Связь времён. В Новом Свете

Стражи порядка

С ними средний американец чаще всего сталкивается, когда едет в своём автомобиле. Трудно найти человека, который ни разу в жизни не был бы оштрафован за какое-нибудь нарушение правил или превышение скорости. Обычно основной поток машин катит по шоссе с превышением допустимого предела миль на пять — можно останавливать любого и выписывать штраф. Но полицейские предпочитают охотиться за теми, кто нарушает всерьёз — миль на двадцать-тридцать: эти и опасны по-настоящему, и штрафы с них гораздо выше.

В середине 1980-х меня раза два останавливали за превышение скорости, но, заглянув в машину, увидев мирного гражданина с женой и дочерью, ограничивались устным предупреждением и отпускали. Эти буколические времена ушли в прошлое. Теперь для многих полицейских участков в небольших городках штрафы стали важной статьёй их бюджета. В конце месяца, чтобы свести баланс с плюсом, полицейские выезжают на дороги, как рыбаки в путину. Если настоящих нарушителей будет недостаточно, можно остановить и невинного — финансы важнее.

Однажды, поздно вечером в Вашингтоне, услышал за собой короткое би-би полицейской сирены. Остановился. «В чём дело?» — «У вас не горит левая фара». — «Спасибо, что сказали, завтра же исправлю». — «Нет, придётся уплатить штраф». — «Но я только что приехал в город из другого штата, как я мог заметить?» — «Нас не касается. Вот штрафной билет на сорок долларов».

В другой раз мне нужно было в Нью-Йорке везти мать к врачу. Вдруг сзади засверкали красно-синие огни. Я затормозил. Подошедший полицейский заявил, что я проехал перекрёсток, не остановившись перед знаком «стоп», выписал штрафную квитанцию. Я точно помнил, что никаких правил не нарушал, и решил побороться. Деньги были небольшие, но не хотелось добавлять штрафные очки в своё водительское досье. В назначенный день и час явился в здание суда в Манхэттене. Передо мной судья рассматривал протест другого водителя. Тот же полицейский остановил его на том же перекрёстке, предъявил то же обвинение.

— Но у меня есть свидетель, — сказал оштрафованный. — Вот здесь, в зале, сидит моя мать — она ехала со мной и может подтвердить, что я аккуратно остановился перед знаком «стоп».

— Показания близкого родственника суд не может принять во внимание, — ответил судья. — Вам придётся уплатить штраф.

Естественно, и мой протест был отклонён. Видимо, ловкач в полицейском мундире выбирал именно такие автомобили, в которых водитель ехал один или явно с близким родственником. Судья смотрел на него с неприязнью, похоже, видел его перед собой не первый раз и знал его трюки, но сделать ничего не мог. Впоследствии я пытался оспаривать штрафы раза два или три и не выиграл ни разу. Однако враждебного чувства к полиции у меня не возникло. Я всё время помнил о том, как опасна их служба в стране, где народ непредсказуем, вооружён до зубов и готов открывать стрельбу просто так, для забавы.

Кого я возненавидел — это стражей порядка в общественных парках, охотничьих и рыболовных инспекторов — рейнджеров. Казалось, на эту работу выносит людей особого склада, получающих наслаждение от мелкого тиранства над ближним, особенно в ситуации, когда можно не опасаться отпора. Ведь люди богатые и власть имущие наслаждаются природой в своих частных владениях. Общественный парк, рыболовный мол — это прибежище рядового человека, и там его можно безнаказанно мордовать в своё удовольствие.

Начать с такого простого удовольствия, как купание. Для русского человека, привыкшего плескаться в любом озерце или речке, на берега которых его вынесло в выходной, мучительно и дико подчиняться правилам американских парков, где из всей водной глади пробковыми поплавками выгорожен прямоугольник размером с волейбольную площадку, и две сотни взрослых и детей обязаны тереться друг о друга в этом затоне. Попробуешь выплыть наружу — свистки, грозные предупреждения, угрозы штрафа, даже ареста. А в шесть вечера купание вообще кончается, потому что это конец рабочего дня спасателей на вышках. Купаться на свой страх и риск? Чтобы потом утонуть и дать родственникам высудить с парка миллион долларов за небрежность? Нет уж, дудки.

Хотите устроить пикник? Вот вам ряды столов со скамьями, тут же врытые в землю жаровни — чего лучше? Ах, вам не хочется слышать громкую болтовню рядом, детский плач, буханье барабана из радиоприёмника соседей, вам хочется уединения и тишины в этой вот приятной роще? Нет уж, так у нас не положено — все должны быть у нас на виду и под контролем. Одна женщина в Харриман-парке взяла раскладной стул и уселась с книжкой и бутербродом на берегу озера, метрах в тридцати от толпы. Немедленно нашёлся рьяный блюститель парковых порядков, пошёл за ней, прогнал обратно в стадо.

Ну и конечно охота на рыбака-любителя идёт круглосуточно на реках, озёрах и в океане. Пока он следит с надеждой за своим поплавком, недремлющий инспектор следит за ним, поглаживая в кармане пачку бланков штрафных квитанций. Попалась тебе форелька? А есть на твоей рыболовной лицензии специальная десятидолларовая марка, разрешающая ловлю форели? Попалась щука? А ты измерил её длину? Нет, восемнадцать дюймов разрешалось в прошлом году, а с этого года разрешено ловить только двадцать дюймов и больше, остальных обязан отпускать. Да и басс у тебя в ведёрке меньше положенного размера — плати семьдесят долларов штрафа.

Если рыбак ловит с лодки в озере или океане, он должен быть готов к тому, что в любой момент к нему может подлететь моторка с инспектором. Американская конституция запрещает обыск без судебного постановления, но при встрече с рейнджером человек утрачивает это конституционное право. Что-нибудь незаконное непременно отыщется: запрещённая снасть, запрещённая новым постановлением рыбёшка, запрещённая наживка. В одном из калифорнийских парков мы только приступили к пикнику, как подкативший страж порядка полез в наш кулер, извлёк оттуда початую фляжку водки и любезно предложил нам выбор: самим вылить драгоценный напиток на землю или подвергнуться аресту и штрафу.

