Сюрприз под занавес

ГЛАВА 2

В такси пришлось знакомиться. А куда деваться? Часом раньше, часом позже… Раз уж они оба едут к Софе…

Девичья мечта продолжала удивлять. У зеленоглазого оказалось весьма экзотическое имя — Электрон. Тамара поначалу приняла его за дурную шутку, но предъявленному паспорту пришлось поверить.

Отчество у зеленоглазого не менее экзотическое — Электронович. Отец нового знакомого отличался своеобразным юмором. Как и дед.

Впрочем фамилия самая простая — Петров.

Потрясенная услышанным Динка долго сидела с открытым ртом. Потом уважительно спросила:

—А мне как тебя называть?

Она попыталась выговорить длинное и на ее взгляд очень красивое имя, но сбилась и покраснела. Динка терпеть не могла, когда что-то не получалось. Как и ее драгоценная мамочка.

Поэтому мгновенно насупилась, ярко-голубые глаза потемнели, в них будто плеснули грозной синевы, а тонкие бровки сдвинулись в одну ломаную линию. Динка отбросила со лба пепельные кудряшки и сердито переспросила:

—Так как?

Зеленоглазый Электрон рассмеялся, щелкнул Динку по слегка вздернутому носику и сказал:

—Можно Эликом. Я, знаешь ли, не сильно старый. На отчество не претендую.

Тамара негодующе фыркнула. Крыс злобно таращил глазки, но голоса не подавал, беспокоился за обед. Динка протянула:

—Э-элик… — И кивнула. — Очень симпатично. И легко. — Немного подумала и грустно отметила:— А у моего папы очень скучное имя.— Она сморщила нос и пренебрежительно выдохнула: — Сережа!

Крыс не выдержал и укоризненно заворчал. Динка торопливо добавила:

—Но сам он хороший. Очень.

Электрон с веселым любопытством рассматривал оживленно болтающую Динку. Девочка комментировала все, что видела в окно такси. Он еще не встречал такого красивого ребенка и невольно любовался нежным раскрасневшимся личиком. Она мало походила на свою тетку. Хотя…

Электрон покосился на сидевшую на переднем сиденье Тамару и хмыкнул: упрямство в этих двух дамах — черта явно фамильная. И подбородки, когда им что-то не нравится, обе задирают совершенно одинаково. У старшей сейчас такое лицо, словно она с удовольствием вышвырнула бы его из машины. Или сама на ходу выпрыгнула бы.

Узкие обтягивающие джинсы, старые, потертые на коленях. Довольно дорогая футболка, широкая и длинная, такие обычно носят подростки. Разношенные, наверняка очень удобные кроссовки. Темно-каштановые волосы, густые, но неухоженные. Шампунь по вечерам и расческа утром — в лучшем случае. А потом всей пятерней…

Ага, вот как сейчас, со лба и наверх!

По-детски пухлые губы раздраженно поджаты, лохматая челка слишком длинная, золотисто-карие глазищи из-под нее злющие…

Электрон уже отметил: когда Тамара злится, глаза еще больше светлеют и становятся совершенно кошачьими. Видел он как-то тигрицу в Московском зоопарке…

Правда, у этой, на переднем сиденье, зрачки не плывут в вертикали. Или плывут?

Фантастика — не девица.

Интересно, чем он ее раздражает?

Набился в попутчики? Так все равно они через полчаса познакомились бы у Борщевской.

Или она бесится после случайной встречи ночью? Когда он застал ее, прижавшейся носом к холодному стеклу и читающей стихи?

Надо же — танка. Взъерошенная тощая девчонка знакома с танка. Вот уж не ожидал.

Электрон усмехнулся: обычно его приятельницы наизусть и четырех строк из Пушкина не припомнили бы. Из школьной программы.

Что там болтала с перепугу эта забавная девица? Кажется, что автор стихов — сестра. Имела в виду мать девочки? Если дочь похожа на нее хоть немного…

Электрон не успел пожалеть, что с маленькой Динкой в Санкт-Петербург поехала не мать, а всего лишь тетка. Они уже свернули на Маяковскую.

Цифра на двери оказалась точно такой, как рассказывала мама — странно пузатой и выпуклой. А вот обивку давно поменяли. Вместо светло-коричневого дермантина, дверь обшита красным деревом. Очень солидная и тяжелая дверь.

Тамара вопросительно взглянула на нового знакомого. Почему-то стало не по себе. Собственный приезд вдруг показался ужасно глупым: кому она здесь нужна? Да еще с ребенком.

