Сын сновидения

ГЛАВА 46

На вершине холма, у самой опушки леса; еле вырисовывалось в сумерках древнее святилище. Освещенные снизу огнем ламп деревянные расписные колонны несли на себе следы времени и пережитых за столетия ненастий.

Цветные лепные украшения архитрава и фронтона изображали подвиги бога Диониса, и в пляшущих отблесках света казалось, что фигуры двигаются, как живые.

Дверь была открыта, и в глубине целлы в своей вековой неподвижности торжественно застыла статуя бога. У его ног стояли две скамьи, и еще восемь были расставлены в два ряда вдоль подпиравших стропила боковых колонн.

Первым явился Птолемей, потом Кратер вместе с Леоннатом. Чуть позже к ним присоединились Лисимах, Селевк и Пердикка, еще не совсем оправившийся после ранения, а за ними Евмен и Филот, которых тоже пригласили на собрание. Последним верхом на Букефале прибыл Александр, а вместе с ним и Гефестион.

Все зашли в пустынный молчаливый храм и заняли места между колонн.

Александр сел и справа от себя усадил Гефестиона. Товарищи молодого царя были охвачены возбуждением. Им не терпелось узнать, что означает это ночное сборище.

— Настала пора, — начал царь, — осуществить предприятие, мечту о котором долго лелеял мой отец, но которое неожиданная смерть не позволила ему осуществить, — вторжение в Азию!

Порыв ветра из главного входа заставил пламя в лампах заколыхаться, оживив загадочную улыбку на губах бога.

— Я собрал вас здесь не случайно: Дионис укажет нам дорогу. Увенчанный виноградными листьями, он пойдет со своей свитой сатиров и силенов до далекой Индии, куда еще никогда не доходило ни одно греческое войско. Конфликт между Азией и Грецией стар. Он обветшал в тысячелетних войнах без победителей и побежденных. Троянская война продолжалась десять лет и закончилась разграблением и разрушением всего города. Не так обстоит дело с нашими отношениями с персами. Недавние походы, предпринятые сначала афинянами, а потом спартанцами для освобождения греков Азии от господства персов, потерпели неудачу. Захлебнулись и вторжения персов в Грецию. Однако во всех этих случаях не обошлись без резни, пожаров и грабежей. Беда не миновала и храмы богов. Теперь времена изменились: у нас есть войско, мощнее которого не было еще ни у кого, и сильные обученные солдаты, каких еще никто не видел. Но главное…

Александр обвел взглядом всех, по очереди заглядывая каждому в лицо.

— Но главное — мы! Мы, сидящие здесь, спаяны узами глубокой и искренней дружбы. Мы выросли вместе в маленьком городке, мы вместе играли детьми, ходили к одному и тому же учителю, вместе учились встречать первые испытания и первые опасности.

— Нас колотили одной и той же палкой! — добавил Птолемей, вызвав общий смех.

— Хорошо сказано! — одобрил Александр.

— Потому-то ты и не пригласил Пармениона? — спросил Селевк. — Насколько я помню, мы с тобой однажды получили от него взбучку.

— Клянусь Зевсом! Вижу, ты этого не забыл, — засмеялся Александр.

— А кто забудет его палку? — сказал Лисимах. — Кажется, у меня до сих пор следы на спине.

— Нет, Пармениона я не пригласил не поэтому, — вернулся к теме Александр, вновь завладев вниманием друзей. — У меня нет от него секретов, ведь здесь присутствует его сын Филот. Парменион будет опорой нашего предприятия, советником, хранителем унаследованного опыта и знаний, накопленных моим отцом. Но Парменион — друг моего отца и Антипатра, в то время как вы — мои друзья, и я прошу вас здесь, в присутствии Диониса и всех богов, следовать за мной туда, докуда только мы сможем дойти, сражаясь. Хоть на самую вершину мира!

— Хоть на вершину мира! — закричали все, встав и окружив царя.

