Сын сновидения

ГЛАВА 32

Через три месяца после свадьбы Эвридика родила девочку, которую нарекли Европой, и вскоре снова забеременела. Филипп не мог надолго отдаться радостям отцовства, как из-за назревающих политических событий, так и из-за своего непостоянства. Да и со здоровьем возникли проблемы: он так толком и не залечил раненный в бою левый глаз и теперь совсем им не видел.

В эту зиму царю нанес визит его осведомитель Евмолп из города Соли, пересекший море в ужасную погоду, поскольку известия не терпели отлагательств. Привыкший к мягкому климату, здесь он посинел от холода, и царь усадил его поближе к огню и велел слугам подать гостю вина покрепче и послаще, чтобы тот легче ворочал окоченевшим языком.

— Ну, какие известия ты мне привез, друг мой?

— Богиня Тихэ на твоей стороне, царь. Послушай, что случилось при персидском дворе: как ты и представлял, новый монарх Арзес очень скоро понял, кто во дворце истинный хозяин, и, не в силах терпеть этого, попытался отравить Багоаса.

— Того кастрата?

— Его самого. Но Багоас ожидал подобного: он раскрыл заговор и принял собственные меры. Он подсыпал царю яда первым. После чего перерезал всех его сыновей.

— Великие боги! Этот мерин ядовитее скорпиона.

— Воистину так. Однако в результате прямая наследственная линия оказалась прервана. Одних убил Артаксеркс III, других Багоас, и не осталось ни одного прямого наследника.

— И что же теперь?

— И вот Багоас выудил кого-то из побочной ветви и посадил его на трон под именем Дария III.

— Кто же такой этот Дарий III?

— Его дедом был Остан, брат Артаксеркса II. Ему сорок пять лет, и он любит как женщин, так и мальчиков.

— Ну, эта подробность имеет лишь относительную ценность, — заметил Филипп. — Нет ли у тебя более интересных сведений?

— До того как его сделали царем, он был сатрапом Армении.

— Провинция не из легких. Должно быть, упрямый тип.

— Лучше сказать: грубый. Кажется, он собственноручно убил на поединке одного мятежника из племени кадузов.

Филипп провел рукой по бороде.

— Похоже, этот скопец нашел орешек себе по зубам.

— Да, — кивнул Евмолп. — Похоже, Дарий намеревается взять под полный контроль Проливы и вновь установить свое прямое правление во всех греческих городах Малой Азии. Даже ходят слухи, что он хочет формально подчинить себе македонскую корону, но меня это не очень заботит. Как противник Дарий, несомненно, тебе не чета: едва заслышав твой рык, он спрячется под кровать.

— Это мы увидим, — заметил Филипп.

— Тебе нужно что-нибудь еще, государь?

— Ты хорошо поработал, но теперь будет труднее. Ступай к Евмену и получи награду. Возьми денег еще, если понадобится заплатить осведомителям. Ничто из происходящего при дворе Дария не должно от нас ускользнуть.

Евмолп с благодарностями удалился, не чая часа, когда снова окажется в тепле своего приморского города.

Через несколько дней монарх собрал в царской оружейной палате военный совет. Явились Парменион, Антипатр, Клит Черный и царский тесть Аттал.

— Ни одно слово из того, что я вам скажу, не должно выйти за пределы этих стен, — начал Филипп. — Царь персов Арзес убит, и вместо него на трон возведен его родственник, названный Дарием III; кажется, этот человек не лишен достоинств, но ему придется потратить немало времени, чтобы укрепить свою власть. И, стало быть, пришло время действовать: Аттал и Парменион во главе пятнадцатитысячного войска как можно скорее отправляются в Азию, занимают восточный берег нашего моря и от моего имени провозглашают освобождение греческих городов от персидского господства. Тем временем я завершаю вербовку солдат, чтобы присоединиться к вам и начать вторжение.

Остальное время совет посвятил разбору деталей и решению вопросов по обеспечению тыла, а также политических и военных аспектов операции. Но больше всего поразил присутствующих тот усталый тон, которым говорил царь, отсутствие энтузиазма и пыла, к которым все привыкли. И Парменион, прежде чем уйти, подошел к нему:

— Что-то не так, государь? Может быть, ты не совсем здоров?

