Святополк II. Своя кровь

Глава 9

Русский стан пришел в движение на рассвете. Еще не заалел край неба, как воеводы и сотники подняли людей, и те принялись споро, молча собираться - седлать коней, натягивать брони, поудобнее перехватывать копье и щит в руке. О еде не думали - разве что те, кто поспел собраться первыми, хватали в горсть оседающий водой комок снега и жевали его, утоляя жажду.

Иванок выпростался из шкуры, в которой уснул, и со всех ног кинулся собираться. Он уже ухватил за край свою маленькую кольчугу, готовясь натянуть через голову, как его остановили Нездило и Григорий. Верные наказу боярина, отроки решительно отстранили парнишку.

- Но отче! - взвился Иванок. - Дозволь!

- Сядь, где сидишь! - осадил его Данила Игнатьевич. - Клялся же из моей воли в походе не выходить!

Иванок надулся, но слова поперек не сказал. Однако, когда все кинулись строиться в боевые порядки и приемный отец упустил его из вида, все-таки ухитрился незаметно облачиться в кольчугу, закрыв ее сверху полушубком.

Половецкий стан был разбужен топотом и криками. Тревогу подняли чабаны и урусские рабы, которые закричали больше от тревожного восторга, когда в полутьме увидели стремительно катящуюся с двух сторон людскую лавину. Чабаны, поднявшиеся ни свет ни заря проверить отары, схватились за оружие.

Вмиг стан ожил. Хоть и разнежились в безопасности родных очагов, степняки оставались прирожденными воинами. Еле продрав глаза, мужчины выскакивали из юрт, схватив сабли и арканы и на ходу одеваясь. Некоторые женщины спешили вместе с мужьями - помочь изловить коня, потому что какой же кипчак воин, если он пеш!

Но лавина урусских всадников катилась, сметая все на своем пути. На скаку от нее отделилась сотня всадников, тесно сбитым клином понеслась на табуны коней. Взволнованные кони закрутились, не подпуская хозяев. А урусы промчались совсем близко, сминая кинувшихся к своим лошадям половцев, и отогнали табун в степь, подальше от юрт.

Вместе с чабанами лишь полторы сотни неприятельских воинов успели вскочить на коней и беспорядочной толпой кинулись на урусов. Хан и немногие близкие ему нукеры были в их числе. Хан криками сзывал к родовому бунчуку воинов, хлестал камчой мечущихся под ногами перепуганных женщин, детей и рабов. Собрав всех, кто мог сражаться, хан бросился в бой.

Но большинство кипчаков, лишившись коней, утратили с ними и боевой пыл. Многие бежали, бросая оружие; другие послушно поднимали руки, сдаваясь в плен, третьи суетились, пытаясь закинуть на кибитку добро и удрать в степь с женами и детьми.

Растянувшись двумя крыльями, русские полки охватили половецкую вежу с двух сторон, отрезая сопротивляющихся от степи и прижимая их к замерзшей реке. Сообразив, что им оставили путь к отступлению, степняки развернулись и поскакали на тот берег, но там их уже поджидали пешцы, оставленные Мономахом в засаде - князю не хотелось, чтобы хоть один враг ушел из кольца и оповестил степь о нападении русских князей. Поэтому сопротивляющихся убивали без жалости, сдающихся в плен ополченцы вязали на месте, а за убегавшими гнались.

Какой-то молодой, еще безусый половец, визгливо крича проклятия, кинулся с копьем на Данилу Игнатьевича. За его спиной пронзительно голосила седая старуха, к которой жались две совсем юные девушки. Поганый успел довольно сильно ткнуть копьем в щит, когда Данила Игнатьевич размахнулся и наискось срубил его тяжелым ударом в плечо. Тот упал. Старуха, завывая, как волчица, ринулась на чужого всадника, но, не желая марать меча, Данила Игнатьевич просто отпихнул ее ногой.

К тому моменту, как вслед за конными дружинами подоспели пешие ополченцы, бой почти завершился, и разве что кое-где происходили последние стычки. Дружинники добивали сопротивляющихся, пешцы и обозные вязали полон, врывались в юрты и кибитки, рылись в добре. Русские рабы плакали от восторга и наперебой благодарили нечаянных защитников за освобождение.

