понравилось сразу. Гранитный фасад, окна выходят на маленькие балкончики. Зашел, поднялся по лестнице и нашел свою дверь — свою квартиру! Спальня, гостиная, кухня, хоть и все небольшие. Высокий потолок, создававший иллюзию пространства. Мебель — старая, но долговечная, — кровать, а в сундуках — посуда. Квартира казалась необжитой, будто только дожидалась. Я открыл окна и молча благословил миссис Бейли.
Я сходил в кино на «Прощай, Берлин», по дороге домой купил кебаб и свернул в переулок, ведущий к «Гранари». Мой разум мотался между радостью от волшебного фильма и одиночеством от покупки одного билета. Мало что подчеркивает одиночество, как кинотеатр. Они созданы для компании — там даже есть места для поцелуев… блин.
Кассир спросил:
— Сколько?
Печальный рефрен:
— Один.
Мой ответ словно отдался эхом в фойе, отскочил от постеров и подсветил компании в оживленных разговорах. В соседнем окошке билеты разлетались как горячие пирожки. «Терминатор 3»… может, популярности фильму прибавило заявление Арни, что он будет баллотироваться в губернаторы Калифорнии. Киоск с закусками стоял забитый под завязку — мега-ведра попкорна, большие «колы». Я прошел мимо.
В общем, когда из темного подъезда моей квартиры вышел мужик, я чуть кебаб не уронил.
— Давай деньги, — сказал он.
— Хорошо, — пробормотал я.
Переложил кебаб в левую руку, врезал правой. Второй легко бы со мной справился — я о двоих нападающих и не подумал. Но не успел он замахнуться, как кто-то выскочил из переулка, протаранил его плечом. Я обернулся, пытаясь понять, что вообще происходит. Над вырубленным мужиком стоял парень лет двадцати, в спортивном костюме.
— Пнуть для добавки? — спросил он.
— Я бы пнул.
Он и пнул.
— Ты еще, блин, кто такой? — спросил я.
Несостоявшиеся грабители стонали, и я вдруг заметил их обувь — тяжелую и черную. Такие носит только одна банда на свете. Полиция.
— Я Коди, — сказал парень.
Я потряс головой. И что, это что-то значит?
— Хочешь кебаб? — спросил я.
Он продемонстрировал в улыбке блестящие белые зубы:
— С удовольствием.
И все это время я себя спрашивал:
«На фига на меня нападать полиции, если только не для предупреждения?»
Когда мы зашли, он одобрительно присвистнул, сказал:
— Ну и хата.
Он говорил с американским акцентом, но я-то ирландец, я различил перелив. Хороший акцент, но фальшивый. Я принес тарелки, разрезал кебаб напополам, спросил:
— Что будешь пить?
Он стоял у окна, глазея на виды, ответил:
— Бурбон, лед, стакан пива.
Я улыбнулся — так натурально у него получалось.
— Есть чай, вода, кофе, — сказал я.
— Чай пойдет.
Пока заваривался чайник, я оценивал гостя. Высокий, спортивное сложение. Когда он повернулся ко мне, лицо оказалось что надо: карие глаза, прямой нос — только рот портил картину. Тонкие губы словно добавили наспех. Светлые волосы, уложенные в подражании стилю восьмидесятых, известному как маллет. Очевидно, он не слышал о нем приколов и насмешек, а может, слышал, но не смущался. Я поставил тарелки, он сел, сказал:
— Ты неплохо справляешься для старика.
Я пропустил это мимо ушей. А что, спорить с щенком, что ли? Но он, кроме того, что вогнал меня в депрессию, еще и напомнил о хромоте. Наверное, решил, что я ходячая развалина, — но все-таки спас мою задницу, тут спору нет; о втором грабителе я и не подумал. Он бы меня прижал. Теперь за мной был должок, и я сказал:
— За мной должок.
Он схватил свою порцию кебаба, отхватил немалый кусман, прожевал с открытым ртом — не самый милый вид, но, опять же, я ему был обязан. Он отмахнулся, ответил:
— Ерунда, чувак.
Чувак… Господи.
Я сел напротив, почувствовал, как по спине пробежала дрожь, понял, что будут трястись руки. Он заметил, сказал:
— Шуганули, да?
Я не думал, что нужно отвечать. Он кивнул, сказал:
— Выпей чего-нибудь, придешь в себя.