Ими завладело сильное возбуждение. Это было неудержимое, жгучее желание приключений, вспыхнувшее при виде Александра, от соприкосновения с ним, и сам он, казалось, больше всех верил в эту мечту.

— Каждый из вас, — продолжил царь, когда волнение немного утихло, — получит в командование по отряду из моего войска и звание царского телохранителя. Никогда прежде столь молодым воинам не выпадала такая большая ответственность. Но я не сомневаюсь, что вы справитесь, потому что знаю вас, потому что рос с вами и потому что видел вас в бою.

— Когда выступаем? — спросил Лисимах.

— Скоро. Этой весной. И потому будьте готовы, телом и душой. А если кто-то из вас засомневается или передумает, не бойтесь сказать мне об этом. Мне понадобятся верные друзья и здесь, на родине.

— Сколько воинов мы поведем в Азию? — спросил Птолемей.

— Тридцать тысяч пехоты и пять тысяч конницы — это все, что мы можем взять с собой, не оставив без защиты македонские земли. И еще не знаю, насколько можно верить греческим союзникам. Как бы то ни было, я попросил и их пополнить контингент, но не думаю, что они пришлют более пяти тысяч человек.

— Нам они не нужны! — воскликнул Гефестион.

— Напротив, нужны, — возразил Александр. — Это грозные бойцы, и все мы это знаем. Более того, эта война — ответ на персидские вторжения в греческие земли, на постоянную угрозу Азии Элладе.

Поднялся Евмен:

— Можно и мне добавить?

— Дайте слово царскому секретарю! — рассмеялся Кратер.

— Да, дайте ему слово, — сказал Александр. — Я хочу знать его точку зрения.

— Мою точку зрения изложить просто, Александр: делая все возможное с сего момента и до самого вашего отправления, мне удастся собрать средства, чтобы содержать войско лишь в течение месяца, не более.

— Вечно Евмен думает о деньгах! — крикнул Пердикка.

— И правильно, — ответил Александр. — Это его обязанность. С другой стороны, к его замечанию нельзя отнестись легкомысленно, но я тоже кое-что предусмотрел. Нам помогут греческие города в Азии, ведь мы беремся за это дело и ради них тоже. А там видно будет.

— Там видно будет? — спросил Евмен, словно опустившись с облаков на землю.

— Ты что, не слышал, что сказал Александр? — вмешался Гефестион. — Он сказал: «Там видно будет». Разве не ясно?

— Не совсем, — проворчал Евмен. — Если требуется организовать снабжение сорокатысячного войска и пяти тысяч лошадей, клянусь Гераклом, необходимо знать, откуда возьмутся деньги!

Александр похлопал его по плечу.

— Найдем, Евмен, не волнуйся. Уверяю тебя, найдем. А ты позаботься, чтобы все было готово к выступлению. Осталось уже не так много времени. Друзья, прошла тысяча лет с тех пор, как мой предок Ахилл вступил в Азию, чтобы вместе с прочими греками воевать против Трои. Теперь мы повторим его поход — в уверенности, что превзойдем славой прежний. Возможно, нам не будет хватать Гомера, чтобы воспеть наши деяния, но доблести у нас хватит. Я уверен, что вы ни в чем не уступите героям «Илиады». Мы столько раз вместе мечтали об этом, не правда ли? Вы забыли, как вечером мы вставали в нашей спальне, когда Леонид уходил, и рассказывали друг другу про подвиги Ахилла, Диомеда, Одиссея, и засиживались допоздна, пока глаза не слипались от усталости?

В святилище повисла тишина: все предались воспоминаниям об ушедшем, но таком близком детстве, всех охватило волнение за неведомое будущее, и все сознавали, что бок о бок с Войной всегда скачет Смерть.

