Святополк II. Своя кровь

Глава 10

Этот половецкий стан был последним на пути союзного войска. В воздухе уже чувствовалась весна. Лед на речках, мимо которых они проходили, потемнел и пошел трещинами. Снега оседали, и ветер нес знакомые дразнящие запахи. Здесь, в степи, весна наступала раньше, и следовало поторопиться, если они не хотят застрять в пути с большим обозом и полоном и стать добычей для опомнившихся от дерзкого нападения половцев.

Обоз уже растянулся на две полных версты, не считая табунов коней и овечьих отар, которые гнали пастухи. Потрепанное и слегка поредевшее войско полнилось добычей. Свою долю получил каждый воин - кто коня, кто пленника-раба, кто рухлядь и утварь. Многие везли свое добро на сменных конях.

Иванок ехал рядом с Данилой Игнатьевичем с гордым видом. Нездило и Григорий уже не следили за каждым его шагом - Нездило пал в последнем бою от неприятельской стрелы, когда закрыл собой вырвавшегося вперед отрока. Иванок одним из первых налетел на поганых, нашел стрелка, унесшего жизнь старого воина. С недавних пор он отказался от меча - по его возрасту и росту легкая половецкая сабля была ему более кстати. И в той сшибке он на саблях схлестнулся со степняком и срубил его в поединке. Первая пролитая в бою кровь изменила юношу - в глазах потух детский огонек, перед Данилой Игнатьевичем был молодой воин, юный богатырь из тех, о ком слагали былины и песни. И боярин сам решил, что Григорий больше не будет пасти Иванка.

Боярин с сыном ехали вдоль длинного обоза. Сани перемешались с половецкими кибитками и наскоро сработанными волокушами. Пленные половцы брели между возами с добром. Освобожденные русичи тоже либо шли вместе с пешцами, либо отдыхали на розвальнях. Теперь можно было не бояться плетей, голода и унижений, и многие свысока поглядывали на степняков. Ехать в кибитках позволялось лишь самым малым детям.

Жданка со Светланой ехали на санях вместе с двумя другими бывшими полоняниками - женщина была из-под Треполья, а мужчина оказался земляком и родом из села Красного, стоявшего под Торческом. Светлана тяжело переносила последние дни - ребенок во чреве толкался, просился на свет, и женщина всякий час ожидала приближения родов.

Молодой дружинник, что отыскал беглянок под кустами а берегу, не бросал их. Он устроил их в обозе и то и дело навещал в пути, а вечерами, на привалах, проводил с ними целые часы. Звали его Михайлой, и Светлана вопросительно косилась на Ждану - девушка была еще молода, а дружинник хорош собою. Был он из одной приграничной крепостцы, охранявшей Переяславльскую землю от степняков, и это был второй его поход после памятного двухлетней давности выхода на Стугну. Сейчас Михаила ехал рядом с санями и, свесившись с седла, рассказывал:

- …О прошлом годе только воротились мы на старое место. Я и четырнадцать моих дружков, с которыми из-под Стугны уходили. На месте нашей крепостцы только тернии и волчник, копнешь поглубже - зола и пепел, а под пеплом - кости человеческие… У меня там мать оставалась, отец, меньшие братья-сестры… Только и уцелело родни, что сестра - ее в Переяславль замуж выдали. Города поганые не взяли, я у сестры прожил… Сельцо неподалеку от нашей заставы было - так и от села ничего не осталось. Только печи обугленные стоят, псы одичалые бродят, а нивы травой заросли… И никого живого!

- Никого, - эхом отозвалась Ждана, а Светлана содрогнулась, вспомнив Торческ. Есть ли кто там? Или тоже пепел и зола, а под ними - кости человеческие?.. Косточки ее сынка, Захарки Ратиборовича, ее свекрови, мужниных братьев…

- Ну, теперь заживем! - продолжал Михаил. - Люди назад ворочаться начнут. Дома новые срубят, пашни распашут, скотины и коней у поганых набрали вдосталь… Разбогатеем - я тогда женюсь!

- На ком же? - отозвалась Ждана.

- А на тебе, коль пойдешь!

Девушка покраснела, затрепетала ресницами и быстро отвернулась, пряча лицо. Не может такого быть, чтобы ее, половецкую девку, которую лапал грязными руками враг, этот веселый красивый дружинник захочет взять в жены! Но, отвернувшись, девушка заметила такое, что заставило ее вмиг забыть обо всем.

Мимо короткой рысцой торопились четверо всадников. Двое позади, судя по виду боярские отроки, третий был немолодой, наполовину седой боярин в дорогой шубе и сдвинутой на затылок шапке с малиновым околышем. А рядом с ним…

Ждана даже ахнула, привставая в санях. Рядом с боярином, столь же добротно одетый, лихо скакал отрок лет четырнадцати или пятнадцати. Румяное мальчишеское лицо было обращено вдаль, он чему-то улыбался, и Ждана с первого взгляда узнала Люта!

- Светланушка, глянь-ка! - вскрикнула она, толкая женщину в бок. - Лют!.. Лютик! Глазам не верю!

Та повернула голову: - Кто?

- Лют, братец мой меньшой. Не помнишь?

- Хазарин?

Михаил наклонился к женщинам:

- То боярин Данила Игнатьевич, князя Святополка Изяславича боярин и советник. Отрок, наверное, сын его.

Ждана выпрямилась, глядя вслед проезжавшим.

- Лют!

