Сын сновидения

ГЛАВА 21

Вскоре после возвращения Александра в Пеллу совет Дельфийского святилища попросил Филиппа защитить права храма Аполлона от города Амфиссы, чьи жители святотатственно возделывали землю, принадлежавшую богу. Пока царь раздумывал, какова истинная цель этой новой священной войны, пришли важные известия из Азии.

Их доставил лично один из его шпионов, киликийский грек по имени Евмолп, который посвятил себя некоей коммерческой деятельности в городе Соли. Он приплыл через море, высадившись в Ферме, и царь принял его с глазу на глаз в своем личном кабинете.

— Я принес тебе подарок, государь, — объявил шпион, выставляя на стол перед Филиппом драгоценную статуэтку из ляпис-лазури, изображавшую богиню Астарту. — Это очень древняя и редкая вещь, она изображает хананейскую Афродиту. Этот талисман надолго продлит твою мужскую силу.

— Благодарю тебя, я очень забочусь о своей мужской силе, но надеюсь, ты прибыл не только ради этого.

— Разумеется, — ответил Евмолп. — В персидской столице большие новости: царя Артаксеркса III отравил его собственный лекарь, — ходят слухи, что по приказу придворного евнуха.

Филипп покачал головой:

— Кастраты коварны. Как-то раз мне хотели подарить одного, но я отказался. Они завидуют всем, у кого еще осталась та способность, которой сами они лишены. С другой стороны, их можно понять. Как бы то ни было, твое сообщение подтверждает мою правоту.

— Евнуха зовут Багоас. Кажется, тут была замешана ревность.

— Вдобавок кастрат еще и слаб на задницу. Это нормально, — прокомментировал Филипп. — И что происходит сейчас?

— Уже произошло, государь. Этот Багоас убедил вельмож предложить корону Арзесу, сыну покойного Артаксеркса от одной из его жен, Атоссы. Вот, — сказал Евмолп, вытащив из кармана монету и через стол протянув ее Филиппу. — Только что отчеканена.

Филипп посмотрел на профиль нового Великого Царя, отмеченный огромным, как клюв хищной птицы, носом.

— У меня не очень ободряющие предчувствия. С виду он еще хуже своего отца, который был большим упрямцем. Думаешь, этот еще упрямее?

Евмолп вздохнул, пожимая плечами.

— Трудно сказать. Однако общее мнение наших обозревателей сходится к тому, что, поскольку Багоас, служа Арзесу, хочет править сам, этот царь протянет недолго — лишь пока будет выполнять все, что скажет Багоас.

— Похоже на правду. Я пошлю свои поздравления новому монарху и этому мерину Багоасу, и посмотрим, как они это воспримут. Держи меня в курсе всего, что делается при дворе в Сузах, и у тебя не будет повода пожаловаться.

А пока ступай к моему секретарю, он тебе заплатит, как договорились. И скажи ему, пусть явится ко мне.

Евмолп церемонно попрощался и удалился, оставив Филиппа обдумывать план действий. Когда осведомитель скрылся, царь уже принял решение.

— Ты звал меня, государь? — спросил секретарь-грек.

— Сядь и пиши.

Евмен взял табуретку, столик и стилос, и царь начал диктовать:

Евмен поднял голову в ожидании цифры.

Евмен позволил себе издать свист.

— Перепиши на папирус и пришли мне, чтобы поставить печать. Нужно отправить с быстрым курьером.

— Клянусь Зевсом, государь! — воскликнул Евмен. — Это самое бесцеремонное письмо, какое я только видел. У Арзеса не останется другого выбора, как только ответить тебе в том же духе.

— К иному я и не стремлюсь, — подтвердил царь. — Рассчитываю, что посланию потребуется месяц-два, чтобы дойти до адресата и еще месяц-два, чтобы вернуться, — как раз, чтобы успеть навести порядок в Греции. А потом займусь этим кастратом и его болванчиком. Дай Александру прочесть это письмо и выслушай, что он о нем думает.

