Талисман для героя

Глава 16 ГРАНАТЫ, ПАРТИЗАНЫ И ПРОЧЕЕ

Полевой выход назначен через неделю.

Что такое полевой выход?

Это тот же марш-бросок, только трехдневный, да еще с разными там подвохами в виде атак условного противника и атак на условного противника.

После полевого выхода курсант становится истинным бойцом. Так говорит Сенцов.

Перед полевым выходом неделя была насыщенной на события. Во вторник состоялись очередные броски боевых наступательных гранат в окоп. Разлет осколков такой гранаты до двадцати пяти метров.

Бросок выполнялся от заградительной, сложенной из бревен стенки, высотою за два метра. Окоп был примерно в тридцати метрах от нее.

Курсант должен бросить гранату и постараться попасть в окоп, после чего укрыться за стенку. Взрыв звучит секунд через пять.

Процесс контролировал сам ротный Улямаев, будучи рядом с каждым курсантом во время броска.

Курсанты бросают гранаты по очереди. Кто хорошо, а кто похуже. Отлично, если угодил прямиком в окоп. Хорошо, если попал на бруствер. Тройка, если граната упала в пределах трех метров от окопа.

От взрыва моей гранаты фанерные фигуры условного противника взлетели в окопе метров на пять вверх.

Гена Шихман умудрился бросить гранату на десять метров от себя. Может быть, он был чересчур смелым?

Бросил и застыл столбом, глядя на гранату.

Секунда, другая…

Улямаев резко толкает Шихмана за стенку. Тот летит мешком, спотыкается и зарывается носом в землю. А Улямаев…

Я еще не видел, чтобы люди прыгали так высоко и далеко с места. Прыжок Улямаева был подобен полету балеруна над сценой с раскинутыми в шпагате ногами. Это было круто.

Взрыв грохнул одновременно с благополучным приземлением Улямаева за стенкой.

— Мать, перемать!

Я еще никогда не слышал, чтобы так мощно и многоэтажно люди выражали свои эмоции. Литературных слов не было. Лишь в конце длинной матерной тирады из уст ротного прозвучало одно единственное цензурное слово. Это была оценка Гены Шихмана за бросок гранаты:

— Кол!

Смелее, чем Шихман гранату никто не бросил.

Улямаев был очень злой и заставил всю роту возвращаться в часть бегом.

В среду мы играли в партизан. Но не в тех, которые в лесу прячутся и в засадах сидят, а в других. Для тех, кто не знает про таких партизан, поясню, что так называют отслуживших в армии резервистов, которых призывают с гражданки на военные сборы.

Наша игра в партизан заключалась в том, что мы должны были обеспечить их прием и боевое развертывание.

В боевом развертывании участвовал весь полк. Даже писарь штаба Гена Шихман не избежал этой участи.

Для приема партизан в глубине леса имелся так называемый пункт сбора. Это было сооружение из бетонных стен, типа большого свинарника, наполовину врытого в землю. Его крыша по бревенчатым стропилам давно уже провалилась так, что внутренности этого военного объекта были открыты небесам нараспашку.

Наш взвод должен был принять этих самых партизан в этом бараке. Приемка заключалась в выдаче им военной амуниции. Мне досталась роль выдающего вещевые мешки.

Выдача должна была производиться из-за длинного дощатого прилавка. Напротив прилавка на земляном полу стояли десятки низких деревянных скамеек.

К вечеру у нас все было готово к боевому развертыванию. Рядом с бараком дымила походная кухня. Суета улеглась. Стало тихо, и я прилег за прилавком на кучу обмундирования.

Над остатками стропил крыши в темнеющем небе зажигаются звезды. В лесу тихо шелестит листва, изредка щебечут птицы.

Мне нравилась здешняя природа. Какое-то спокойствие в ней и умиротворяющая простота. А еще севернее под Выборгом — вообще сказка.