Иванок вздрогнул. Как давно его никто не звал этим именем!.. Он уже почти забыл и его, и свое прошлое, и этот голос. Отрок обернулся в седле и не сразу нашел жадно глядящие на него девичьи глаза.

- Ждана?

- Лютик!

Иванок остановил коня. Девушка выскочила из саней, бегом бросилась к нему, обхватила его, спрыгнувшего ей навстречу, руками, прижалась щекой к полушубку. Лют вырос за два года, что они не видались, чуть раздался в плечах, в лице не было больше детской открытости, но это был все тот же ее милый брат, и голос его дрогнул, когда Иванок позвал ее:

- Ждана… Как ты здесь?.. А где…

- Наших никого не осталось, - всхлипнула девушка, пряча лицо у него на груди. - Мамоньку поганые зарубили, Турилу и Петро тоже. Другие пропали. Со мной только Светлана, Ратиборова жена. Помнишь ее?

- Помню, - послушно кивнул Иванок.

- Мы у половца одного жили, работали, за скотиной ходили. Он с нами… он с нами… Ой, Лютик, какой позор! Каб не Светлана, утопилась бы я!.. Ох, как тяжко было… Да что я! - Девушка подняла блестящие от слез глаза, дотронулась до черных кудрей брата. - Ты-то, Лют, как спасся?

Иванок обернулся на Данилу Игнатьевича, что остановил коня, с тревогой глядя на встречу брата и сестры и не ведая, радоваться ли ему, что нашлась родня у отрока, или горевать, что парнишка теперь уйдет к родным по крови людям и оставит его одного. Боярские отроки держались в отдалении, Михаила тоже, ревниво косясь на Иванка.

- Меня Данила Игнатьевич еще той зимой сыскал, - сказал отрок. - Из неволи вызволил, родню заменил. Я отцом его зову, - добавил он.

- А в Торческе? В Торческе нашем не был?

- Нет. У меня теперь другой дом. Я в Киеве живу. С отцом.

Ждана побледнела, отшатнувшись:

- Как? Батюшка жив?

- Нет. Данила Игнатьевич теперь мой отец.

- Иванок! - окликнул его боярин.

- Иванок? - переспросила Ждана.

- Да. Меня так ныне зовут. Ждана, я, - отрок быстро обернулся на старого боярина, сжал плечи сестры, - я очень рад, что ты нашлась! Я… не оставлю тебя!

- Лютик? - ахнула девушка, но он уже, последний раз сжав ее плечи, бросился к своему коню и легко, как белка, вскочил в седло.

Михаил подъехал к оцепеневшей Ждане, наклонился с седла, подсадил девушку на коня и поскакал вперед, вслед ушедшему вдаль обозу и саням, на которых обмирала от волнения Светлана.

Иванок сдержал слово. Данила Игнатьевич повидался со Жданой. Девушка ему понравилась, а то, как она нежно, с опаской и материнской лаской относится к брату, растопило начавший было намерзать лед в сердце боярина. Он был готов предложить названым сестрам жить у него, но Ждана твердо решила повидать Торческ. В обозе нашлось еще пять или шесть бывших торчевцев, отыскались и жители села Красного, и под их приглядом Светлана и Ждана вскоре после прихода на Русь свернули в сторону Торческа. Данила Игнатьевич выделил женщинам трех коней, нескольких овец, кое-какую утварь и рухлядь да гривну серебра, и Иванок отправился сопроводить родственниц до Торческа. Боярские холопы, охранявшие небольшой обоз, должны были помочь женщинам обустроиться на месте - или же вернуться в Киев, если вдруг окажется, что жить на развалинах Торческа невозможно.

Иванок подъезжал к родному городу в тревоге. Здесь прошло его детство. Здесь его никто не любил, кроме сестры, и он не особенно горевал о прошлом. Как он был бы рад, если бы Ждана осталась с ним! Он почти молился, чтобы Торческ оказался уничтожен.

Но город стоял. Правда, уцелела только одна его половина, на правом берегу Торчицы - вторая сгорела еще в том страшном году, и на пожарище поднималось всего две избы. Но в правой уцелела почти вся стена, часть ворот с остатками надвратной башни и даже собор, хоть и с провалившейся кровлей. На улицах тут и там оставались проплешины, но стояли и дома! Иные были старые, чудом уцелевшие от огня и чуть подлатанные, другие совсем новые. Таких было меньше, но они были!

Заночевали в селе Красном, где из восемнадцати домов осталось всего четыре. В одном из них Светлана на рассвете удивительно легко родила смуглого мальчишку, светловолосого, с темными глазками Башкорта. И хотя ее упрашивали переждать в тепле и покое несколько дней, настояла на том, чтобы в полдень поехать в Торческ. И сейчас она с тревогой приподнялась в санях, прижимая к себе спеленутого сына:

- Ждана… Наш дом!

Высокого тесового забора, огораживающего дом княжьего тиуна, больше не существовало. Был только плетень, за которым качали голыми ветками вишни и яблони с опаленной корой и обломанными сучьями. А на месте терема стояла обыкновенная избушка, к которой лепились клети для скотины и добра. Воротина была распахнута, во двор только что заехали розвальни, и двое мужчин разгружали их, сваливая на землю дрова. Они работали так споро и истово, что не сразу заметили подъехавший обоз. Остановил их только отчаянный крик Светланы:

- Ратибор!

Старший сын Захара Гостятича уронил полено. Сунув сына в руки Ждане, Светлана птицей вылетела из саней и кинулась к нему. Нечай, стоявший поодаль, мгновение стоял столбом, а потом закричал, зовя остальных.