К слезам и крикам радости примешивалась скорбь. Голосили над трупами мужей овдовевшие половчанки, где-то визжала круглолицая смуглая девка под жадными руками молодых дружинников, плакали дети. У многих киевлян и переяславльцев эти же половцы уводили жен и детей в полон, и теперь они без жалости воздавали той же мерой своим врагам.

Рядом послышались причитания, и Данила Игнатьевич узнал старуху. Стоя на коленях, она голосила над телом зарубленного им юноши. Две девушки жались к ней, всхлипывали. Судя по всему, это были сестры убитого. Все это не могло не напомнить боярину собственных жену и детей, и он нашел глазами одного из своих дружинников.

- Девок, - указал глазами на половчанок, - в обоз. А старуху… - Он поморщился, не желая произносить резкого слова, но дружинник все понял и сам. Женщина успела вскинуться, когда над ней вздыбил коня русич. Взмахнул мечом - и девушки остались одни. Они завизжали, прижались друг к дружке, кинулись бежать, но дружинники догнали обеих и поволокли в обоз.

Добычу взяли богатую. Ни один поганый не ушел в степь - целая сотня воинов до ночи лазила по зарослям тальника и вдоль берегов речки, ища уцелевших, но не сыскали никого. Обоз наполнился пленными. Молодые половчанки пугливо прижимали к себе малолетних детей, мужчины смотрели с холодной покорностью судьбе, подростки - с яростью и презрением. Хан погиб в битве, но его нукеров схватили и держали отдельно, чтобы при случае было на кого выменять своих бояр, огнищан и тиунов. Сани полнились добром - пришлось даже позаимствовать кибитки кочевников, потому что обоз не мог вместить все сразу. Пешцы и дружинники делили коней и скотину, резали овец на мясо - можно было не таиться и побаловать себя жареным.

Иванок со стороны смотрел на бой и грабеж, а когда к обозу пригнали пленных и победители стали ворохами сносить добычу, сваливая ее на сани и перебирая, отпрянул, стараясь укрыться за чужими спинами. Он бы бросился в степь и умчался куда глаза глядят, но неожиданно наткнулся на Данилу Игнатьевича. С разбегу слепо ткнулся ему лицом в живот, и старый боярин догадался о том, что приемного сына что-то пугает.

- Да что ты, что, Иванок? - Данила Игнатьевич пригладил его кудри.

- Почто они их… так? - Отрока всего передернуло. - Почто? За его спиной между санями были согнаны половецкие пленники. Взрослые, мужчины и женщины, были связаны, дети и подростки жались к родителям. Две осиротевшие девушки-половчанки, оказавшиеся двойняшками, прятали лица, но вокруг вились дружинники. Вот один развернул девушку к себе за плечи. Она вскрикнула, ударила его по руке - но тут же пошатнулась и чуть не упала от тяжелого Удара, которым наградил ее воин.

Иванок вздрогнул, когда половчанка рухнула в объятия сестры, давясь слезами и что-то выкрикивая.

- Тебе их жаль? - угадал Данила Игнатьевич. - А ты подумай - их отцы и деды жалели наших жен и детей?.. Они наших девушек не насиловали? Наших младенцев саблями не рубили? Наших стариков не накалывали на копья? Босыми по снегу в полон не гнали?.. Сам с веревкой на шее не шел в неволю? Рабом у них не был? Ты их жалеешь?.. Они нас не жалеют! С чего мы к врагам должны иначе относиться?

Иванок горбился под жестокими, но правильными словами боярина. Вспоминались трупы изнуренных людей - половцы почти не кормили пленников в дороге, давая им лишь остатки того, что не съели сами. С живых они сдирали всю одежду, что могла пойти даже на обмотки в чилиги, а с трупов обдирали все до последней нитки. Жен насиловали на глазах мужей, а дочерей - на глазах отцов и матерей. Разлучали семьи, убивали всех, кого нельзя было продать или обменять на своего пленника. Страшные видения прошлого, картины рабства ясно встали у него перед глазами, и Иванок отвернулся, зажмурившись.

- Они - наши враги, - жестко закончил Данила Игнатьевич и положил тяжелую ладонь на плечо Иванка. - Запомни это, сын. И научись ненавидеть своих врагов!

Пока в войске делили полон и добычу, князья затворились в шатре. Оба побывали в битве, ведя каждый свое крыло, встретились в сердце вежи, где упал бунчук хана. Сражались и убивали. На них еще были доспехи - кольчуги, позолоченные шеломы, наручи и поножи, что делало их похожими, как родные братья, несмотря на то что Владимир Мономах был ниже ростом и кряжистее худощавого, высокого Святополка.

