Святополк II. Своя кровь

Глава 30

Для хана Боняка этот выход к Зареческу был не самым главным. Великий хан подунайских половцев давно мечтал о большом выходе на Русь. Но лучшие его батыры гибли в сечах, а могущественных союзников одного за другим забирал к себе Тенгри-хан. Пал в бою могучий Тугоркан, убит молодой Алтунопа, разгромлена орда Урусобы, а мелких ханов разве поднимешь? Они стали бояться Руси и боятся присоединиться к Боняку, опасаясь повторить судьбу Урусобы. Иные вовсе стали настолько трусливы, что ссылаются на заключенный с Русью мир. Так откололись от Тугоркановичей два хана Аепы, кочуют по степи, треплют помаленьку Олешье и вятичей.

Оставался один Шарукан, тихо стареющий на Дону. Донские кипчаки были богаты. Они не лезли на Русь, а грабили ее окраины, аланов, ясов и касогов. В самом Шарукане жило довольно много урусов - большинство из них были вольными, занимались ремеслом и орали пашню. Знатные половцы жили там в удобных домах, а вольные кипчаки селились в шатрах и кибитках за охранным валом.

Боняк сам себя называл волком и недолюбливал сытую жизнь, которую вели Шаруканиды, но старый донской хан оставался последним сильным владыкой. Пришлось искать союза с ним.

Половину зимы и почти всю весну просидели в Шарукане послы Боняка, склоняя старого хана к выходу на Русь. Шарукан похода не одобрял, но его родичи обрадовались предложению сразу, так что большая часть времени была потрачена на то, чтобы уломать старого лиса. В начале лета Шарукан уступил нажиму родичей и послов.

Табун коней, слившихся в единое целое, вынесся из-за холма, промчался мимо и, как многоглавый, многоногий невиданный зверь, развернулся всей вороно-рыже-серо-гнедой массой, останавливаясь перед курганом, охраняемый табунщиками. Десять всадников, ожидавшие на кургане, следили за конями внимательным цепким взглядом. Кони были хороши, крепки и высоконоги - не чета маленьким степным лошадкам.

Скорчившись в седле, хан Боняк хищным взглядом выхватывал из табуна отдельных коней, любуясь их статями. Потом повернул к своим спутникам довольно оскаленное лицо:

- Хороши, великий хан?

Старый Шарукан грузно сидел в седле. К старости он растолстел, обрюзг и сейчас прикрывал тусклые глаза морщинистыми веками. Старик грезил о робких ласках молодых рабынь-горянок. Его холодеющую кровь уже мало трогал бег полудиких коней. Но за спиной были сыновья, братья Боняка Тааз и Сугра, несколько молодших ханов. Если он покажет перед ними свою слабость - больше не быть ему великим ханом. И Шарукан выпрямился, открывая глаза.

- Якши! - промолвил он, пожевав губами. - Якши баранты!

- Какие кони! Какие звери! - сразу послышались за спиной голоса. - Любой достоин носить великого хана!

- И это лишь начало! - Боняк оскалил желтые зубы. - Земля урусов богата. И все ее богатства будут нашими! Надо лишь пройти и взять их!

За спиной опять послышались восторженные голоса. Подчиняясь им, Шарукан бросил косой взгляд на Боняка.

- Что ж, - негромко промолвил он, - пойдем и возьмем… В тот же день объединенные силы Боняка и Шураканидов двинулись на Русь. Огромной, сметающей все на своем пути лавиной они смели приграничные крепости-заставы и растеклись по Переяславльской земле, сжигая села и деревни, разрушая небольшие городцы. В обозе появились первые пленники, торбы всадников стали оттопыриваться, наполняясь награбленным добром. Ни реки, ни леса не могли остановить половцев. Они шли напрямик, как лесной пожар, пока не вышли к реке Суле.

Первым большим градом, вставшим на пути степняков, оказалось Лубно. Его можно было обойти, разрушив небольшие крепостцы и села по берегам Сулы, и двинуться дальше по Русской земле. Но ханам не хотелось оставлять позади сильный город, дружина которого могла выйти из его стен и начать бить степняков в спину. И орда навалилась на Лубно.