На этот крик из избы выбежали две девочки-близняшки и бочком, поддерживая живот, выбралась молодая чернявая женщина - по виду торчинка. Светлана бросила на нее взгляд и по тени, набежавшей на лицо мужа, поняла, что эта - его новая жена. Прижав руки к щекам, она во все глаза смотрела на Ратибора. Тот, казалось, постарел, в волосах появилась ранняя седина, на дочерна загорелом похудевшем лице глаза еле мерцали, но он улыбнулся прежней улыбкой и протянул к Светлане руки:

- Ты?

- Ратиборушко! - всхлипнула женщина и разрыдалась у него на груди.

Так и неспешившийся Иванок-Лют, боярские холопы, Ждана с младенцем на руках, Нечай, молодая торчинка и девочки в молчании смотрели на эту пару. Ратибор плакал вместе с женой - о пропавшем без вести отце, зарубленных матери и брате, кости которых он похоронил, вернувшись из Треполя, о том, что пришлось пережить его жене и сестре в неволе, об убитом сыне и том ребенке, который сейчас рос во чреве торчинки, обо всех убитых, пропавших без вести и сгоревших на пожарах.

А потом Иванок встряхнул головой, отгоняя тягостные мысли, махнул рукой холопам, и те стали заводить сани с добром в ворота.

В Киеве устроили пышное празднество в честь победы над погаными. Возвращение князей из похода совпало с Масленой неделей, и весь Киев гулял - от княжеских палат до Подола. Пиры закатывались каждый день, бояре распахивали ворота, ставя улицам угощение. В храмах пекли хлебы и бесплатно оделяли бедноту. На улицах народ веселили гусляры и скоморохи. Слышались песни, смех и задорные крики.

Святополк Изяславич, который не любил много пить да и чревоугодием не страдал, расщедрился и закатил пир горой. Владимир Мономах сперва тоже заглянул в Киев, где князьям-победителям пели славу во всех церквах, отстоял праздничный молебен, который служил сам митрополит Иоанн, вечно всем недовольный грек-скопец, посидел на почетном месте на пиру, устроенном в его честь, и со своей дружиной отбыл в Переяславль, где уже тоже готовили князю встречу.

Пиры же продлились после его отъезда еще несколько дней. В конце масленичного веселья в Киев въехал Иванок.

Несчастья словно подменили братьев - Ратибор и Нечай стали относиться к хазарчонку теплее, уважительно расспрашивали о новом житье-бытье, восторгались дорогой одеждой и броней, благодарили за подарки. Но непривычный к благодарностям Иванок чуял в их речах некую червоточину - не только от радости, но и от зависти велись эти речи. И, оставив братьям все добро, Иванок, как ни упрашивала его Ждана, покинул Торческ.

Данилы Игнатьевича дома не случилось - привратник сказал, что он с утра уехал на почетный пир и гуляние в княжеские палаты. Горя желанием поскорее увидеть названого отца, Иванок поспешил туда же.

Княжеское подворье было полно народа. Сновали туда-сюда холопы, гуляли дружинники и боярские слуги. В сенях хлопали двери и слышался нестройный гул голосов - там шумел пир. Изо всех углов на Иванка тянуло сытным духом, и он, проведший в седле весь день, почувствовал голод. Хотелось подняться в сени, выкликнуть боярина и сказать, что вернулся, но он робел.

И все-таки, пользуясь общей радостной суматохой, отрок осторожно поднялся на красное крыльцо.

- Эва! А ты кто?

Иванок обернулся. По широкому красному крыльцу в его сторону направлялся высокий статный юноша в красной расшитой рубахе, наброшенной на одно плечо собольей шубке, в красных сапогах с острыми носами и лихо заломленной шапке. Он улыбался, и Иванок признал одного из тех юношей, которые прошлой осенью сопровождали великого князя Святополка на ловища.

- Иванком меня зовут, - сказал он, не спеша снимая шапку. - Я к боярину Даниле Игнатьевичу спешил… А ты - княжич?

- Да, - кивнул юноша. - Я Мстислав Святополчич. А на кой тебе боярин занадобился?

- Отец он мне.

Слово сказалось само - Иванок даже не успел удивиться. Княжич Мстислав прищурил красивый синий глаз.

- Оте-ец? - протянул он. - Не больно ты на русича похож.

- Мать моя хазаринкой была, - признался Иванок.

- Вон оно как? Боярин ее наложницей держал? Подумать такое про мать было больно и стыдно, тем более, что так оно и было. Но Иванок не успел и рта раскрыть - Мстислав понимающе улыбнулся:

- Моя мать тоже с отцом не венчана. Но я князем буду, когда батюшка удел даст! А там и великое княжение в свой черед унаследую… Данила Игнатьевич твой отец, говоришь?

Иванок только кивнул, и Мстислав властным жестом подозвал пробегавшего мимо холопа, быстро наказал ему, что передать боярину, и повернулся к отроку.

- А по какому делу тебе отец занадобился? - продолжал он расспросы. Видимо, новый человек на княжьем подворье заинтересовал его.

- Повидать надо, - ответил Иванок. - Он меня по делу посылал, так я пришел сказать, что воротился и дело справил.

Хлопнула дверь - на крыльцо выскочил давешний холоп, низко поклонился собеседникам:

- Боярича в палаты зовут.

Мстислав дружески улыбнулся и хлопнул Иванка по плечу:

- Иди!