Оба улыбались - Святополк от того, что мысленно уже сосчитал добычу и радовался прибыли. Четверо нукеров досталось ему, его же воины захватили семью хана, так что можно было рассчитывать на то, что за пленных заплатят большой выкуп. Владимир же улыбался светло и умиленно, радуясь победе. Из своих потеряли ранеными и убитыми всего ничего, зато какой урон нанесли врагу!

- Доволен, брат? - обратился он к Святополку.

Того опять неприятно резануло это «брат» - Владимир словно нарочно не замечал великокняжьего достоинства Святополка Изяславича, желая, видно, показать, что не смирился с его вокняжением. Но радость победы заглушила недовольство.

- Доволен, - кивнул он. - Много добра взяли…

- И наших людей освободили!

- Да, теперь можно будет опустевшие волости сызнова населить. Поднимется Поросье и южные переяславльские земли… Если бы еще поганых на землю посадить!..

- Поганых надо бить! - резко возразил Мономах. - Это была всего одна орда, да еще, никак, самая малая!.. Да врасплох захваченная! А степь велика. Поприща и поприща пути…

- Да, велика! - насторожился Святополк. - И сила у нее немерена!

- Но и мы не слабы! На всякую силу рано или поздно находится сила большая!.. Сумели-таки мы вдвоем, без Олеговой помочи, разгромить орду! Сумеем и еще! - воскликнул Владимир.

- О чем ты, князь?

- Надо дальше в степь идти, брат! Велика она, много еще орд половецких осталось. Но они, мыслю я, не ведают о нашем нашествии. Стало быть, надо торопиться! За одной вежей могут быть другие…

- А там и вся степь подымется! - Святополк даже привскочил. - Даже будь у нас черниговские полки - и то не сумели бы мы со всей ее силой совладать!.. Подумай, Владимир Всеволодович, добра взяли много, полон велик, а через месяц снега сойдут. Ежели увлечемся, зайдем далече, заплутаем да и попадем к поганым в лапы. Поляжем все, как на Стугне, как под Желанью… Не лучше ли сейчас назад поворотить? Поход удачлив был, чего еще? Славы добыли, чести…

- Чести ни нам, ни войску нашему не будет, если побежим! - тоже поднялся с места Владимир, снизу вверх глянул на Святополка. - Ты, Святополк Изяславич, мне брат старший. С тобой вместях мы, случалось, в юности в поход ходили. Ныне опять под нашим началом полки. Вспомни - где это видано, чтоб после первого удачного сражения войско назад поворачивало?.. Нет, я тако мыслю - надо в глубь степи идти!

- Головы мы там сложим, - проворчал Святополк. - Вот прознают про наш выход половецкие ханы, соберут несметные силы! Чего тогда делать будем?

- Так надо спешить, бить поганых поодиночке, пока они не опомнились! - горячился Владимир Мономах. Его бесила трусость Святополка, он отчаянно боялся, как бы киевский князь не собрался и не ушел обратно, удовольствовавшись малым.

- Ты подумай, брат, сколько всего можем мы забрать! - испробовал он последнее средство, зная, что ничем иным Святополка не пробьешь.

Сердце киевского князя дрогнуло. При мысли о том, что он пополнит свою казну, воротит угнанных смердов обратно, населит данниками опустевшие земли и через год-два получит с них дань, у него сладко защемило внутри. Но одновременно холодной змеей зашевелилась зависть - замысел похода принадлежал Владимиру Мономаху, он же настаивал на его продолжении. Не нужны ли полки великого князя только для того, чтобы потом все говорили, что это Мономах один оборонял земли от поганых, а ему, князю, платил добычей за участие? Не уподобят ли его наемнику, как нанимал тех же поганых Олег Святославич, обещая взамен, что они смогут пограбить окрестные земли?