Они смотрели на лицо Александра. В слабом свете ламп цвет его глаз был неуловим. Друзья читали в них загадочное беспокойство, желание броситься в бесконечную авантюру и в этот момент отдавали себе полный отчет в том, что очень скоро отправятся в поход, но не задумывались, вернутся ли из него.

Царь подошел к Филоту:

— Я сам поговорю с твоим отцом. Мне бы хотелось, чтобы память об этом вечере осталась между нами.

Филот кивнул:

— Ты прав. И я благодарен тебе за то, что ты попросил меня принять участие.

Атмосферу внезапно возникшей грусти нарушил Птолемей:

— Что-то я проголодался. А не пойти ли нам в харчевню Эвпита поесть куропаток на вертеле?

— Да, да! — откликнулись все.

— Платит Евмен! — крикнул Гефестион.

— Да, да, платит Евмен! — дружно подхватили все, включая царя.

Спустя мгновение храм снова опустел, и лишь раздавался топот копыт, который тоже скоро затих в ночи.

В это самое время вдали оттуда, во дворце в Бутроте на обрыве у моря, Клеопатра открыла дверь своей спальни и обняла мужа. Траур, предписанный молодой жене, закончился.

Царя молоссов сопровождали одетые в белое девушки, которые несли зажженные факелы, символ пылкой любви. Они провели его по лестнице до смежной комнаты. Одна из них сняла с него белоснежный плащ и легонько толкнула створку двери. Потом, все вместе, они удалились по коридору, легкие, как ночные бабочки.

Александр увидел золотистый свет, трепетно падавший на мягкие, как морская пена, волосы: Клеопатра. Он помнил робкую девочку, которая столько раз тайком наблюдала за ним во дворце в Пелле, а потом убегала на резвых ножках, если он оборачивался и видел ее. За ней ухаживали две служанки: одна расчесывала волосы, а другая развязала пояс свадебного пеплоса и расстегнула пряжки из золота и янтаря, покрывавшие белые, как слоновая кость, плечи. И девушка обернулась к двери, облаченная лишь в свет от лампы.

Муж вошел в дверь и приблизился, чтобы полюбоваться красотой ее тела, чтобы опьянеть от света, который излучало это неземное лицо. Она задержала на нем свой пламенный взгляд, не опуская длинных влажных ресниц: в этот момент в ее глазах сверкала дикая сила Олимпиады и фантастический пыл Александра, и царь, околдованный этими чарами, заключил ее в объятия.

Он нежно погладил ее лицо и грудь.

— Моя жена, моя богиня… Сколько бессонных ночей я провел в этом доме, мечтая о твоих медовых устах и твоем лоне. Сколько ночей…

Его рука скользнула по ее мягкому животу, по покрытому легким пушком лобку. Прижимая Клеопатру к себе, он уложил ее на ложе.

Александр открыл свежие губы жены огненным поцелуем, и она ответила с той же страстью, и, овладев ею, он понял, что она не была девственна, что другие уже владели ею до него, но это не ослабило его пыла. Александр продолжал наслаждаться объятиями Клеопатры, ее душистой кожей, погрузив лицо в мягкое облако волос, ища губами ее шею, ее плечи, ее несравненную грудь.

Он ощущал, что лежит с богиней, а ни один смертный не смеет ничего требовать у богини; он может лишь быть благодарным за то, что получает.

В конце концов, изнеможенный, Александр лег рядом, а огоньки ламп погасли один за другим, впустив в комнату опаловый полумрак лунной ночи.

Клеопатра заснула, положив голову на широкую грудь мужа, обессиленная после долгого наслаждения, которое вдруг закрыло ее детские глаза.

Дни и ночи царь молоссов думал лишь о молодой супруге, посвятив всего себя ей, окружив ее всевозможным вниманием и заботой и загнав в самую глубину сердца шип мучительной ревности, пока одно непредвиденное событие не пробудило вновь его интереса к окружающему миру.

