Святополк II. Своя кровь

Глава 3

Однако обошлось. Хоть и с трудом, Святополку удалось сломить упрямство Владимира - стиснув зубы, Мономах пообещал военную помощь. Сыграло свою роль то, что для переяславльского князя крылатой мечтой было сразиться с погаными и избавить от них Русскую землю, а также неисчислимые бедствия, которые могли причинить половцы Киевщине, где в свой черед рано или поздно придется княжить ему. Мономах был уверен, что добьется золотого стола, и не хотел пустошить будущие владения. Выход русских дружин, где большинство будет за переяславльцами, лишний раз покажет, кто сильнее из князей Ярославова корня.

Он послал гонца к младшему брату Ростиславу, который дожидался его приказов, сидя дома, и через несколько дней сборные дружины киевлян и переяславльцев выступили из города. Вместе с дружинниками под началом Данилы Игнатьевича шел и Ратибор Захарьич, старший брат Люта.

Гонцы из разоряемых половцами мест доносили, что часть орды продолжала стоять у Торческа, который оборонялся отчаянно и зло, но большинство либо рассеялись по окрестностям, либо двинулись далее в глубь Русской земли на поиски более доступной добычи. Под Киевом стояли самые богатые имения бояр и княжеские волости, и туда спешили поганые. Дружины трех союзных князей шли им наперерез.

Неширокая, с обрывистыми берегами река Стугна, на берегу которой стоял небольшой старый, несколько раз сгоравший, но отстраивавшийся заново городок Треполь, пересекла путь воинству. Возле Треполя перебраться на тот берег было нелегким делом - здесь был всего один узкий брод, чуть ниже по течению, но сейчас река еще не ушла в берега и разливалась поздним половодьем.

Владимир Мономах, по привычке разумеющий себя старшим в походе, сам проехал вдоль реки, глядя на тот берег Стугны, разговаривал с дозорными, разыскал местных жителей, знающих берега реки. По всему выходило, что Стугна была неодолимой преградой - половецкое войско, вздумай оно начать переправу, окажется перед русскими полками как на ладони, большую часть его можно будет перестрелять в воде из луков, а с уцелевшими сразиться - тех дружин, которые привели князья, да еще с подмогой из трепольцев, должно хватить. Мономах все еще не хотел открытого боя, зная, что руссы числом намного меньше половцев.

Продумав все до мелочей, он пришел в шатер к Святополку. Тот только что отошел от молитвы, лицом был спокоен и задумчив, но, услышав речи переяславльского князя, взвился мгновенно:

- То есть как - ждать здесь?

- Нам ведомо, брат, - спокойно, как с малым дитем, заговорил Владимир, - что силы у половцев несметные. Доносят, что только у Торческа их стоит целая орда - восемь тысяч сабель, а сколько выйдут нам навстречу - неизвестно. Наших воев слишком мало - едва половина от сего числа наберется. В открытом бою нам половцев не одолеть, а тут Стугна нам поможет. Половцы не глупы - поймут, что на тот берег им не перейти, и остановятся. А мы, стоя здесь в грозе, сотворим с ними мир!

- Ты опять про мир? - рассердился Святополк. - Я воевать сюда пришел! На том берегу Треполь, его валы и стены нам лишней подмогой будут, да и горожане ополчением выйдут! Одолеем половцев!

- Неразумно это, брат!

- Я с самого начала знал, что ты не желаешь с ними войны, потому как в родстве с погаными! - фыркнул Святополк. - И в поход пошел, чтобы не допустить битвы, позволить им уйти безнаказанно! Ты боишься!

- Просто разумен еси, - спокойно возразил Мономах. Он чувствовал растущее раздражение против самоуверенности самомнения Святополка, не желая мириться с его старшинством. - Но вот послушаем, что людство молвит! Святополковы бояре и советники были тут же, с Владимиром пришли его младший брат, темноглазый, в мать, красивый порывистый Ростислав и один из его старших советиков - боярин Ратибор, служивший еще Всеволоду. С ним был его старший сын - младший остался в Переяславле.

Ростислав, как князь, взял слово первым, сверкнув темными глазами.