- Хороши же мы будем, коли зайдем слишком далеко в степь и ворочаться придется на санях в распутицу, - упорствовал он больше из желания высказать свое мнение и хоть как-то повлиять на события. Но Владимир напирал:

- На кибитки пересядем! Круче к северу повернем, чтоб санный путь захватить!.. Не опасайся, брат! Великое дело для Руси делаем! Да и соколы наши после первой удачи еще крепче биться будут!.. Я уж и сторожи велел снарядить, чтоб посматривали окрест и упредили, коль половцы покажутся…

Мысль о том, что Владимир распоряжается в союзном войске так, словно его слово ничего не значит, больно резанула Святополка. Но если сейчас дать обиде разгореться, повернуться и уйти - это будет еще хуже. Мало того, что он лишится добычи - вся слава похода достанется Мономаху. Ну а ежели окажется, что он прав и их ждет неудача - всегда можно будет сослаться на того же Владимира. Ведь это он всем распоряжался, не слушая великого князя!..

Эти рассуждения успокоили Святополка, и он дал согласие продолжать поход, пока есть силы и возможность.

Поделив полон и добычу, русское войско на другой день утром двинулось далее. Высланные вперед сторожи зорко смотрели на окоем - не мелькнут ли где всадники на низких конях, не покажутся ли дымки зимующих веж. И еще через два дня им опять улыбнулась удача.

Иванок наотрез отказался уходить в обоз. Сейчас там ехало на увязающих в снегу повозках или брело, пошатываясь, следом слишком много половцев, и отрок не мог находиться рядом с ними. Бывшие враги, волею судьбы ставшие пленниками, - они не заставляли его бояться их меньше, но к страху и ненависти примешивалась жалость и брезгливость. Половцы верили в Вечное Небо, Тенгри-хана, по чьей воле все происходит, и считали само собой разумеющимся, что сегодня победитель ты, а завтра победили тебя, что одним на роду написано властвовать, а другим покоряться. Большинство смирилось, и лишь в немногих глазах продолжал полыхать пожар ненависти. Это были знатные степняки. Читая в их глазах злобу и жажду мести, Иванок старался ближе держаться к приемному отцу и, когда дружины в очередной раз стали разворачиваться для нападения на половецкую вежу, остался рядом.

- Иди в обоз! - повысил голос Данила Игнатьевич. - Не спорь!

- Нет! - Иванок выпрямился в седле. - Дозволь, отче! Я позади держаться буду!

- И позади тоже убивают.

- Почто я тогда ходил в этот поход? - нежданно вспылил Иванок. - Почто дома не остался?..

- Сам же просил, обещал из отцовской воли не выходить. «Ты мне не отец!» - хотелось крикнуть Иванку, но он сдержался и молвил тише:

- Я свои силы проверить жажду. Иначе не будет мне покоя.

- Ну, добро! - Данила Игнатьевич привычно подозвал глазами Нездилу и Григория: - Глаз с него не спускать!

Отроки молча поставили своих коней справа и слева от Иванка.

В дружине все удивленно и насмешливо переглядывались, когда отрок занял свое место. Молодые лихие парни и поседелые в боях воины старались задвинуть его конями подальше от первых рядов, где слишком часто настигает воина смерть от половецкой стрелы. Нездило и Григорий, подтянутые, зыркали глазами по сторонам, словно первую стрелу их подопечный мог получить уже от своих.

Эта половецкая вежа была больше первой. На глаз в ней было не менее четырех-пяти тысяч воинов, но русские полки могли выставить почти девять тысяч. Они опять разделились надвое - большая часть, где были пешцы, наступала спереди, в то время как меньшая, состоящая из всадников, должна была обойти стан и ударить в спину поганым, отрезая их от степи.

В засаде и выпало стоять Даниле Игнатьевичу и его сыну. Бережась прежде времени попасть на глаза врагу, они на рысях прошли окольным путем, вдоль берега реки. От нее до вежи было с четверть версты, и этот путь им пришлось бы одолеть на виду у всех.

Дружинники еще двигались вдоль берега, когда с той стороны послышался далекий невнятный гул и топот копыт.

- Началось! - выдохнул Данила Игнатьевич, привставая на стременах. Люди тоже стали вытягивать шеи. Они видели, как на том берегу из-за небольшой балки вышли русские полки, как спешно выстроились в боевой порядок, как засуетились половцы, вскакивая на коней. Они успели вовремя заметить врага и встретили наступавших князей исполнившись. В воздух взлетела туча стрел, сбивая с коней передних всадников и роняя на снег пеших. Лучники ответили им.

Два крыла всадников, ведомые Святополком и Владимиром Мономахом, разошлись в стороны, когда, расстреляв первый запас стрел, степняки пошли в бой. Пешцы остались на месте, и поганые, разлетевшись, разбились о них.