Александр стоял с Клеопатрой на выступе дворца и наслаждался дыханием вечера, когда увидел в море небольшую флотилию, взявшую курс в порт. В море двигался корабль с великолепным изображением дельфина, сопровождаемый четырьмя другими военными кораблями с лучниками и гоплитами в бронзовых доспехах на борту.

Чуть позже стражник сообщил:

— Государь, прибыли иноземные гости из Италии, из могущественного города Тарента, и просят завтра твоей аудиенции.

Царь посмотрел на красное, медленно опускавшееся за море солнце и ответил:

— Передайте, что я с радостью приму их.

Налив Клеопатре кубок легкого вина, того самого шипучего вина, которое предпочитал ее брат, он спросил:

— Ты знаешь этот город?

— Лишь по названию, — ответила молодая женщина, пригубив.

— Этот город богат, но слаб в военном отношении. Хочешь выслушать историю про него?

— Конечно, если ее расскажешь ты.

— Хорошо. Ты должна знать, что давным-давно спартанцы осаждали Ифом, город в Мессении. Осада продолжалась уже несколько лет, но преодолеть сопротивление так и не удавалось. И лакедемонские правители, озабоченные тем, что из-за долгого отсутствия множества воинов, занятых осадой, в городе рождается мало детей, решили, что если и дальше так пойдет, то настанет день, когда будет невозможно призвать в войско достаточно воинов и их родной город останется без защиты. И они приняли такое решение: отозвать из-под Ифома отряд солдат, самых молодых и сильных, с приказом вернуться домой и выполнить миссию гораздо более приятную, чем война, но не менее ответственную.

Клеопатра улыбнулась и подмигнула:

— Пожалуй, я догадываюсь какую.

— Именно, — продолжил царь. — Их задача состояла в том, чтобы оплодотворить всех имевшихся в городе девственниц. Что они и исполнили с чувством долга и тем же рвением, которые вдохновляли их на бой. И задание было выполнено так хорошо, что через год родился многочисленный выводок младенцев. Но война вскоре кончилась, и все другие воины, вернувшись домой, постарались наверстать упущенное время, в результате чего народилась еще куча детишек. Однако когда они выросли, законнорожденные объявили, что рожденных незамужними нельзя считать гражданами Спарты, а нужно относиться ко всем ним как к ублюдкам. Возмущенная молодежь приготовилась к бунту, а во главе их встал сильный и пылкий юноша по имени Тарес. К несчастью для бунтовщиков, заговор был раскрыт, и всех их изгнали с родины. Тарес обратился к Дельфийскому оракулу, который указал им место в Италии, где они смогут основать свой город и жить в счастье и богатстве. Город был построен и существует по сей день — это Тарент, названный так в честь Тареса.

— Прекрасная история, — проговорила Клеопатра с налетом грусти в глазах, — но интересно, чего они хотят.

— Это выяснится, как только я выслушаю их, — сказал царь, вставая и целуя ее на прощанье. — А теперь позволь мне уйти и сделать распоряжения, чтобы гостей приняли с честью.

Маленькая тарентская флотилия отбыла через два дня, и, как только паруса скрылись за горизонтом, Александр Эпирский вернулся к жене в спальню.

Клеопатра приготовила ужин в своей благоухающей лилиями комнате и возлегла на пиршественное ложе в тонкой прозрачной льняной рубашке.

— И чего они хотят? — спросила она, как только муж возлег рядом.

— Они приезжали просить моей помощи и… предложить мне Италию.

Клеопатра ничего не сказала, но его улыбка омрачила ей настроение.

— Ты уезжаешь? — спросила она после долгого молчания.

— Да, — ответил царь. И в душе он чувствовал, что этот отъезд и война, а также, возможно, риск погибнуть в бою меньше тревожат его, чем тяготящая с каждым днем все больше и больше мысль, что у Клеопатры был кто-то еще и что, возможно, она все еще его помнит и даже любит.

— Это правда, что мой брат тоже собирается в поход?

— Да, на восток. Он идет на Азию.