- Я хочу боя! - сказал он громко и внятно. - Биться с половцами!.. - Но поймал строгий взгляд старшего брата и, видимо, вспомнив, что его мать половчанка, добавил тише: - Но лишь на этой стороне реки, коли они решатся ее переходить!

Словно только того и ждали - закивали Ратибор с Яном Вышатичем:

- Князь! Сейчас половцы сильны, не лучше ли припугнуть их нашей силой и взять мир? Не пустим врага за Стугну, а сами пошлем гонцов по дальним волостям. Погодя немного, успеют подойти полки пешцев из Ростова и Суздаля. Новгород тоже пришлет людей. Такой силой одолеем поганых!

Два боярина говорили слаженно, добавляя один другого - как же, столько лет вместе под рукой Всеволода ходили! Но х гладкие речи только насторожили Святополка - упоминались лишь города, подвластные Переяславлю. Ему словно хотели напомнить, что у Владимира больше сил, что ежели и будет победа в войне, то ясно, кто ее завоюет, кому достанется честь и слава. А что он, великий князь?

Но тут, к вящей радости Святополка, слово взял Никифор Коснятич, споривший с Яном Вышатичем за шестопер[17] тысяцкого:

- Родная земля нам подмога! Пока мы будем гонцов слать да соседей уговаривать, поганые вовсе осмелеют! Поймут, что мы слабы, - и до самого Киева доберутся!

Первые слова словно прорвали плотину - советники Святополка заговорили разом, перебивая друг друга и распаляя себя отважными речами. Ян Вышатич и Ратибор пытались их урезонить, но какое там! На шум из княжеского шатра собирались люди. Слыша доносившиеся выкрики, тоже начали орать. Владимир Мономах мрачнел все более, Ростислав же разрывался - душа его рвалась в бой, но в то же время он привык слушаться старшего брата и боялся расстроить его.

В конце концов, не выдержав, Мономах резко повернулся и вышел из шатра, попав в толпу разгоряченных дружинников. Здесь были младшие советники, коим не по чину заседать с князьями, сотские, просочились рядовые воины. В первых рядах стоял Ратибор Захарьич из Торческа.

- Войны! Войны! - кричал он. - Не дадим поганым зорить землю!

Родной Торческ был в кольце врагов, там оставались родители, братья, жена с малыми детками, и молодой воин не находил себе места.

- Идем за Стугну! Веди, князь!

Не ведая, кто стоит перед ним, он выкрикнул эти слова в лицо Мономаху. Владимир попятился и наткнулся на Святополка. Тот вышел на крики и легко улыбался в бороду, видя горящие глаза и вздернутые кулаки дружинников.

- Ну что, брат Владимир? - шепнул он Мономаху. - Как людство порешило?..

- Завтра же переходим Стугну!

Его негромкий голос услышали, бояре подхватили наказ князя, передали дружине, и та разразилась приветственным кличем к вящему неудовольству Мономаха.

К вечеру на горизонте собрались облака. В закатных сумерках поблескивали вспыхивающие вдалеке молнии, изредка порывы ветра доносили слабое эхо громовых раскатов. Помнившие старых богов вой поминали Перуна и шептались, что бог грозы и войны сам вышел полюбоваться на русское воинство. Набожные христиане крестились и утверждали, что гроза гремит не случайно, предрекая недоброе. Но те и другие сходились на том, что боги сказали свое слово о предстоящей битве.

Ночью ветер донес до стана остатки пролившейся в верховьях грозы, а когда рассвело, стало ясно, о чем предрекали боги. Напитавшись ливнем, Стугна вздулась больше прежнего, и брод исчез совершенно. Грязная вода бежала меж берегов, которые совсем раскисли от дождя. Но нёбо очищалось, ветер утих, и Святополк велел начинать переправу.

Пешцев в войске почти не было, .большинство дружинников переправлялись вплавь, держась за гривы и седла коней. Княжеское добро и сами князья перебрались на спешно сколоченных плотах, оказавшись на том берегу одними из первых. Полки еще плыли, на берегу Стугны еще толпились не вошедшие в воду вой, а на валах уже ставили княжеские стяги.