Раньше я любил ловить с мола, уходящего далеко в океан, потому что меня радостно возбуждали и удачи соседей. Теперь этот дух взаимного рыбацкого дружелюбия совершенно исчез, люди косятся на добычу соседа и, если им покажется, что она выпадает из вечно сужающихся рамок разрешённого, могут достать мобильник и донести в инспекцию.

Всё это проделывается под лозунгом защиты рыбных богатств. Да, мы знаем, что где-то там, за горизонтом, японский траулер волочит за собой многомильную капроновую сеть, которая, помимо улова, губит всё живое, подвернувшееся ей. С траулером мы ничего поделать не можем, он ведёт лов в нейтральных водах. Но нельзя же сидеть сложа руки и ничего не предпринимать? Мы отыграемся на любителях. Что? Отравляем бедным людям их последнее удовольствие? Ну а если для нас травить их — вообще единственное удовольствие, доступное в этой жизни?

Однажды мне удалось вырваться на рыбалку в Харриман-парк в будний день. Раннее солнце заливало озёрную гладь, зелёные пустынные берега отражались в зеркальной воде. Но моё наслаждение красотами природы длилось недолго. Уже минут через двадцать неведомо откуда рядом со мной возник рейнджер в зелёной форменной шляпе с полями. Первым делом он направился к моему ведёрку и выплеснул его содержимое на землю. Три пойманные рыбёшки размером с ладонь забились на траве. Он аккуратно замерил одну из них и достал штрафную квитанцию.

— Да, это краппи. В Нью-Джерси на них нет ограничений, но вы пересекли границу и сейчас находитесь в штате Нью-Йорк. А здесь у нас эта рыба под охраной и пойманную можно оставлять только длиной десять дюймов и больше. То же самое и число удочек: у вас заброшено в воду две, а здесь разрешена только одна. Но, так и быть, за два нарушения я выпишу только пятьдесят долларов. О’кей?

Всё это говорилось вежливо, почти приветливо. Похоже, он искренне ждал благодарности от нарушителя. Но старый хрыч не оценил доброты стража порядка. Он заявил, что всё это совсем не «о’кей». Он практически стал орать на лицо, находящееся при исполнении служебных обязанностей. Он обзывал его мелким тираном, отравляющим жизнь честных граждан. Он кричал, что, если даже всё население Америки выйдет с удочками на берега рек и озёр, это и на одну тысячную не уменьшит число костлявой мелочи, которую вы объявляете нуждающейся в защите. Что никакой нормальный человек не может запомнить все правила, меняющиеся от года к году и от штата к штату. Что разжиревшие, никем не избранные бюрократы сидят в своих кабинетах и выдумывают всё новые и новые запреты, чтобы оправдать своё существование. А вы, молодые и здоровые люди, рвётесь на тёплую и безопасную работу — штрафовать детей и пенсионеров, вместо того чтобы заняться охотой за преступниками и террористами.

Ошеломлённый рейнджер дописал свой штрафной билетик, положил его на пустое ведёрко и молча удалился. Конечно, рыбалка была безнадёжно испорчена. Дома я жирно написал на квитанции «не виновен» и отправил по указанному адресу, приложив письмо, в котором излил свой клокочущий гнев. На вызов в суд не ответил, штраф платить не стал. И ничего — весь конфликт истаял без всяких последствий. Если не считать комка в горле, безотказно набухающего у меня при виде любого «защитника окружающей среды» в зелёной шляпе с полями.

Большинство американцев давно смирилось с этим террором и предпочитают сразу выбрасывать пойманное обратно в воду без разбору. Если крючок засел слишком глубоко, его просто отрезают. Я мог бы перестать покупать крючки — столько раз извлекал их из брюха потрошимых рыбёшек. Кажется, к обществам защиты пушных зверей уже добавились группы борцов с мучителями-рыболовами. Но для русского человека отказ от вековой традиции поедания улова невозможен. Это священный завершающий ритуал. Уберите его — и всё счастье рыбалки испарится. С годами я отработал целый набор приёмов, как прятать «незаконную» добычу в кустах и потом незаметно уносить её в автомобиль, где обыск пока запрещён даже рейнджерам. Но в последние годы решил перейти на ловлю исключительно в частных прудах, где ты платишь за вход и куда рейнджерам путь заказан.

Вообще законопослушность американцев поразительна. Страна покрыта лесами, но вход в них практически закрыт. В грибной сезон мы постоянно наталкивались либо на проволочные ограды, либо на плакаты с надписью «Не входить», прибитые к каждому пятому стволу на опушке. Ни у кого это не вызывает протеста. А что там делать — в лесу? Только обожжёшься ядовитым плющом или подхватишь смертельно опасного энцефалитного клеща. Мы уж лучше проведём выходной около собственного, хорошо продезинфицированного бассейна — как славно!

Наконец, третья армия стражей порядка не так многочисленна, как две первые, её война менее заметна, но она порой представляет для маленького человека даже большую опасность, чем полиция и рейнджеры. Называются они «контролёры строительного кодекса» или «инспекторы городских строений». О них я расскажу подробнее, когда повествование дойдёт до страшной эпопеи продажи нашего дома в Нью-Джерси перед переездом семьи в Пенсильванию.

Суд присяжных

Столица графства Берген, город Хакенсак. Здание суда возвышается над ним, как средневековый замок возвышался над домиками подданных всевластного феодала. Я вызван сюда повесткой, чтобы исполнить священный долг американского гражданина — выступить в роли присяжного в суде. Запарковав автомобиль на огромной стоянке, вхожу в вестибюль, приближаюсь к рамке метал-лодетектора. Дзинь-дзинь-дзинь! Так и есть — я забыл в кармане перочинный ножик. Нет, у судебных охранников нет шкафов для хранения запрещённых предметов. Но не тащится же обратно к автомобилю с ноющей от подагры ногой? Я выхожу наружу, присаживаюсь на скамейку. Потом незаметно опускаю руку, прячу ножик в траву газона. Возвращаюсь в вестибюль, прохожу через рамку. Звоночек молчит, меня пропускают. Ах, смешные охранники! Не знают они, какая бомба спрятана у меня в голове. На такую бомбу рамки ещё не придуманы.