Там блюдца озер прячутся среди леса. Огромные валуны, поросшие мхом, хранят в себе тайны древних скандинавских сказаний с гномами, эльфами, орками и другими волшебными существами.

В России я бывал там на трехдневных военных учениях. Теперь я здесь. В другой стране и другом мире.

Лежу навзничь, раскинув в стороны руки. Звезды надо мною такие яркие, что кажется, будто до них можно дотронуться рукой.

Звезды. Сколько их там? А рядом с ними планеты. Наверняка там есть жизнь. Быть может на какой-то из планет, кто-то также как и я смотрит в мою сторону? Только вот странно получается. Для меня он на небе. А я для него где? Тоже на небе? Получается что так. Выходит так, что все мы на небе, и нет в этом мире ничего кроме неба.

С этими мыслями я не заметил, как крепко уснул. Проснулся в полной темноте, выглянул из-за прилавка. Прямо в бараке горит костер. Вокруг него собрались бойцы. Бренчит гитара.

— Я с подоконника упаааал, — слышится фальцет Гены Шихмана и хохот Васи Мухи.

Поднимаюсь и подхожу к костру.

— Дай сюда, — протягиваю руку.

Гена тупо смотрит на меня.

— Хватит падать с подоконника. Давай сюда инструмент, — настойчиво говорю, забираю гитару и сажусь на край прилавка.

Не знаю, что на меня нашло, но мне сегодня захотелось показать хоть малую часть того мира из которого я пришел. Пусть это будет в песне.

Тронул пальцами струны, и гитара отозвалась. Проиграл короткое вступление и…

Почувствовал, как все затихли и замерли. Когда спел второй куплет, то краем глаза заметил, как к костру подтягиваются бойцы. Ударил крепче по струнам и продолжил тяжелым ритмом:

Не знаю, почему я решил выдать здесь именно эту песню группы «Любе». Что-то шло изнутри меня. Может быть тоска, таившаяся внутри меня, и сожаление о том мире, который я утратил, прорвались наружу этой песней.

Не знаю. Бывает так, что человек совершает действия, которые ему самому непонятны до конца.

Мне стали подпевать. Подпевали все громче и громче. При этом я отчетливо слышал во всем множестве голосов фальцет Гены Шихмана.

Я закончил. Последний аккорд растаял в тишине вечернего воздуха.

— Мда. Круто, — нарушил эту тишину голос Сенцова. Мы все и не заметили, как он подошел.

— Встать! Смирно! — завопил Васильев.

— Сидите! — Сенцов как бы придавил нас ладонью. — Отдыхайте бойцы. Курсант Назаров! Это чья песня? Откуда она?

Я не стал что-либо придумывать и сказал, как есть:

— Это песня из моего мира, товарищ гвардии капитан.

— Из вашего мира? — комбат усмехнулся. — Мне известно, что вы имитировали помешательство в дурдоме. Продолжаете вновь прикидываться?

— Никак нет, товарищ комбат. Скажу точнее. Это песня неизвестных здесь авторов.

— А где эти авторы известны?

Я молчал.

Впрочем, мне безразлично, откуда она, — махнул рукой комбат. — Песня хорошая. Патриотическая. Но какая-то не совсем советская. Наверное, потому не желаете признаваться в собственном авторстве?

— Это не моя песня, товарищ комбат.

— Похвально. Скромность украшает, — комбат махнул рукой. — Продолжайте отдых.

— Давай, выдай еще что-нибудь. Давай, — наперебой загалдели бойцы, когда комбат удалился в темноту.

— Жрать охота, — произнес я, передал гитару Шихману и направился к походной кухне, но…

— Эй, Назаров! — окликнул меня Васильев. — Приказываю тебе спеть!

— Голодная душа приказам не подчиняется, — нагло ответил, я, не оглядываясь.

Возражений не последовало.

Партизаны прибыли под утро. С гвалтом, матерщиной и хохотом они вывалили пьяной толпой из пяти автобусов. Многие из них едва держались на ногах.