Со сторожевых башен Треполя дозорные уже раз или два видели половецких всадников, различали поднимающиеся к небу дымы от сожженных сел, уже появились беженцы, и трепольцы встретили княжеское войско с радостью. Город открыл ворота, князей и бояр пригласили быть гостями, ратникам выставили съестной припас. Людство было радо защитникам и с тайной надеждой на победу ожидало половцев.

У старого Треполя было целых два вала: внутренний, на котором и поднимались городские стены, и внешний. Между ними оставалось немалое пространство, куда успевший смириться с неизбежностью битвы и начавший готовиться к ней Мономах велел поставить укрепления и княжеские стяги. Наскоро объехав на коне валы и доскакав до самого Треполя, он рассудил, что тут неплохо можно задержать половцев, буде придется отступить - конные не полезут на валы, им придется спешиться, и у половцев не будет преимущества. А коли удастся им взять первый вал, дружина может отойти на второй, поганые же окажутся зажатыми меж двух валов, где коннице опять-таки не развернуться. Одно плохо - разлившаяся Стугна. Конечно, вода спадет, но когда?

Всеми этими мыслями Владимир поделился со Святополком, но киевский князь находился в лихорадочном возбуждении. Глядя, как приводит себя в порядок дружина, как занимают места передовые полки, он взирал на все нетерпеливо и отстраненно и на рассуждения Мономаха лишь кивнул головой:

- Делай, брат.

Владимир нахмурился - ему не нравился настрой старшего князя, - но промолчал и отъехал.

Дабы хоть сколь-нибудь пробудить в Святополке тревогу, Владимир предложил ему правое крыло войска, оказавшееся ближе к Треполю - пусть опасается, отступя, открыть поганым путь к городу. Уверенный в себе, сам Владимир занял левое крыло, а малоопытного Ростислава поставил в середине. С молодым князем была старая переяславльская дружина - верные воины не бросят в беде юношу и выстоят с честью. Жаль, что почти нет пешцев - только они и могут остановить неистовый бег половецких всадников!

Половцы появились вдали, еще когда войска становились для рати. Не спеша, словно зимние осмелевшие волки, подкрадывающиеся к стаду, они подходили к Треполю. Вперед выскакивали сторожи, проезжали немного и поворачивали вспять, а за ними ползла вся конница.

Ратибор Захарьич оказался в середине строя и привставал на стременах, чтобы лучше увидеть вражью силу. Где-то там сражался, а возможно, уже пал под половецкими саблями родной Торческ, и он рвался вперед. Однако в сердце его невольно шевелился страх - как совладать с эдакой силищей? Ратибор поглядывал на соратников - некоторые тоже в волнении теребили поводья коней, прикусывали губу или тихо молились, но большинство словно окаменело.

Вражеская рать подобралась не спеша. Вопреки ожиданиям, половцы издалека оценили построение руссов и не спешили лезть на валы. Приостановившись, они поставили стяги.

- Днепровская орда, - шепнул Мономаху воевода Ратибор.

Тот лишь слегка кивнул - донских половцев, родственников ему по второй Всеволодовой княгине, матери Ростислава, он и не ждал.

Основная сила неприятеля еще только кружила на месте, а вперед уже вылетели всадники. Пригнувшись к длинным гривам невысоких крепких лошадок, они неслись прямо на руссов, стреляя на ходу из луков, и успевали развернуть коленями коней прежде, чем подъезжали достаточно близко. Словно только того и ждали, руссы выпустили своих лучников. Большинство их было пешими, лишь из боковых крыльев выехали верховые. Точно так же вырываясь вперед, они отвечали половецким стрелкам. Но тех было несравнимо больше, и когда первые две волны схлынули, на валу осталось лежать гораздо больше русских воинов, чем половецких. Несколько человек было убито даже в передних рядах головного полка. Потерявшие седоков кони той и другой стороны разбегались кто куда.