Когда Иванок переступил высокий порожек и очутился в длинных просторных княжеских сенях, по которым сейчас нескончаемой чередой были накрыты столы, Данила Игнатьевич быстро вскочил ему навстречу. Тяжело опираясь кулаками о стол, он смотрел, как отрок пробирается вслед за прислуживающим за столом виночерпием к боярину.

Для боярича освободили место за столом. Отдельный, накрытый узорной скатертью стол для великого князя и его семьи был совсем близко. Святополк сидел за ним вместе с законной женой, в крещении названной Ириной Тугоркановной, и старшим сыном Ярославом. Княжич Мстислав появился чуть позже, когда Иванок присел рядом с глядевшим на него во все глаза Данилой Игнатьевичем, кивнул ему через весь стол и двумя руками поднял серебряную чару. Чашник поспешил наполнить ее вином. Отпив, княжич кивнул слуге на отрока, и чара поплыла над головами пирующих к Иванку.

Тот встал на негнущихся ногах, понукаемый охрипшим от волнения и радости Данилой Игнатьевичем, принял из рук слуги наполненную хмельным медом чару, поклонился князю с княгиней и, поймав добрый взгляд Мстислава, сделал большой глоток.

Отшумела короткая бурная весна, начиналось лето. В эти поры половцы кочевали в южных степях, но ближе к середине лета, когда табуны коней и стада коров и овец вытопчут все пастбища, они тронутся на север, туда, где свежее и сочнее трава, чтобы в конце лета на сытых конях обрушиться на Поросье в Киевщине и Посемье в Переяславльской и Черниговской земле. В этом году их вежи и улусы пережили невиданный до сей поры выход русских дружин. Три небольших орды разгромлены подчистую, еще от двух уцелели жалкие остатки. А тут еще и поражение византийских наемников! Половцы разгневаны, они будут мстить, и месть их обрушится на головы русичей.

Деятельная натура Владимира Мономаха требовала выхода. Едва отшумело половодье и реки вернулись в свои берега, он, меняя заводных коней, прискакал в Киев, остановившись в старом Всеволодовом тереме, где живал еще его отец, и в тот же день пришел к Святополку в палаты.

Тот был с наложницей Любавой. Бывшая холопка, несмотря на законную княгиню, осталась при князе и вела его дом, пользуясь княжьими милостями. Она еще не растеряла былой красоты - статная, сильная женщина, стройная, с красивыми синими глазами, важно проплыла мимо Владимира Мономаха, когда он входил в горницу.

Князь проводил ее неодобрительным взглядом - сам он кроме жены Гиты других женщин возле себя не держал и сейчас не взял ее с собой только потому, что знал - княгиня не утерпит и, если он задержится в Киеве, сама велит заложить возок и отправится следом.

- Брат, что это ты творишь? - негромко вопросил он, когда за женщиной закрылась дверь и они остались одни.

- Не учи меня, князь-брат, - отрезал Святополк. - Люблю я ее.

- А жена? У тебя молодая жена, с нею как же?

- Ирина? - поморщился Святополк. - Тело у нее молодое, нежное, нрав смирен. Она ковром готова расстелиться, а внутри все пусто и холодно. Не лежит к ней у меня душа, да и она - чую - мне не рада… Отправил бы я ее куда подальше, да отец ее силен покамест!

Владимир понял, что настала пора для его дел. Великий князь с половцами обязан поддерживать мир, но после того как русские полки выходили в степь, о мире не может быть и речи.

Любава вошла опять, кивнула князьям и хлопнула в ладоши. За нею вступило несколько холопов, внесли чары, хмельной мед, пряники на заедку, благо Петров пост еще не наступил. Споро и молча накрыли на стол и ушли, оставив князей одних.

- А уговор наш помнишь? - спросил Владимир, сам наливая в чару мед. Святополк тоже плеснул себе, но лишь пригубил. - Ворога внешнего мы приструнили - надобно внутренним заняться, кто, аки змея подколодная, сидит за нашими спинами и только и ждет мига, чтобы побольнее ударить в самое сердце!

Владимир умел и любил красно говорить. Он еще не кончил речь, как Святополк уже обо всем догадался:

- Олег Черниговский?

- Он самый. Мне от верных людей известно, что еще зимой он тайно принял у себя… ведаешь ли, кого? Сына самого Итларя! Когда твой Славята с моими торками резал их стан, вызволяя моего сына Святослава, малой дружине по ночной поре удалось уйти. Итларевич был с ними. А теперь мне доносят, что живет он на Олеговом дворе как друг и половцы уцелевшие с ними. И поговаривают, что Олег посылает их куда-то с поручениями. А куда могут скакать половцы, как не в свою степь?

Святополк резко поставил чашу на стол:

- Олег на нас половцев навести задумал?

- По крайности, на Переяславль - там ведь его отец был убит! Сам Олег, овдовев, половчанку за себя взял. Ежели призовет своего тестя опять, трудно будет с ним совладать!

Это было серьезное дело. Святополк задумался. Конечно, мстить Итларевич - если то был он - решит Переяславлю. Пострадает именно Мономах, а его не грех пощипать: уж больно вознесся Всеволодович! Но как дознаются, что его, Святополков, боярин нарочно из Киева приезжал и великий князь причастен к убийству половецких послов? Тут и Тугоркан не поможет - придут степняки всей ордой на Русь, сметут Киев с лица земли, пожгут и пограбят все на своем пути, князей кого убьют, кого в полон сволокут, а Олег Святославич сядет на Киевский стол. Но ведь он изгой! Братья Изяслав и Всеволод Ярославичи порешили, что его отец Святослав не по чину занимал великий стол!.. Да, Олег будет мстить им обоим за дела отцов. Надо было что-то делать…

Владимир внимательно следил за игрой мыслей на челе великого князя. Он-то давно все решил и, выждав, пока Святополк поднимет на него взгляд, сказал:

- Рассорить надо Олега с половцами, пока не поздно.