Пешцев было всего тысячи три с небольшим - около полутысячи остались охранять полон в обозе, - кипчаков почти на треть больше, и сперва всем казалось, что степняки сметут ополченцев. Но тут с боков ударили оба князя. Владимир Мономах скакал впереди своих витязей, пригнувшись к шее коня. Его копье проткнуло какого-то половца, выбило его из седла, и тут же переяславльский князь выхватил меч и принялся рубить поганых направо и налево. Святополк видел его удар - сам он был не так удачен: поразил коня вместо всадника, - но потом полки столкнулись, все завертелось, и он забыл следить за двоюродным братом.

Дружина Данилы Игнатьевича наблюдала за боем с того берега речки, и дружицники тихо роптали:

- Не пора ли и нам? Эдак они сами все сделают!

- Для чего тут стоим?.. Боярин, дозволь мечи обагрить!

- Пускай, боярин! Чего ждем?

- Негоже спешить! - Данила Игнатьевич смотрел внимательно, пытаясь определить, куда клонится чаша весов в бою. - Половцы побежать должны или…

Степняки довольно быстро сообразили, что русских больше и их не одолеть. Пешцы стояли твердо, два крыла всадников зажимали с боков, и враги стали отходить. Но куда? Позади были жены и дети! Не сражаться же меж кибиток и юрт?

Хан этой орды знал, что воинское счастье переменчиво. Сегодня - ты, завтра - тебя. Ему не одолеть так неожиданно свалившихся на него урусов, кроме того, он рассчитывал на помощь Боняка, своего родственника по матери. И хан повернул в степь.

Данила Игнатьевич, заметивший это, пришпорил коня:

- Ну, други, пора!

Дружинники заорали на разные голоса и кинулись с берега на лед реки.

Промчавшись через перепуганный стан, едва не растоптав собственных женщин и детей, половцы удирали прочь вдоль берега реки. Но не одолели и половины расстояния, как увидели, что наперерез им мчится еще одно урусское войско! И оно было слишком близко.

Поганые еле успели сдержать несущихся во весь опор лошадей, разворачивая их в сторону. Те, что оказались с краю, вскинули луки, выпуская в русских воинов стрелы. Атака захлебнулась, когда несколько передних всадников кубарем покатились с коней, но дружина уже рассыпалась во все стороны, охватывая неприятеля полукольцом. Лучникам пришлось опустить луки и схватиться за сабли, потому что русичи были слишком близко…

Данила Игнатьевич скакал впереди. Шальная стрела клюнула его в шелом, другая царапнула по руке - пронзила бы плечо, каб не кольчуга. Он сбил копьем целившегося в него третьего лучника и тут же выхватил меч, с головой окунувшись в схватку. Только в самый последний момент ему показалось, что мимо него промчался Иванок, но смотреть за отроком было некогда.

Тот летел вперед, забыв обо всем на свете. Половцы были совсем рядом, и Иванок сломя голову кинулся на них. Нездила и Григорий что-то кричали ему - юноша не слышал. Страха не было - только ярость и угар и жажда сшибки.

Меч, который отковал ему боярский кузнец, был легок, сравним с половецкими саблями, поэтому с первым же налетевшим на него воином Иванок сцепился на равных. Степняк видел под шлемом, что его противник еще безус, и рассчитывал на быструю победу. Но отрок ловко развернулся на широкой конской спине, отвел нацеленный ему в голову удар, сбил саблю и рубанул в ответ. Противник отшатнулся - меч попал ему в плечо. Удар был не силен, но от неожиданности степняк выронил саблю и остался безоружен. Он завертелся в седле, стараясь увернуться от неприятеля, и Иванок нацелил ему в грудь меч:

- Сдавайся!

Голос его сорвался, и кабы не подоспевший Григорий, неизвестно, чем бы все кончилось. Воин от души ткнул половца щитом, чуть не свалив наземь, и когда тот, поняв, что от него хотят, послушно протянул руки, скрутил его запястья арканом, схватил повод его коня и погнал прочь.

К тому времени короткий яростный бой завершался. Заградительная дружина, хоть и задержала неприятеля, все-таки остановить бегство не смогла. Теряя раненых и убитых, оставив почти сотню своих в плену, степняки со всех ног уходили прочь. Многие горячие парни, которым, как и Иванку, мало досталось в бою, кинулись вдогон - воротить или хотя бы остановить беглецов. Отрок поскакал вместе со всеми.