Для меня это скорее верный способ оказаться не в себе. Да я бы и сам продал душу за «Бушмиллс», «Джеймисон», фальшивое тепло, чтобы озарить кишки.
— Не можешь, а? — добавил он.
Вспыхнул старый гнев.
— Это что еще значит? — спросил я.
Он сидел как ни в чем не бывало, жевал, поднял левую руку в жесте, будто пьет, потом закатил глаза, сказал:
— Одной всегда мало, да… так оно бывает?
Чистое безумие алкоголизма. Будь в квартире бутылка, я бы выпил целый стакан, а потом вышвырнул его в окно. Но взял себя в руки, попробовал заново:
— Мне повезло, что ты проходил мимо.
Он поднял брови, переспросил:
— Повезло? Везение тут не при чем.
Я не понял, сказал:
— Я не понял.
— Я за тобой следил, Джек.
Имя. Я представлялся? Нет, точно нет. Он показал на мою половину кебаба, спросил:
— Будешь?.. А то лежит такой одинокий.
Я встал, пододвинул к нему тарелку, спросил:
— Завтрак пропустил, что ли?
Затем, стараясь успокоиться, тихо произнес:
— Зачем ты за мной следил?
Он потянулся к еде, и я, напугав нас обоих, гаркнул:
— Оставь ты жрачку в покое!
Он шутливо вскинул руки:
— Эй! Полегче, здоровяк, выдохни. А то еще инфаркт схватишь. Блин, можно чуток потише?
Пока он говорил, я подумывал о том, чтобы броситься через стол и забить хренов кебаб ему в глотку. Оперся на край стола, сказал:
— Коди или как там тебя, слушай сюда. Кто ты, сука, такой, зачем за мной следил и откуда знаешь, как меня зовут? Как думаешь, получится ответить?
Мои сигареты лежали на столе. Он открыл пачку, достал «Зиппо», закурил, сказал:
— Пытаюсь бросить, но как после хавчика без никотинового кайфа?
Увидел мое выражение, ухмыльнулся:
— Оки-доки, пора колоться. Чувак, я твой главный фанат, много о тебе читал, — он помолчал, словно подыскивая слова. — Как там бишь… «Мне нравится твой стиль»? Другими словами, Джек, я хочу стать частным сыщиком. Хочу быть твоим напарником. Что скажешь, хочешь объединиться?
Я молча смотрел на него, потом расхохотался. Коди не понравилось, что над ним смеются, он возмутился:
— Я серьезно, чувак. Я следил за твоей карьерой. Будем работать вдвоем, порядок наведем.
Четкий слоган, хоть на футболке пиши. Я ответил:
— Говори, кто ты, и живо.
Интонация намекала на насилие, которое чуть ли не каждый божий день крылось под самой поверхностью.
Он заметил.
Выпрямился, вытер рот, начал:
— Окей. Я — как ты, Джек. Молодая версия, но в остальном — копия. Я вырос в паре улиц от тебя, в той же поганой нищете. Лучшая посуда — единственная посуда, знакомо?
Я все еще переваривал «молодая версия». Когда стукнет пятьдесят, — и стукнет с силой, — и кто-нибудь скажет о твоем возрасте, готовься к бою. Нутром чуешь, что дальше комплиментов не жди.
Он продолжал:
— И, понимаешь, я, как и ты, люблю книжки. Все время читаю — о преступлениях, да? У меня двести книжек о преступности — и я прочитаю их все. И — а, да, я еще лебедей кормлю. Хотел даже устроиться в полицию, но меня не взяли.
Его охватило уныние. Я рявкнул:
— Почему?
— Почему лебедей кормлю?
Блин, я словно зубы вытягивал, причем очень упрямые. Вздохнул, сказал:
— Нет, почему тебя не взяли в полицию?
У него снова загорелось лицо.
— У меня нога больная, левая, на футболе травмировал, и разве не странно, что у тебя… эм-м…
— Хромота.
— Эм-м… правая нога, твоя… травма от клюшки. Скажешь, это не судьба?
Херня это какая-то, думал я. Он все говорил:
— В школе я учился так себе. Не люблю власть, а твой папа — он знал моего, они были в одной церковной общине.
Тут я его подловил. Сказал:
— Мимо, приятель. Мой отец никогда не состоял в комитетах, особенно церковных. Если б ты еще сказал — мать, был бы ближе: она там практически прописалась, чуть ли не монашка.