Да, глухой протест давно назревал в моей душе. Когда я читал статьи или романы, описывавшие отбор присяжных в сегодняшних американских судах, меня изумляло, как цивилизованные люди могли дойти до такого извращения изначально разумного и справедливого установления. Например, история ареста Скотта Питерсона, убившего свою жену на восьмом месяце беременности и бросившего ящик с её трупом в океан, ещё долго заполняла страницы газет и экраны телевизоров. И всё равно при отборе присяжных кандидатов спрашивали, слыхали они что-нибудь об этом деле. Если ответ был да, считалось, что у кандидата могло заранее сложиться предвзятое мнение о вине подсудимого, и адвокаты получали право отвести его. То, что ответить нет мог бы только какой-то житель лесной пещеры или неграмотный дебил, спрашивавших не смущало.

Гигантские этнографические перемены, принесённые двадцатым веком, заполнившие страну миллионами иммигрантов, не имевших понятия о жизни в правовом государстве, тоже не принимались во внимание. По конституции, каждый американский гражданин имеет право на суд присяжных, на встречу со своим обвинителем лицом к лицу, на допрос свидетелей. Принципы эти вырабатывались в те времена, когда отцы-основатели слыхом не слыхали о таком явлении, как организованная преступность. Все их мысли были направлены на защиту рядового гражданина от произвола верховной власти. В XX веке всё изменилось. Мафия превратила американское судопроизводство в фарс. Она может убивать свидетелей, терроризировать присяжных, грозить судьям — но законодатели не спешат вносить какие бы то ни было изменения в правила двухсотлетней давности. Чтобы осудить мафиозного босса Джона Готти, его помощнику Сэму Гравано, сознавшемуся в девятнадцати убийствах, предлагают сделку: вы выступите свидетелем, и за это мы снимем с вас все обвинения, вы получите новое имя, новый адрес, свободу, безопасность, средства к существованию — и всё это на деньги американских налогоплательщиков.

Ничего не поделаешь, говорят нам юристы и адвокаты, наживающиеся на этих нелепостях, таковы правила игры. Но каким же образом в XXI веке им удалось расширить эти правила и на не-граждан? Почему и заезжих террористов тоже нужно судить судом присяжных? Почему прокурор обязан представлять не только документы и улики, но и свидетелей, каждый из которых рискует жизнью, давая показания против таких опасных обвиняемых?

Суд над заговорщиками, осуществившими первый взрыв Всемирного торгового центра в Нью-Йорке (1993), тянулся пять месяцев, в нём давали показания двести семь свидетелей. Выслушав обвинительный вердикт, подсудимые стали кричать «Победу исламу! Аллах велик!». Спрашивается: почему люди, не имеющие американского гражданства, получают право на суд присяжных? Почему с ними не может управиться коллегия из трёх военных судей, как это делается в Израиле? Идёт война, они взяты во время боевых действий, они обещают продолжать свою борьбу до победного конца. Военный трибунал — разве не правомочное это решение юридической проблемы в данных обстоятельствах?

В уголовном кодексе есть статья, предусматривающая наказание за «сговор об убийстве» — conspiracy to murder. Несколько лет назад в каком-то баре в Южной Дакоте один собутыльник сказал другому: «Наш президент? Сжечь бы живьём такого президента!» Его арестовали и предъявили обвинение по этой статье. Но в тысяче мечетей Америки и Европы призывы к убийствам звучат каждый день открыто и безнаказанно.

Институт суда присяжных строился на предпосылке, что все граждане в государстве одинаково понимают принципы справедливости и будут придерживаться их в принятии судебных решений. Однако подавляющее большинство чёрных и латиноамериканцев в Америке до сих пор находятся в подчинении не у государственной, а у племенной ментальности. «Мы — против них! Наши — против ваших!» Идеи какой-то общечеловеческой гуманности и абстрактной справедливости известны им, они умело оперируют ими в речах и газетной демагогии, но когда доходит до конфликта, на первое место выходит всё то же: «наш или не наш?» Вслух говорить об этом нельзя (политически некорректно), и судопроизводство вынуждено изворачиваться как только может, чтобы хоть как-то покарать убийц, выпускаемых на волю присяжными-соплеменниками.

Двенадцатого июня 1994 года бывшая жена актёра и футболиста Симпсона, Николь Браун Симпсон, и её друг, Рональд Голдман, были найдены зарезанными во дворе дома, где она снимала квартиру. Семнадцатого июня главный подозреваемый, Симпсон, проезжает по улицам Лос-Анджелеса в белом автомобиле марки «бронко», держа заряженный пистолет у подбородка, грозя полицейским покончить с собой, если они попытаются его арестовать. Полицейские машины, а также вертолёты и фургоны с тележурналистами медленно следуют позади, вся страна упивается этим живым театром. Вдоль улиц стоят зрители, подбадривают Симпсона приветственными криками.

Двадцать второго июля Симпсону предъявлены обвинения, он категорически отрицает свою вину. Третьего ноября заканчивается отбор присяжных. Так как в этом деле чёрный обвиняется в убийстве двух белых, суд, боясь упрёков в расизме и повторения уличных бунтов, которые бушевали в городе за два года до этого, когда были оправданы полицейские, избившие чёрного бандита Родни Кинга, создаёт жюри, в которое вошли восемь чёрных, один белый, один латиноамериканец и двое смешанной расы. Восемь женщин, четверо мужчин. Судья — японец.

По правилам американского судопроизводства, этих людей нужно полностью изолировать от остального мира. Их запирают в гостинице, где им запрещено пользоваться телевизором и телефоном, читать газеты, обсуждать процесс. Ничто постороннее не должно повлиять на их решение — только то, что они услышат в зале суда! В погоне за недостижимой иллюзорной объективностью присяжных американский суд гарантированно отбирает на эту роль самых отсталых и тёмных — ведь только они не слыхали ничего заранее о деле, волновавшем страну вот уже полгода. Кроме того, кто может себе позволить отдать год жизни судебному разбирательству? Только люди, не имеющие постоянной работы, не обременённые семейными обязанностями.