Он нагнал еще одного. Под тем был худой, с клоками зимней шерсти низкорослый конек, который уже ронял пену и чуть не хромал. Припав лицом к жесткой белесой гриве, беглец отчаянно нахлестывал коня камчой. Иванок легко поравнялся с ним и на скаку занес меч над вражьей головой. Тот глянул через плечо, разглядел что-то на дне черных мальчишеских глаз и вдруг заверещал, как попавший в силки заяц:

- Ай-яй-яй! Не бей, урус! Не бей!

И бросил повод коня, поднимая руки. Хрипевший и тяжело дышащий конек под ним сам перешел на рысь. Но Иванок мчался дальше. Он не видел, как к остановленному им подскакали другие, отняли саблю и на аркане повели назад. Им овладела горячка погони, когда цель жизни - догнать, а все прочее тлен и суета.

Рассыпавшись по степи, половцы уходили каждый сам по себе. Кони под многими были выносливые, но ослабевшие к концу долгой зимы. Они скоро начинали уставать, и тогда русичи по одному настигали беглецов и заворачивали назад. Кто мог - сражался, некоторые сдавались в плен сразу, других приходилось волочить силком, но никто не повернулся и не встретил погоню грудью, как положено воину. Только полсотни удалось спастись, да и то скорее потому, что сразу обратились в бегство, когда увидели всю силу русичей.

Лют вернулся к веже чуть позже, ведя в поводу двух коней - одного своего, русского, от убитого всадника, а другого половецкого. В стане уже хозяйничали ополченцы, роясь в кибитках в поисках добра и волочившие в обоз молодых половчанок. Крики женщин и детей, рев скотины и возгласы людей стояли в теплом по-весеннему воздухе, и отрок далеко объехал стан, не желая даже случайно встречаться с пленниками.

Данила Игнатьевич выскочил ему навстречу. Старый боярин был взволнован. Осадив коня, он горячо обнял отрока:

- Ты жив! Хвала Господу, ты жив!.. А я уж испугался.

- Да что может со мной приключиться, отче?

- Да как же! Ведь первый твой бой! - Данила Игнатьевич придержал Иванка за плечи, испытующе заглянул в глаза: - Страшно не было?

- Не знаю, - честно ответил тот. - Я, когда их близко увидел, сердце зашлось…

- Воин должен быть спокоен, - наставительно молвил боярин. - Случись что - голову потеряешь! И все время следи, где свои, а где чужие. Увлечешься, окажешься один среди поганых - тогда плен либо смерть!

- Да брось ты его корить, боярин! - оскалился подъехавший Григорий. - Он половца взял! Я сам его в обоз сволок. Да знатного такого - халат пестрый, с бляхами медными! Никак, бей или сам хан!

- Вот как? - Данила Игнатьевич покосился на приемного сына. - Это как же случилось?

- Я саблю у него из руки выбил. А тут Григорий подоспел - иначе я бы не справился…

Старый воин усмехнулся в усы, а боярин потрепал отрока по плечу:

- Ну, то добро. Поехали, Григорий, покажешь нашего пленника!

Добычу захватили богатую. Почти полтысячи воинов попало в плен и больше трех тысяч женщин и детей. Нашлись и освобожденные русские пленники. Женщины голосили, повиснув на шеях освободителей, а мужчины, наскоро разобрав захваченные пожитки и подобрав одежу поприличнее, шли проситься в ополчение. Обоз удлинился почти вдвое, на охрану захваченных табунов и стад скота пришлось выделять особых людей, но это, как ни странно, повлияло на то, что Святополк, сочтя добытое, с легкостью и даже каким-то пылом согласился продолжить поход.

Утро началось с сильного толчка в бок. Свернувшаяся калачиком Ждана так и подпрыгнула, шаря дрожащими руками вокруг;

- Пошла прочь, чага!

Башкорт, приподнявшись на локте, с неудовольствием посмотрел на свою старшую жену. Та родила ему всего одного сына и одну дочь, после чего больше уже не могла зачать. Поэтому Башкорт и взял себе двух урусских невольниц, чтобы те родили ему сыновей и дочерей. Одна уруска уже носила его младенца, вторая пока еще нет. С этой второй он и спал чаще обычного, чем раздражал старшую жену.