Провожая своего стратега к выходу, Филипп положил руку ему на плечо.

— Нет, старина, нет. Все хорошо.

Филипп лгал: отсутствие Александра, которому в первый момент он не придал большого значения, с каждым днем все более угнетало его. Пока юноша оставался в Эпире с матерью и дядей, Филипп заботился лишь о том, чтобы вернуть его и заставить публично проявить покорность, но отказ сына, а затем и его бегство на север вызвало в царе бешенство, сменившееся тревогой и унынием.

Если кто-то пытался выступить в роли посредника между царем и его сыном, Филипп приходил в ярость, вспоминая нанесенное ему оскорбление; если никто не говорил с ним об этом, он мучился отсутствием известий. Македонский царь повсюду напускал своих шпионов; он посылал гонцов к вождям северных племен, чтобы те непрерывно сообщали о передвижениях Александра и Гефестиона. Ему удалось узнать, что отряд сына увеличился на шесть воинов, прибывших из Фессалии, Акарнании и Афамании, и было нетрудно догадаться, кто эти шестеро.

Турма Александра была почти полностью укомплектована заново, и не проходило дня, чтобы Филипп не порекомендовал Пармениону не спускать глаз со своего сына, чтобы и тот не отправился в эту банду горемык, бесцельно блуждающую в иллирийских снегах. Филипп с подозрением поглядывал даже на Евмена, словно ожидая, что он тоже с минуты на минуту бросит свои таблички, предпочтя им опасные приключения.

Порой Филипп в полном одиночестве переезжал в древнюю столицу Эги. Там он часами стоял, глядя на чистейшие снежинки, на погруженные в тишину леса голубых елей, на маленькую долину, откуда произошла его династия, и думал об Александре и его друзьях, скитающихся где-то по заледенелым северным краям.

Он будто воочию видел, как они ковыляют в метелях на своих вязнущих по брюхо в снегу конях, под ветром, треплющим их изодранные плащи, покрытые коркой льда. Он переводил взгляд на огромный каменный очаг, на крепкие дубовые поленья, пышущие жаром в древних стенах тронного зала, и представлял себе этих юношей, наваливающих гнилой валежник в случайном приюте, усталых, изможденных, не спящих всю ночь, опираясь на копье, когда волчий вой раздается слишком близко.

Стали приходить еще более тревожные сообщения. Александру и его спутникам не только удалось ценой тяжелейших лишений перенести зиму — их приняли как союзников некоторые племенные вожди, жившие вблизи македонских границ. Изгнанники порой принимали участие в междоусобных распрях диких племен, выслуживая на поле брани договор о дружбе с ними, а иногда даже подчиняли себе мелких вождей. Рано или поздно это начнет представлять собой угрозу македонскому престолу.

Нечто в этом юноше неодолимо очаровывало всех, кто общался с ним: мужчин, женщин и даже животных. Как объяснить тот факт, что Александру с первой же попытки удалось вскочить на того демона, позже названного Букефалом, и приручить его, как ягненка?

А как объяснить, что Перитас, зверь, способный одним движением челюстей перегрызть кабанью берцовую кость, томился без еды, часами пролеживая на дороге, по которой скрылся его хозяин?

А Лептина, эта девчонка, вытащенная из кошмара Пангея, — она каждый день приготавливала Александру ванну и стелила постель, словно он должен с минуты на минуту приехать. И ни с кем не разговаривала.

Филиппа также начали тревожить отношения с Эпирским царством, подрываемые Олимпиадой. Она все еще оставалась там, рядом с молодым монархом, ее братом. Злоба могла толкнуть царицу на все, лишь бы насолить мужу, расстроить его планы, как политические, так и семейные. Эпирский царь Александр оставался Филиппу другом, но определенно он искренне переживал за своего племянника, изгнанного и скитающегося в землях варваров. Требовалось привязать его к трону в Пелле более крепкими обязательствами и отрезать царицу с ее вредоносным влиянием. Это было единственным решением, а времени для его исполнения почти не оставалось.