С точки зрения белых американцев, следивших за процессом, обвинение доказало вину Симпсона без всяких сомнений. Следы крови на руле его автомобиля и в доме, окровавленная перчатка во дворе его дома, анализ найденных волос на ДНК — всё изобличало убийцу. Но 2 октября 1995 года присяжные, посовещавшись всего лишь четыре часа, вынесли приговор: невиновен. Адвокаты обвиняемого бросились обнимать его и друг друга. Телекамеры показали ликование чёрных учеников в школах — оно было сравнимо только с ликованием на улицах палестинских городов после очередного Успешного теракта в Израиле. Вскоре двое детей супругов Симпсонов (десяти и тринадцати лет) были отданы отцу, избивавшему, а потом и зарезавшему их мать.

«Что же произошло? — ломали голову юристы и журналисты. — В чём была ошибка обвинения? Плохо подготовлены материалы следствия? Нерешительно вёл себя судья? Утратил доверие детектив Марк Фурман, нашедший окровавленную перчатку?» Известный прокурор Буглиози даже разразился целой книгой: «Надругательство. Пять причин, из-за которых Симпсон увернулся от наказания за убийство»[65]. На самом деле, причина была всего лишь одна — именно та, которую мистер Буглиози упорно отказывается видеть и назвать в своих писаниях. Её без затей назвала чёрная присяжная, которую журналистка спросила, что заставило их так быстро объявить Симпсона невиновным. «Да если бы мы объявили его виновным, никто из нас не смог бы вернуться в свои дома, к своим семьям», — сказала она.

Бессильная ярость вскипала у меня в сердце, когда я читал эти истории. «Нужно что-то сделать, нужно что-то сделать!» — стучало в голове. Но что? Писать статьи? Кто их станет читать? Нужен какой-то сильный жест, поступок. Вот если мне доведётся проходить процедуру отбора, я возьму и откажусь отвечать на дурацкие вопросы адвокатов. Были вы когда-нибудь жертвой преступления? Как вы относитесь к смертной казни? Каковы ваши взгляды на использование психиатрии в суде? Не ваше собачье дело! Меня зовут так-то и так-то, живу там-то, профессия такая-то, английским владею. Всё! Остальное вас не касается. Я отказался отвечать на вопросы майора КГБ — неужели испугаюсь американского судью? Что он может мне сделать? Отправить в тюрьму «за неуважение к суду»? Ну и плевать! Русский писатель, не сидевший за решёткой, — это всё равно анахронизм, пробел в биографии.

И вот мой час настал. Сегодня я осуществлю задуманное — и будь что будет. Просторный зал был уже заполнен тихо гудящей толпой. В повестке разъяснялась новая система вызова присяжных: каждый день в здание суда приглашались сотни потенциальных кандидатов, но отобраны из них для участия в процессах будут только несколько десятков. Остальные проведут день, как рыбы в переполненном садке, из которого любой судья в нужный момент сможет мгновенно выловить сачком нужное ему число вершителей правосудия. Да, вы потеряете на эту процедуру один бесценный — неповторимый — день своей жизни. Но есть ведь и долг перед государством, перед Фемидой? После этого дня вас на несколько лет оставят в покое. Кроме того, в возмещение расходов вам выплатят пять долларов. Да, именно такую сумму постановили платить наши предки сто пятьдесят лет назад. Никаких постановлений об учёте инфляции с тех пор принято не было. Если вы живёте далеко от здания суда, вам дополнительно будет выплачено по десять центов за каждую милю проезда. Также нужно помнить, что стоянка для вашего автомобиля — абсолютно бесплатно. По окончании рабочего дня не забудьте получить специальный жетончик, который вы предъявите контролёру на выезде.

Вскоре всех пригласили в зрительный зал. Я уселся в дальнем ряду. На экране большого телевизора появилась женщина в судейской мантии и поблагодарила собравшихся за их готовность исполнить гражданский долг. Она выразила уверенность в том, что именно их здравый смысл и способность отличать добро от зла, правду от лжи, помогут в очередной раз победе справедливости и закона. «Вы должны будете внимательно выслушивать аргументы обвинения и защиты, показания свидетелей и экспертов, но если в какой-то момент судья объявит, что такое-то свидетельство было представлено незаконно, вы должны будете напрячь свою способность забывать — да-да, такая способность есть у каждого человека! — и начисто смыть из памяти прозвучавшие слова. Также в перерывах между судебными заседаниями и в выходные дни вы ни в коем случае не должны обсуждать между собой или с родственниками и знакомыми обстоятельства дела. Ваше сознание должно оставаться закрытым для всяких посторонних влияний. Недавно был случай, когда суду пришлось выпустить на свободу явного убийцу только потому, что присяжный в выходной день прочёл статью о нём в местной газете. Также вам не следует...»

После окончания киноинструктажа в зал вошёл бейлиф и огласил состав первого десантного отряда вершителей правосудия. Я попал в третий. С колотящимся сердцем шёл в шеренге из тридцати человек вверх-вниз по лестницам, вправо-влево по коридорам, всё глубже и глубже в чертоги Закона. Приветливый судья оглядел кандидатов, рассевшихся на скамьях, и произнёс короткую речь:

— Дорогие сограждане, — начал он. — Позвольте мне выразить искреннюю благодарность и одобрение в ваш адрес. У каждого из вас — я уверен — так много неотложных дел и забот, важных для вас, для вашей судьбы, для ваших близких. И тем не менее вы согласились — вы готовы — отдать бесценные часы — а может быть, и недели, и даже месяцы — ради выполнения своего гражданского долга. В последние годы приходится слышать много критики в адрес суда присяжных как института. Говорят, что он стал непосильно громоздким, дорогостоящим, что искусственно осложняет и затягивает судопроизводство. Многое в этой критике справедливо. Но есть на свете одна бесценная вещь, которой не все умеют дорожить: традиция. Наши отцы и деды видели в суде присяжных главный инструмент достижения их главного кумира: идеи справедливости. И я очень надеюсь, что при моей жизни весь скепсис человеческого ума не успеет испепелить этого кумира, эту традицию, как он испепелил уже многое другое.