- Пошла работать, ленивая собака! - Башкортова жена замахнулась на Ждану палкой. Девушка принялась торопливо одеваться, путаясь в рукавах рубахи.

- Молчи, женщина! Убью! - Башкорт привстал, вырвал плеть из рук жены прежде, чем она ударила невольницу, и оттолкнул ее так сильно, что она упала на колени. - Я здесь хозяин!.. А ты, - это уже относилось к Ждане, - иди работать! Воды принеси!

Ждана опрометью выскочила наружу, содрогаясь от страха и отвращения к самой себе. Она ненавидела хозяина, его грубое, пахнущее конями, старыми шкурами и потом тело, его смрадное, нечистое дыхание. Будь ее воля, давно бы утопилась. Но за рабами зорко следят десятки глаз, а за невольницами-женами Башкорта наблюдали вдвое зорче. И Ждане приходилось делить с хозяином ложе. Ночей она ждала со страхом и надеялась, что какое-нибудь чудо помешает ему снова пожелать ее сегодня.

Визгливый голос старшей хозяйской жены донесся из юрты, и две рабыни сразу нырнули в душное тепло - помочь хозяйке одеться. Остальные занялись делами - следовало разжечь костры, нацедить из тощих коровьих и кобыльих сосцов немного молока, принести из проруби воды, начать готовить еству. После приниматься за другие дела - валять войлок, шить одежду и обувь, чистить и мять кожу.

Ждана подхватила кожаные, сшитые колпаком ведра и поспешила к проруби. За ночь она замерзла, и девушка, опустившись на колени, несколько раз ударила кулаком по льду. Долбить ногой не хотелось - старые чилиги, которые дали рабыням, разваливались при каждом шаге, и девушка с волнением ждала тепла, когда можно ходить босиком.

Она набрала полные ведра и отнесла их к костру. Там уже была Светлана. Она перехватила у названой сестры ведро и опрокинула его в котел. Но только взялась за второе, как охнула и согнулась пополам, хватаясь за живот. Вода пролилась, едва не залив костер.

- Собака косорукая! - проворчал старый слуга-половец, свежевавший утреннего барана.

Ждана кинулась к Светлане, обняла ее. Светлана была беременна от половца и знала, что родится мальчик. До родов оставалось всего месяца полтора, и она со страхом ждала этого дня.

- Болит, Светланушка? - с тревогой спросила Ждана.

- Ничего… уже отпускает, - сквозь зубы процедила та и оперлась на руку девушки. - Сейчас я… все хорошо…

- Мне воды принести надо, - оправдываясь, прошептала Ждана. - Не то Щелкан хозяину нажалуется…

- Обижает он тебя, - вздохнула Светлана.

- Тебя он крепче обидел, - возразила Ждана. Светлана вздохнула и медленно распрямилась, потирая спину. Ее мутный от недавно перенесенной боли взгляд был обращен внутрь, где рос младенец от нелюбимого, но вот… Глаза ее расширились, в них вспыхнуло что-то, и Светлана застыла как вкопанная, глядя вдаль.

- Ты что? Что? - Ждана вцепилась ей в руку.

- Идут… полки, - выдохнула женщина.

Девушка обернулась. Из-за небольшой рощицы, что росла в отдалении и где брали дрова для растопки, наметом вываливалась лавина всадников. Очевидно, подошли они незаметно и еще с ночи, потому что половцы заметили их только что. Стан ожил.

- Наши! - пронзительно завизжала Светлана, прижимая руки к щекам. Первые вскочившие на коней половцы уже исполнились и сыпали в сторону русичей стрелами, пережидая, пока к ним присоединятся остальные. Женщины, дети и старики забегали, укладывая вещи и торопясь запрячь кибитки. Старый Щелкан, бросив свежевать барана, помчался седлать своего коня. Башкорт уже был в седле. Проскакав, он походя хлестнул плетью Ждану:

- У-у! Уруска!

- Пес! Поганый пес! Будь ты проклят! Да поразят тебя Рожаницы и Богородица! - заорала вслед Ждана.

Башкортова жена с малолетней, не старше десяти лет дочкой кидали в кибитку пожитки. Четырнадцатилетний сын Башкорта кричал, отдавая приказы рабам, но его мало кто слушал. Большинство русичей с тревогой и волнением смотрели туда, где разворачивался бой - русские полки уже схлестнулись с половецкой ордой. Над толпой развевались два княжеских стяга.