Меняя коней, примчались в Переяславль гонцы с приграничья. Страшную весть несли они: давно такого не бывало, чтобы половцы вышли из степей и шли по Русской земле. Хотя приграничье жило от набега до набега, все-таки остальные земли успели за десять лет мира отвыкнуть, и теперь в каждом доме люди содрогались от тревоги и недобрых предчувствий.

Владимира Мономаха в те дни не было в Переелавле. Он еще зимой отправился в Смоленск, где сидел на княжении сын Вячеслав. С ним, как всегда, была Гита, но неожиданно она заболела и в начале мая умерла.

Мономах еще не успел отойти от похорон, от долгого изматывающего душу обряда прощания. В ушах еще звучали последние слова Гиты, взгляд еще ловил ее тень, сердце невольно сжималось в предчувствии ее шагов. Княгиня еще была здесь казалось, ее можно было отыскать где-то в кладовых или на заднем дворе. Но в то же время было ясно, что она уже никогда…

И в эти дни пришла весть о половецком выходе. Услышав о новой напасти, переяславльцы горестно вздыхали: «Дождались!.. Беда не приходит одна», - а потом лезли в клети доставать рогатины, сулицы, щиты и топоры.

Если бы не прискакавшие на похороны матери сыновья, Мономах, наверное, так и не вышел бы на кочевников, а послал вместо себя кого-нибудь из воевод - настолько велика была его скорбь. Но присутствие детей заставило его усилием воли загнать боль внутрь и выплеснуться в ярости - как смеют безбожные агаряне приходить на Русь сейчас, когда ему так больно? Что ведают они о настоящей боли? Ничего! Так пусть узнают!

И Мономах поскакал в Переяславль, а по дорогам Руси, обгоняя его, мчались гонцы созывать князей на войну.

В Киеве вершились свои дела. Из Польши нежданно-негаданно явился ляшский королевич Збигнев, незаконный сын Володислава Германа, сводный брат короля Болеслава и родной брат новой жены Ярослава Святополчича. Прискакал он не просто так - Польша раскололась на две половины, ибо Збигнев оставался недоволен выделенной ему частью. В прошлом году Святополк Изяславич посылал против него сына Ярослава с ратью, и теперь королевич просил у тестя военной помощи.

Святополк не желал связываться с ляшской усобицей, тем более что он уже был связан словом и родством с обоими супротивниками: оба были братьями, один женат на его собственной дочери, а на сестре другого он сам женил сына. Помощи мог просить любой, и если бы захотел ослабить Польшу и отвлечь ее от притязаний на Волынь и червенские города, киевский князь мог бы послать дружины и к Збигневу, но не хотел. Однако и отказать родичу не мог и поэтому изворачивался, отвлекал королевича охотами и пирами, засылал к нему красивых холопок. Варвара только-только родила ему второго сына, Изяслава, еще не оправилась, и советы князю давала Любава, снова почувствовавшая себя значимой. За Болеславом была замужем ее дочь, и женщина советовала прогнать королевича. Святополк сам склонялся к такому ответу, но бояре и особенно Мишата Путятич, который после смерти Яна Вышатича вошел в боярскую думу, не желал этого. В отместку Збигнев мог пойти войной на Волынь.

Святополк оказался между двух огней. И тут как снег на голову свалился гонец от Владимира Мономаха.

Получив послание, великий князь обрадовался. Пускай половцы, пускай его зовет Мономах! Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. И Святополк, едва прочел грамоту, кликнул бояр и передал им свое княжье слово: немедля собирать полки и идти на помощь Владимиру Переяславльскому.

К вечеру опять зашел королевич Збигнев, но едва он завел свою речь, как Святополк перебил его, взмахнув Мономаховой грамотой:

- Недобрые вести у меня! Половцы поганые на Русь пришли! Надо землю родную оборонять, так что не обессудь, королевич, не до тебя нам ныне! Ступай, и да хранит тебя Бог!

Хотя ему ни разу не сказали ничего определенного, Збигнев был до того поражен отказом, что от огорчения не смог сказать ни слова. Только поклонился и быстро вышел.

