Сын Олонга

ГЛАВА VII БОЛЬШОЙ НАЧАЛЬНИК

В лето 1918 года в логах также дымились аилы, ягнятились овцы, телились коровы и жеребились кобылицы.

Но верховые алтайцы слух разнесли: «Царя нет, начальников всех нет, вместо зайсана[29] совет сидит.

Видел Итко, как раньше приезжал начальник. Тохтыш, помогая сойти с седла, целовала сапог и провожала в аил.

Итко скакал в табун за лучшими жеребцами. По отъезде начальника Тохтыш говорила:

— Хорош начальник, всего двух жеребцов увел, очень хорош!

Помнил Итко, что «сукно на нем синее, пуговицы сверкают, на боку нож длинный в светлой жести, на ногах колокольчики звенят».

Но вскоре за хорошей первой вестью полетели верховые, передавая в приветствиях черную новость:

— Царя нет, большой начальник есть хуже царя, скот берет, баранов режет, лошадей табунами угоняет. Зовут Колчак…

От колчаковского налета снимались урочища, седлали лошадей и гнали табуны по каменистой пустыне за перевалы, в жесткие колючие степи Монголии. Не верили слуху Тохтыш и Итко, но прошли караваны кочевников, пробираясь в Монголию, жаловались на начальников, которые угоняют стада, грабят имущество и жгут урочища. Вечером сидели с трубкой мать и сын. После трубки первым заговорил Итко.

— Монголия — чужая земля, уйдем в верховья Чулышмана!..

— Итко, ты теперь хозяин, решай!..

Шестнадцать весен цвело в глазах Итко. Глаза Итко — черный лес — кара-агаш. Не было жеребцов в стаде, которых Итко не мог усмирить: самые дикие жеребцы после горячей скачки дрожали, и пена хлопьями текла на живот. Звериные тропы, горные трущобы знал теперь Итко не хуже отца. На мхах, в в снегах читал лесную азбуку и по шерстинкам, оставленным в кустах пробегающим зверем, по следам зубов на объеденной коре узнавай Итко самца, самку и детенышей. От его выстрела не уходил марал, пулька из его кремневки метко била в глаз белку.

Утром Итко на любимой чубарой летал вокруг стада; кисточки шапки развевались в воздухе.

— В путь, в путь!

Обширен Алтай, имеющий гривы верблюдов! Как змеи сплетенные, тянутся хребты твои, Хан-Алтай!

Между гривами гор, перед табуном едет впереди Тохтыш, сзади Итко:

— Э-э-ге-ге-эгэ!..

Голос Итко перекликается со звоном ущелья. Тропинка ломается на хребтах, трудно скоту, тяжко человеку… Шесть дней маялись люди и скот. За снежными перевалами, у Джувля-куль, Саяны смыкаются с Чулышманским хребтом: там дик зверь, куропатка не боится человека. Редко в погоне за зверем забегают сюда охотники. Не любят кочевники Джувля-кульское нагорье: в высоких лугах поздно зацветают травы, а осенью рано начинает дуть хиус — снежный ветер севера. В хребтах, тысячу метров над уровнем моря, в искрящемся горном озере вода меняет цвета; ранней весной от кольца голых скал светится черным цыганским глазом; зацветут горы зеленью, — озеро играет переливами цветов; а когда раскроются горящие шапки пятиаршинных пионов, — кровяными каплями рубинится озеро.

Оглядели Итко и Тохтыш горы, озеро, луг, лес, чернеющий по склонам, и начали вытаптывать место для становища. Тохтыш, помогая втыкать жерди — основу аила — говорила Итко:

— Теперь начальник нас не найдет.

Птица редко летает за хребты, зверь знает свои ущелья, а кочевник — свой аил. Дни загорались утренними, догорали вечерними зорями. С утренней зарей вставали, с вечерней ложились. Доила Тохтыш коров и кобылиц, и первые молочные брызги проливала в дар цветущей земле. Итко, объехав стада, уходил к потокам, впадающим в озеро, ловить хариусов. Тело у хариусов в розовеющих жилках, уха из них жирна и вкусна. Так прошел месяц стоянки в долине. Вечером сквозь кедры, лиственницы рассыпалось вечернее солнце в брызгах водопада. Итко собирал по долине дойных кобылиц и коров. Тохтыш сумерничала: вынесла седло, села, закурила трубку, затянула песню тягучую, загадочную. Докурилась трубка, задремала Тохтыш.