Ждана вдруг схватила Светлану за руку:

- Бежим!

- Куда? - слабо охнула та, но поспешила за названой сестрой.

- Стой, уруска! Чага! Убью! - закричал вслед сын Башкорта. Спасаясь от погони, беглянки кубарем скатились по берегу реки на лед. Падая, Ждана все-таки потеряла одну чилигу, и нога сразу начала мерзнуть в одной онуче. Светлана заохала, хватаясь за живот руками, но все-таки поднялась, ковыляя за названой сестрой тупо, как раненое животное. Их догнал скрип людских шагов. Беглецы мчались куда глаза глядят, надеясь убежать в суматохе. Большинство половцев было связано боем с русичами, а остальные увязывали пожитки, и почти никто не обращал внимания на беглецов.

Потом над головой на единственной круче затопали копыта, и Ждана изо всех сил толкнула Светлану в кусты. Женщины заползли в заросли, зарылись в сугроб. Светлана стонала и до крови искусала себе губы, чтобы не кричать. Ждана жмурила глаза, обнимая ее, закрывая своим телом и ежеминутно ожидая удара саблей по спине. Но всадники либо не заметили беглянок, либо сами бежали без оглядки. Топот копыт заглох в отдалении.

На женщин надвинулся глухой многоголосый шум - стучали мечи и сабли о щиты, храпели и визжали кони, топали копыта, кричали люди, ревели запрягаемые волы, брехали собаки. Шум боя подкатывался все ближе к берегу реки, и вопли перепуганного половецкого стана становились громче. Опять послышались шаги коня.

На сей раз Ждана решилась и открыла глаза. На лед ступил крупный соловый конь. На нем сидела половецкая женщина, ведущая в поводу навьюченную сменную лошадь. Другой рукой она прижимала к себе двух ребятишек. С другой стороны неловко, боком, на лед съезжала кибитка. Запнувшись обо что-то колесом, она перевернулась. Послышались пронзительные крики детей и женщин. Две выскочили из кибитки, стали вытаскивать орущих ребятишек. Мимо проехала вторая, но даже не остановилась.

Ее задержали на той стороне - дозор русичей промчался по берегу, останавливая беглецов. Ждана видела, как сняли с седла кричавшую женщину, оторвав от нее младенцев, как заворачивали кибитки и гнали куда-то вниз. И надо всем этим, заглушая стук сердца, висел шум сражения.

Сеча была долгая и страшная. Войско князей-союзников вышло на сильную орду, в которой было никак не менее восьми-девяти тысяч сабель - как раз столько, сколько привели в степь князья. В конце концов ослабевшие после зимней бескормицы кони кочевников стали сдавать, и половцы обратились в бегство, бросая раненых соратников, жен, детей и все нажитое. Многих поворотили, нагнав на сильных конях, и увели в плен, но часть вырвалась.

Больше сотни врагов уходило через реку. Они кидались на лед как раз в том месте, где под кустами затаились Ждана и Светлана. Помертвевшие от страха беглянки остановившимися глазами смотрели на всадников. Русский дозор выметнулся было им навстречу, и на льду закипел короткий жестокий бой. Оборонявшиеся отчаянно, как загнанные в угол крысы, степняки раскидали русичей и ушли в степь. На льду остались лежать раненые и убитые с обеих сторон.

Названые сестры сидели, обнявшись, в кустах еще долго после того, как шум сражения стих. Заставил их очнуться веселый молодой голос:

- А это что за пташки притаились?

Голос был русским. Беглянки открыли глаза.

Возле кустов стоял молодой дружинник, держа в поводу трех коней - двух половецких и одного серого в яблоках, должно своего. Из-под шелома смотрело разрумянившееся лицо с короткими усами и бородкой.

- Мы наши, - робко откликнулась Жданка. - От поганых прятались.

- Ну, тогда вылезайте! Утекли половцы-то! - усмехнулся дружинник. Ждана выползла первая, помогла Светлане. Парень присвистнул, оглядев их:

- Из полона, никак?

- Из полона… родимый!

Светлана вдруг заголосила со слезами и повисла на шее у молодца. Не проронившая ни слезинки за полтора года плена, она Теперь рыдала взахлеб, что-то кричала, завывала и стонала разом. Ошалевший дружинник и Ждана вдвоем еле утешили ее и повели, все еще всхлипывающую, наверх, где русские ополченцы пересчитывали захваченное добро.