- Хотели уж его в степь вести - и что? - нахмурился Святополк.

- А то, что не пошел он, нам теперь на руку. За то, что не послушался тебя, великого князя, его можно судить и лишить Черниговского стола. Но сперва следует забрать у него Итларевича - коли поганые проведают, что Олег отдал ханского сына нам, они не станут его слушаться и отпадут от него. А ты пошлешь послов к Тугоркану: как тесть, он должен будет тебе помочь и склонить ханов в нужную сторону.

- Добро, - кивнул Святополк. - Пошлю человека в Чернигов!

- А я накажу, что ему передать Олегу, - добавил Владимир.

На другой день в Чернигов ушел гонец, неся кроме зашитого в шапку письма от великого князя и словесный наказ лично от Владимира Мономаха. Если Святополк лишь отчитывал Олега за непослушание и корил за то, что, будучи молодшим князем, он тем не менее мнит себя сильным и смеет вести дела за спиной Киева, когда даже Владимир Мономах то и дело советуется с ним, Святополком, когда и как идти в поход да что делать в мирное время, то послание самого Мономаха было короче и яснее: «Ты не ходил с нами на поганых, которые губят Русскую землю, а у тебя есть Итларевич: либо убей его, либо нам дай. Это есть враг наш и нашей земли. А не выдашь его - сам врагом будешь».

Гонец родом был из Чернигова, поэтому до княжеских палат добрался быстро и легко. Олег был занят - сидел с младшим братом Ярославом, наставляя его. Юноша еще не имел своего удела, жил до сей поры у брата Давыда и теперь горел желанием проявить себя. В той же палате сидел и Итларевич - совсем еще отрок, не старше шестнадцати лет. Войдя, гонец сразу понял, кто этот смуглый темноволосый юноша, но, не дрогнув, отдал письмо Святополка и громким голосом отчеканил напутствие Мономаха. Олег взял письмо, взмахом руки отпустил гонца и погрузился в чтение.

- Что решишь, коназ Ольбег? - не выдержал Итларевич, когда Олег скомкал пергамент и поднес его к свече. - Ты мене обещал!..

Олег внимательно смотрел, как тлеет пергамент, распространяя по горнице запах паленой кожи. Потом перевел взгляд на младшего брата, посмотрел на половчина. Он все понимал - что значит это письмо, что имел в виду Мономах. За несколькими словами стояла большая война, которую не выдержать Русской земле. Его отговаривали от нее, грозили бедствиями и карами, но не он первый начал, не ему и завершать.

- Зови гонца, - кивнул он брату Ярославу и, когда гонец вошел, сказал, глядя на горящий пергамент: - Передай князю Владимиру, что Итларевич гость мне. Я с ним ролью ходил и гостя не выдам. А что до того, что я в поход не ходил - так я нездоров и сейчас еще хвораю и принужден своего брата меньшого вместо себя по Черниговской волости с доглядом посылать. Ступай!

Когда гонец ушел, две пары глаз обратились к Олегу.

- Ты с великим князем поссорился! - ахнул Ярослав. - Подумай, брат, что теперь будет!

- А что будет? - почти весело подмигнул Олег. - Ты в поход в рязанские земли в скором времени пойдешь, сядешь там - хочешь в Муроме, хочешь в Рязани, а лучше - свой город заложи поближе к черниговским окраинам, чтобы накрепко вятичские края к моей волости привязать. Ну а с князьями о своей клятве, - он бросил взгляд на юного половчина, - я сам потолкую. Ты в мои дела не лезь!.. А и твоя помочь мне нужна, - по-половецки добавил он, обращаясь к Итларевичу.

- Все, что ни прикажешь, коназ! - воскликнул тот.

В Киеве Святополк только разводил руками, недоумевая, как теперь быть, а Владимир в Переяславле рвал и метал. Олег их не боялся и ясно давал понять, что с половцами дружен и ссориться не намерен. Это могло означать только одно - кликнет он, и придут на Русь орды степняков. Итларевич, чудом спасшийся из-под Переяславля, легко сможет убедить ханов, кто им на Руси друг, а кто враг. Половцы уже помогли один раз Олегу снова воротить себе власть в Тмутаракани и расправиться с убийцами брата Романа, другой раз они же посадили его на Черниговский стол. Почему бы им не помочь ему и в третий раз - уже добиваясь стола великокняжеского?