Старушка наверняка лишь из вежливости сказала, что хотела бы увидеть Нининых внучек, а мама не поняла и вытолкала дочь в Питер. Причем не старшую — это бы ладно, Лелька бы выкрутилась — а ее, Тамару. Сейчас Софа выкатит на них глазки — кто, мол, такие? А Тамара ей — здрасьте вам, мы из Череповца, знаете такой город в Вологодской области? Или хоть Керчь вспомните, подругу Нину и блокаду…

Динка удивленно смотрела на взрослых: почему они топчутся у порога? Такие странные. Вот же звонок! Смешной, в виде желудя. Только золотистый. Это неправильно. Динка осенью собирала желуди в парке, они коричневые.

Динка дернула нового знакомого за брючину и попросила:

—Подними меня, я позвоню. Никогда не видела неправильные желуди!

Тамара протяжно вздохнула: Динка права. Не стоять же здесь до вечера? Узнает — не узнает, вспомнит — не вспомнит, пустит — не пустит, что уж теперь-то…

Тамара покрепче вцепилась в поводок: Крыс волновался и усиленно принюхивался.

Электрон послушно поставил сумки и поднял девочку. Динка упоенно дернула за желудь. И даже когда распахнулась дверь, она никак не хотела расставаться со звонком, все тянула и тянула за него.

Крошечная, пожилая женщина, открывшая им, с легким раздражением сказала Тамаре:

—Милочка, утихомирьте дочь, у меня в ушах звенит!

Динка с сожалением отпустила желудь и заявила:

—А у меня нет. Жалко, правда?

—Правда, — не стала возражать женщина и поправила аккуратный пучок волос на затылке.

Динка оказалась на полу. Погладила взволнованно сопящего Крыса по голове и с любопытством спросила:

—Вы и есть старушка Софа?

—Нет.

—Тогда мы не к вам. Правда, Томик?

Тамара зачем-то кивнула. И поморщилась: в жизни себя так по-дурацки не чувствовала. А тут еще Динка с ее глупостями. Хоть бы с минуту помолчала!

Тамара с надеждой покосилась на дверь: может, они не туда попали? Она перепутала улицу, например. Или номер дома.

Да нет, вряд ли. Эта пузатая тройка точно такая, как мама рассказывала.

Тамара раздраженно посмотрела на нового знакомого со странным именем: а он-то что как воды в рот набрал? Считает — они с Динкой должны за него отдуваться? Уставился на тетку, как на привидение какое, и бессмысленно таращится в дверной проем. Что он там пытается рассмотреть?

Тамара приветливо улыбнулась сурово поглядывающей на них женщине и незаметно пнула Электрона в лодыжку. Он зашипел от боли и отшатнулся. Тамара ответила ему невинным взглядом. Крыс заскулил.

Электрон громко сглотнул и пробормотал:

—Мы, собственно, приехали к Софье Ильиничне Борщевской. По приглашению.

К искреннему разочарованию Тамары, женщина не сказала им, что они не по адресу. И не сообщила, что хозяйка уехала на дачу или попала в больницу. Посторонилась и сухо произнесла:

—Заходите. Она ждет вас.

Указала Электрону место, куда поставить сумки, и неприязненно буркнула:

—Можете не разуваться. Идите за мной.

Электрон с Тамарой переглянулись. Крыс заинтересованно тянул носом воздух. Динка весело побежала следом за неприветливой дамой.

«Господи, дай сил пережить первые минуты знакомства!»

Господь силы дал.

Тамара осторожно прикрыла дверь в выделенную им с Динкой комнату. И с облегчением упала на старинную тахту, обшитую вишневым плюшем. Вместо обычных ножек из-под нее выглядывали широкие львиные лапы с давно облупившейся позолотой.

Какое счастье! Ей разрешили отдохнуть до завтрака!

Тамара фыркнула: в этом доме, оказывается, не нарушают раз и навсегда заведенного порядка. Например, завтракают строго в девять утра. Обедают в два. А ужинают в семь. И не дай бог опоздать к столу! Тамаре ясно дали понять — это неслыханное преступление.

Домработница — «почти член семьи» — как шепнула Тамаре хозяйка — придерживалась традиций гораздо более фанатично чем сама Софья Ильинична. И говорила безапелляционно.

Сухонькая, невысокая, с жалким пучком сивых волос на затылке, бледным серым личиком и водянистыми голубенькими глазками Вера Антоновна совсем не понравилась Тамаре. Видимо, взаимно.

Потому что косилась на гостью с нескрываемым отвращением. Даже прошипела что-то типа: «Вы выглядите как настоящая шпана!» И ядовито посоветовала обязательно переодеться к столу. Почти приказала.

Впрочем, Тамаре плевать.

Перетопчется.