Началась процедура отбора. Рассматриваться должно было гражданское дело, не уголовное, поэтому достаточно было отобрать шесть кандидатов. Когда дошла очередь до меня, на отдельной скамье уже сидели трое утверждённых. Я встал и уверенно ответил на первые вопросы о возрасте, адресе и профессии. Напрягся, ожидая момента решительной схватки. Но, видимо, что-то было в моём лице или интонациях, что насторожило вершителей правосудия. Головы адвоката, прокурора и судьи склонились друг к другу для короткого совещания. Потом судья улыбнулся мне, поблагодарил и сказал, что я получил отвод и могу вернуться в зал ожидания, в толпу других кандидатов.

Сознаюсь, облегчение, испытанное мною, было огромным. Да, я готов был выйти на арену, сразиться с быком несправедливости, но судьба решила иначе. Кроме того, речь судьи произвела на меня впечатление. Может быть, действительно, соблюдение традиции важнее поспешных реформ и улучшений? В отряды, уводимые бейлифом, больше не попал ни разу. После окончания «рабочего дня» получил талончик для оплаты парковки и вышел из здания суда. Ножик дожидался меня в траве на том самом месте, где я его оставил.

Статистика обнаружила, что в США проживают 80% адвокатов мира (примерно семьсот тысяч) и проводится около 75% судов присяжных. Может ли Америка последовать примеру Европы и уменьшить роль суда присяжных в системе правосудия? Вряд ли. Представим себе кандидата в президенты, который призвал бы к отмене или ограничению этой формы осуществления правосудия. Представим себе, что он выставил бы все исторические и логические аргументы, указал бы на то, что отбор присяжных недопустимо затягивает судопроизводство; что в присяжные заведомо могут попасть только люди или старые, или отсталые, или плохо осведомлённые; что присяжный всегда остаётся уязвимым для давления со стороны преступного мира; что страна стала многонациональной, и племенная ментальность мусульман, католиков, негров, китайцев, индусов делает вынесение справедливых приговоров таким же невозможным, каким оно всегда было, например, в Сицилии, или — сегодня — в Ираке, Чечне, Дагестане, Ингушетии, в китайских кварталах американских городов. Против такого кандидата восстали бы не только все юристы страны, которые получают огромные деньги именно за судебную волокиту; не только все полицейские и тюремщики, которым подобные реформы грозили бы безработицей; но и миллионы простых людей, которым приверженность почтенным юридическим традициям даёт сладкую иллюзию разрешимости социальных бед чисто законодательными мерами.

Авария

Чудесный августовский день, 1993 год. Наш «мёркури сэйбел» медленно ползёт в густой толпе автомобилей, заполнивших дорогу № 1 в штате Делавер. Впереди — два чудесных дня в гостях у Елены Александровны Якобсон. В подарок ей мы везём своих друзей: Аллу Зейде и её мужа, профессора Симура Беккера, специалиста по русской истории XIX века. Покойный муж Елены Александровны тоже был историком, им будет о чём поговорить. А когда все улягутся спать, я рвану на ночную рыбалку с мола. Каких плотненьких чёрных бассов я вытаскивал из подсвеченной фонарями воды в прошлом году, каких морских форелей! Концы удилищ торчат на фоне заднего окна автомобиля.

Но почему же так медленно движется поток машин? Какая-нибудь авария впереди? Нет, причина другая. Вот знак, предупреждающий, что вскоре будет поворот в сторону парома, идущего из Делавера к южной оконечности штата Нью-Джерси. Действительно, все автомобили в обоих рядах впереди меня мигают левыми фонариками. Видимо, готовятся свернуть к парому. А справа, по обочине, один за другим проносятся нетерпеливые, которым ехать прямо. Чем я хуже них? При таком темпе езды у Елены Александровны баранина пересохнет в духовке. Я дожидаюсь просвета и вливаюсь в цепочку нетерпеливых.

Дальше всё происходит стремительно.

Слева от меня вдруг открывается пустое пространство, просвет в шеренге автомобилей.

Краем глаза я замечаю что-то большое и белое, несущееся оттуда на меня.

Удар, треск, скрежет.

Наш «сэйбел» сильно отброшен вправо.

И тишина.

Я пробую шевелить руками. Кажется, целы. Ноги? Раз мне удалось затормозить, наверное, целы и они. Скашиваю глаза на Марину. Она смотрит на меня, кивает. Но сзади слышится жалобный голос Аллы:

— Симур... Симур...

Мне удаётся с трудом открыть покорёженную дверцу, выйти наружу. Теперь я могу взглянуть на моих пассажиров на заднем сиденье. Я вижу окровавленную голову Симура. Он без сознания. Алла беспомощно гладит его по щекам. Потом сама сгибается от боли, держась за рёбра.

Ещё до приезда скорой помощи какой-то сердобольный водитель подбежал к нам, зажал рану Симура бумажным полотенцем и держал его там, пока подъехавшие санитары не начали накладывать настоящую повязку.

В больнице раненый пришёл в себя, ему поспешно сделали рентген. Да, имеется трещина в черепе. Обломок косточки застрял в мозгу — необходима операция. Но в этой больнице нет достаточно квалифицированного хирурга, нужно ехать в столицу штата. Там уже оповещены и готовы принять пациента. У Аллы обнаружили перелом ребра, ей тоже необходима помощь. Скорая умчала обоих на север.

Я плохо понимал, что мне говорил полицейский в вестибюле больницы. Меня объявляют виновником аварии? Разбитый «сэйбел» увезён в местную ремонтную мастерскую? Ах, плевать, на всё плевать! Только бы Симур остался жив, только бы врачи сумели спасти его! Нужно подписать протокол? Где? Всё подпишу не читая, без всяких споров-разговоров.

К Елене Александровне мы добрались к вечеру на такси, ночь провели в тревоге. Но утром Алла позвонила из хирургического отделения и сказала, что операция прошла успешно, врачи обещают выздоровление. Только после этого способность соображать вернулась ко мне полностью.