Прежде всего, им надо было переодеться в военную форму, а гражданскую одежду спрятать в вещевые походные мешки.

Мешки выдавал им я. По соседству со мной Вадик Павлов выдавал старые гимнастерки со штанами.

Пьяные партизаны переодевались с трудом. Прямо напротив меня мучился с формой маленький худющий резервист. Он напился до скотского состояния и, похоже, что даже не соображал, где находится. Усевшись мимо скамеек прямо на землю, он стянул с себя все до трусов, тупо посмотрел по сторонам и снял трусы, после чего взял штаны и попытался натянуть их себе на голову. Запихал правую руку в штанину, затем сунул голову туда, где должна быть задница, и на том застопорился. В таком виде он сидел примерно минуту, после чего стянул штаны с головы, взял их обеими руками, долго рассматривал, перевернул и вновь потянул на голову. С завидным упорством он делал это раз за разом, и в этом действии присутствовало непоколебимое упорство на фоне абсолютного до крайней тупости спокойствия.

Ему помогли обрести вид бойца двое его соратников, после чего поволокли на выход. Зрелище было не из легких. Всем этим воинам предстояло участие в атаке вместе со всем нашим полком на безымянную высоту.

— Всем за мной! Ура, товарищи! — послышался призывный клич замполита нашего батальона. Ему выпала трудная доля командовать этим стадом.

С гиканьем стадо рванулось через лес, чтобы в условленной точке соединиться с основными силами нашего полка.

Наш взвод в атаке не участвовал. Мы остались на месте.

Примерно минут через десять до нас донеслись взрывы ширасов и редкие выстрелы холостых патронов. Затем наступила тишина.

Над лесом взошло солнце. Мы возвращаемся в полк. Навстречу нам редкими группами и поодиночке попадаются партизаны. Они проветрились от водки на свежем воздухе и теперь устало, молчком бредут к автобусам, успев переодеться в гражданскую одежду. Чуть далее на поляне свалена в кучу военная форма. Несколько бойцов из первой роты охапками закидывают её в кузов грузовика.

Так закончились боевые сборы резервистов. Противник был повержен и разбит наголову.

В пятницу взвода нашей роты соревновались меж собой в эстафете. Соревновались на беговой дорожке спортивного городка.

Эстафета состояла из четырех этапов.

В первом этапе участвовали по два бойца от каждого взвода. Один из бойцов подхватывает ноги другого бойца, тот принимает упор лежа и передвигается на руках как можно быстрее по беговой дорожке. На середине дистанции бойцы сменяют друг друга.

На этом этапе бойцы нашего взвода стали вторыми.

На следующем этапе, где бойцам надо было как можно быстрее напялить на себя общевойсковой защитный комплект с противогазом и пробежаться в этом облачении, наш боец скатился на третью позицию.

— Херово, — пробурчал Васильев и с надеждой взглянул на меня и Стымковского. Со Стымковским я должен перетащить условно раненого. Таковым являлся самый маленький курсант нашего взвода Картбаев.

Нас учили переносить раненых на замке рук, сцепленных парой бойцов. Бойцы при этом перемещались боком. Ноги у них заплетались и запинались одна об другую. Передвигались бойцы медленно.

Я предложил Стымковскому иной способ. Первую половину дистанции Картбаева тащит он. Я бегу налегке рядом, а затем принимаю ношу на себя. На том и порешили.

Стымковский взвалил мешком Картбаева себе на загривок и рванул так, что уже через сотню метров вышел на второе место.

Середина дистанции. За секунду Картбаев перескакивает на меня. Я бегу, обгоняю лидеров, которые тупо в паре перебирают ногами по дорожке, и опережаю их метров на пятьдесят.

Эстафету у меня подхватывает Саша Сахнов. Он тащит на спине ящик из-под минометных снарядов. В ящике песок и его вес за сорок килограммов. К середине дистанции к Сахнову опасно приближается боец третьего взвода уроженец солнечного Дагестана по фамилии Алиев. Сахнов нажимает и ему удается пересечь финишную черту первым.