«…Коровы, бычки… телки… коровы, коровы… белые, красные, бурые, черные, пестрые …коровы… коровы… много коров…» снилось Тохтыш, «склоны гор забелели овечьими стадами; овцы кудряшковые, белого священного цвета. Овцы, бараны, много овец, вся гора движется в овечьих точках…»

Заржали кони, затопали над ухом Тохтыш кони. Испуганно вскочила с седла. Глаза ширятся: верховые, верховые, один за другим, подъезжают к аилу. Щурится Тохтыш, не может понять: сон или явь?

— Эй, старая смолевина, чего глаза лупишь? Принимай гостей!..

Схватила на лету Тохтыш брошенный повод.

Отряд расседлывал лошадей. Привязывала Тохтыш коня начальника, мысль, как ветер на вершинах, кружилась: «Большой начальник, над каблуками колокольчики, спереди и сзади светлые пуговицы, на плечах золотые звездочки горят. Ой, большой начальник, — беда большая будет!..»

Руки не могли привязать поводья, голова тряслась.

— Старуха, не кочурься, давай кумыс, разводи араку!..

Лучшие шкуры и кошмы разостлала Тохтыш около костра. Выдержанный в ташаурах, крепкий кумыс наливала в деревянные чашки. Колол Итко баранов; жарили шашлык и в трех казанах гнали огненную араку.

Готова арака, Тохтыш водкой подчует. Итко шашлыки жарит. Пили, ели, угощались до полуночи.

«Добрые начальники, хорошо пьют!» — думал Тохтыш.

Утром Тохтыш проснулась от пинков. Выглянула из-под кошмы: стоит большой начальник, носком в бок пинает:

— Эй ты, вставай!..

Вскочила Тохтыш.

— Буди парня, загоняй коней!

У Тохтыш глаза застеклились, смотрит на начальника:

«Много начальников, — всех коней заберут…»

Не шевелится Тохтыш. Схватил начальник за плечо, сжал. Ойкнула Тохтыш от пинка.

Офицер нервно дергал ногой, шпоры звенели — «колокольчики на сапогах»… И плачущим ребенком, обнимая сапог, Тохтыш, глотая слезы, всхлипывала:

— Не бери всех кобыл, смерть нам с Итко будет!..

— Не ори! Пару коней возьмем, ты только пригони всех, надо ж выбрать!

— Одного бери, два бери, три бери, хорош будешь начальник.

Вскочила Тохтыш; с подбородка на шею текла кровь из рассеченной губы, но радостью блестели глаза. Тохтыш, вскочив на первую попавшуюся лошадь, поскакала к озеру, где кормились кони. Итко поехал за матерью. Конский табун знал голос хозяев. Пока Тохтыш с Итко собирали табун, начальник отряда дал приказ:

— Загоняй коров и баранов!

Пригнали коней. Подъехала Тохтыш к начальнику:

— Выбирай самый лучший конь.

— Помогай гнать! — крикнул он Тохтыш.

Отряд, оцепив кругом табун, в улюлюкании, свисте и хлопании плетей двинулся от становища…

Утром голоден скот, не идет, роется в росистой траве. Опущены поводья у Тохтыш. Подъехал один из отряда:

— Ты чего, старая ведьма, корчишься?..

Тохтыш приподнялась на стременах, ударила резко камчой лошадь и смаху врезалась в стадо. Голос дикий, ревущий: камчой направо, налево, через баранов, коров. Бросились кони в разные стороны и в ржании понеслись по долине. Тохтыш вытянулась, плашмя припала к шее и неслась в средине табуна.

На ходу стреляли отрядники. Царапались пули в камнях. Еще больше металось испуганное стадо; овцы кинулись на скалы. Тохтыш свернула в бок узкой тропой и скрылась в кустарниках.

Итко сопровождал отрядник с расстегнутой кобурой, получивший приказ:

— В случае попытки к бегству — стрелять!..

Собрали стадо, и Итко, считая, радовался, что недостает пяти коней. Поднимаясь на перевал, Итко оглянулся на долину.

Дым. В желтом пламени аил. Лают отставшие собаки. Откуда-то из-за горы Итко чутким ухом услышал заглушенное, но знакомое ржание кобылиц…