— Исполню, государь, — заверил его Евмен, удаляясь со своим табуретом и столиком под мышкой.

Прочтя письмо, Александр понял, что отец уже принял решение вторгнуться в Азию и лишь ищет предлога, чтобы развязать войну.

Царевич вернулся в Миезу, как только освободился от множества забот, навалившихся на него по приезде в Пеллу: участие в заседаниях правительства, приемах иностранных гостей, послов и делегаций, в сборах войск — основы отношений между короной и поддерживающей ее знатью.

Аристотель уже уехал, но остался его племянник Каллисфен, чтобы привести в порядок коллекцию и позаботиться об издании трудов, которые философ недвусмысленно посвятил своему царственному ученику. Это были размышления о монархии и колонизации, где философ теоретизировал насчет распространения в мире модели греческих городов-государств, единственно правильного средства обеспечения свободы, кузницы духовной и материальной цивилизованности.

Александр провел там несколько дней, чтобы отдохнуть и поразмышлять за трапезами с Каллисфеном, юношей чрезвычайно образованным и глубоко осведомленным о политической ситуации в греческих городах.

Страсть к истории заставила его обзавестись не только классическими трудами Гекатея Милетского, Геродота и Фукидида, но также и книгами западных философов вроде сиракузца Филиста, который рассказывал о превратностях судеб греческих городов в Сицилии и Италии, стране, где зарождались новые силы вроде города Рима, основанного троянским героем Энеем; в этом городе побывал сам Геракл на обратном пути из далекой Иберии.

После ужина они сидели на воздухе в портике и говорили допоздна.

— Когда твой отец сражался со скифами, священный совет Дельф объявил новую священную войну против жителей Амфиссы.

— Знаю, — ответил царевич. — Однако ни одна из сторон не добилась преимущества. За Амфиссой стоят фиванцы, но они не хотят действовать открыто, чтобы не попасть под молнии священного совета, и ситуация снова сложилась критическая, особенно в свете того, что надумали Афины. Совет уже прислал нам официальное приглашение вмешаться, и не думаю, что отец заставит повторять просьбу дважды.

Каллисфен налил обоим немного вина.

— В совете председательствуют фессалийцы, ваши друзья… Я довольно хорошо знаю твоего отца и не удивлюсь, если выяснится, что это он организовал весь этот маневр.

Александр посмотрел на него, рассеянно прихлебывая вино из своего кубка.

— Не кажется ли тебе, Каллисфен, что у тебя длинные уши, а?

Тот отодвинул от себя кубок.

— Я историк, Александр, и, думаю, хороший ученик моего дяди, как и ты. Не удивляйся, если я упражняюсь в логических построениях вместо того, чтобы слушать сплетни из вторых или третьих рук. А теперь позволь мне угадать: твой отец прекрасно знает, что общественное мнение в Афинах не благоволит фиванцам, но он также знает, что Демосфен прилагает все усилия к тому, чтобы афиняне изменили свое мнение и поддержали Фивы — и, следовательно, Амфиссу — против священного совета, то есть против Филиппа. Демосфен, со своей стороны, знает, что, только объединив афинские силы с фиванскими, можно надеяться избежать решительного укрепления македонской гегемонии над Грецией, и потому делает все возможное и невозможное, чтобы заключить пакт с фиванцами, даже ценой конфронтации с самым высоким греческим религиозным советом и оракулом бога Аполлона.

— А каковы, по-твоему, будут действия фиванцев? — спросил Александр. Ему было любопытно, как его собеседник оценивает происходящее.

— Это зависит от двух факторов: как поступят афиняне и что будет делать македонское войско в Центральной Греции. Твой отец старается всеми силами оказать давление на фиванцев, чтобы воспрепятствовать их союзу с Афинами. Он прекрасно знает, что в этом случае столкнется с самыми мощными наземными войсками и самым мощным флотом во всей Греции. А они могут оказаться не по зубам даже царю македонян.