Елена Александровна отвезла меня в местную контору проката автомобилей, где я арендовал на целый Месяц уютный красненький «кавалер», на котором мы с Мариной уехали домой. Там я попытался вчитаться в бумаги, вручённые мне полицейским, понять, что же произошло на дороге №1, вблизи поворота к парому.

Оказывается, нас ударил крупный джип, развозящий пиццу. Он долго стоял на встречной полосе шоссе, выжидая просвета в потоке машин, ползущих на юг. Наконец, двое водителей заметили его просительно мигающий сигнал левого поворота и остановились. Водитель джипа ринулся в образовавшийся просвет с такой поспешностью, словно ему не пиццу надо было доставить, а вывезти раненого с поля боя. От этого удар получился таким сильным. Не было сомнения в том, что при нормальной скорости поворота водитель успел бы заметить наш «сэйбел» и затормозить. Но так как я ехал по обочине, полицейский объявил виновным меня.

Такое решение имело для нас последствия катастрофические. Дело в том, что из экономии я никогда не покупал страховку от повреждений, нанесённых автомобилю при столкновении, так называемую collision insurance. Исходил из того, что я водитель законопослушный и виноват всегда будет другой — пусть его страховая и платит за причинённый ущерб. Хочешь не хочешь, нужно было вступать в борьбу. Хотя я уже знал, что суд лишь в редчайших случаях отменял приговор полицейского.

Всё же, вчитавшись в правила дорожного движения, я обнаружил в них спасительную лазейку: выезд на обочину разрешался в том случае, если тебе нужно было объехать автомобиль, остановившийся на перекрёстке для левого поворота и пропускавший встречный транспорт. Именно такова была ситуация, предшествовавшая аварии: передо мной остановился автомобиль, мигавший левым сигналом, я стал объезжать его справа по обочине. Ободрённый, я извлёк из полицейских протоколов имя и телефон свидетеля, который был за рулём автомобиля впереди меня. Если бы он согласился подтвердить на суде, что так всё и было, мои шансы очень возросли бы.

Увы, видимо, полицейский тоже прекрасно понимал этот возможный ход моей защиты. Когда я набрал указанный номер, трубку взяла мать водителя-свидетеля. Она заявила, что делаверская полиция уже звонила им, разговаривала крайне враждебно и даже грозила объявить её сына виновником аварии. Поэтому никакого касательства к этому делу он иметь не желает, а уж тем более выступать на суде в качестве свидетеля.

Что мне оставалось делать? Я всё же написал на штрафном билете, что не признаю своей вины и приехал в назначенный день на суд в Делавер. Там я впервые увидел водителя джипа — мальчишку лет восемнадцати, видимо, подрабатывавшего развозкой пиццы в летние каникулы. Впоследствии я увидел документальную телепередачу, в которой полицейский объяснял, что нет страшнее водителей, чем пиццевозы. Ибо их хозяева в своей рекламе обещают доставить вкусное блюдо к столу горячим за рекордное время, и, соответственно, их развозчики носятся по дорогам как безумные.

Если бы я не был в момент аварии так выбит из колеи раной Симура, я бы непременно потребовал, чтобы мальчишку проверили на алкоголь и наркотики. Если бы у меня был адвокат, он сумел бы добиться от полиции доступа к его водительскому досье. Не факт, что у него были водительские права — такое случается, если настоящих водителей не хватает. Моего свидетеля полицейский запугал, а привёл своего, который заявил, что мой «сэйбел» мчался по обочине на большой скорости. Я спросил его, как он оказался на перекрёстке двух шоссе, где пешеходов практически не бывает. Он заявил, что как раз в тот момент вышел покурить на улицу с места своей работы. «Кем же вы работаете?» — спросил я. Оказалось, официантом в той же самой пиццерии, что и мальчишка, и что она располагается в аккурат на том же злополучном перекрёстке. А что — всякие бывают совпадения! Почему бы нет?

Судье не оставалось ничего другого, как объявить меня виновным. Лицо полицейского выразило полное удовлетворение. Он успешно защитил своего земляка от проезжего иностранца и, видимо, будет теперь получать бесплатную пиццу до конца дней своих. Единственным отрадным впечатлением от всей поездки явилось то, что я увидел на месте аварии: на шоссе был выстроен разделительный бетонный барьер, исключавший возможность левого поворота на малозаметном опасном перекрёстке.

Но улучшение транспортных магистралей штата Делавер никак не облегчало моё положение. Ремонтная мастерская объявила, что починка разбитого «сэйбела» будет стоить около шести тысяч. Но опытные друзья предупредили, что при таком ударе в несущей раме автомобиля обычно возникает перекос, который исправить невозможно. Ремонтники заменят разбитые узлы, подлатают, покрасят, но вскоре начнутся новые неполадки, необъяснимые вибрации, требующие новых ремонтов. Значит уже не джипом, а тяжёлым танком наезжала на нас необходимость покупки новой машины.

«Шемякин суд», описанный выше, в главе десятой, дал мне некоторый опыт судебных баталий. Я был готов ринуться в новую схватку, опять не прибегая к услугам адвокатов. За разбитую машину я ещё был должен кредитной компании «Форд Мотор Кредит» около десяти тысяч долларов, и это было пострашнее, чем мифические десять миллионов шемякинского иска. Борьба предстояла долгая, и надежды на победный исход едва-едва светились сквозь мрак юридической безнадёжности.

Тяжба

Бессердечный читатель, которому ничуть не жаль бедного автомобилиста, попавшего в безнадёжную ситуацию, может данную подглавку пропустить. Но читатель с отзывчивым сердцем, я уверен, найдёт в ней много поучительного и обогатит свои представления о финансово-юридических джунглях сегодняшней Америки.

Главное спасительное окошко, из которого шёл тонкий лучик надежды для меня, называлось «Страховая контора “Лексингтон”». Дело в том, что при покупке «сэйбела» я торговался с упорством Собакевича, требовал десятипроцентной скидки и твёрдо стоял на своём. Тогда хитрый продавец заявил:

— Снизить продажную цену я не могу. Но я готов бесплатно включить в сделку лексингтонскую страховку, обычная стоимость которой — тысяча долларов.