Я почувствовал старую горечь, старую обиду на нее, как подступившую к горлу желчь. Он это переварил, продолжил:
— Ну, по-моему, они были знакомы. Короче, у нас столько общего, что нам надо работать вместе.
— И как именно?
Он уже вскочил, мерил шагами комнату, весь гудя от возбуждения.
— Я буду работать на улицах, а ты будешь, типа…
Он поискал нужное слово, и я подсказал:
— Кумекать?
— А?
— Сопоставлять улики.
Он решил, что я издеваюсь, но все-таки продолжил, с неуверенностью в глазах.
— Эм-м, ну да, стратегия и все такое. Я-то, как ты уже видел, больше по практике.
Он так размечтался, что я решил его не обламывать, сказал:
— Почему бы и нет?
Он не поверил своим ушам, буквально лишился дара речи. Я сказал:
— Я переезжаю в новую… хату… на Мерчантс-роуд — можешь приходить отчитываться туда. А пока — вот твое первое… эм-м… задание.
Он огляделся, спросил:
— Ты переезжаешь отсюда?
— Слишком броско. Нельзя же привлекать к нам внимание.
Он оценил «к нам», сказал:
— Понял.
Потом, будто репетировал, выпалил:
— Мне деньги не нужны. Я, как бы, готов работать…
— Безвозмездно.
— Безвоз… чего?
Нога ныла, хотелось прилечь.
— Вот что ты должен сделать.
Он стал весь внимание, наморщил лоб.
— На площади сидит компания алкоголиков, кучкуются рядом с туалетами…
— Я их знаю, — встрял он. — Хочешь, чтобы я работал под прикрытием, внедрился к ним. Не буду бриться и…
— Заткнись.
Как щеночка пнуть. У него было такое обиженное выражение, что я сказал:
— Первым делом тебе надо научиться слушать. Ты слушаешь?
Он кивнул с несчастным видом. И где я этого набрался? Продолжил:
— Там есть мужик — длинные седые волосы в хвосте, зовут Джефф, — он сидит на отшибе от остальных. Я хочу, чтобы ты узнал, чем он занят, и — вот что самое сложное — как спасти его с улицы.
У него накопилась куча вопросов, но я опередил, спросил:
— Как думаешь, справишься?
— Да, шеф.
— Ладно, телефон есть?
Он назвал мобильный и домашний номера. Предупредил, что домашний — его родителей. Я побоялся спрашивать, не с ними ли он живет. Хотя бы визитку не дал, но и это может быть вопросом времени. Перед уходом он вдруг меня обнял. Я и вправду терял хватку — такого уж никак не ожидал.
— Страшно представить, какая из нас получится команда, — сказал он.
Тут я был целиком солидарен.
Мои сны были аляповатыми — макабрическая смесь из кебабов, безголовых священников, церкви без свечей и кладбища с пинтами «Гиннесса» на могилах. Очнулся я задыхаясь, весь в поту, пробормотал:
— Господи.
И потащился в душ. Включил кипяток, словно пар может стирать воспоминания. Аппетита на было, но я затолкал в себя сухой тост, заварил кофе. Курить не хотелось, но все равно достал сигарету. Зависимость просыпается раньше человека, нетерпеливо ждет, говорит: «У меня тут мучения простаивают».
Надо было серьезно поразмыслить. От дела с Коди разило до небес. Пока я проигрывал события в голове, меня вдруг осенило: «А что, если… Господи, а что, если он сам прислал грабителей, спланировал всю историю, сговорился с полицией?»
В таком случае я бы из благодарности согласился почти на все, что он попросит, например на партнерство. Я никогда не работал в паре. Мое призвание — волк-одиночка. Как тут не спросить себя: с чего я согласился?.. Ну, не считая благодарности. От скуки? От пофигизма?.. Я и сам не знал.
Зато знал, что он не тот, кем кажется, роль наивного пацана ему не шла. Но решил ничего не делать, иначе как разоблачить его цель? Держи друзей близко, а врагов — еще ближе, так ведь говорят? Одно точно — он мне не друг. А враг ли, я уже скоро узнаю.
Потом подумал: почему нет? Как минимум будет интересно.
Такие-то мысли чуть и не доведут меня до смерти.