Александр помолчал, словно прислушиваясь к звукам ночи, доносящимся из близлежащей рощи, и Каллисфен налил ему еще вина.

— Чем займешься, когда закончишь свою работу здесь, в Миезе? — спросил царевич, лишь чуть пригубив вино.

— Наверное, отправлюсь к моему дяде в Стагир, но мне бы очень хотелось понаблюдать за войной вблизи.

— Ты можешь поехать со мной, если отец попросит меня присоединиться к нему.

— Я был бы счастлив, — ответил Каллисфен, и было видно, что он ожидал подобного приглашения, удовлетворявшего одновременно и его амбиции, и амбиции Александра.

— Тогда приезжай в Пеллу.

Каллисфен с энтузиазмом принял приглашение. Они расстались глубокой ночью, после долгих философских споров. На следующий день юноша вручил гостю два обещанных труда Аристотеля, каждый с приложенным письмом самого философа.

Александр вернулся во дворец через три дня, к вечеру, чтобы успеть принять участие в военном совете. Там собрались Антипатр, Парменион и Клит Черный, а также командиры основных частей фаланги и конницы. Александр присутствовал в качестве начальника «Острия».

На стене в глубине зала была изображена карта всей Греции, которую Филипп несколько лет назад велел начертить одному географу из Смирны. С помощью этой карты царь объяснил, как намеревается действовать.

— Я не хочу сразу атаковать Амфиссу, — заявил он. — Центральная Греция — территория опасная, труднопроходимая, где легко оказаться запертым в узких лощинах, потерять свободу маневра и стать уязвимым для противника. Поэтому, прежде всего мы должны наложить руку на ключевые точки этого района — Кифинион и Элатею. Подробности рассмотрим потом. Наши войска уже на марше и приближаются к Фессалии; я и Парменион вскоре присоединимся к ним, поэтому завтра же мы отбываем. Антипатр остается командовать частями, остающимися в Македонии.

Александр с волнением ждал, что царь сообщит, какую задачу в военных операциях он приберег для сына, но его постигло разочарование.

— Оставляю моему сыну печать Аргеадов, чтобы он представлял меня в мое отсутствие.

Юноша хотел встать, но царь метнул на него гневный взгляд. В этот момент вошел Евмен с печатью и вручил ее Александру, который нехотя надел ее себе на палец со словами:

— Я благодарен царю за оказанную честь и постараюсь соответствовать ей.

Филипп обратился к своему секретарю:

— Прочти командирам письмо, которое я послал новому царю персов. Хочу, чтобы каждый знал, что скоро может быть переброшен в Азию для подготовки экспедиции.

Евмен торжественным тоном и чистым голосом прочел.

— Если ответ будет таким, как я думаю, — продолжал царь, — Парменион сможет пройти через Проливы и обеспечить контроль над восточным берегом, предваряя наше вторжение в Азию, а мы тем временем раз и навсегда покажем грекам, что возможен лишь один всеэллинский союз — под моим руководством. Это все, что я хотел вам сообщить. Можете возвращаться к своим делам.

Александр подождал, пока все разойдутся, чтобы поговорить с отцом с глазу на глаз.

— Почему ты оставляешь меня в Пелле? Я должен командовать «Острием» в сражении, а не на параде. И Антипатр, без сомнения, прекрасно справится с местными делами в твое отсутствие.

— Я долго размышлял, прежде чем принять это решение, и не собираюсь его отменять. Управление страной — задача более сложная и, возможно, более важная, чем война. У нас много врагов, Александр, это не только Афины и Фивы, враги есть еще в Пелле и в остальной Македонии, не говоря о Персии. Пока я буду сражаться вдали от дома, мне нужно иметь спокойный тыл. Я полагаюсь на тебя.