Словно спеша утвердить свою власть на Руси и заодно стараясь обезопаситься от князей-врагов, Олег развернулся вовсю. Сидевший тихо-мирно в Смоленске Давыд Святосла_вич, князь от природы тихий и не любивший брани, вдруг собрал полки и двинулся на север, воевать новгородские земли, где сидел старший сын Владимира Мономаха Мстислав. Вместо того чтобы готовиться помогать отцу, юноша был вынужден ополчаться против двоюродного дяди и выбывал из борьбы. Тем временем младший Святославич, Ярослав, со всем пылом молодости устремился в Муромо-Рязанский край. Святославичи при жизни отца владели там областями, и часть вятичей до сей поры считала себя их данниками. Он поставил в Муром и Рязань своих посадников, был признан местным полуязыческим боярством и, выполняя наказ Олега, основал севернее Рязани на слиянии двух речек, которые назвал в честь киевской Лыбеди и переяславльского Трубежа, город, получивший с молчаливого одобрения Олега имя Переяславль-Рязанский, надеясь, что в начинающейся распре Святославичам удастся перенять славу у Владимира Мономаха (ныне - город Рязань. - Прим. авт.). Таким образом, владения Владимира Мономаха в северной, Залесской, Руси оказались отрезаны от Переяславля, и надеяться на их помощь было трудно.

Пока князья затаив дыхание следили за походами Олега и его братьев, очнулись половцы. Что подвигло их выступить в поход в начале лета - трудно сказать: то ли память о весеннем выходе киевского и переяславльского князей, то ли судьба Итларя и Китана, но в начале лета, через две с малым седмицы после памятной беседы князей в Киеве, они, сметя на пути сторожевые крепости, подошли к Юрьеву и осадили его. Укрепленный город, поставленный еще Ярославом Мудрым и названный в честь его небесного покровителя Георгия-Юрия, не был взят в позапрошлом году вместе с Торческом. Его крепкие стены были способны выдержать Длительную осаду, а кочевники не умели брать хорошо укрепленные города. Но этот набег открывал путь для других орд - отсюда малыми силами половцы опять потекли в глубь многострадальной Киевской Руси, сжигая деревни и села, вытаптывая нивы и угоняя в полон жителей, только-только отстроившихся после разорения.

Владимир Мономах как раз собирал полки против Олега Святославича и послал гонца к великому князю с просьбой о помощи. Их соединенные силы намного превосходили войска Олега, но накануне пришла весть о нападении степняков на Юрьев, и Святополк ответил отказом. Благодаря Олегу враг грозил его собственным пределам.

Все повторялось. Опять из-за половецких послов поганые пошли на Русь. Опять был осажден город на Роси, и опять русские князья собирали рать. Но два года спустя Русь была другой. Из края в край Залесской стороны метался Олег Святославич, отвоевывая у сыновей Мономаха муромо-рязанские земли, сдерживая новгородцев и суздальцев. Владимир не мог помочь сыновьям, а у самого Святополка не было под рукой прежних ратей. Да и бой под Стугной, первый его бой с половцами, был жив в памяти.

Бояре, которых он созвал, едва получив весть от Юрьева, были на редкость единодушны.

- Замириться надо с погаными, князь! - гудел Ян Вышатич, и брат его Путята поддакивал, кивая головой. - Эдак они всю волость Юрьевскую пожгут, а после и далее двинутся. От Юрьева прямая дорога на Киев, а земля оскудела, они голодные, злые, ополонятся мало - далее двинутся. Это ж погибель для Руси!

- Верно Ян Вышатич молвит - послов надо слать под Юрьев, - подал голос Никифор Коснятич. - С тамошними ханами переговорить, откупиться подарками - авось отступят вороги! Всеволод, дядя твой, завсегда так делал. Иной раз, бывало, с полдороги степняков ворачивал!

Святополк хмуро посмотрел на боярина. Подарки слать придется из княжеской казны, бояре ни ногаты[30] не дадут, да еще, как придет срок, будут себе жалованье требовать! А не заплатишь - к другому князю уйдут. Вон Славята как побывал в Переяславле, все в ту сторону поглядывает. Чем приворожил его Владимир?

- Чем платить поганым станем? - спросил князь.

- Известно чем! - сказал Ян Вышатич. - Мы по весне в степь ходили - полона и скота много забрали. Сотни пленных привели. Их и отдать, да скотину какую ни на есть. Авось, кроме того, что половцев отвадим, и еще кого из наших людей выкупим!

- Я согласен, князь! - кивнул Данила Игнатьевич. - Надо полон отдавать.

- А я, коли позволишь, князь, в Переяславль поскачу - а _ну как Владимир Всеволодович тоже своих половцев захочет выпустить? - предложил Славята.

Святополк хмуро посмотрел на него. Уйдет боярин, как пить дать уйдет! Но сейчас было не до мелких свар.

- Добро, - кивнул он, выпрямляясь на столе. - Готовьте грамоту ханам. А послами пойдут Захар Сбыславич и…

- Дозволь мне ехать, князь! - вырвался вперед Путята Вышатич.

Ян Вышатич только глянул на младшего брата - Путята с вокняжением нового князя полез вперед, стараясь чаще попадаться на глаза, и, видимо, надеялся стать большим боярином. Но Святополк Изяславич коротко кивнул:

- Добро. Едете вы вдвоем. Назавтра и отправляйтесь! На другое утро двое послов, взяв побольше спутников, чтобы придать себе весу и силы, выехали в сторону Юрьева.

Город был обложен с трех сторон. Только с одного края к его стенам подступала река, и туда половцы не могли подойти. Но они разъезжали по дальнему берегу, присматривая, чтобы никто не мог уйти из города по воде. Со стороны поля их раскинулся целый стан. Степняки стояли тут уже больше половины лета, но так и не могли взять город. Посад был выжжен дотла, сизый дым катился по небу, застилая солнце. Ближайшие нивы были вытоптаны дочерна, и проезжавшим боярам было больно смотреть на остатки зеленых колосьев, которые даже не начали цвести. Окрестностям Юрьева грозил голод, а это значит, что не будет податей в казну, которая и без того оскудеет после замирения с врагом.