Рать собрали быстро. Обычно нерешительный и ищущий во всем подвох, на сей раз Святополк был жив и бодр. Он кликнул воевод, наказал им поднять дружину, боярам повелел созвать ополчение, сам следил за сборами и в назначенный день, отправив вперед гонца, выехал из Киева во главе своих полков, с боярами и воеводами.

Как всегда в последнее время, его путь пролегал мимо Печерской лавры. В монастыре еще ничего не ведали о новом набеге, хотя Нестор-летописец по-прежнему был частым гостем в Киеве и иной раз по нескольку дней живал на княжеском подворье, изучая древние рукописи. Его «Повесть временных лет» уже подходила к концу, он приступил к жизнеописанию самого Святополка Изяславича и его братьев-князей.

Оставив дружину за стенами монастыря, киевский князь с боярами, воеводами и малым числом отроков прошел на широкий монастырский двор, снял с головы шелом, степенно перекрестился на маковки церкви, потом поворотился к часовне, где лежали мощи Феодосия Печерского.

Там его застал игумен Феоктист, сменивший покойного Иоанна. Великий князь стоял перед каменным гробом на коленях, склонив голову на грудь, и молился. Не желая прерывать молитвы, игумен скромно простоял все время в уголке, пока наконец, перекрестившись последний раз, Святополк не поднял голову и не увидел его.

- Благослови, святой отец! - молвил он, не вставая с колен.

- За что ныне молишься ты, князь? - строго спросил Феоктист.

- Поганые пришли на Переяславльскую землю, - ответил Святополк. - Брат мой, Владимир Всеволодович, зовет меня на помощь, оборонить Русскую землю. Здесь молился я, просил у Феодосия помощи в ратном деле…

- У самого Феодосия? - Игумен испуганно покосился на гроб, словно боялся, что тот от такого кощунства провалится сквозь землю. - Но под силу ли сие дело…

- Коли дарует Феодосии Печерский нам победу над погаными, накажу, чтобы его во всех монастырях и в церквах почитали как святого Русской земли, наравне с Владимиром Святым и его сыновьями, братьями-страстотерпцами Борисом и Глебом! - воскликнул Святополк Изяславич и перекрестился.

Сей порыв князя затронул самые потаенные струны души Феоктиста. Он сам мечтал, чтобы святителя земли Русской почитали как святого, и игумен тепло промолвил, благословляя князя:

- Господь да поможет тебе, княже, и всему воинству русскому. Мы же будем молиться за вас!

К удивлению Мономаха, на его призыв впервые откликнулся Олег Святославич Новгород-Северский, пришедший к Переяславлю вместе со своим средним сыном Святославом и приведший небольшую дружину и полк черниговцев. Последним подошел Мстислав Вячеславич, сыновец Давида Игоревича Дорогобужского со своим войском.

Собравшись вместе, князья почти налегке скорым шагом вышли к Лубно. Высланные вперед сторожи доносили, что основные силы половцев все еще стоят под городом и лишь малые отряды скачут по окрестностям, сжигая села и погосты, угоняя скот и людей и забирая добро. Прождавший несколько дней из-за смерти Гиты, Мономах теперь спешил изо всех сил. Он забыл о своем возрасте, о недавней потере, вообще обо всем на свете, и остальные князья, бояре и воеводы, не говоря уж о простых дружинниках, следовали за ним, подчиняясь его воле.

К Суле вышли вечером. Накануне войско остановилось передохнуть и приготовиться к бою. В последний раз выслали дозоры, хотя и так был виден окруженный кострами город. На стенах горели факелы, у подножия раскинулся половецкий стан, но город был цел. Он еще стоял, хотя стены его местами были опалены, кое-где почти просели, ров возле разрушенного защитниками моста засыпан, а посады выгорели дотла. Лубно держался из последних сил, и кабы запоздали князья еще немного, поганые взяли бы его.

Привыкшие чувствовать себя хозяевами в Посулье, степняки не поверили своим глазам, когда на них из-за реки, как снег на голову, со слитным боевым кличем устремились русские дружины. Высланные Боняком сторожи и небольшие орды, которые рыскали по округе в поисках добычи, были сметены. Русичи вброд перешли реку и, не останавливаясь, тремя клиньями врезались в стан.