Дальше он объяснил, что эта страховка не покрывает ремонт повреждённого при столкновении автомобиля, но берётся покрыть долг кредитной компании, если автомобиль будет разрушен полностью. Большого смысла в этой страховке я не видел, но всё же дал себя уговорить — уж очень хотелось заполучить просторный и мощный «сэйбел». И надо же, чтобы беда обрушилась на нас именно в той разновидности, которую лексингтонский вариант и предвидел: автомобиль разрушен полностью, и всё, что нам нужно, — чтобы кто-то уплатил наш десятитысячный долг компании «Форд Мотор Кредит».

Я отыскал в бумагах страховой полис, позвонил по указанному телефону. Увы, приятный женский голос объявил, что лексингтонская страховка работает только в том случае, если у человека есть обычная страховка против столкновения.

— Не морочьте мне голову! — заорал я. — Никто не предупредил меня о таком условии покупки полиса. Наоборот, продавец заверил, что я смогу сэкономить на обычной страховке. Да и на чёрта вы были бы мне нужны, если бы у меня была страховка против столкновений? Я бы отремонтировал автомобиль и продолжал ездить на нём.

— Сорри, ничем не могу помочь вам, — приветливо заявила лексингтонская дама и повесила трубку.

Ехать в Массачусетс бить стёкла в конторе лексингтонских жуликов было слишком далеко. Я помчался в автосалон, где был куплен злополучный «сэйбел». Новый удар: оказалось, что за прошедшие три года он успел разориться и закрылся. А «Форд Мотор Кредит» тем временем слал письмо за письмом, напоминая, что они очень встревожены и очень тоскуют, не получая уже — один, два, три — ежемесячных платежа от меня. Мои объяснения, что я стал жертвой обмана и мне нужно время, чтобы добиться правды, их не интересовали. И под новый 1994 год я нашёл в почтовом ящике послание от нью-джерсийской адвокатской конторы «Фарр, Бёрке, Гамбакорта и Райт», сообщавшее, что ей поручено выбить из меня причитающийся должок судебным порядком, со всеми набежавшими процентами. Мне понадобилась вся сила воли и даже какие-то театральные приёмы, чтобы за праздничным столом скрыть от домашних и друзей накатившее уныние.

Правда, я знал уже, что выколачивание денег из должников в Америке является делом нелёгким. Только мафия справляется с ними шутя: ломает им пальцы один за другим, а потом и руку, а потом и глаз может выбить или поджечь дом. Автосалоны же просто нанимали профессиональных автомобильных воров, чтобы те возвращали в их гаражи машины, не оплаченные нерадивыми покупателями.

В ящиках моего стола тоже хранилась папка с надписью «Задолжали “Эрмитажу”», которая никогда не оставалась пустой. Особенно трудно было добиться оплаты накладных от зарубежных заказчиков. Японская книготорговая фирма «Наука», закупавшая наши и российские книги для японских библиотек, задолжала нам почти тысячу долларов, но в ответ на мои напоминания только слала и слала новые пачки заказов. Однако адвокатская фирма была от нас всего лишь в двух часах езды. Поэтому, когда суд графства Берген известил меня, что к ним поступил иск «Ford Motor Credit versus Igor Yefimov», я счёл за лучшее явиться в знакомое мне здание.

Дальше началась эпопея, похожая на ловлю щурёнка в мелком затоне голыми руками. Могучая четырёхголовая адвокатская гидра раз за разом отряжала крючкотвора по имени Лэйси Холли в город Хакенсак, где ему надлежало загнать скользкого мистера Ефимова в мережу, вершу, сачок, поставить его перед судьёй Юджином Остином и добиться судебного постановления в пользу финансового гиганта «Форд Мотор Кредит». Однако очередь дел, дожидавшихся внимания досточтимого судьи, была так длинна, что раз за разом мистер Холли и мистер Ефимов должны были проводить в судебном зале весь день и уезжать ни с чем. Также в эти недели враг по имени подагра набирал силу, и я брёл от стоянки до здания суда, сильно хромая.

В промежутках между визитами в суд продолжалась и эпистолярная война между тяжущимися. Мистер Ефимов, закалённый в схватках с адвокатами Шемякина и имеющий доступ к хорошей печатной технике, насобачился сооружать вполне импозантные юридические бумаги и заявления, нацеленные на то, чтобы повернуть судебное преследование от нищего себя на богатую лексингтонскую страховую контору. Четырёхголовая гидра отвечала, что она не находит ничего незаконного или обманного в действиях лексингтонских прохвостов, а мистера Ефимова заставит раскошелиться, как бы он ни вертелся. Копии этой переписки отсылались в суд и там приобщались к делу.

При суде существовала небольшая юридическая консультация, в которой бесплатно работали отставные судьи и адвокаты на пенсии. Три волхва судебной премудрости выслушали мою печальную повесть, вздыхая и качая головами. «Мистер Ефимов, у вас нет шансов выиграть это дело», — заявили они. В отчаянии я записался на консультацию к адвокату, который брал двести пятьдесят долларов за час. Он просмотрел положенную ему на стол папку с документами и перепиской, смахнул в ящик мой чек и подтвердил приговор трёх волхвов: «Надежды нет».

Наконец настал день, когда молодая помощница судьи Остина объявила мне и мистеру Холли, что её босс устал видеть наши рожи в зале неделю за неделей и постарается выделить сегодня полчаса для нашей тяжбы. Она задала мне несколько вопросов, из которых мне стало ясно, что моя переписка с четырёхголовой гидрой не отбрасывалась в папку механически, а была ею внимательно прочитана и, может быть, даже вкратце представлена судье.

— Всем встать! — объявил бейлиф.

Огромный вершитель судеб, в чёрной развевающейся мантии, прошествовал на своё место. Он полистал нашу папку, потом упёрся грозным взглядом в меня.

— Мистер Ефимов, когда передо мной оказывается ответчик, пытающийся защищать себя сам, без адвоката, я всегда привожу такое сравнение: вот у вас в доме испортилось электричество; вы воображаете, что можете как-то исправить его сами, соединяете какие-то проводочки, устраиваете короткое замыкание, и дом сгорает дотла. Не лучше ли было с самого начала пригласить профессионального электрика?