Однажды Филипп послал за своей дочерью Клеопатрой — последней представительницей его первой семьи.

Царевна была во всем блеске своих восемнадцати лет, с огромными зелеными глазами, длинными отливающими медью волосами и телом олимпийской богини. И не было ни одного знатного македонянина, кто не мечтал бы получить ее в жены.

— Пришло время выдать тебя замуж, доченька, — сказал царь.

Клеопатра повесила голову.

— Наверное, ты уже выбрал мне мужа.

— Да, — подтвердил Филипп. — Это будет Александр Эпирский, брат твоей матери.

Девушка ничего не сказала, но было видно, что она не так уж огорчена решением отца. Ее дядя молод, красив и доблестен, его уважают подданные, а характером он напоминает ее брата Александра.

— Ты ничего не скажешь? — спросил царь. — Может быть, ты ожидала кого-нибудь другого?

— Нет, отец мой. Я прекрасно знаю, что должна следовать твоему выбору, и потому никогда не думала ни о ком, чтобы не перечить тебе. Лишь одно я хотела бы спросить у тебя.

— Говори, дочь моя.

— Мой брат Александр будет приглашен на свадьбу?

Филипп резко отвернулся, словно от удара.

— Твой брат больше для меня не существует, — проговорил он ледяным тоном.

Клеопатра разразилась слезами.

— Но почему, отец? Почему?

— Ты сама знаешь почему. Ты была там. Ты видела, как он унизил меня на глазах у представителей всех греческих городов, перед моими стратегами и вельможами.

— Отец, он же…

— Не смей защищать его! — закричал царь. — Я послал его учиться к Аристотелю, я пригласил Лисиппа изваять его образ, я отчеканил монету с его изображением. Ты понимаешь, что это значит? Нет, дочь моя, оскорбление и неблагодарность были слишком велики, слишком велики…

Клеопатра рыдала, закрыв лицо руками, и Филипп хотел было подойти к ней, но, не желая еще больше расстраиваться, остался на месте.

— Отец…— снова попыталась заговорить девушка.

— Не защищай его, сказано тебе!

— А я буду! Я тоже была там в тот день и видела, как моя мать побледнела, глядя на тебя, когда ты, пьяный, положил руки на грудь своей молодой жене и гладил ее живот. И Александр видел это, а он любит свою мать. Может быть, он должен вышвырнуть ее из своей жизни, как ты?

Филипп в ярости воздел руки к небу.

— Это все Олимпиада! Это она настроила тебя против меня! Что, не так? — взревел он, побагровев от гнева. — Вы все против меня, все!

Клеопатра упала к его ногам и обняла колени:

— Это неправда, отец, неправда, мы лишь хотим, чтобы ты опомнился. Конечно, Александр был опрометчив. — При этих словах Филипп как будто немного успокоился. — Но как ты не понимаешь? Даже не пытаешься понять! Как бы ты поступил на его месте? Если бы кто-то публично назвал тебя незаконнорожденным? Ты бы не вступился за честь своей матери? Не этому ли ты всегда учил своего сына? А теперь, когда он стал похож на тебя, когда повел себя так, как ты хотел от него, ты от него отказываешься. Ты хотел Ахилла! — продолжала Клеопатра, подняв мокрое от слез лицо. — Ты хотел Ахилла и получил его. Гнев Александра — это гнев Ахилла, отец!

— Если его гнев — гнев Ахилла, то мой — гнев Зевса!

— Но он тебя любит, любит и страдает, я знаю, — вновь зарыдала Клеопатра, заставив отца попятиться.

Филипп, сжав губы, молча посмотрел на нее и повернулся, чтобы уйти.

— Готовься, — сказал он из дверей. — Свадьба состоится через шесть месяцев.

И вышел.

Евмен видел, как царь с мрачным лицом вошел к себе, но сделал вид, будто ничего не замечает, и проследовал мимо с охапкой свитков.

Но потом, когда дверь закрылась, вернулся и приложил к ней ухо. Царь плакал.