Удар был силен неожиданностью. Казалось, поблизости и десятку воев укрыться было негде - и вот!.. Уже готовившиеся отдыхать кочевники снова кинулись к коням. Пока одни ловили и седлали лошадей, другие бестолково метались вокруг, третьи пешими кидались навстречу урусам, а четвертые спешили к шатрам ханов.

Трое нукеров, спеша, подсадили в седло Шарукана.

- Видишь? - завизжал он подскакавшему Боняку. - Видишь урусов? Ты говорил, нету их! А они тут!

- Но это не все их силы, - попробовал возразить тот.

- Не все? Тогда какова же вся их рать, если эти сейчас сметут моих воинов?

- Великий хан! Поднимай стяги!

- Стяги? - оборвал Шарукан. - Поднимай сам, если желаешь!.. Поздно биться! Надо уносить ноги!

Боняк хотел было обвинить старого хана в трусости, но в этот миг совсем близко послышался нарастающий гул и грохот. Вылетевшие навстречу нападавшим урусам половцы дрогнули и побежали, не выдержав первого же столкновения. Задние, напиравшие на передних, были смяты. Они заметались посреди обоза, увеличивая суматоху и страх, и все больше и больше степняков кидались бежать. Многие, кто прежде не успел поймать коня, отступали пешими, спасаясь от урусских мечей и стрел. Иные сами поднимали руки, сдаваясь в плен, но их безжалостно секли - известно, что отпущенный за выкуп кипчак опять возьмет в руки саблю и аркан и сядет в разбойничье седло.

Нукеры окружили ханов плотной стеной, уводя прочь. За ними устремились остальные.

Погоня длилась не один день. Лишь у Хорола, который издавна считался пограничным между лесом и степью, русские остановились и перевели дух. На берегу этой реки была последняя сеча. Напуганные, прижатые к воде, они попробовали отбиться, сбросить с хребта погоню, чтобы можно было уйти в степи. Шарукану и Боняку удалось уйти, но другие ханы сложили здесь головы. В самом начале сечи был убит хан Тааз, а хан Сугра взят в плен. Едва не взяли Шарукана - старик нетвердо сидел в седле и на переправе конь под ним споткнулся, сбрасывая седока в воду. Заметившие это русские дружинники накинулись было на хана, но на его защиту стеной встали батыры. Они устлали своими и чужими телами берег Хорола, но отвлекли погоню и позволили Шарукану перебраться на тот берег.

Русские не стали преследовать уходящих. И без того победа была полной - не скоро еще оправятся дикий волк Боняк и старый лис Шарукан.

Русь отдыхала от походов. Разбитый Боняк оплакивал смерть брата и плен родичей, старый Шарукан хворал в своем городе, малые орды старались держаться подальше от границ Руси. Но среди заорельских и днепровских половцев еще дремали скрытые силы. Рано или поздно они придут в движение. Степь надо было подчинять себе, предварительно расколов ее монолит на куски, чтобы, исполнившись жаждой мести, ни Шуракан, ни Боняк, ни какой другой хан не мог собрать под своей рукой достаточно воинов для боевого похода.

Помышляя об этом, в начале лета нового года Владимир Всеволодович Мономах и Олег Святославич Новгород-Северский отправили в степи сватов. Помыслили они каждый в свое время и о своем, но в путь их послы отправились почти одновременно и встретились в пути.

Владимир Мономах рассчитывал женить на половецкой хатуни своего сына Юрия, дабы обезопасить от новых половецких выходов Русь, как когда-то вместе с мачехой Анной получил верных союзников и обещание, что, по крайней мере, одно из половецких колен никогда не пойдет против родни.

У Олега Святославича были другие помыслы. Сам с давних пор женатый на половчанке, дочери хана Озулука, он считался другом степняков и не мог забыть, как они помогли ему покарать иудеев-хазар, убивших его брата Романа и отправивших его пленником в Царьград, а потом ратной силой добыли для него родовое гнездо Святославичей - Чернигов. Памятуя об оказанной помощи, Олег долго не решался ходить в степь, дабы не прослыть клятвопреступником. Лишь против Боняка встал он, да и то не был рад своему выходу и сейчас хотел женить сына Святослава на половчанке, чтобы лишний раз упрочить свою дружбу с кипчаками.