Новая волна поганых, новый ответный выход русских лучников - и все повторилось с той только разницей, что стоявшие полки успели прикрыться щитами и убитых было меньше. Но и лучников осталась в живых едва половина, и се начали понимать, что враг может вот так малыми находами перестрелять почти все воинство, а потом разметать остатки дружин. Некоторые начали искоса поглядывать на стены творившегося Треполя - успеют ли спастись? Но так же было ясно, что старые валы - слишком серьезная преграда для врага и он старается заранее ослабить силу руссов.

Лучники продолжали наскакивать, пока не подоспели основные силы. Украшенные конскими хвостами и медными бляхами стяги половцев заколыхались у самого вала, поднимаясь вверх. Можно было подумать, что ведущие орду ханы и беи остановились в раздумье…

И вдруг вся орда пришла в движение. Лучники устремились вперед, им навстречу опять выскочили русские стрелки - но вслед за ними хлынули остальные половцы.

Основной удар их пришелся на правое крыло - там стояла самая малочисленная дружина, приведенная Святополком из Киева. Угадав слабое место, половцы набросились на нее, как волки на раненого зверя, стараясь сломить силу врага и отрезать его от городских стен.

Святополк, окруженный боярами - воеводы Ян Вышатич и Данила Игнатьевич были в войске, - и княжьими отроками, которые словно вросли в землю, с удивившим его самого хладнокровием ждал боя. Князь должен был начать первым и, когда все расступились перед ним, легко послал коня вперед и на скаку с силой метнул копье в ближайшего степняка. Железный наконечник прошел между ногой всадника и боком коня, распоров зверю бок. Конь завизжал, взбрыкнул, пошатнувшись и роняя всадника, и в тот же миг со слитным ревом дружина ударила вслед за князем. Бояре мигом окружили Святополка, меченоша подал меч, и киевский князь забыл обо всем.

Ему давно не случалось биться - никак, с памятной сечи на Нежатиной Ниве. Мечтавший о боях и походах, Святополк не зря хотел войны с половцами, и сейчас он радовался бою и стоял на удивление всем крепко. Судьба его хранила - рядом с ним упало сразу трое отроков, закрывших его своими телами от сабель и стрел, на какое-то время князь остался совсем один - даже бояр отмело от него, - но половцы не сумели прорваться к княжьему стягу. Сеча выдвинула в первые ряды Ратибора Захарьича. Торченец сражался отчаянно и оказался рядом со Святополком. Некоторое время они сражались бок о бок, но потом чей-то чужой конь вклинился между ними. Всадник его принял на себя назначавшийся князю удар, не выдержав, пошатнулся и рухнул лицом на гриву коня, сползая наземь, - и отроки опять окружили Святополка, защищая его бока и спину.

Святополк не искал глазами своих бояр и воевод, не следил за ходом боя и лишь краем глаза в какой-то миг, когда натиск половцев заставил его чуть отступить, выпрямляясь, успел заметить, что чело и левое крыло, где были братья Всеволодичи, оказалось далеко впереди. Это взъярило Святополка - Мономах и Ростислав наступают, а его люди топчутся на месте!.. Закричав, он опять кинулся в сечу, и у него не осталось времени понять, что это не переяславльцы и черниговцы наступают, а его киевляне прогнулись перед превосходящими силами врага.

В бою Святополку все казалось, что вот-вот захлебнется последняя волна вражеская, что дрогнут они, поняв, что не в силах совладать с руссами - не столь же глупы ханы, не станут они зазря губить людей? Он и сражался так, словно каждый удар меча был последним, и не сразу понял, что кричит ему оказавшийся рядом боярин Славята.

- Князь!.. Князь, - пробилось наконец сквозь шум боя и бешеный туман в голове. - Уходить надоть! Одолевает половец!

- Врешь! Наша сила!

- Княже! - надрывался Славята. - Позри вокруг! Мы смяты!

Он выставил вперед иссеченный вдоль и поперек щит, и Святополк бросил по сторонам быстрый взгляд. Пот заливал ему глаза, шелом сползал на взмокших волосах на лоб.

Приподняв его латной рукавицей, с шумом переводя дух, Святополк почувствовал, что холодеет.

Остатки его полка щепочками в водовороте крутились среди поганых. Те разрезали правое крыло русских войск на несколько частей и уже заходили киевлянам в спину, прорываясь к челу и отрезая его от Треполя и реки. Только для самих киевлян еще был свободен путь под защиту городских стен, но остальным спасения не было.