Видимо, со мной произошло то, что Борис Слуцкий описал в строчках про евреев: «И мы, прижатые к стене, в ней точку обрели опоры». Я выдержал грозный взгляд и ответил громко, но без истерики:

— Проведя в этом зале несколько дней, ваша честь, я имел возможность услышать, как вы привели это сравнение другому ответчику без адвоката. И подумал: «А что же делать бедному человеку, если все профессиональные электрики в округе взвинтили цены на свои услуги так, что, и продав несгоревший дом, он не сможет расплатиться с ними»?

Судья Остин сделал паузу, обкатывая в голове дерзкий ответ. Потом взмахом руки запустил судебный конвейер.

Адвокат Холли, высокий, розовый, пухлый, представляя суть конфликта, использовал те же интонации, что и адвокат Шемякина: недоумение, жалоба, усталость от необходимости втолковывать туповатым и юридически безграмотным нарушителям закона элементарные истины и правила поведения в цивилизованном обществе, уважающем право частной собственности. В какой-то момент он сказал:

— Мистер Ефимов никак не хочет понять, что продавец в автосалоне, оформлявший покупку автомобиля с лексингтонской страховкой в придачу, не имел никакого отношения к моему клиенту, финансовой корпорации «Форд Мотор Кредит». Он не являлся её служащим, не получал от неё зарплаты, поэтому мой клиент никак не может отвечать за сделку, совершённую этим продавцом, даже если в ней были допущены какие-то нарушения.

И тут произошло чудо.

Судья Остин начал как будто вырастать над своим столом. Чернота его мантии словно бы переливалась в его глаза. Он упёр их в онемевшего адвоката и почти закричал:

— Что за чушь вы несёте?! Конечно, в момент продажи он являлся сотрудником вашего клиента. Хорошенькое дело! Покупатель входит в магазин, присматривается к автомобилю, подбежавший продавец предлагает ему устроить кредит на покупку, за пять минут получает по телефону от мощной корпорации пятнадцать тысяч долларов в долг для неизвестного ей человека, и при этом он не является её полномочным представителем? Он, видите ли, посторонний, просто попросивший в долг кругленькую сумму, которую добрые финансисты тут же ему отвалили. Где угодно — но в моём суде такие трюки, такая демагогия не пройдут!

Как описать поток восторга, который прихлынул из моей груди к горлу, глазам, щекам? С чем его можно сравнить? Разве что с тем всплеском счастья, который я испытал, когда капитан милиции Пилина объявила мне по телефону, что ОВИР разрешает нашей семье отъезд в эмиграцию. Как я любил в этот момент разгневанного судью Остина, его скромную старательную помощницу, полного достоинства бейлифа и даже — извращённо — поникшего и испуганного толстяка адвоката.

Однако битва на этом не кончилась. Обеим тяжущимся сторонам было предписано совершить такие-то и такие-то ритуально-юридические действия и вернуться пред очи судьи через полтора месяца. Примерно месяц спустя раздался звонок от мистера Холли:

— Мистер Ефимов? У меня есть хорошие новости для вас. Я связался с лексингтонской страховой конторой, оказал на них определённое давление, и они признали, что с самого начала должны были уплатить вам какую-то сумму. Что-то около двенадцати сотен. Они готовы уплатить их и сейчас. Надеюсь, это облегчит ваше положение и поможет рассчитаться с «Форд Мотор Кредит».

— Действительно, новости обнадёживающие. А не могли бы вы изложить эту информацию в письменном виде и прислать мне формальное письмо?

— Конечно, никаких проблем. Оно будет отправлено сегодня же.

Бедный, бедный мистер Холли! Не знал он, что этот русский эмигрант не только скользок, как щурёнок (правильно подметил товарищ майор в здании на Литейном!), но может быть и опасным, как мурена. Нет, он не ухватился с благодарностью за эти выбитые для него двенадцать сотен, не побежал докладывать к ним остальные девять тысяч. Он сел к своему композеру и начал отстукивать на нём обвинительный документ, по внешнему виду неотличимый от документов, производимых матёрыми адвокатскими конторами.

«Пункт 1. Представитель истца в лице фирмы “Фарр, Бёрке, Гамбакорта и Райт” обнаружил и подтвердил, что страховая контора “Лексингтон” совершила по отношению к ответчику, мистеру Ефимову, жульнический акт, обманно утверждая, будто ему не полагается никаких выплат по условиям страховки. (См. прилагаемую копию письма от такого-то числа.)

Пункт 2. Три месяца назад в своём письме от такого-то числа (см. прилагаемую копию) представитель истца, фирма “Фарр, Бёрке, Гамбакорта и Райт”, подтвердила вышеуказанную ложь, таким образом присоединившись к жульничеству или войдя с жуликами в сговор.

Пункт 3. На основании вышесказанного прошу иск решить в пользу ответчика, Игоря Ефимова, и дело закрыть».

Если внимательный и сердобольный читатель ещё следит за моим рассказом (герой!), я должен пощадить его и избавить от описания дальнейших юридических ухабов и волокиты. Пора достать магнитофон, поставить плёнку с победным маршем Бетховена и огласить финал, наступивший в конце 1995 года: письмо от четырёхголовой гидры извещало ответчика о том, что под её нажимом страховая компания «Лексингтон» полностью оплатила его задолженность фирме «Форд Мотор Кредит», что дело закрыто и кредитная история мистера Ефимова остаётся чистой и незапятнанной.

Только теперь, увернувшись от всех сетей, сачков и острог, позволил себе вёрткий щурёнок поведать близким о войне, которую он вёл полтора года, об опасности, висевшей над их головами, о которой они не имели понятия. Семья расселась вокруг обеденного стола и слушала затаив дыхание. Рассказчик пустил в ход все приёмы, отработанные ещё в палате пионерского лагеря: паузы, придыхания, неожиданные вскрики. Когда он кончил, дочь Лена сказала:

— Отец, ты сошёл с ума! Так можно довести до инфаркта. Мы все ждали, что в конце будет объявлено о полном разорении, необходимости продать дом и идти по свету с протянутой рукой.