Оба князя - Владимир и Олег - сходились на том, что сила степняков им нужна для спокойствия страны и борьбы за власть, посему и послы их, встретившись в дороге, не разошлись потом каждый своей дорогой, а отправились вместе. И ничего не было удивительного в том, что прибыли они к двум ханам, носившим одинаковые имена, двум Аяп-ханам, приходившимся друг другу дальней родней.

Оба хана владели небольшими ордами и кочевали в приднепровских степях. После того как был убит Тугоркан Степной Змей и разгромлен Урусоба, в Приднепровье они были самыми сильными, но с тех пор как взяли под Саковом мир с Русью, ни разу его не нарушали. Тали, отданные этими ханами на Русь, жили в городах тихо-мирно, будучи на службе у князей, и сейчас послужили проводниками. Не терпели ни в чем нужды и заложники, отданные русскими князьями этим ханам. Они встретили послов, приветили их и помогли советами.

Оба Аяп-хана обрадовались, узнав, что два могущественных урусских кагана хотят породниться с ними. У обоих были дочери на выданье, и оба согласились отдать их за урусских княжичей. Фома Ратиборович, главный посол Владимира Мономаха, увез в Переяславль дочь Аепы сына Осенева, а посол Олега Святославича Ефрем Торчин - дочь Аепы сына Гиргеня, того самого Аяп-хана, который когда-то очень давно ходил в поход на Русь с войсками Тугоркана Степного Барса и чьим рабом в свое время был Иванок Козарин.

Святополк Изяславич исполнил клятву. Возвращаясь после похода, он опять зашел в Печерскую лавру, самолично поведал игумену Феоктисту о победе и подтвердил свое желание внести в поминальный синод преподобного Феодосия Печерского, поелику был уверен, что это его святым заступничеством Руси была дарована победа и Господь вселил страх и ужас в сердца врагов.

На другой год по всем городам и весям поскакали гонцы, спеша донести до каждого монастыря, до каждой церкви указ великого князя, чтобы отныне вписано было в поминальный синод имя нового русского святого - преподобного Феодосия Печерского. Не был обойден вниманием и сам монастырь - игумен его был повышен в звании и стал архимандритом. Сие было сделано для того, чтобы видели в Византии и других странах - Русь великая держава и ни от кого зависеть не желает. Стремясь оставить по себе память у потомков, Святополк Изяславич в том же году заложил новую церковь - в честь своего небесного покровителя Святого Михаила и повелел, чтобы отныне на стяге Киева был вышит архангел Михаил с огненным мечом в руках, дабы оборонял он Киев, столицу Руси и матерь городов русских.

После похода под Зареческ, когда Иванок Козарин воротился с победой и славой, и последующим за ним сражением с Боняком и старым Шаруканом Святополк Изяславич совсем простил его. Иванка снова стали приглашать на пиры и в думную палату. Но молодой воевода не часто появлялся в тереме - там он со всех сторон ощущал враждебные взгляды, которыми провожали его старые Святополковы бояре. Захар Сбыславич, Путята Вышатич, брат покойного воеводы Яна и его сын Мишатка Вышатич - все они не могли смириться с тем, что он, безродный, достиг вершины власти и стал им равен. Нет, они не спешили строить ему козни, но, казалось, терпеливо ждали, когда он ошибется, когда великий князь забудет о нем. Да и память о княжьем гневе занозой сидела в сердце. Не хотелось испытать его еще раз - особенно сейчас, когда у него были жена и дети.

Однажды в начале зимы какой-то странник постучал в ворота терема. Привратный сторож, едва взглянув на него, ахнул и поспешил распахнуть ворота настежь, криком созывая дворовых холопов. Люди сбежались на двор, как на пожар, во все глаза глядя, как порог подворья переступает их прежний господин Данила Игнатьевич.

Он очень изменился. Лицо и руки его потемнели под жарким солнцем далекого Иерусалима, он похудел и отрастил длинную, ставшую совершенно седой бороду. Темный поношенный плащ паломника скрывал его с головы до пят - было видно лишь лицо да жилистые руки, тяжело опирающиеся на посох. Еще три монаха, столь же старые, но более изможденные, следовали за ним.