Славята опустил щит, встречая половецкую саблю, и Святополк увидел лезущих на него неприятелей. Возле князя оставалось едва полтора десятка отроков. Остальные были разметаны и отступали. Вот мелькнули широкие плечи Никифора Коснятича - боярин утекал с остатками своей сотни. Где-то еще сражался Данила Игнатьевич, но остальных уже не было видно. Сбившись в кучки, отчаянно огрызаясь, киевляне отходили к внутреннему валу, а с него уже вовсе без строя бежали к городским воротам. Прорвавшиеся следом за ними недруги не секли бегущих, предпочитая ловить их арканами. Лишь немногие продолжали сражаться, да и то потому, что бежать было некуда.

- Князь! - ворвался в уши надрывный крик Славяты. - Уходи!

Его люди бежали, и Святополк внезапно ощутил страх. Совсем близко от него какой-то половец отмахнулся саблей от одинокого дружинника, Острое кривое лезвие рассекло шею коня. Тот осел на задние ноги. Русич вывалился из седла, чтобы не быть придавленным падающим конем, вскинул руки, защищаясь, но поганый не стал марать сабли. Бросив ее в ножны, он привычным движением выдернул аркан, размотал его и набросил петлю на плечи дружинника. Тут же развернулся и погнал коня прочь, волоча пленника за собой.

На миг страх вот так же оказаться полоненным и остаток дней провести у половцев, потому как Мономах будет только рад избавиться от соперника, а другие князья отнесутся к его судьбе равнодушно и не выложат за его голову и одной куны[18], - страх плена и позора пересилил в Святополке все прочие чувства, и он натянул повод коня:

- Уходим!

Словно только того и ждавшие остатки дружины сомкнули вокруг князя ряды. Откуда-то пробилось несколько человек со стягом. Знамя было посечено и с одного боку вымазано в земле. Его преклонили, чтобы не привлекать внимания половцев, и помчались к воротам.

Никто не кричал, что князь отступает, но все как-то сразу поняли, что битва проиграна, и уцелевшие бросились спасать свои жизни. Люди кидались кто куда. Одни, отступившие почти до самого головного полка, вливались в него - все равно наполовину окруженные переяславльцы уже не делали различий меж своими и чужими. Другие спешили к Треполю, третьи, кто оказался слишком далеко от спасительных стен, рвались к Стугне, желая укрыться на том берегу. Но вода после ночной грозы в верховьях не собиралась спадать. Река сердито катила холодные мутно-желтые воды, на топких берегах кони вязли, вынуждая всадников спешиваться, а прорвавшиеся за убегающими половцы легко ловили беглецов. Тех же, кто успевал войти в воду и, бросив щит и меч, плыл к тому берегу, они расстреливали из луков.

Святополка Славята и вынырнувший откуда-то Путята Вышатич чуть не под руки вывели из сечи. Примкнувшие к князю дружинники отставали один за другим - кого на излете достала вражья стрела, кто схватился с погнавшимися за князем и погиб, кого захлестнули арканом и уволокли в полон. Но на их место вставали другие, понимавшие, что в одиночку не спастись. Отступление превратилось в повальное бегство.

Первые отступавшие уже успели добежать до городских ворот, и трепольцы, не желая губить русских людей и надеясь, что от разгрома за стенами могут спастись и дружины других князей, рискнули открыть ворота, тем более что основные вражеские силы были еще далеко и можно было не опасаться, что они ворвутся в город на плечах отступающих.

От волнения и еще не отпустившей горячки боя Святополк еле держался на ногах, его всего трясло, как безусого отрока, и на воеводином подворье его сводили с коня под руки. Но, оказавшись на твердой земле, он сразу потребовал:

- Проведите меня на стену! Хочу своими глазами узреть битву - стоит ли еще брат мой Владимир.

- Это опасно, князь! - попробовал увещевать его осторожный Путята Вышатич. - А ну как шальная стрела дострелит?

- Хочу видеть, стоит ли еще Владимир! - тверже повторил Святополк, и с ним никто не посмел спорить.