— А ты отправляешься на запад, и я останусь одна.

Царь взял ее руку и долго ласкал.

— Послушай. Когда-то Александр был в этом дворце моим гостем, и ему приснился сон, который теперь я хочу рассказать тебе…

Парменион недоверчиво посмотрел Александру в глаза:

— Ты шутишь!

Александр положил руку ему на плечо:

— Никогда в жизни я не говорил так серьезно. Об этом мечтал мой отец, Филипп, об этом же мечтаю я. Выступаем с первыми весенними ветрами.

— Но, государь, — вмешался Антипатр, — ты не можешь вот так выступить.

— Почему?

— Да потому, что на войне может произойти все, что угодно, а у тебя нет ни жены, ни сына. Первым делом тебе нужно жениться и оставить наследника македонского трона.

Александр с улыбкой покачал головой:

— Даже не подумаю. Женитьба — долгая процедура. Нужно оценить все возможные кандидатуры на роль царицы, внимательно обсудить, какова должна быть избранница, а потом встретить резкую реакцию семей, которым будет отказано в брачных узах с троном. Кроме того, потребовалось бы подготовить свадьбу, составить список приглашенных, организовать церемонию; потом молодая супруга должна будет забеременеть, что не всегда получается быстро. А когда это произойдет, нет никакой уверенности, что родится мальчик. И если она все же родит мне сына, мне придется поступить, как Одиссею с Телемахом: я оставлю его в пеленках, чтобы неизвестно когда увидеть снова. Нет, нужно выступать как можно скорее, и мое решение непреклонно. Я вызвал вас не для разговоров о моей свадьбе, а для обсуждения моей экспедиции в Азию. Вы — две опоры моей власти, какими были для моего отца, и я хочу доверить вам самые ответственные роли; надеюсь, вы примете их.

— Ты знаешь нашу преданность тебе, государь, — заявил Парменион, который не мог заставить себя называть молодого царя по имени, — и мы будем подчиняться тебе, пока у нас остаются силы.

— Знаю, — сказал Александр, — и потому считаю, что мне повезло. Ты, Парменион, пойдешь со мной и получишь командование над всем войском, подчиняясь лишь монарху. Антипатр же останется в Македонии с полномочиями регента: только так я могу отправиться спокойно, уверенный, что оставляю трон под надежной охраной.

— Для меня это слишком большая честь, государь, — ответил Антипатр. — Тем более что в Пелле остается царица, твоя мать, и…

— Я прекрасно понимаю, на что ты намекаешь, Антипатр. Но запомни хорошенько, что я тебе скажу: моя мать никоим образом не должна соваться в политику, она не должна иметь официальных контактов с иностранными делегациями, ее роль исключительно представительская. Только по твоему запросу она сможет участвовать в дипломатических сношениях, и только под твоим бдительным надзором. Я не хочу, чтобы царица вмешивалась в дела политического характера, которые ты должен вести лично. Я хочу, чтобы ей оказывались все почести как царице и исполнялись по мере возможности все ее желания, но все должно проходить через твои руки — тебе, а не ей я оставлю царскую печать.

Антипатр кивнул:

— Все будет так, как ты хочешь, государь. Но я беспокоюсь о том, чтобы это не породило конфликтов: у твоей матери очень сильный характер, и…

— Я публично продемонстрирую, что носителем власти в мое отсутствие являешься ты и потому ты ни перед кем, кроме меня, не должен отчитываться в своих действиях. Во всяком случае, — добавил Александр, — мы с тобой будем постоянно поддерживать связь. Я буду держать тебя в курсе моих действий, а ты будешь докладывать мне обо всем, что делается в союзных нам греческих городах, и обо всем, что затевают наши друзья и наши враги. Для этого нужно позаботиться о надежной непрерывной связи. Подробности — потом. Факт остается фактом: я тебе доверяю, Антипатр, и потому оставляю тебе максимальную свободу в принятии решений. Я хотел встретиться с вами лишь для того, чтобы узнать, примете ли вы мое предложение, и теперь я удовлетворен.