Половецкую орду привели ханы Туглей и Боняк. Счастливо избежавший разорения Юрьев был богатой добычей, но когда послы кроме даров пообещали отпустить пленных и вернуть часть угнанных стад, ханы прислушались к словам бояр. Получилось так, что две из разгромленных князьями орд ходили под началом хана Туглея, и он надеялся, что в числе пленных есть его родственники. Он согласился сразу, несмотря на то что Боняк остался недоволен.

Уговорились, что через еще две седмицы пленные будут приведены под Юрьев, а до тех пор половцы будут стоять у стен города и ждать князей. С тем послы и уехали.

В оговоренный срок несколько сотен кибиток прибыли под стены Юрьева - из полона вернулись жены и дети разгромленных орд. В их числе Туглей с удивлением и радостью нашел детей своего двоюродного племянника. Это его так обрадовало, что он в тот же день начал сворачивать свой стан.

Боняк был недоволен, но подчинился. Осажденные жители Юрьева не верили своим глазам и от изумления не могли даже радоваться, когда увидели, что однажды поутру степняки снялись и повернули в сторону степи.

- Бог оборонил землю от поганых! - слышалось всюду. Люди высыпали на стены, чтобы своими глазами увидеть, как враги отходят.

Обратно шли другой дорогой, отлично зная, что позади осталась выжженная и разграбленная земля. Хотя ни разу не было такого, что удавалось полонить всех селян подчистую, и всегда находились уцелевшие, но рыскать среди вытоптанных полей и спаленных сел в надежде отыскать этих одиночек никому не хотелось. Земля еще не набрала сил после выхода двухлетней давности, селения попадались редко, жителей в них было мало, в основном старики и бабы с чудом уцелевшими малолетними детишками. В домах брать было нечего, и половцы возвращались несолоно хлебавши.

Боняк ехал рядом с Туглеем, который не мог нарадоваться на старшего сына своего племянника. Отроку шел двенадцатый год, это был смышленый мальчишка - через несколько лет он пойдет в свой первый поход.

- Нашел чему радоваться, - ворчал хан Боняк. - Конечно, родня многое значит, но вот скажи мне, Тенгри-ханом тебя заклинаю, зачем мы ходили на Русь?

- Отомстить за наших братьев урусским князьям! - ответил Туглей. - Их кости вопили о мести!

- Отомстили? Скажи по совести!.. Пришли под большой город, постояли и назад воротились. Полона мало набрали, добра никакого не взяли, скота - и то гоним меньше, чем было в начале похода! - продолжал возмущаться Боняк. - Над нами весь Дешт-и-Кипчак смеяться будет, а особенно старый лис Тугоркан. И Шарукан - он в своем Шарукане сидит, горя не ведает!

- Мы наших жен и детей вызволили! - возразил Туглей. - Ты видел Ехир-хана? Он еле живой вырвался, две его жены и дети попали к урусам! А ныне мы везем их домой!

- Жены, дети… Тебе, хану, не стыдно, что ты урусских князей послушался? Один князь говорит: «Иди на Русь!» И ты приходишь. Другой говорит: «Уходи с Руси!» И ты торопишься в степь. Какой ты хан после этого?

Туглей обернулся на племянника. Тот уже сам все понял я отъехал назад, чтобы не подслушивать разговора старших.

- Что ты хочешь сказать, Боняк? - понизив голос, спросил он.

- Мы - вольные ханы! Нам даже Шарукан не может приказывать, потому как нет у него власти надо всем Дешт-и-Кипчаком! И мы сами должны решить, когда и куда идти! Я предлагаю вернуться, - принялся увещевать Боняк. - Урусские князья сейчас слабы - они сражаются друг с другом. На нас у них нет времени - ты сам знаешь. Киевский коназ даже не стал тратить на нас времени - просто откупился дарами. Да и дары вручил - смех один! - Боняк рассмеялся, с удовольствием замечая, как нахмурился Туглей-хан. - Кабы не наши жены и дети, на такие дары даже самый младший из моих сыновей не позарится! И я бы слушать их не стал! Но, Туглей, у тебя сила и у меня сила! Среди тех, кого отпустил киевский каган, есть те, кто захочет поднять саблю и пойти в бой. Они захотят мести. И среди наших воинов есть такие, кто недоволен столь малой добычей. Мы не должны им мешать.

- Вернуться на Русь? Но у нас жены и дети!..

- Их мы можем оставить в степи подальше от урусских улусов. А сами - назад. Они нас не ждут. Мы придем и возьмем богатый город. Урусы не смогут долго сражаться - у них должна скоро закончиться еда. Мы нападем в самый раз, а при удаче пойдем дальше.

Туглей получил от князя Святополка богатые подарки, но возможность получить еще дары заставила его прислушаться к словам Боняка. В конце концов, урусы заплатят еще, а если нет - им достанется целый город.

Юрьевцы не поверили своим ушам, когда примчался какой-то парень и закричал на всю торговую площадь, что половцы идут опять. Город заметался. Весть передавалась из уст с уста, обрастая подробностями. Говорили, что на город идет орда в пять раз больше первой и что уже требуют поганые дань не только за этот год, но и на три и даже пять лет вперед. Дозорным на стенах уже мерещились пожарища, хотя гореть за Росью было нечему - степняки еще в начале лета выжгли все подчистую.