Вместе с уцелевшими дружинниками князь поднялся на стену. Тут толпились сторожи и некоторые из городского ополчения. В их числе Святополк узнал Яна Вышатича.

Пока поднимался на стену, Святополк напряженно раздумывал. Ему казалось, что если бы он не побежал, а остался и примкнул к переяславльцам, то объединенными усилиями можно было задержать степняков. Он приготовился увидеть, как братья Всеволодовичи завоевывают победу, которую иначе пришлось бы делить на троих. Но то, что открылось его глазам, заставило киевского князя замереть на месте.

Будучи в сердце боя, он не видел своего полка со стороны, но сейчас сразу узрел и узнал в прогнувшемся, почти разрезанном надвое левом крыле Мономаха свое собственное войско. Черниговцы отступали, теряя пленных, убитых и раненых. Многие присоединялись к головному полку переяславльцев, которые еще стояли, но чело их уже начало прогибаться. Здесь половцы применили свою обычную тактику - накатили волной, схлестнулись - и тут же ринулись назад и в стороны. Уставшие, одуревшие от сечи переяславльцы кинулись было за ними - и были смяты внезапно развернувшимися всадниками. Здесь не было врастающих в землю пешцев, и конные дружинники начинали бестолково крутиться на месте, пропадая поодиночке.

Святополк не поверил своим глазам, когда дрогнул и исчез в гуще всадников стяг Мономаха. Упал было стяг Ростислава, но вскоре поднялся снова. К тому времени уже стало ясно, что черниговцы разбиты, и оставшиеся в одиночестве переяславльцы дрогнули и побежали. Стяг Ростислава еще раз покачнулся - и больше уже не появился.

Половцы были всюду. Они кидались в погоню за убегавшими, одних секли, других ловили арканами. Собирали оставшихся без всадников своих и чужих коней. Сотни две вылетели к брошенному меж валами обозу и, забыв про бой, кинулись собирать добычу. Святополк застонал сквозь зубы, представив, как его любимую серебряную чашу для питья, его шубы и с позолоченной обложкой Псалтирь хватают и перетряхивают чужие руки. Торопясь награбить побольше, половцы наскоро запрягли волов, покидали захваченное добро всех трех князей на телеги и погнали их в степь - туда же, куда уже отогнали коней и полон.

Новая страшная сеча вспыхнула на топком берегу Стугны. Одни сразу бросались в воду, плыли, держась за гривы коней; другие, кто не успевал последовать за остальными, задерживались, вступая в безнадежную схватку. Отроки - охрана князей и бояр - защищались до последнего; потом уже стало ясно, что лишь единицы из них сумели избежать смерти или плена.

За боем на берегу Святополк наблюдал с особым чувством. Было это почти в полуверсте от городских ворот; несмотря на острое зрение, князь не различал лиц отдельных дружинников и бояр и не мог узнать, удалось ли Владимиру Мономаху и Ростиславу добраться до воды. На волнах качались темные пятна - плывущие люди и кони. Они боролись с полой водой, с волнами у берега, с топким дном, с изредка долетающими стрелами степняков. Некоторые скрывались в волнах. Святополк заметил, как конь сбросил всадника. Тот начал тонуть, к нему бросились, возникла заминка, но было слишком далеко, и он так и не смог понять, кто был утопающий и удалось ли его спасти.

Больше всего на свете Святополк хотел знать, где Владимир Мономах, жив он, погиб или попал в плен. Мстительная радость и облегчение от исчезновения сильного соперника сменялись горечью и тревогой за жизнь двоюродного брата и опытного воина. Киевский князь знал, что если Мономах жив, он точно так же надеется на его смерть, но совсем не тревожится за его судьбу.

Наконец половцы смяли последних защитников переправы, но лезть в бурную реку не решились и, постреляв немного по плывущим людям, повернули вспять. - Князь, князь, пора!

Кто-то осторожно потрепал Святополка по плечу. Он с усилием выпрямился, разжимая сведенные судорогой кулаки, окинул взглядом своих людей. Яна Вышатича на стене уже не было, зато нашелся Данила Игнатьевич. Боярин-богатырь был легко ранен в голову, шелом криво сидел на пропитавшейся кровью повязке, но глаза горели прежним огнем.