Александр встал со своего сиденья, и два старых стратега из почтения тоже встали. Но прежде чем царь вышел, Антипатр проговорил:

— У меня один вопрос, государь: сколько, ты думаешь, продлится экспедиция и докуда ты собираешься дойти?

— На этот вопрос я не могу дать ответа, Антипатр, потому что сам его не знаю.

И с кивком головы царь удалился. Когда два военачальника остались одни в царской пустой оружейной палате, Антипатр заметил:

— Ты знаешь, что у вас продовольствия и денег — лишь на один месяц?

Парменион кивнул:

— Знаю. Но что я мог сказать? Его отец в свое время делал вещи и похуже.

Александр в тот вечер вернулся в свои палаты поздно, и все слуги уже спали, не считая стражи у его двери и Лептины, дожидавшейся его с зажженной лампой, чтобы сопроводить в ванну, уже нагретую и с добавленными благовониями.

Она раздела его и, подождав, когда он залезет в огромную каменную ванну, стала поливать его плечи водой из серебряного кувшина. Кое-чему ее научил врач Филипп: бурлящая вода массировала тело нежнее, чем руки, успокаивала мышцы плеч и шеи.

Александр медленно расслаблялся, пока совсем не вытянулся, а Лептина продолжала лить воду на живот и бедра, пока он не сделал знак прекратить.

Она поставила кувшин на край ванны и, хотя царь до этой минуты не произнес ни слова, осмелилась заговорить первой:

— Говорят, ты уезжаешь, мой господин.

Александр не ответил, и Лептине пришлось идти напролом:

— Говорят, что ты отправляешься в Азию, и я…

— Ты?

— Я бы хотела отправиться с тобой. Прошу тебя: только я смогу позаботиться о тебе, только я знаю, как встретить тебя вечером и подготовить к ночи.

— Хорошо, — ответил Александр, вылезая из ванны. Глаза Лептины наполнились слезами, но она промолчала, и начала нежно вытирать его льняной простыней.

Александр растянулся, обнаженный, на ложе, раскинув руки и ноги, и она, как зачарованная, смотрела на него, а потом, как обычно, разделась и улеглась рядом, легонько лаская его руками и губами.

— Нет, — сказал Александр. — Не так. Сегодня я буду ласкать тебя. — Он нежно раздвинул ее ноги и лег сверху.

Лептина пошла ему навстречу, обняв, словно не хотела потерять ни одного драгоценного мгновения его близости, и руками сопровождала долгие и непрерывные толчки его поясницы. И когда он соскользнул с нее, она ощутила на лице его волосы и долго вдыхала их аромат.

— Ты, в самом деле, возьмешь меня с собой? — спросила она, когда Александр снова растянулся на спине рядом с ней.

— Да, пока мы не встретим народа, язык которого ты понимаешь, язык, на котором ты иногда разговариваешь во сне.

— Почему ты это говоришь, мой господин?

— Повернись спиной, — велел Александр.

Лептина повернулась, а он взял из подсвечника свечу и приблизил к ее плечам.

— У тебя на плечах татуировка, ты знаешь? Я никогда не видел такой раньше. Да, ты отправишься со мной, и, возможно, когда-нибудь мы найдем того, кто заставит тебя вспомнить, кто ты и откуда пришла, но я хочу, чтобы ты знала одну вещь: в Азии мы больше не будем вместе, как сейчас. Это будет другой мир, другие люди, другие женщины, и я тоже буду совсем другой. Один период моей жизни заканчивается, и начинается другой. Ты понимаешь?

— Понимаю, мой господин, но для меня будет радостью просто видеть тебя и знать, что с тобой все хорошо. Я не прошу от жизни иного, потому что уже получила больше, чем когда-либо могла надеяться.