Кто-то помчался звать Иванка. Тот был на заднем дворе, со своими служилыми отроками, но прибежал на зов. Он не сразу узнал приемного отца, а когда вгляделся и распознал в смиренном паломнике бывшего княжеского воеводу, всплеснул руками и заторопился, проводя гостей в дом.

Спутники Данилы Игнатьевича, шествуя за ними, крестились, а сам бывший боярин с трепетом посматривал по сторонам. Это был его дом - и не его. Теперь здесь был новый хозяин, и, глядя вокруг, Данила тихо радовался. Повсюду были заметны следы рачительного хозяйствования - не зря он оставил свои киевские владения Иванку.

После скромной постной трапезы, когда спутники Данилы Игнатьевича удалились отдохнуть, старый боярин уединился с Иванком в дальней горнице. Оставив детей, им за столом прислуживала Зелга, радушно подливая собеседникам мед и подкладывая яства. Скинув потрепанный плащ, старый боярин пил, ел и негромким голосом рассказывал о своем путешествии:

- …Много всяких чудес повидал я, пока не привела судьба меня и моих спутников в Иерусалим. Там повстречался я с князем тамошним Балдвином. Он, видишь ли, нашему князю Святополку Изяславичу, как и Владимиру Всеволодичу и Олегу с Давыдом Святославичам, двухродный брат и принял меня ласково. Великой учености и мудрости муж! Много и часто беседовал я с ним. Князь иерусалимский приказал своим слугам ни в чем мне и спутникам моим не отказывать…

- Стало быть, ты был, как и дома, возле тамошнего князя? - спросил Иванок.

- Истинно так, сыне. - Данила Игнатьевич улыбнулся, глядя на ладного молодца с черными как смоль кудрями и темными глазами. - И столь велика была его милость ко мне и человеколюбие, что позволил он мне подле себя стоять, когда пришел к церкви Гроба Господня. Князь взошел в храм первым, а я за ним. - Данила Игнатьевич прикрыл веки, вспоминая полутемное нутро собора, толпу, собравшуюся у входа, и странный неземной свет, что нежданно-негаданно в разгар службы осенил всех. - И хотя меня и поразило все великолепие и Божья милость, явленная нам в тот час, я не забыл, за-ради кого пришел сюда. Я молился за всех русских князей, за их жен и детей, епископов, игуменов и бояр…

- И за меня? - вскинул на него ревниво сверкнувший взор Иванок.

- И за тебя, - Данила Игнатьевич дотянулся, коснулся жесткой ладонью руки Иванка. - И родных моих детей, и твою жену не забыл… Но более всего я поминал наших князей и молился за то, чтобы они, по крови друг другу родные, не забывали о своем родстве, помнили и чтили род свой и любили друг друга по-братски и всю землю Русскую любили тоже. И попросил вписать их имена для поминовения в ектенью с женами и детьми их - и Святополка Изяславича, в крещении Михаила, и Владимира Всеволодовича Мономаха, в крещении Василия, и Давыда Святославича, и братьев его Олега-Михаила Святославича и Ярослава-Панкратия Святославича тоже… Охо-хо, - он устало прикрыл глаза ладонью, - пятьдесят литургий отслужил я во всех святых местах!.. Ну да ладно! - Вдруг выпрямившись, Данила Игнатьевич глубоким глотком допил мед и широко перекрестился. - А на Руси что деется?

- Все было, - слегка улыбнулся Иванок. - На тот год, что ты ушел во мнихи, я на половцев под Зареческ ходил с Янем Вышатичем. После того похода он занемог да и помер…

- Царствие ему небесное! Какой великий муж скончался. - Данила Игнатьевич опять перекрестился.

- На другой год опять князь меня призвал в поход, - продолжал рассказывать Иванок. - Боняк, пес шелудивый, на Русь приходил, под переяславльским городом Лубнами стоял. Князья совокупились и на него пошли.

- И разбили? - оживился паломник.

- Разбили! - кивнул Иванок. - До самого Хорола гнали и били! Сколько скота и добра взяли!.. После уж Владимир Мономах с миром в степь ходил - сына на половчанке женил.