- Пора, княже! - сказал он. - Поганые сейчас пойдут на город!

Ворота уже затворили, и городская дружина с ополчением торопливо выставляла на стены котлы с горящей смолой и кипятком. Внизу, у ворот, гремел голос Яна Вышатича - киевский тысяцкий командовал трепольцами. Большая часть уцелевшей Святополковой дружины пополнила местное ополчение.

Святополк медленно сошел вниз, направился к воеводиным хоромам. На пути попадались горожане. Вооруженные топорами, охотничьими луками и рогатинами, ополченцы стекались к стенам. Жены, сестры, матери и дочери висли на них, голосили, как по покойникам. Некоторые, заметив князя, кидались ему наперерез. Какая-то молодая еще баба с раздутым животом грузно, оседала на землю и лишь тянула к Святополку дрожащие руки:

- Милостивец… оборони…

Князь ускорил шаг.

В воеводином тереме присмиревшие, напуганные холопки споро накрыли трапезу, но Святополку кусок в горло не шел. Он еле заставил себя глотнуть горячего сбитня и откусить пирога с рыбой. Бояре, видя его смущение, тоже не налегали особо на еству, лишь тучный Никифор Коснятич пил и ел, как обычно.

Город затаился, через щели заборол глядя на рыскающих вокруг половцев и ежеминутно ожидая приступа. Но степняки не спешили лезть на стены. Видимо, отчаянная оборона руссов подорвала силы этой орды, а полон захватили добрый - кровавый, словно плакало само небо, закат еще только начинал пламенеть, а они неожиданно повернули в степь и растаяли в вечернем сумраке, гоня табун коней и несколько сотен пленников.

Святополк, когда ему сказали про отход половцев, опять поднялся на стену. Ополченцы толпились вокруг насупленные, недоверчивые.

- Уходят поганые! - с облегчением промолвил кто-то.

- Ополонились, кровушки нашей попили, - злобно добавили сзади.

Святополк с усилием отвернулся, нашел глазами своих бояр:

- Уходим в Киев!

- Когда?

- Сейчас! Ночью! Пока они не решили воротиться!

Вышли из Треполя, прокрались до берега Стугны и вплавь начали переправу. Вода малость спала, и всадникам в ночной темноте легко удалось ее пересечь. Достигшие берега первыми в кустах зажгли огни, чтобы остальным было ясно, куда править.

Уже выйдя из воды и содрогаясь в мокром платье от ночного прохладного ветра, Святополк заметил невдалеке другие огни. Половцы? Его дружина сомкнула усталые ряды, но свет приблизился, и все увидели черниговских воинов и только тут узнали правду о бегстве братьев Всеволодовичей. Владимир Мономах уцелел, но его младший брат Ростислав утонул на глазах у брата. Сорвавшись со споткнувшегося на топком берегу коня в воду, он не смог выплыть и был утянут на дно тяжелым доспехом. Не задержавшийся на берегу Владимир велел отыскать тело брата и доставить его в Киев, к Святой Софии, где ныне покоился его отец.

Узнав о смерти молодого переяславльского князя, Святополк почувствовал легкую досаду. Почему утонул он, а не Мономах? Переяславль все равно остается в роду Всеволодовичей, но справиться с неопытным и горячим Ростиславом было бы проще. К тому же тогда освободился бы и Чернигов… Э, да что жалеть!

Велев на словах передать брату Владимиру соболезнование, Святополк ускакал в Киев.

А еще через несколько часов наступил рассвет, и, поскольку степняки больше не появились в окрестностях Треполя, его жители робко выбрались из-за стен и разбрелись по полю битвы, собирая убитых. Половцы обычно добивали раненых русских воинов, потому что их нельзя было забрать в полон, но, несмотря на холод ночи, выжившие все-таки отыскались. В их числе оказался и Ратибор Захарьич, сперва принятый за мертвого. Он застонал, когда с него начали сдирать кольчугу, и молодого торчинца положили на собранные из копий и щитов носилки и отнесли в город.