Ура! Мы победили!

— Кто придумал такое извращение с переноской раненого? — спрашивает Васильев с довольной ухмылкой глядя на меня и Стымковского. — Впрочем, можно не отвечать. Я уверен, что это Назаров.

— Вы правы, товарищ старший сержант! Это Назаров извращенец, — хихикает Стымковский.

— Неправильно! Неправильно! — пытаются опротестовать результат соревнований бойцы из других взводов. — Они раненого переносили неправильно!

— Это не запрещено, — спокойно отвечаю я. — А что не запрещено, то разрешено.

— Интересная фраза! — удивленно хмыкает Васильев. — Откуда такая?

— Сам не знаю. В голову взбрело откуда-то, — пожимаю я плечами.

Странный вы человек, Назаров, — задумчиво произносит Васильев. — Будто не от мира сего.

Он был прав, как никогда.

В субботу прошел первый урок вождения техники. Мы учились управлять боевой машиной пехоты «Харза — С17». Занятия проводил сам заместитель командира полка по технической части подполковник Стрельцов.

Прежде всего, он прочитал нам перед строем вводную лекцию, где отразил все тактико-технические характеристики этой машины.

— Товарищи бойцы! — торжественно рыкнул он. — Сегодня вам предстоит освоить на практике лучшую боевую пехотную машину мира, стоящую на вооружении в армии СССР! Эта машина — средоточие новейших технологий и научных разработок советских ученых и конструкторов. Она — само совершенство. Посмотрите на эти формы! Они устремлены вперед, как формы красавицы спортсменки на беговой дистанции! Машина готова порвать, как финишную ленточку на своем пути любого противника. Она оснащена…

Я знал, чем оснащена эта машина. Мы не раз изучали её тактико-технические характеристики в учебных классах.

Я запомнил их.

Стрельцов заканчивает лекцию.

— Кто первый желает прокатиться? — спрашивает. — Кто смелый?

— Курсант Назаров! — немедленно отзываюсь я.

— Курсант Назаров! Выйти из строя! К машине!

Сажусь на место штурмана. Справа от меня сержант-инструктор из автобатальона.

Двигатель уже работает.

Передо мной панель управления с приборами и штурвал, похожий на чьи-то рога. Может самого черта? Такой штурвал я в руках еще не держал.

Я управлял боевыми машинами, но в них на месте штурвала были рычаги.

Здесь другая система.

Передний и боковые обзоры в машине открываются через толстые бронированные стекла. Вид не как в автомобиле, но обзор хороший. Задний вид передается от телекамеры на экран дисплея. Дополнительные три дисплея поменьше, обеспечивают ночное видение. А вот и локаторный круглый экран. Он имеет функцию обзора местности в инфракрасном режиме.

Эта тачка очень даже навороченная. Посмотрим, как она себя на ходу поведет.

Справа от меня рычаг переключения передач. Здесь автоматическая коробка. Под ногой две педали.

— Управлял раньше какой-нибудь техникой? — спрашивает сержант.

— Да, — отвечаю. — Имел опыт.

— Посмотрим, что за опыт, — говорит сержант. — Слева педаль тормоза. Придави, я установлю передачу.

— Позвольте я сам, товарищ сержант.

— Ну, рискни, — разрешает тот.

Давлю на тормоз и аккуратно устанавливаю рычаг на скорость. Мягко отпускаю педаль, и машина плавно трогается.

Прямо, как легковушка!

Придавливаю акселератор. Скорость увеличивается.

Впереди грунтовая дорога среди леса.

Добавляю скорости.

Машина не едет — плывет. Взлетает на взгорок, как на волну и круто пикирует.

Притормаживаю.

Сержант одобрительно кивает.

Снова взгорок, поворот направо. Вырываемся из леса на широкое поле. Это танковый полигон. Он весь испахан гусеницами.