Юноша потупился, не найдя никакого возражения. Филипп, понимая состояние его души, добавил:

— Печать, которую я тебе передаю, — одна из самых больших привилегий во внутренней жизни государства. Она дает большую власть, чем командование турмой. Именно здесь, во дворце, а не на поле боя, ты научишься быть царем; занятие царя — политика, а не махание копьем и мечом. Однако если придет момент решающего столкновения, если мне понадобятся на поле боя все силы, которыми я располагаю, я вызову тебя, и ты поведешь «Острие» в битву. Никто, кроме тебя. Ну, не строй такое лицо, я приготовил тебе один сюрприз, чтобы подбодрить.

Александр покачал головой:

— Какой еще, отец?

— Увидишь, — сказал Филипп, сдерживая улыбку.

Он встал и вышел из зала. Чуть погодя Александр услышал, как он громко зовет своего оруженосца, чтобы тот привел оседланного коня и поднял охрану. Александр вышел на галерею и, выглянув во двор, успел лишь заметить, как отец галопом скрылся в ночи.

Юноша засиделся в своем кабинете допоздна, готовясь к завтрашним поручениям. Незадолго до полуночи он погасил лампу и пошел к себе. Позвал Лептину, но девушка не откликнулась.

— Лептина! — в нетерпении повторил он. Наверное, заболела или за что-то сердится на него. Из полумрака спальни донеслось:

— Лептине пришлось уйти. Вернется завтра утром.

— Великий Зевс! — воскликнул Александр, услышав незнакомый голос в своей спальне, положил руку на меч и вошел.

— Это не тот меч, который ты в меня вонзишь, — заметил голос.

Александр увидел, что на кровати перед ним сидит незнакомая девушка поразительной красоты.

— Кто ты и кто позволил тебе войти в мою комнату? — начал спрашивать он.

— Твой отец, царь Филипп, хотел сделать тебе сюрприз. Я и есть этот сюрприз. Меня зовут Кампаспа.

— Мне очень жаль, Кампаспа, — ответил Александр, указывая ей на дверь, — но если бы мне хотелось такого рода сюрприза, я бы приготовил его себе сам. Прощай.

Девушка встала, но, вместо того чтобы пойти к двери, быстрым и легким движением расстегнула пряжки своего пеплоса и осталась перед ним в одних сандалиях с серебристыми лентами.

Рука Александра, указывающая на дверь, упала, и он молча уставился на девушку. Она была красивее всех, кого он видел в своей жизни, так прекрасна, что захватывало дух и в жилах закипала кровь. У нее была гладкая и нежная шея, прямые плечи, упругие груди, а стройные гладкие бедра словно изваяны из паросского мрамора. Александр ощутил, как язык присох к небу.

Девушка шагнула к нему, взяла за руку и потянула в ванную.

— Можно тебя раздеть?

Она начала расстегивать пряжки на его хламиде и хитоне.

— Боюсь, что Лептина рассердится и…— залепетал Александр.

— Возможно, но ты наверняка будешь удовлетворен и счастлив. Уверяю тебя.

Теперь и царевич был голый, и девушка прильнула к нему всем телом, но, едва ощутив его реакцию, отступила и потянула к ванне.

— Здесь будет еще лучше. Увидишь.

Александр последовал за ней, и она начала ласкать его со знанием и умением, до сих пор ему незнакомыми, мучительно возбуждая его чувственность, а потом деликатно отступая и снова лаская его тело.

Почувствовав, что царевич достиг крайнего возбуждения, Кампаспа вылезла из ванны и легла на ложе, мокрая от благовонной воды, золотясь в свете от лампы. Юноша с пылом набросился на нее, но она шепнула ему в ухо:

— Так пользуются тараном, когда нужно проломить городскую стену. Позволь мне ввести тебя, и увидишь…

Александр почувствовал, как погружается в наслаждение, словно камень в воду. Оно становилось все сильнее и интенсивнее, пока он не взорвался. Но Кампаспа хотела еще и снова начала возбуждать его влажными горячими губами, пока не смогла ввести его в себя еще раз, с усталой ленью. И в эту ночь молодой царевич понял, что наслаждение может быть в тысячу раз острее, чем то, которое доставляла наивная и бесхитростная любовь Лептины.