- Мир, стало быть?

- Мир.

- И да будет так! - Данила Игнатьевич обернулся на образа, перекрестился. - Дождалась Русь мира. Услышал Господь мои молитвы… А князь наш как? - продолжал он расспросы. - Ты-то вхож к нему?

- Вхож-то вхож, да старого не забудешь. Зело переменился Святополк Изяславич опосля того, как ты от мира ушел да Ян Вышатич умер. Стареет, мало кому верит. Вокруг него много советников, он их всех слушает, а сам боится - у него ведь дети малые. Двое сынов, Брячислав да Изяслав, и дочь Мария. Она совсем малая - младенец сущий, только-только покрестили.

- Вон оно как. - Старый боярин распустил усы в улыбке. - Ну, дай ему Господь здоровья и долгих лет жизни… Ну, а вы как? - Он оглядел Иванка и Зелгу.

Супруги посмотрели друг на друга, потом Зелга поднялась и вышла. Было слышно, как она кликнула сенную девку, приказала ей что-то и через некоторое время воротилась в горницу. За ее руку цеплялся четырехлетний парнишка, поглядывающий на незнакомого человека внимательно, но без страха. Второго, двухлетнего, несла на руках нянька. Оба были похожи - и ликом, и волосами, и глазами, - ясно, что родные братья. Когда Зелга села к столу, старший кинулся к отцу, прижимаясь к нему, а младший, усаженный матерью на колени, без спроса полез за разложенным на столе угощением - подтянул к себе блюдо, сам взял кус хлеба.

- Это Мстиша, Мстиславушка. - Иванок погладил старшего по голове, притянул к себе за плечи. - А то меньшой наш. Данилушкой его назвали.

- Данилой? - ахнул старый боярин. - Неужто?

- Да. - Иванок посмотрел на жену и сына. - Ты ведь мне отец как-никак…

Старый боярин хотел что-то сказать, но промолчал и опустил голову. Из-под ресниц по щеке поползла слеза.

- Счастья вам, дети мои, - дрогнувшим голосом наконец промолвил он. - Живите дружно, в любви и согласии и меня, старика, не забывайте…

- А ты что же? - чуть ли не хором спросили Иванок и Зелга.

- А для меня уж место в монастыре под Черниговом приготовлено. Буду там молиться за вас… и за всех людей русских.

Простившись с Иванком, Данила Игнатьевич отправился было в Чернигов, но по пути завернул в Переяславль и задержался там на несколько лет. Владимир Мономах живо заинтересовался путешествием паломника, долго расспрашивал его о Крестовых походах и предложил пожить у него.

Мономах не оставил своих замыслов подчинить себе Дешт-и-Кипчак. Весной он отправил своего воеводу Дмитра Иворовича искать половецкие вежи и на другой год снарядил новый совместный выход русских князей в степь. И хотя русские дружины дошли только до Воиня, принужденные повернуть назад из-за нежданного конского падежа, но через год князья опять вышли в степь. На сей раз Мономах решил дойти до Шаруканя, города Шаруканидов, откуда в любой день и час могла прийти на Русь новая беда.

Шарукань легко сдался на милость русских дружин, распахнул ворота, а ближний к нему Сугров заперся перед князьями и был взят на копье. Сровняв его с землей, князья-союзники пошли дальше в степь, громя степняков, и победили их у реки Сальны.

Казалось, у Руси началась новая жизнь. Князья были между собой мирны. Изгои-Ростиславичи тихо сидели на своей земле, налаживали связи с Венгрией и Польшей. Всеславичи все еще делили Полоцкое княжество и не лезли в чужие пределы, воюя с прибалтийскими народами. Ярослав Святославич ходил на мордву. В Дорогобуже скончался беспокойный изгой Давид Игоревич, а Олег Святославич старел и непрестанно хворал. Даже между Изяславичами и Всеволодичами наступил мир - через год после победы русских дружин у берегов Сальны вторично овдовевший Ярослав Святополчич, воротившись с победоносной войны с ятвягами[48], женился снова - на внучке Владимира Мономаха, дочери Мстислава-Гарольда. В те дни веселилась вся Русь, и все были уверены, что этот мир - надолго.