Машина чутко слушается меня. Я сливаюсь с ней и чувствую эту великую мощь.

С ходу, не снижая скорости, преодолеваю окопную траншею.

— Да ты мастер, — сержант показывает большой палец. — Давай на эстакаду. Только аккуратно!

Направляю машину на бетонные плиты, которые трамплином бегут вверх.

— Скорость! Сбрось скорость! — вопит сержант.

Но меня уже охватил восторг, и я прибавляю.

Машина врывается на эстакаду и отрывается в воздух.

— Ааа, бляя! — вопль сержанта смешался с нарастающим свистом двигателя.

На какой-то миг чувствую себя прыгуном с трамплина.

Секунды полета растягиваются в вечность. Время как бы останавливается, а затем срывается вдаль бешеным конем.

И вновь контакт с землей.

Вдавливаюсь в сиденье.

Скорости не снижаю. Не могу. Не хочу. Не желаю терять непередаваемые ощущения, где я чувствую себя терминатором.

Неожиданно двигатель зачихал, заглох и машина остановилась.

Машинально продолжаю давить на педаль.

— Это я остановил, — хрипло выдохнул сержант. — Аварийное отключение систем.

— Зачем? — спрашиваю. — Так было круто.

— Курсант Назаров, здесь тебе не гоночные трассы. Вижу, что водишь ты мастерски, но рисково. Это дорогая техника. Ты её угробишь, а мне отвечать. Вон из кабины!

Я выбрался из машины. Сержант сел за штурвал.

— Пешком дойдешь! — крикнул он мне и сорвал машину с места.

Добравшись до исходной точки, я узнал, что мне проставлен кол за вождение.

Так я впервые получил низкую оценку.

Вскоре она была исправлена на отлично. Дело в том, что учебная машина оснащается видеорегистратором. Съемки его просмотрел подполковник Стрельцов. Он был в восторге от моих гонок.

— Скорости не сбрасывай на виражах! Только так научишься побеждать! — заговорил он стихами перед нашим строем, потрясая кулаком. И откуда он узнал слова советской песни из моего мира?

«В жизни тоже будет много поворотов. Надо их учиться преодолевать», — мысленно продолжил я текст.

Наступило воскресенье двадцать пятого августа — последний день перед полевым выходом.

По воскресеньям у нас подъем на час позже. Вместо утренней пробежки мы вытряхиваем матрацы. Вытаскиваем их на улицу на газон напротив казармы, но обычно не трясем, а заваливаемся на них, чтобы подремать еще хоть немного.

Некоторые засыпают крепко. Их потом пинками будят сержанты.

По воскресным дням в полку нет занятий по боевой подготовке. Но курсантам отдыха не дают, привлекая к трудовой деятельности. Братухин не раз говорил, что безделье порождает надсадные мысли, а замполит нашей роты лейтенант Ломодуров часто повторял, что лучшее средство для духовного совершенствования и просветления это копка ямы для сортира.

Солдат не должен думать. Солдат должен исполнять. Самая большая бородавка это голова. Так говорил Сенцов.

Копали мы здесь много и часто. Копали канавы, ямы для заборных столбов, окопы на учебном поле. Сегодня после завтрака нашу роту погнали на это поле. Здесь нам была поставлена задача — освободить часть поля от десятков камней-валунов, мешающих проходу гусеничной техники. Избавлялись мы от камней способом, как бы сказал Васильев, извращенным.

Камни мы попросту похоронили лопатами.

Выкопали рядом с валунами ямы, спихнули в эти ямы камни, а затем засыпали их землей с выравниванием. Примерно через пару часов участок поля был чист от камней.

После обеда до самого вечера наш взвод перебирал картошку на овощном складе. Гнилой картофель мы складывали в мешки на корм свиньям. Свиньи жили на скотном дворе на северной окраине территории полка.

После ужина смотрели кино в клубе. Содержание его я не запомнил. Спал.

Вечерняя поверка. Прогулка. Отбой. Сон без снов.