Зато подруга бабушки, Софья Ильинична, Софа, Сонечка, смотрелась совершенно по другому. Она поражала воображение!

Высокая, широкоплечая, статная дама абсолютно не выглядела на свои восемьдесят с хвостиком. Только что волосы седые. Зато довольно густые и прекрасно уложены. Смуглая кожа, темные глаза с живым огоньком, умело нанесенный макияж…

А одета как? Будто в театр или в гости собралась. Никаких халатов или спортивных костюмов. Никаких разбитых домашних шлепанцев или старушечьих тапочек. Белоснежная шелковая блузка с высоким воротничком, подчеркивающая смуглую кожу, узкая длинная черная юбка, аккуратные кожаные лодочки без каблуков…

Черт возьми, хотела бы Тамара так выглядеть в свои восемьдесят! Если доживет, понятно.

Может, мама не так поняла Софью Ильиничну? Борщевская вовсе не похожа на умирающую. Не верится, что у нее больное сердце, и врачи оставили ей только шесть месяцев жизни. У Софьи Ильиничны взгляд безмятежного ребенка!

Хотя следует признать, дама со странностями. Запретила называть себя по имени-отчеству. Ей, видите ли, больше нравится «Софи». Не Соня, не Софья или Софа, а именно Софи. Чтоб ударение обязательно на последнем слоге. Француженка, не иначе!

А мама говорила — бабушка звала ее Софой.

Впрочем старые, что малые. Софи, так Софи. Без разницы.

Тамара подошла к окну, оно выходило во двор. Неожиданно перехватило горло, во рту пересохло. Тамара судорожно вцепилась в широкий подоконник.

Как странно. Она сейчас будто слышала немного глуховатый голос матери: «Не двор, колодец. Высоченные серые стены; слепые окна; в них и днем всегда горит свет. Голубой заплатой кусочек неба. Асфальт старый, мертвый, из щелей травинке не пробиться, сил не хватит. Два жалких тополя за чугунной решеткой, сиротливые-сиротливые, а рядом широкая скамья…»

Тамаре стало не по себе. Показалось: вот-вот увидит у скамьи маленькую маму со своей подружкой Ритой, единственной дочерью Софьи Ильиничны.

Бедняжка умерла тем же летом, когда мама в последний раз приезжала сюда. Побежала за мячом на улицу и попала под машину.

Потом бабушка никогда не брала с собой дочь. Ездила к подруге одна. Чтобы не напоминать Софье Ильиничне о погибшей Рите.

Тамара встряхнула головой, прогоняя мрачные мысли. Прислушалась к звонкому голоску Динки, она чему-то смеялась — и тоже улыбнулась. Снова улеглась на тахту — а вдруг на ней когда-то спал Пушкин или… Цветаева? — старье ведь! — и стала перебирать в памяти остальных гостей.

Тамара криво усмехнулась: судя по всему, им с Динкой скучать в Питере не придется. Полный дом народу! Никак не ожидала.

Мама, правда, говорила что-то такое, но Тамара пропустила мимо ушей. Слишком расстроилась: Санкт-Петербург вместо Крыма!

Интересно, кто они такие? Неужели, как и она, чьи-то там внуки? По возрасту похоже. Но все разные.

Забавно. Их собрал случай. Именно в Санкт-Петербурге, на улице Маяковского. Дом семь, квартира три.

Месяц назад Тамара и не слышала о такой улице!

Та-ак… Электрона она уже знает. Он тоже из Череповца. И явно не родственник. Софья Ильинична мельком сказала, что училась с его бабушкой в одном классе.

Мол, Элик — коренной питерец, его деды-прадеды отсюда, он не забыл об этом?

Питерец — ха! Нахал и воображала.

Потом эта… как ее… Наталья. Фамилия, само собой, благополучно забыта. Кажется, что-то нерусское.

Она примерно Тамариного возраста, лет двадцать семь — двадцать восемь. Только скучная до невозможности, словно отметила на днях шестидесятилетие. Высокая, сутулая, с непроницаемым лицом. Шарахнулась от Динки, будто испачкаться боялась.

Наверняка канцелярская крыса. Или учительница. У Тамары в школе завуч такой была. И одета Наталья точно так же. Строгий английский костюм, серый, как асфальт за окном. Только она без очков.

А вот Петр Ягудин вполне ничего. Забавный парнишка. Глаза круглые и веселые. Синие-синие. Как незабудки. И нос в веснушках.

Ягудину под тридцать, если не больше. В уголках глаз заметные морщинки, и залысины весьма приличные.

Он из-под Питера. Его мать когда-то работала здесь. Кем? Кажется, она бывшая Ритина нянька? Точно — нянька.