Посадник отправил гонца в Киев с вестью, что половцы идут на город. Выслушав его, Святополк изумился и испугался сразу. Не было известно, какая орда подступила к Юрьеву - та же самая, решившая, что русский князь может и должен уплатить им больше, или же другая, готовая довольствоваться любой подачкой. Но все равно - у Святополка больше не было под рукой пленных, которых можно было отдать степнякам, а залезать в казну не хотелось. Эдак поганые повадятся каждый месяц за подачками захаживать. А жить как?

- Передай городским старейшинам, пусть спасаются сами, - ответил он. - Я помочь не могу.

Гонец вышел, шатаясь от усталости и тревоги. Наскоро перекусив в поварне, он отправился в обратный путь.

Получив ответ великого князя, бояре раздумывали недолго. Совет был дан дельный, и епископ Малин вышел к гудевшей, как потревоженный улей, толпе юрьевцев. Возле него стояли бояре, княжеский тиун, посадник.

- Братья и сестры! - высоким, певучим голосом проникновенно заговорил Малин. - Тяжкое испытание посылает нам Господь! Навел он на нас безбожных сынов Измайловых, жгут они наши нивы, уводят в полон люд христианский, творят бесчинства и беззакония, а диавол видит это и радуется! Избавил было Господь нас, но, видимо, угодно было ему снова взыскать с нас за грехи наши тяжкие! Что нам делать?.. Куда главу преклонить? Горе нам, грешным! Горе!

В толпе послышались рыдания. Плакали женщины, где-то пронзительно запищал грудной младенец.

- Что делать нам, грешным? Вразуми, отче! - послышались крики.

- Приступают ко граду нашему безбожные сыны Измайловы, хотят гнать нас до царства своего Вавилонского, в полон, аки иудеев! И аз грешный, помолясь, глаголю вам, чадо мои! Да не радуются язычники безбожные горестям нашим! Препояшем чресла наши и уйдем из города. Отринем суету, ибо, как сказано в Писании, добро спасаеши, а душу погубишь!.. Соберемся да и уйдем к Киеву поближе. Не оставит нас богохранимый святой город, князь Святополк оборонит за стенами крепкими, а здесь нам не будет житья!

Последние слова Малина потонули в гуле голосов. Поселяне часто спасались за городскими стенами от нашествия половцев. Ныне, видимо, пришла пора жителям малого города спасаться за стенами большого.

Юрьев пришел в движение. Люди спешили по домам, закладывали телеги, на них грузили детей и пожитки и выезжали за стены. Ворота были распахнуты настежь. По дорогам потянулись обозы.

Они были уже у Василева, переправившись через Стугну, когда до Святополка дошли вести о переселяющихся на новое место юрьевцах. Трое посланных от города - двое бояр и священник, снаряженный лично епископом Малином - стояли перед великим князем. Святополк не мог прийти в себя, услышав их речи.

- Верно ли, что город как один человек с места сдвинулся? - вопросил он.

- Все как есть, великий князь! - надтреснутым голосом ответил юрьевский боярин, именем тоже Юрий. - И нарочитые мужи, и святые отцы, и ремесленный люд с женами и чадами - все как есть родные стены кинули, потому как лучше голод и холод мыкать на своей земле, чем костьми лечь в чужой стороне.

- Юрьев град пуст стоит безбожным язычникам на поругание, но святыни городские и людство его покинули, - добавил и священник. - На то получено было благословение епископа нашего, отца Малина.

- Как повелишь далее твоим людям быть, княже? - молвил боярин Юрий.

Святополк отвернулся, глянул в окно. Кончалось лето, на селе собирали урожай. На севере продолжалась распря - донеслась весть, что юный Изяслав Владимирович напал на Муром, выйдя из Курска, выгнал Олегова посадника и сел в городе сам, присоединив его к Суздальской земле и угрожая отсюда Рязани. В ответ Олег Святославич опять начал собирать войска и пошел на Изяслава. Владимир Мономах внимательно следил за делами сына и двоюродного брата, ему не до половецких выходов, значит, со всем придется разбираться самому.

А погоды стоят дивные!.. В такую пору проскакать бы с соколятниками вдоль берега Днепра, вспугивая уток и гусей. А по осени в лесу поднять кабана, оленей или медведей. А то погнаться в холмах за стадом диких туров… И едва князь представил себе осенние в прохладной дымке холмы над Днепром, как решение пришло само.

- На Витичев холм правьте, - сказал он, - что над Днепром как раз на вашем пути встанет. Там град велю срубить. И храм заложить, чтоб епископ Малин там службу свою служил. Плотники придут, а и вы не зевайте!

Гостей накормили, дали передохнуть и снарядили в обратный путь. Через несколько дней на Витичевом холме служили молебен при закладке нового храма. Службу проводил сам епископ Малин, которому надлежало принять здесь кафедру. На молебне и закладке города присутствовал Святополк Изяславич. Князь сам, скинув праздничную свиту, положил первый камень в основание храма, обмазал его раствором и, выпрямившись, истово перекрестился. Хор запел праздничную литургию, бояре и дружинники преклонили колени, плотники начали бить поклоны. Святополк слушал высокий дрожащий от волнения голос преподобного Малина и с просветленной тревогой думал, что, может быть, этот город - все, что останется после него на земле и в памяти потомков.

Примерно в те же дни стало известно, что половцы, придя к покинутому жителями Юрьеву, разгневались и, обойдя город, сперва разграбили его, а потом с досады и злости сожгли его дотла. Но дальше в глубь земли не пошли, повернув назад.