Софья Ильинична совершенно спокойно об этом упомянула. Наверное, за столько-то лет уже и горечи не осталось.

Тамара сдвинула брови: кто там еще? Ведь это не все, о ком она забыла? А-а — Эльвира! Вернее — Элечка. Румянцева.

Она так и представилась — Элечка. И рассмеялась, будто горох рассыпала. Кокетливая такая штучка. В кудряшках и дешевой бижутерии.

Что о ней? Ну… Младше всех, без сомнения. Если забыть о Динке.

Румянцевой около двадцати. Или меньше? Лет семнадцать?

В общем-то Тамаре она понравилась. Очень симпатичная девчушка. Уютная такая. Пухленькая мордашка совершенно не испорчена интеллектом. Светленькая, розовощекая, в пестром летнем сарафане и белых босоножках. Постоянно улыбается и хлопает накрашенными ресницами.

Вся в милых ямочках. На щечках, локотках и…

А черт его знает, где у таких смазливых куколок находятся ямочки!

Тамара фыркнула: Петя глаз с нее не сводил. Совершенно забыл о своих залысинах. Слушал Элечкину непритязательную болтовню и старательно поддакивал.

А Электрон, — ну и имечко! — никого из гостей не выделял. Только Динку. На правах старой знакомой.

Петров все бродил вдоль стен и рассматривал какие-то картины и старые фотографии в рамках. И рассеянно отвечал Софи на вопросы о матери и умершей бабушке.

Вежливый до отвращения!

Кстати, Элечка Румянцева на него сразу стойку сделала, куда там охотничьей собаке. Теперь будет обрабатывать. Одного Петра девочке маловато будет.

Точно, скучать не придется.

Тамара сдвинула брови: интересно, зачем их сюда пригласили? Пусть — Софья Ильинична хотела таким оригинальным способом вспомнить юность. Но к чему собирать всех одновременно? Правда, квартира довольно большая…

В коридоре что-то упало. Укоризненно заахала Вера Антоновна. Заворчал Крыс. Динка со смехом начала что-то объяснять. Успокаивающе загудела Софи.

Тамара поморщилась: до субботы целая вечность. Бессовестная Динка носится по квартире вихрем. И Крыса втянула в свои игры. А тут на каждом шагу дорогие безделушки и полно напольных ваз. Один антиквариат.

Да-а, катастрофы неизбежны. Если только приковать Динку цепью где-нибудь в углу этой комнаты…

Впрочем, кажется, Софи она понравилась.

Наивная старая Софи!

Это не дом. Это какой-то чудовищный зоопарк. Каждой твари по паре, все комнаты забиты гостями.

Сколько нас приехало? Четверо? Нет, пятеро!

Пятеро конкурентов. Пятеро претендентов на наследство. Кстати, немалое наследство.

Если честно, это не слишком радует. Боюсь осложнений.

Мать о многом умолчала. Забыла? А может, не сочла важным. Она слегка… странновата. Короче, не от мира сего. В отличие от меня.

Старуха-то оказалась не из бедных. Профессорская жена. Муженек — химик с мировым именем. Был.

Не дом — дворец. Семь комнат. Единственная квартира на площадке.

Нет, к чему этой старой развалине целых семь комнат?!

Ненавижу толпы. Пятеро — явный перебор.

Один плюс — родственников действительно не осталось. Приглашены дети, нет, внуки почивших — мир их праху! — друзей юности. Пятеро гостей. Пятеро! Или это не все?

Зачем она нас собрала? Да еще в одну кучу?

И что за «милые сердцу подарки на память» нас ожидают? Надеюсь, не книжка с автографом ее заумного мужа? Или стеклянная безделушка с одной из полок, в квартире их тысячи?

Не может быть!

Больше всего бесит девица с зубастой уродливой тварью на поводке. Слишком бойкая, на мой взгляд. Явно себе на уме.

Еще и ребенка с собой притащила. Смазливого до отвращения. Девчонку. Эдакое невинное голубоглазое дитя с ангельским личиком. В противовес крокодилу на цепи.

Дураку ясно — рассчитывает растрогать глупую старуху. Оставить нас всех ни с чем. А вот это вряд ли.

Я, кстати, терпеть не могу детей. Глупые приставучие обезьяны! Из кожи лезут, лишь бы обратить на себя внимание. Неужели старуха купится на эту говорящую куклу?

Что бы не случилось — эскизы мои!

А может, не только эскизы.

Не утащит же старуха с собой в могилу квартиру? Семь комнат в самом центре Питера. Даже представить страшно, сколько они стоят.

Правда, Левитан дороже. Много дороже.

Если я упущу шанс…

Я не упущу!